скловский_избр
.docГлава 14
Переход права собственности и передача вещи
Следуя известной истине экзистенциализма, любое явление обнаруживает высшее напряжение в своем бытии в пограничных, крайних состояниях, которые одновременно, конечно, и являются переходами в другое качество. Соответствуя этой логике, и собственность, и владение демонстрируют самые существенные свои черты в моменты перехода. Конечно, не случайно процедура перехода вещи из одного царства этого мира (а значит, и мира вещей) в другое — мытарство, всегда выступавшая как допрос и испытание (и до сих пор таможенный досмотр сохраняет это, пусть ослабленное, качество), была использована для описания самых драматичных переживаний возносящейся души во время пребывания ее в переходном между вещественным и духовным миром состоянии. Переход вещи — пересечение лично-вешественной границы, возмущение самодостаточного атома субъекта собственности — всегда значил больше самого себя и нес повышенное смысловое значение, получаемое извне. Это постоянно ускользающее от внимания несовпадение знакового (сначала воплощенного в ритуале) и непосредственного, очевидного смысла акта передачи составляет одну из основных трудностей.
В соответствии со ст. 223 ГК РФ право собственности у приобретателя вещи по договору возникает с момента ее передачи, если иное не предусмотрено законом или договором.
- Следовательно, передача вещи приобретает особое значение не только в смысле установления момента возникновения собственности, но и в смысле самого способа ее перехода, ведь увязывание момента перехода права применительно к процедуре передачи вещи позволяет считать, что не что иное, как сама эта передача, и есть переход собственности.
То место, которое передача вещи заняла с формированием системы традиции в праве, нельзя объяснить только здравым
205
смыслом (наоборот, скорее отсюда могут последовать уводящие от правильных решений догадки). Здесь заключено уже завершенное историческое развитие, и в видимом результате, как это всегда бывает, отзываются едва ощущаемые предшествующие явления.
Попробуем бегло коснуться наиболее известного из них — манципации. Согласно описанию Гая, манципация (воображаемая продажа) состояла в следующем: в присутствии не менее чем пяти свидетелей и несодержателя ириобретатель схватывал рукой приобретаемую вещь, держа в другой медь (aes), и произносил формулу покупки (nuncupatio): "Утверждаю, что этот раб по праву квиритов принадлежит мне и что он должен считаться купленным за этот металл и посредством этой меди и этих весов"1.
Д. Дождев обращает внимание на то, что в этой формуле, если использовать ретроспекцию, присутствуют как реальный (вещноправовой) эффект, выраженный в словах "meum esse aio" (мой), так и "обязательственноправовой", которому соответствует "mihi emptus esto" (куплен). При этом, по свидетельству Феста, в древности елпеге (покупать) означало accipiere (приобретать) с "ограниченным реальным эффектом" (по словам Ульпиана, "взять — и в том случае, если кто-то приобретает не так, чтобы получить в собственность"),
Тем самым римская купля-продажа не имела реального эффекта, как и не выло обязанности dare (передать в собственность) у продавца2.-
Хотя уже Гай понимал манципацию как абстрактную сделку, создающую реальный эффект независимо от правового основания (causa) (imaginaria venditio — воображаемая продажа), существует устойчивое мнение, считающее такое понимание вторичным, а первоначальную манципацию, — куплей-продажей за наличные с реальным эффектом.
Представлен и взгляд на манципацию как на ритуал символического исполнения договора о возмездием отчуждении вещи3.
Широко распространенные представления о манципации как о воображаемой продаже опираются главным образом на доказательства условности взвешивания меди.
' Гай. Институции. С. 57; см. также: Покровский. И, История римского права. Пг„ 1918. С. 253.
1 Дождев Д. В. Основание зашиты владения в римском праве. М., 1996. С. 105—106- Автор приводит суждение Ф. Мэйлана, пришедшего к выводу о вторичности "реальной" формулы meum esse aio в nuncupatio покупателя.
^амжс.С. 107.
206
Возражения против такого подхода состоят в том, что если манципация — воображаемая продажа, то, значит, предполагается и невоображаемая — консенсуальная сделка продажи, и юридическое значение должно придаваться-и мен но предшествующему неформальному соглашению, а это предвосхищает и опережает реальное историческое развитие. Поэтому манципация сама по себе должна быть продажей'.
Другой подход демонстрирует Казер, который вслед за Ие-рингом выводит первоначальное значение манципации (manu сареге) из акта одностороннего присвоения2, даже открытого заквата; затем прибавлением процедуры взвешивания меди этот акт становится продажей и, наконец, приобретает качества акта переноса права.
Эта позиция оспаривается Диошди, который считает малоубедительным предположение, что грабитель после похищения вещи стал бы прибегать к ритуалу для укрепления своего права. Не больше оснований увязывать манципацию с оккупацией, которая вовсе была лишена формы, а также с выкупом захваченного трофея и др. В итоге он считает манципацию в ее первоначальной форме продажей товара за металл. В своих существенных чертах (присутствие свидетелей, использование сырых металлов, подлежащих взвешиванию, односторонняя активность покупателя) первоначальная манципация, как считает автор, была аналогична продаже в вавилонском, еврейском, греческом, вообще средиземноморском праве3.
Различия стали обнаруживаться позже, с появлением манципации nummo uno (одной монетой), т.е. с выплатой символической цены. Тем самым акт утратил характер продажи и
' Diosdi G. Ownership in ancient and preclassical Roman law. Budapest. 1970. P. 66-67.
2 При манципации активной и говоряшей — объявляющей о присвоении — стороной был только покупатель, что наряду с этимологией и дает иногда повод выводить манципацию из одностороннего (и даже насильственного) присвоения (хотя, как подчеркивает Диошди, пассивность продавца присуща вообще неразвитым правовым системам). Однако, по классическим представлениям, активность говорящего лица должна быть истолкована иначе, если учесть, что слово обязывает говорящего, а не другого: "Мы можем улучшить положение другого лица даже без его ведома и волн, но не можем ухудшить его" (Дигесты. Указ. изд. С. 79). Конечно, здесь продавец присутствует, тем самым предполагается и его воля, но аргументация, подчеркивающая пассивность продавца, идет дальше в архаику, когда "слово говорится для говорения, но не для слушания" (Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. С. 166).
Впрочем, эти доводы непосредственно затрагивают только обязательственный, а не всшный эффект манципашш-
) Diosdi G. Op, cil. Р. 68-72.
207
стал актом передачи права на вещь, ведь он больше не зависел от уплаты цены.Получаемое право (сначала mancipium, затем dominium) теперь опиралось не на оплату, а на сам акт манци-пации.
Если "в греческом и семитском праве собственность переходила к покупателю только после уплаты цены' и тем самым переход собственности и передача веши были разделены, то в Риме переход права и продажа были разграничены в ранний период с созданием mancipatio nummo uno, Т.е.путем уплаты символической цены. Как следствие акт постепенно утратил природу продажи и стал актом передачи права"2. Тем самым был устранен характер mancipatio как продажи и она стала пригодной для других юридических целей. "Этот шаг оказался событием громадного исторического значения. Отважные понтифики, конечно несознательно, создали первый тип акта пе-jNfaaeH права, независимый от договорного обязательства"3.
''Пафос Диошди будет иметь меньше оснований, впрочем, если не считать первоначальную манципацию куплей-продажей без предшествующей causa (небезынтересно также, что и после возникновения mancipatio nummo uno медный брусок как элемент процедуры сохранялся)4. Ведь в этом случае ман-ципация и раньше имела абстрактные, отвлеченные черты и переворот, стало быть, не был столь радикальным,
Д. Дождев связывает использование меди не с замещением цены, а с установлением личной связи (auctoritas) посредством манципации. Тем самым проблема приобретает заметно большую сложность, не сводясь только к выделению абстрактного акта передачи права из архаичной продажи. Возникает и второй план развития — вытеснение личного характера отно-
' Д. Дождев приводит классическое обоснование: "Проданная же и переданная вешь приобретается покупателем только в том случае, если он уплатит продавцу иену или удовлетворит его каким-либо иным образом, например предоставив поручителя или залог. Это предусматривается даже Законом XII таблиц, однако правильно говорится, что этого требует и всеобщее, т.е-естественное, право". Далее автор подчеркивает, что и купля-продажа (emp-tio venditio) — институт права народов, а не специфически римский (поэтому ссылку на Закон XII таблиц в указанной цитате многие считают ложной) {Дождев Д.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 111—112).
Соответственно и "утверждение в посткласснческувд эпоху правила об уплате цены как условии перехода собственности", являясь проявлением вульгаризации римского права (Дождев Д. В. Указ. соч. С. 114), свидетельствует о том. что этот широко распространенный взгляд вообще присущ менее развитому (т.е.вульгарному) правовому сознанию.
1 Diosdi G. Op.cil. P. 73.
' Ibid. P. 74.
* Дождев Д. Основание защиты владения в римском праве. С- 111.
208
шений при архаичной продаже вещным — тогда оригинальная манципация не могла иметь вещно правового эффекта раньше, чем возникли вещные права.
Но здесь важно, что результатом этого сложного развития стала концентрация различных способов передачи права на вещь в одном: "При манципации в классическую эпоху собственность переходит независимо от causa"'. "Манципация используется для исполнения обязательства, установленного предшествующей сделкой или иным юридическим событием (например, решением суда), но стороны в любом случае вынуждены имитировать исполнение договорЗ купли-продажи. Иными словами, манципация в классическую эпоху обладает causa для самой себя и переносит право собственности независимо от действительности основания. Ее реальный эффект опирается на древнюю силу ритуала, синкретичность которого со временем дифференцировалась на способ .производного приобретения права собственности (когда результирующее право приобретателя зависит от юридической позиции отчуждателя)2 и источник штрафной ответственности неправомерного отчуждателя перед утратившим вещь приобретателем"3.
Тем самым была создана почва для дальнейшего развития, в котором на первое место выходит традиция.
Поскольку traditio в это время4 имела и не могла не иметь подчеркнутое качество нелегитимности, постольку ее значение было чисто негативным — это была неманципация, но, подчеркнем, это уже было значение, а не еще более ранние пустота, "бесцветность".Речь идет о сравнительно позднем периоде, когда, по крайней мере, произошли описанные изменения манципации. Соответственно можно говорить об известном проти-
' В этом смысле манципация была сильнее традиции, для которой наличие соглашения, т.е. основание, "существенно" {Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 116).
2 В древности "ритуальный характер акта per aes el tibram приводил к тому, что даже при манципации вещи несобствснником по прошествии года или двух истинный собственник утрачивал свое право и не мог истребовать вещь у приобретателя" {Дождев Д.В. Римское частное право. С. 387).
3 Дождев Д.В. Римское частное право. С- 388—389. Под штрафной ответственностью имеется в виду ответственность в двойном размере покупной цены за эвикцию.
4 "Несомненно, что традиция как факт, — пишет Диошди, — существовала всегда" (как и владение, добавим мы). Отсюда высказанное Гаем представление о принадлежности традиции к праву народов и ее соответствии "естественной справедливости" {Дождев Д.В. Римское частное право. С. 380). Но "в древнем праве традиция еще не была актом, обеспечивающим юридический эффект... Традиция была, пользуясь выражением Казсра. "бесцветной фазой" {Dtosdi G. Ор. сЧ. Р. 140).
209
востоянии манципации и традиции, которые привели к возникновению бонитарной собственности в отличие от квирит-ской. Само по себе проводимое, например. Гаем противопоставление традиции как отчуждения "по естественному праву" и манципацин — по цивильному праву' означает приобретение традицией значения, указывая также и ту сферу, в которой ей суждено развиваться, — вытеснение и замещение манципации.
Затем, как указывает Диошди, под влиянием негативного примера греческого права, не признававшего передачу как независимый юридический акт, значение традиции начинает возрастать.
Автор относит этот период к III—II вв. до н.э.: "Очевидно, что traditio может быть признана как юридический акт, только если оборот достиг того пункта, когда договор о продаже и момент его исполнения уже не должны обязательно совпадать. Такое положение, несомненно, уже существовало в последние века Римской республики". Варрон, писавший в I в. до н.э., объяснял, что договор продажи стада позволяет покупателю требовать по суду передачи животных, а продавцу — покупной цены. Стипуляция, выплата цены еще не приводят к получению собственности — нужен и акт передачи2.
Итак, когда под давлением экономики был настоятельно поставлен вопрос, какой из трех актов — договор продажи, выплата цены или передача вещи — передает собственность, выбор был сделан в^дользу третьего, поскольку этот путь уже был показан манцилацией nummo uno3.
В конечном счете манципация была поглощена традицией, и уже "по Юстинианову праву передача есть общая и необходимая форма добровольного отчуждения телесных вещей". Всеобщность и необходимость традиции Дернбург объясняет тем, что, во-первых, "нормальным считается, чтобы собственник владел своей вещью" и, во-вторых, при этом обеспечивается и гласность, важная для отношения, обычно затрагивающего и третьих лиц4.
Установление системы традиции, стало быть, означает, что весь гражданский оборот сориентирован на фактическую принадлежность вещей и исходит из законного предположения, что владелец вещи является ее собственником,
' Гай. Институции. 2,65. С. 103.
1 Комментируя этот текст, Д. Дождев обращает внимание на то, что традиция производит реальный эффект после установления causa — покупки (Дождев Д.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 113).
* Divsdi С. Ор. cit. P. 141—143.
< См.: Дернбург Г. Пандекты. Т. I. Ч- 2: Вещное право. СПб., 1905. С. ]09— 110; Хвостов В.М. Указ. соч. С. 238.
210
Всеобщность традиции, концентрация в ней всех до тех пор возможных путей переноса собственности заставили выделить традицию из целостного но своей природе взаимоотношения отдающего и получающего вещь лиц, оставив содержательному, отражающему все стороны волеизъявления сторон, предшествующему процессу значение предваряющего основания, а самой традиции — качество знакового "реального" действия:
"те сделки, в которых стороны только выражают свое намерение перенести право собственности, сами по себе собственности не переносят"'; "договору, по существу его, чуждо установление вещной связи — он создает лишь право требования и таким путем подготовляет вещное право"2.
Следствием этого стало известное однообразие, стандартизи-рованность, содержания (впрочем, небогатого) традиции, конечно, отличное от той ее архаичной "бесцветности",, которая была результатом сосредоточения всего правового эффекта в форме и ритуале, прежде всего — манципации. Теперь допущение в традицию минимального волевого содержания (только о передаче собственности вообще) — это способ сохранить ее универсальность, ее надежный механизм, который придает устойчивость всему раз-нонаправпенному и пестрому обороту вещей. Но традиция не утратила совсем и качеств ритуала, состоящих в том, что он всегда направлен на "поддержание в дееспособном состоянии, а если потребуется, то в периодическом "возрождении" структуры. Иными словами, дело идет о мерах антиэнтропийного характера, пересекающих накопление неблагоприятных факторов, возникших вследствие "износа", стирания сущности явления3.
Павлов-Сильванский пишет об известных древнему русскому праву (и имеюших аналоги в иных системах права) символических действиях, сопровождавших передачу вещи. Например, передача собственности на землю (а также установление межи) требовала передавать или удерживать комок земли, дерн. Отсюда возникло выражение "продать одерень" как обозначение права высшей юридической силы.
Был известен также обряд передачи вещи из рук в руки, тождественный передаче из полы в полу (иногда заменялся обер-тыванием вещи тканью, что впоследствии, видимо, привело к переносу символического значения на перчатку)4. Эти наблю-
' Хвостов В.М. Система римского права. С. 238.
3 Шершеневич Г.Ф, Учебник русского гражданского права. С. 183.
* КуббельЛ.Е. Очерки потестарно-полнтической этнографии. М-, 1988. С. 95.
4 Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. М., 1988- С, 486—496. Аналогичные сведения приводятся Д.И. Мейером, полагавшим значение юридической символики в необходимости "сохранить след" произведенного юридического действия (МейерД.И. Русское гражданское право-Ч. 1. С. 253).
211
дения, конечно, подтверждают наделение передачи вещи дополнительной, знаковой силой.
Со временем традиция почти утратила внешние признаки ритуала, которые теперь стали вытесняться на ее периферию (например, записи в поземельных книгах, совершение нотариальных актов, заявления перед судом и пр.), где, кстати, обнаруживалась живучесть форм архаичных ритуалов, предшествовавших традиции, но, видимо, это всегда питавшее традицию противостояние и не позволило ей приобрести вновь эти формы. Однако суть ритуала, возвращение с его помощью первоначального смысла и содержания всему явлению — а здесь речь идет о собственности, которая между передачами обычйо выбывает из юридического оборота и действительно может утратить определенность, подвергнуться энтропии — остается, поскольку остается и сам переход. Главное состоит в том, что знаковые, как у любого ритуала, функции традиции приводят к получению ею дополнительного содержания системного значения.
Обсуждая "вступление во владение посредством обозначения"', Гегель заметил, что хотя "это вступление во владение очень неопределенно по предметному объему и значению", оно "есть наиболее совершенное из всех, ибо и другие виды вступления во владение содержат в себе в большей или меньшей степени действие знака"2.
Понимание традиции в качестве знака позволяет увязать ее действие с основанием (предшествующим или предполагаем
: ' Эта форма, несомненно, достаточно древняя, так как личные печати, накладывавшиеся на имущество, находятся при раскопках в значительных количествах и относятся к глубокой древности. Как отмечает Л. Вулли, печати для обозначения собственности появились раньше письменности (Вулли Л. Забытое царство. М., 1986. С. 23). Трудно не заметить связь таких печатей (клейм) с еще более древним обычаем татуировки как способом обозначения принадлежности человека к определенной обшности-
Интересно, что по вавилонским, сравнительно более поздним правилам клеймение раба влекло за собой запрет на его последующее отчуждение- Если эта норма имеет рациональное объяснение, оно, видимо, состоит в том, что наличие более чем одной печати (клейма) не укрепляет, а запутывает вопрос о принадлежности.
Этот обычай хорошо прослеживался еще в начале века у русских поморов. Различались клейма семейные, деревенские, артельные. "Клеймение вещей и продуктов промысла было в Поморье чрезвычайно развито: неклсймс-ная вещь все равно, что не твоя". При этом самая богатая добыча, брошенная где-нибудь на берегу или в промысловой избушке, если только она имела метку, знак собственности, была "более безопасна от вора, чем за десятью замками" (Бернштам Т.А. Русская народная культура Поморья в XIX — начале XX в. Л.: Наука, 1983. С. 83).
2 Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 115.
212
мым); такое основание тогда выступает в значении контекста, который, как известно, и придает смысл знаку; отсутствие контекста лишает и знак всякой силы (не будем здесь касаться любимой культурологами темы инверсин),~тем самым вполне объясняется и утрата эффекта "голой" традицией.
То, что содержание традиции всегда одно и то же, позволяет задаться вопросом: получается ли оно из самой системы права и, в частности, из системы традиции, или из конкретного основания традиции (договора и др.), поскольку оно всегда затрагивает переход собственности? В ответе на этот вопрос не исключены колебания, поэтому не исключены колебания в оценке силы ** голой" традиции, как это будет видно.
Передача требует следующего: правомочия передающего (традента) на перенесение права собственности; совпадения воли традента и получателя относительно перехода господства над вещью; переноса владения". "Под именем передачи понимается вручение одним лицом другому вещи с намерением перенести право собственности"2.
Несобственник не может передать собственность, самое большее, что от него может приобрести получатель, — это фактическую позицию владения для давности. Впрочем, в силу § 932 ГГУ добросовестный приобретатель движимого имущества становится собственником, даже получив вещь от несобственника, (Как известно, в ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. имелся аналог этой нормы.)
В отличие от германского права установленный п. 3 ст. 302 ГК РФ запрет на виндикацию от добросовестного приобретателя денег и ценных бумаг на предъявителя не может быть в буквальном смысле истолкован как возникновение собственности на эти вещи у приобретателя, хотя в практическом плане есть основания приравнять в этом случае позицию приобретателя с положением собственника. (Нужно заметить, что многие отечественные цивилисты до введения института приобретательной давности прямо говорили о возникновении права собственности у добросовестного приобретателя при отсутствии оснований для отсуждения веши по ви иди кацион ному иску.)
Что касается иного движимого имущества, то по прямому смыслу нашего закона добросовестный приобретатель тем более не может получить на него собственность, если получил вещь от несобственника.
' Дернбург Г. Указ. соч. С. III. 2 Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 183.
В отношении традиции можно сказать то же, что часто говорят и о владении, обсуждая, является ли оно правом: в традиции воля выражена, но в незначительной мере. "Для перенесения права собственности путем передачи требуется, с одной стороны, воля традента передать господство над вещью, с другой — воля получающего приобрести это господство — взаимное соглашение о перенесении права собственности"'. Воля должна совпасть по трем пунктам: передается право собственности; данному лицу; на данную вещь2.
Передача сначала считалась односторонней (для передающего), а затем двусторонней сделкой, вещным договором, однако "спорно, зависит ли переход собственности через передачу от действительности вызвавшего эту передачу основания, например от действительности купли, или же достаточно воли контрагентов перенести право собственности, хотя бы основание ее было недостаточно или просто в действительности не существовало, другими словами, спорно, должно ли основание передачи обладать объективной реальностью (действительно существовать) или достаточно субъективного мнения, что оно существует. Сторонники последнего взгляда любят называть традицию абстрактным вещным договором"3. Абстрактности не мешает то, что традиция имеет в виду определенные условия, поскольку эти условия относятся к будущему. В то же время "большие трудности" представляет вопрос: "достаточно ли для перехода права собственности по традиции, чтобы стороны согласились о том, что^путем передачи владения вещью переносится именно право собственности на нее, или же следует требовать еще, чтобы были согласны относительно той causa, той цели, для которой право собственности переносится?" Юлиан приводит пример, когда вещь передается с целью дарения, а принимающий считает, получая деньги, что устанавливается заем. Поскольку в этом случае собственность переходит в любом случае — и при дарении, и при займе, — постольку независимо от разногласий по causa традиция приобретает силу абстрактного договора: получатель становится собственником, а зашита прежнего собственника вещи осуществляется обязательственными средствами (кондикцией). Правда, в любом случае
' Дернбург Г. Указ, соч. С. 112. Автор здесь же уточняет, что относительно именно титула собственности воля может иметь и незначительные отклонения, например, приобретатель имел в виду получить суперфиции, а оказалось, что налицо собственность. Обобщая, можно говорить о намерении "получить возможно неограниченное господство над вещью".
; Хвостов В.М. Указ. соч. С. 239.
3 Дернбург Г. Указ. соч. С. 112—114.
214
цель должна быть законной (justa causa traditionis), иначе собственность не возникает'.
Впрочем, классики в основном разделяли позицию Уль-пиана: "Никогда голая передача не переносит собственности, но только в тех случаях," когда ей предшествует продажа или иное какое-либо основание, в силу которого последовала передача"2. При таком подходе, приемлемым и современным правом, традиция утрачивает качества абстрактной сделки.
Дернбург полагает, что передача "считается абстрактной тогда, когда она совершается во исполнение сделки, заключенной в прошлом или относимой к прошедшему. Вследствие этого ошибочная уплата несуществующего долга не дает права на виндикацию, которую можно было бы предъявить и против третьих приобретателей, а только на кондикцию, по которой отвечает лишь получатель"3. Утрата виндикации означает то, что собственность на переданное имущество перешла, хотя основания в действительности и не было.
Нужно отметить, что в любом случае признание традиции сделкой не означает, что передаваемое по традиции владение вещью тем самым становится правом, раз любая сделка направлена на возникновение (прекращение) права. Из приве-» денных рассуждений классиков видно, что традиция считается сделкой постольку, поскольку влечет переход собственности, а не владения. Понятно, что трудность связана с отпадением или просто сомнительностью основания, в котором на самом деле и коренится источник собственности. Но в этом случае после весьма характерных колебаний был сделан вывод в пользу перехода собственности и по голой традиции (nuda traditio, по выражению Ульпиана), не лишенный, впрочем, проблематичности. Представить же дело так, что традиция переносит владение, которое при наличии основания становится собственностью, что, например, на первый взгляд следует из такого вполне обычного рассуждения: "Передача права собственности состоит как бы из двух частей — из передачи владения на вещь и из соглашения о переходе права собственности"4, можно, лишь если исходить иЗ искаженного понимания смысла "триады" правомочий собственника, которая и сама по себе, как известно, неадекватно отражает содержание собственности, и, кстати говоря, неизвестна и германскому праву, т.е. из
' Хвостов В.М. Указ. соч. С. 240—241.
г Римское частное право. М., 1948- С. 204.