Назаретян - Hелинейное будущее 2013

Мегатренды и механизмы эволюции	171

Работы марксистского направления, в частности, классическую книгу Ф. Энгельса [1961], автор либо не знает, либо принципиально игнорирует. Упомянув расистскую и окказиональную теории (первая усматривает в государстве продукт «гениальности» отдельной нации, а вторая объявляет его следствием «исторической случайности»), Карнейро счёл их безнадёжно устаревшими и не заслуживающими серьёзного обсуждения. Волюнтаристическая теория (прежде всего, «общественный договор» Ж.Ж. Руссо) также, по его мнению, представляет сегодня интерес только для историка науки. Близка к предыдущей и автоматическая теория, которую автор связывает с именем Чайлда. Изобретение сельского хозяйства обеспечило излишки пищи, стимулировав разделение труда: часть активного населения, устранившись от непосредственного производства пищи, занялась гончарным, кузнечным делом, ткачеством, строительством и т.д. По Чайлду, профессиональная специализация с логической неизбежностью повлекла за собой политическую интеграцию независимых сообществ в единое государство.

Следующую – гидравлическую – теорию К. Виттфогеля автор также сближает с волюнтаризмом. По логике Виттфогеля, в засушливых зонах земледельцы, боровшиеся за существование при помощи локального орошения, со временем сообразили, что для всех выгоднее объединить селения и связать каналы в крупномасштабную ирригационную систему. Для этого пришлось выделить корпус чиновников, управляющих разросшейся системой, которые, в свою очередь, стали зародышем государственной бюрократии.

Наиболее разработанной и эмпирически фундированной остается коэрсивная теория (coercion – принуждение), ведущая начало от Г. Спенсера и других социологов XIX века. Карнейро, не забыв упомянуть по этому поводу Гераклита («Война – отец всего и всему царь»), приводит подробное фактическое обоснование коэрсивной теории. Добавим, что спустя три десятилетия после публикации этой статьи голландский историк М. ван Кревелд, обобщив накопленные данные, касающиеся Старого и Нового Света, писал: «Происхождение некоторых древнейших империй, например Китайской и Египетской, неизвестно. Большинство же других государств возникли благодаря завоеванию мощным вождеством слабых соседей; поэтому их легче всего представить как разросшиеся вождества» [Creveld 1999, p.36].

172

Часть I

Но Карнейро не ограничился констатацией насильственного происхождения государств – ведь войны происходили всегда и везде, а государства возникли лишь в определённые периоды и в определённых местах. Поэтому, уяснив, что война служила механизмом образования государств, важно, далее, выявить необходимые для этого условия.

Автор подробно исследовал данный аспект вопроса, сопоставляя регионы возникновения ранних государств с регионами, где, несмотря на интенсивные войны, государство не возникло – например, территорию Перу с бассейном Амазонки. В результате им разработана оригинальная теория экологического предела

(environmental circumscription).

Государства образовались там и тогда, где и когда естественные свойства ландшафта исчерпали возможность экстенсивного развития. Рост населения и потребления истощил плодородие почв, монотонное расширение сельскохозяйственных угодий зашло в тупик и силовая конкуренция между локальными вождествами приобрела отчётливый экономический характер. Выход из антропогенного кризиса достигался значительным усложнением социальной структуры, профессиональной и сословной дифференциацией и совершенствованием контрольных механизмов; централизованная координация массовых усилий позволила расширять ирригационные системы, повысившие несущую способность земли, и т.д.

Теория экологического предела органично вписывается в обобщённый синергетический сценарий, который будет описан в §1.1.3.1. Экстенсивный рост, при затруднительности миграций, приводил к антропогенному кризису, за которым должен был последовать либо обвал (простой аттрактор – сокращение населения, примитивизация социальных связей), либо совершенствование антиэнтропийных механизмов (вертикальный странный аттрак-

тор). Последнее предполагает усложнение организации и информационного моделирования, совершенствование управления и социальных связей.

Огромное многообразие конкретных обстоятельств, как географических, так и социально-технологических, требует, вероятно, дальнейшей апробации теории. Но и теперь исследователи политогенеза могли бы дополнить вырисовывающуюся картину существенными штрихами. Так, классик истории культуры (и критик «ко-

Мегатренды и механизмы эволюции	173

эрсивного» подхода) Р. Лоуи добавил бы, что завоевание приводит к государственности только в том случае, если покорители и побеждённые уже обладали некоторой стратификацией [Lowie 1927]. Израильский антрополог М. Берент и его единомышленники указали бы на возможность «неиерархической» альтернативы государству, ссылаясь на опыт греческих полисов (см. [Крадин 2001]). Последнее замечание представляется особенно своевременным; развивая его, стоит уточнить, что и при отсутствии сквозных иерархий «расширяющийся порядок сотрудничества» сопровождался увеличением внутреннего разнообразия за счёт межполисной коммуникативной сети. Её наличие «позволило полисам, каждый из которых обладал уровнем сложности меньшим, чем сложное вождество, оказаться частью системы, чья сложность оказывалась вполне сопоставимой с государством (и не только ранним)» [Бондаренко

2005, с.8].

Наконец, очень интересен вопрос о наличии причинной связи между образованием городов и государств, с одной стороны, и выплавкой меди и бронзы – с другой. Первые медные изделия появились на закате неолита, а в переходном («медном») веке – энеолите

– многофункциональное оружие, используемое в охоте и войне, дополнилось новым классом орудий, в основном металлических, предназначенных исключительно для убийства людей [Мосионжник 2002]. Если предметным маркёром неолита было разделение продуктов материальной культуры на орудия производства и орудия убийства (оружие), то маркёром городской цивилизации стало разделение оружия на охотничье и боевое.

Возросшая кровопролитность вооружённых столкновений служила дополнительным стимулом для укрытия за совместно выстроенными стенами городских поселений; городские стены, со своей стороны, стали новым средством массированной защиты от врагов. Такая причинная зависимость весьма вероятна в Евразии и Северной Африке. Развитие городской цивилизации ацтеков сочеталось, по существу, с технологически высокоразвитым каменным веком, однако отсутствие бронзы частично компенсировалось оружием из прочного вулканического минерала – обсидиана [Гуляев 2008].

Отвлекаясь от деталей, посмотрим на ситуацию в глобальном плане. К концу апополитейного неолита, благодаря развившимся технологиям сельского хозяйства, население планеты возросло в

174

Часть I

несколько раз по сравнению с максимальными (предкризисными) верхнепалеолитическими показателями и, вероятно, превысило 25

млн. человек [McEvedy, Jones 1978; Snooks 1996]. Самая высокая демографическая плотность достигалась в наиболее динамично развивавшихся регионах, что не могло не привести к перенапряжению вмещающих ландшафтов. Избежать обвала удавалось там, где качественно развивались технологии производства пищи, и в данном случае это предполагало строительство масштабных ирригационных сооружений со всеми необходимыми условиями и вытекающими последствиями. Вместе с тем обострившаяся конкуренция между вождествами востребовала новое оружие, которое, в свою очередь, толкало людей к более надёжному обеспечению относительной коллективной безопасности.

Обозначившаяся городской революцией тенденция имела огромное историческое значение. Медленно, но неуклонно набирая силу, она коренным образом трансформировала жизнь и сознание людей. Государства стали определяющими субъектами социальной и социоприродной истории: концентрируя человеческие и информационные ресурсы, они в возрастающем масштабе переориентировали на себя энергетические и вещественные потоки. С тех пор «самые интересные» события происходили в жизни государственных народов, а «варвары» приобретали историческое значение постольку, поскольку с ними соприкасались (прежде всего, в роли объектов покорения, поставщиков рабской рабочей силы или агрессоров). И не только потому, что государства, обладая письменностью, оставляли более подробные сведения о происходящем, – события в письменных обществах действительно более динамичны, содержательны и потенциально значительны.

Древние государства, обуздав межплеменную, межэтническую вражду, упорядочили отношения между согражданами и приучили людей жить при очень высокой плотности. Вместе с тем они оставались чрезвычайно агрессивными к внешнему миру. Это отражается и в лексическом строе языка. «Ещё в Вавилонии начала II тысячелетия до н.э., – писал И.М. Дьяконов [1994, с.23], – не было выражения “чужая страна”, “заграница”, а было выражение “вражеская страна”

– даже в письмах купцов-мореходов, плававших за границу со вполне мирными целями». По-прежнему, как и в первобытную эпоху,

Мегатренды и механизмы эволюции	175

«всё человечество находилось в состоянии непрерывного, чаще всего вооружённого противостояния между социумами» (с.29).

Психологический аспект такого состояния общества иллюстрирует наблюдение С.С. Аверинцева и Г.М. Бонгард-Левина, писавших в редакторском Послесловии к коллективной монографии «Древние цивилизации» [1989, с.471]: «Жестокость ещё не нуждается ни в обосновании средствами фанатизма, ни в прикрытии средствами лицемерия; в отношении к рабу или к чужаку, к тому, кто стоит вне общины, она практикуется и принимается как нечто само собой разумеющееся».

На языке нейропсихологии это может означать, что в социальном насилии продолжала преобладать «охотничья» (а не «аффективная») мотивация (см. §1.1.2.2). Потребность в пропагандистском прикрытии и эмоциональной накачке по-настоящему актуализовалась по мере того, как культурные регуляторы стали распространяться на «чужие» классы и сословия, народы и государства. Но для этого людям пришлось пережить новые кризисы и катастрофы…

§1.1.2.5. «Мораль бронзы» и «мораль стали»: начала критического мышления

Развитие философии положило начало расколу между мифом и логосом.

Карен Армстронг

Предыдущий параграф завершился выдержкой из статьи известных отечественных историков. Продолжим цитату: «Да, древние цивилизации были основаны на исключении чужака и презрении к неполноправному, презрении откровенном и спокойном, не прикрытом лицемерием, не смягчённом оговорками. Да, выразившееся в них архаическое мировоззрение… вначале просто не знало того, что мы называем личностным. Все это – правда, но лишь одна сторона правды» [Древние… 1989, с.470-471]. Другая её сторона в том, что древность завершилась массовым духовным брожением, изменившим облик мировой культуры. Эта переломная эпоха на-

звана осевым временем.

176

Часть I

Термин в его нынешнем значении принадлежит немецкому врачу, психологу, философу и историку К. Ясперсу. Он раньше других обратил внимание на то, что середина I тысячелетия до н.э. ознаменована удивительно синхронными процессами на всей ойкумене передовых обществ – от Иудеи и Греции до Индии и Китая,

– вмещавшей до 90% тогдашнего населения планеты. Великие пророки, мудрецы, политики и полководцы жили на расстоянии в тысячи километров, говорили на разных языках и часто не подозревали о существовании друг друга. Но результатом их загадочным образом согласованной духовной работы стало появление «человека такого типа, который сохранился и по сей день» [Ясперс 1991, с.32].

Переворот осевого времени «вывел человека из “утробного”, доличностного состояния» [Древние… 1989, с.474]. Его лейтмотивом стало образование человеческой индивидуальности, самокритики, морали, совести и личности и а потому феноменологическое представление этой удивительной эпохи (которым мы предварим анализ её исторических предпосылок) удобнее всего связать с ключевыми персонажами.

…Не удаётся определить даже с точностью до века даты жизни Заратуштры, историки не всегда соглашаются между собой по поводу его этнического происхождения. Допускают и то, что это вообще не реальный человек, а собирательный образ, объединяющий плеяду мыслителей, хотя такое предположение вроде бы не подтверждено сравнительным анализом текстов [Берзин 1985]. Если всё же Заратуштра – реальный человек, живший в Иране между X и VII веками до н.э., то следует признать его одним из величайших гениев в истории человечества.

До Заратуштры не существовало представлений о Добре и Зле как вселенских началах, о борьбе между ними и перспективе окончательной победы Добра над Злом (поэтому в §1.1.1.1 о нём упомянуто как о предтече прогрессистской идеологии Нового времени), о способности каждого человека различать доброе и злое и необходимости активно участвовать в утверждении нравственных идеалов, о свободе индивидуального выбора и ответственности за свой выбор. Исследователи отмечают, что впервые в лице Заратуштры человек дорос до критического отношения к сложившимся традициям, и им был сделан по существу первый шаг от всевластия

Мегатренды и механизмы эволюции	177

внеличностных мифологических форм мышления к мышлению личностному.

От Заратуштры ведёт начало представление об универсальных антиподах – Боге и Дьяволе, – образы рая, ада и даже чистилища (в виде узкого моста над пропастью, по которому способна пройти, не сорвавшись, только праведная душа). От его ближайших сподвижников, не дождавшихся наступления Божьего царства при жизни Учителя, – образы Второго Пришествия и Страшного Суда, и даже Матери-девственницы, от которой через три тысячи лет после ухода Отца должен родиться Сын Заратуштры…

Предполагается, что иудеи познакомились с зороастризмом в VI веке до н.э., во время «вавилонского пленения», и соприкасались с ним, живя в составе Ахеменидской империи. Но иудаизм смог впитать идеи Заратуштры, став передаточной инстанцией к христианству и исламу, благодаря тому, что в его собственных рамках ещё начиная с VIII века до н.э. проповедовали пророки, чьи искания резонировали с мировоззрением великого иранца.

Правда, в самом Иране идеи Заратуштры не скоро получили широкое признание. Но, опять-таки, более или менее независимо от них в стране складывались тенденции, созвучные новому образу мышления.

Основатель Ахеменидской державы Кир II либо вовсе не был знаком с зороастризмом, либо обратил на него внимание лишь в конце жизни. Тем не менее он, как никто из современников, понял важность идеологии для эффективного управления империей. В отличие от правителей старой формации, делавших ставку на силу и страх, он объявил себя покровителем всех существующих конфессий и даже материально поддерживал различные религиозные общины. Но ещё показательнее некоторые штрихи его внешнеполитической деятельности.

Кир Великий, как всякий уважающий себя император, не был чужд захватнических амбиций. Однако он, по-видимому, первый обнаружил, что возможно сэкономить силы, необходимые для достижения военной победы и удержания власти над покорёнными, если переориентировать потенциальных противников на добровольное сотрудничество с завоевателями. Иначе говоря, он изобрёл… политическую демагогию! И апробировал новую идею на практике. Захватив Вавилон в 539 году до н.э., Кир II обратился к

178

Часть I

местному населению с Манифестом, гласящим, что персидские войска пришли для защиты вавилонян и их богов от их же собственного царя Набонида (разведка донесла, что у того нелады со жрецами). Известный востоковед Э.О. Берзин [2009, с.189] утверждал, что это и есть первый в истории человечества «образец социальной демагогии в международном масштабе».

Слово «изобретение» в сочетании со словом «демагогия» – не насмешка: произошёл настоящий перелом в политическом мышлении. Ещё в неолите люди переросли стремление поголовно истреблять побеждённое племя, научившись с выгодой использовать чужой труд. Вместе с тем даже в городских культурах кровопролитность сражения служила признаком боевого мастерства и предметом похвальбы. Военнопленных после боя, как правило, убивали, а средства управления покорёнными инородцами сводились в основном к физическому насилию, угрозам, унижениям и надругательству над идолами: статуи местных богов демонстративно уничтожали или «увозили в плен», погрузив в колесницу, и т.д. Теперь найдены альтернативные способы контроля в форме убеждения, внушения, подтверждения самооценки, посулов – всего того, что психолог назвал бы «когнитивной техникой снижения агрессии», – и это факт значения эпохального.

Особенно же важно то, что вавилонский Манифест не был изолированным событием мировой истории. Он стал знамением наступающей эпохи, ярким свидетельством того, что сдвиг в мировоззрении великих мыслителей воплощается в новую политическую практику.

В VI–V веках до н.э. в Индии формировалось религиознофилософское учение принца Сиддхартха Гаутамы, получившего впоследствии имя Будды, – учение, построенное на идее родственности всего живого, апеллирующее к чувству жалости и выдвинувшее в качестве идеала абсолютное ненасилие (ахимса). В отличие от зороастризма в Иране, буддизм сравнительно быстро распространился по пространству индийской культуры. Спустя два столетия под его влияние попал (возможно, принял новую веру, хотя документальных подтверждений этого не найдено) грозный император Ашока из династии Мауриев, чтотакже сталособытием значимым нетолькодля Индии.

До сближения с буддизмом Ашока успешно продолжал завоевательную политику отца и деда. Он жестоко покорил вольную

Мегатренды и механизмы эволюции	179

страну Калингу на юге Индии, в результате чего «сто пятьдесят тысяч человек было угнано оттуда, сто тысяч было убито на месте

игораздо более того умерло» [Хрестоматия… 1980, Часть вторая, с.114]. Не станем чересчур доверять числам, ибо, как писал АльБируни, специально изучавший историю Индии, индийские летописцы, охотно оперируя большими величинами, не любили и плохо умели считать [Бируни 1963] (так что «сто тысяч» значит просто «очень много», «тьма тьмущая»). Гораздо важнее то, что написано далее. «Такая скорбь охватила Угодного Богам оттого, что покорил он жителей Калинги. “Ведь покорить /никому/ не подчинённую /землю/ – это убийство, смерть или угон людей” – вот мысль, которая сильно печалит Угодного Богам. И если кто причинил вред, Угодный Богам считает, что надо прощать, насколько простить возможно» [Хрестоматия… 1980, Часть вторая, с.115].

Вот это уже подлинная историческая сенсация: завоеватель скорбит по поводу убитых врагов! Есть основания думать, что раскаяние Угодного Богам искренне. Но если даже это не так и перед нами всего лишь политическая риторика, то тем красноречивее она свидетельствует о решительном перевороте в ценностных ориентациях. Для сравнения приведу характерные сообщения императоров

иих летописцев из предыдущей эпохи.

«…После того как его величество перебил соседние азиатские племена, он поплыл вверх по Нилу в Северный Куш с целью истребить кушитских кочевников. И его величество произвел среди них страшное опустошение…»

«Вот его величество /был/ на пути береговом, чтобы уничтожить город Аркату вместе с городами, что /в его области/. /Достигли города/ Кана. Был уничтожен город этот вместе с областью его. Достигли Тунипа. Был уничтожен город…»

«Воинов города Харимме, коварного супостата, оружием я побил, никого не оставил, трупы их на кольях я развесил, вокруг города велел поставить <…> Вражеское войско стрелами и дротиками я преуменьшил и все тела их пронзил, словно решето. Я заставил их кровь течь по обширной земле, словно воды половодья в сезон дождей. Словно жертвенным баранам, перерезал я им горло, дорогие /им/ жизни их я обрезал, как нить… Колёса моей боевой колесницы, ниспровергающей скверного и злого, разбрызгивали кровь и нечистоты. Трупами бойцов их, словно травой, наполнил я

180

Часть I

землю. Я отрезал им бороды и тем обесчестил, я отрубил им руки, словно зрелые плоды огурцов… Для преследования их я направил за ними свои колесницы и конницу. Беглецов их, которые ради жизни ушли, там, где настигали, сражали оружием…»

«…Страну я разорил, города сжёг, 3270 человек, одних я умертвил, других живыми увёл… Для бога Халди я эти подвиги за один год совершил…» [Хрестоматия… 1980, Часть первая, с.с. 64, 70, 212-218, 303].

Всё это доносится богам с нескрываемой гордостью, без тени сомнения в том, что адресаты останутся довольны. Я умышленно не называю ни имён, ни этнической принадлежности авторов этих текстов. Во-первых, потому, что выдержки взяты почти наугад и, полистав цитированную Хрестоматию, можно найти подобные хвастливые заявления во множестве. Во-вторых, потому, что вульгарно было бы объяснять отличие в мировоззрении и поведении Ашоки его индивидуальными или национальными особенностями. Среди прямых предшественников индийского императора были свирепые тираны, да и сам он, прежде чем «опечалиться», успел угробить пресловутые «сто тысяч» врагов. Но этому славному царю посчастливилось прорасти в новую историческую эпоху, где количество уничтоженных людей перестало считаться безусловной доблестью полководца и тем более политика.

Одновременно с индийцем Гаутамой в Китае жил и творил великий мыслитель Кун-Фу-цзы (Конфуций), создавший оригинальную философско-этическую доктрину, стержень которой составляет концепция Жень: «Чего не хочешь себе, того не делай и другим». Сам Конфуций был убеждён, что эта идея доступна только благородным мужам, тогда как простолюдину качество Жень (гуманность, человеколюбие, совесть) не свойственно. Но спустя два столетия Мэн-цзы выдвинул тезис об имманентной доброте человеческой природы и, вместе с другими последователями Учителя, продолжал разрабатывать принципы «гуманного правления» в противовес «правлению с использованием силы».

Ученикам Конфуция противостояли мощные оппоненты, проповедовавшие культ силы, прославление войны, приоритет кнута в социальном управлении (Мо-цзы, Шан Ян). Тем не менее конфуцианство оказало чрезвычайно глубокое и устойчивое влияние на