Назаретян - Hелинейное будущее 2013

Мегатренды и механизмы эволюции	261

поде – потребности в определённости образа [Назаретян 1985]. Возникает раздвоенность мотиваций, вплоть до внутренних конфликтов, когда исследовательское устремление создаёт угрозу физической безопасности. Одна из самых ярких иллюстраций получена американскими зоопсихологами.

Колония крыс помещалась в камеру с многочисленными отсеками – «комнатами», в которых имелись предметы для удовлетворения всех вообразимых предметных потребностей: еда, питьё, половые партнеры и т.д. Была предусмотрена даже комната для развлечений с лесенками, манежами, беличьими колесами, педалями, вызывающими технические эффекты. В одной из стен камеры находилась дверь, ведущая в неисследованное пространство, и именно отношение животных к этой двери интересовало исследователей.

Отдельные особи стали проявлять к ней нарастающий интерес вскоре после того, как комфортабельная камера была полностью освоена. Это не было похоже на праздное любопытство. Участившийся пульс, усиленное мочеиспускание, вздыбленная шерсть, хаотические передвижения вперед-назад явственно свидетельствовали о сильном стрессе, испытываемом «заинтригованной» крысой с приближением к загадочному объекту и особенно при первых попытках проникнуть за дверь [Ротенберг, Аршавский 1984].

Главное в приведённом примере – не сам факт «бескорыстного» риска (нечто внешне похожее происходит и в муравейнике), но регистрируемые симптомы переживания, мотивационного конфликта, свидетельствующего о сложности потребностной иерархии высших животных и наличии надситуативного мотива.

Все приведённые иллюстрации демонстрируют повышенную уязвимость предметной модели мира по сравнению с допредметной. Но даже при беглом сравнении нетрудно заметить, какими выигрышами это компенсируется. Лягушка, умеющая охотиться за пролетающими насекомыми, умирает от голода в окружении неподвижных мошек. Самец рыбки-колюшки в брачный сезон свирепо атакует как соперника неодушевлённый предмет продолговатой формы с ярко красным цветом нижней части (брачный наряд самца) [Тинберген 1969]. В подобных случаях животные опознают не цельный предмет, а набор стимулов, служащий ключевым раздражителем.

262

Часть I

Конечно, реагирование на ключевые раздражители сохраняет значение и у высших животных. Однако способность абстрагироваться от сенсорных стимулов, выделить «предмет» в калейдоскопе окружающей среды делает поведение значительно более опосредованным и независимым. Умственная игра, произвольная перекомпоновка предметных образов создаёт предпосылку для нового типа отношений субъекта со средой: использование предметов для управления другими предметами. При этом внешними «предметами» становятся и собственные органы животного, которое начинает произвольно использовать лапы, зубы, крылья, клюв в различных функциях, включая такие, которые не имеют прямого прецедента в индивидуальном и видовом опыте [Северцов 2005].

Развитие праорудийных отношений со средой обеспечено ростом способности к абстрагированию, которая достигла беспримерного уровня у человекообразных обезьян. В экспериментах по обучению жестовому языку, о которых рассказано в §1.1.2.1, антропоиды способны «говорить» о предметах, отсутствующих в поле зрения, о прошедших ситуациях и эпизодах [Зорина 2011]. Там же упоминалось об экспериментах, демонстрирующих развитую способность шимпанзе к абстрагированию – выделению предмета с заданными параметрами из нейтрального материала. В естественных условиях это позволяет изготовлять элементарные орудия, транспортировать их к месту использования и даже сохранять удачные образцы [Лавик-Гудолл 1974]. В обучающем же эксперименте действия обезьян не только по операциональной сложности, но и по мотивации вплотную приближаются к человеческим [Рамишвили 1966; Кац 1973].

Впечатляющие экспериментальные факты «языкового» мышления антропоидов устраняют последние сомнения по поводу готовности их мозговых структур к психическому «удвоению» предметов. Ископаемые образцы материальных культур эпохи антропогенеза (стандартные орудия и прочее – см. §1.1.2.2) представляют ступени развития способности манипулировать виртуальными аналогами для управления физической и социальной средой. Наконец, по материалам культурной антропологии, историографии, исторической социологии и психологии (см. гл.1.1.1 и 1.1.2) мы видим, как усложнявшаяся модель мира последователь-

Мегатренды и механизмы эволюции	263

но эго-центрировалась: организующим ядром мировосприятия становился образ «Я», который перестроил всю систему потребностей и мотивов жизнедеятельности.

Согласно социогенетическому закону (см. §1.1.1.4), онтогенез современного ребёнка воспроизводит филогенетические фазы развития субъективной реальности. Психологи фиксируют последовательное становление новых качеств не только по совершенствованию перцептивных способностей, мышления, прогнозирования и т.д., но и по изменениям в потребностно-мотивационной сфере. Так, самостоятельная психическая потребность проявляется спустя несколько недель постнатального развития, по мере «формирования константных, предметных образов» [Запорожец 1966, с.37]. Одним из её наблюдаемых свидетельств становится возможность отвлечь младенца от ощущения не очень сильной боли или голода на зрительные и звуковые впечатления. Некоторые исследователи выделяют этот критический момент как начало «индивидуальной психической жизни» [Божович 1968, с.196]. К этому времени у здорового ребёнка в современной городской культуре проявляется новая функциональная потребность в общении, в человеческом контакте: не испытывая физиологического или физического дискомфорта, он капризничает только ради того, чтобы привлечь к себе внимание. Уже явственно выражена «социальная» улыбка в ответ на улыбающееся лицо взрослого (отличная от «гастрической» улыбки первых недель жизни).

Между двумя и тремя годами отчётливо фиксируются признаки рефлексивного образа с соответствующей нацеленностью на самоутверждение и мотивационными конфликтами между естественными потребностями и потребностями, связанными с оптимизацией опосредованной самооценки. Конфликты проявляются волевым подавлением импульсов страха, агрессии и т.д., с одной стороны, и с другой – включением защитных механизмов личности типа рационализации, вытеснения и прочих для сохранения самооценки при неодобряемом поведении [Назаретян 1985].

Рефлексивная модель мира, организованная вокруг стержневого образа, обретает новый уровень сложности, и это обстоятельство обеспечивало совершенствование и инструментальной деятельности, и социальных отношений. В гл.1.1.2 показано, как прогрессивные социально-исторические переломы были связаны с этапами становления рефлексивного качества модели, включая

264

Часть I

образование личности и критического мышления в осевое время, и, соответственно, с последовательным расширением её временнóго диапазона. Теперь можно добавить, что вектор виртуализации, зафиксированный в социальной истории, восходит к гораздо более ранним эволюционным фазам. Рассматривая этот вопрос подробнее в следующей главе, мы покажем, что сказанное относится и к прочим векторам социально-исторической эволюции.

Мегатренды и механизмы эволюции	265

Раздел 1.2 От Большого взрыва до Олдовая

Развитие Вселенной с момента её возникновения выглядит как непрерывная последовательность нарушений симметрии… Феномен жизни естественно вписывается в эту картину.

Фримен Дайсон

Глава 1.2.1 Мегаэволюция: планетарный и космический

контексты истории человечества

Физика становится столь же историчной, как сама история.

Джон Уилер

§1.2.1.1. Конструкты всемирной, глобальной и Универсальной истории

Трудно представить себе что-либо мировоззренчески более значительное, чем открытие того факта, что эволюционная тенденция, прежде известная нам из биологии, охватывает также историю галактик, звёзд, комет, атомов и, по существу, всего материального мира.

Харлоу Шейпли

Идея общечеловеческой или всемирной истории формировалась, критиковалась, отвергалась и уточнялась на протяжении последних трёх веков. Как показано в главах 1.1.1 и 1.1.2, сегодня наличие сквозных векторов и общезначимых переломов в социальном развитии подтверждается столь обильными эмпирическими данными, что при научной (в отличие от идеологической) дискуссии оспариваться могут те или иные факты, детали, трактовки, механизмы или основания периодизации, но не реальность всемирной истории как предмета. По максимальной оценке всемирная история охватывает дистанцию в 2- 2.5 млн. лет (от Олдовайской эпохи), но многие авторы начинаю её с верхнегопалеолита – 30-35 тыс. лет назад – или ещёпозже1.

266

Часть I

Более того, в первой половине ХХ века было установлено глубокое взаимовлияние геологических, биотических и социальных процессов; в результате оформилось новое направление междисциплинарных исследований эволюции – глобальная история (от лат. globus – шар). Это история Земли, рассматриваемая как последовательное образование, развитие и взаимодействие планетарных сфер, в процессе которых биота, а затем общество становились ведущими агентами преобразований. По современным оценкам, глобальная история охватывает около 4.5 млрд. лет.

Основоположниками глобальной истории стали советский геохимик В.И. Вернадский, а также французские антрополог П. Тейяр де Шарден и философ Э. Леруа, доказавшие, что история человечества представляет собой фазу эволюции земного шара, которая завершается (или завершится) образованием ноосферы. Такой подход сохранил значение и в современной науке [Голубев 1992; Snooks 1996; Гринин и др. 2009].

Добавим, что Вернадский не обошёл вопроса о возможности дальнейшего распространения эволюционной ретроспективы за пределы Земли и Солнечной системы и ответил на него отрицательно. Не будучи специалистом в теоретической физике, он не обсуждал релятивистских космологических моделей и, как почти все его современники, руководствовался представлением о стационарной изотропной вселенной, бесконечной в пространстве и времени. Такое представление, восходящее к Дж. Бруно, разительно противоречило идее универсальной эволюции (бесконечное не может иметь истории!), на что и обратил внимание великий эволюционист. Поскольку же Нововременная картина космоса представлялась безальтернативной, пришлось признать, что эволюционный процесс на Земле есть не более чем локальная флуктуация, обречённая на то, чтобы раствориться, подобно океанической волне, в бесконечной вселенной, которая не менялась и «не будет меняться с течением времени» [Вернадский 1978, с.136].

Повторим (см. §1.1.1.1), что и до Вернадского над согласованием прогрессистской философии с естественнонаучными представлениями бились выдающиеся умы (Ф. Бэкон, Ж. Кондорсе, Ш. Фурье, Ф. Энгельс и др.). И приходили к столь же обескураживающему результату: немыслима бесконечная перспектива при конечной судьбе Земли и Солнца. В лучшем случае допускалось, что вечная

Мегатренды и механизмы эволюции	267

материя постоянно рождает в разных точках космического пространства всплески подобные Земной истории, но какая бы то ни было поступательная преемственность между ними исключена. Только самые безоглядные фантазёры – философы-«космисты», – рискуя выглядеть посмешищами в глазах образованных современников, доказывали, что разум выведет человека за пределы плане- ты-колыбели. Его влияние станет распространяться «ударной волной» на космическое пространство, бесконечность которого и служит гарантией безграничного прогресса.

Но и «космисты» решались экстраполировать поступательное развитие только в будущее: космос до человека оставался вне истории. Тем более это касается «респектабельного» естествознания. Как отмечено в §1.1.1.1, вплоть до ХХ века единственное основание для допущения об универсальных тенденциях давало второе начало термодинамики. Из него вытекало, что, если материальный мир представляет собой единое целое, то он неуклонно деградирует от максимальной организации к абсолютной энтропии. С физической теорией тепловой смерти гармонировала биологическая теория катастроф, обоснованная отцом палеонтологии Ж. Кювье: образование новых живых форм принципиально исключено, и их разнообразие со временем сокращалось из-за геологических и космических катаклизмов. Крыша над этим теоретическим зданием – концепции социального и духовного вырождения – была возведена намного раньше, чем стены и фундамент.

Если в биологии и в социологии идея нисходящего развития получила в XIX веке солидные альтернативы в теориях О. Конта, Г. Спенсера, Ч. Дарвина, Э. Тейлора, К. Маркса, то физика могла противопоставить энтропийной концепции только тезис об открытости бесконечной вселенной, т.е. её внеисторичности. Да и те эмпирические данные, которые свидетельствовали о последовательной эволюции жизни и общества, и построенные на них выводы явственно контрастировали с обобщениями термодинамики: «Клаузиус и Дарвин не могут быть оба правы» (Р. Кэллуа, цит. по [Пригожин

1985, с.99]).

ХХ век ознаменовался кардинальными изменениями в физической картине мира. В теории относительности Вселенная (теперь уже – с заглавной буквы) предстала как уникальная, конечная и замкнутая система. Её автора вдохновляла вовсе не идея эволюции,

268

Часть I

а напротив, созданный Б. Спинозой образ стационарного мира, свободного от случайности, целенаправленности и необратимости. Но в 1922 году советский математик А.А. Фридман предложил нестационарные решения уравнений А. Эйнштейна, из которых вытекало, что эта система последовательно эволюционирует во времени. Первоначально решения Фридмана оценивались только как математический курьёз, причём сам Эйнштейн до конца жизни отрицал время как самостоятельный параметр бытия2.

Между тем астрофизические открытия давали косвенные, но всё более надёжные аргументы в пользу фридмановой модели: эффект красного смещения, реликтовое излучение и т.д. Складывалась удивительная картина эволюционирующей Метагалактики, а у истоков её вырисовывалась совсем загадочная геометрическая (лишённая измерений) точка, из которой взрывообразно начала развиваться Вселенная. Одесский шутник и великий физик Г. Гамов назвал это исходное событие Большим Взрывом (Big Bang)…

Во второй половине ХХ века релятивистские модели эволюционной космологии получили широкое признание среди учёных. Идея историзма глубоко проникла в физику и химию: все объекты материального мира, от нуклонов до галактик, стали рассматриваться как продукты определённой эволюционной стадии, имеющие свою историю, предысторию и конечную перспективу. Кроме того, был выявлен ряд механизмов, посредством которых открытые физические системы способны спонтанно удаляться от равновесия с внешней средой и, используя её ресурсы, стабилизировать неравновесное состояние. Модели самоорганизации сделались предметом интереса едва ли не во всех научных дисциплинах.

В итоге обнаружилось, что социальная (в том числе духовная), биологическая, геологическая и космофизическая истории представляют собой стадии единого эволюционного процесса, пронизанного «сквозными» векторами, или мегатенденциями. К 1980-м годам сложились предпосылки для образования интегральной междисциплинарной области исследований, которая формировалась одновременно учёными разных стран – России, Западной Европы, Австралии, Северной и Южной Америки – и разных специальностей, от физиков до психологов. Поскольку на первых порах эта интеллектуальная работа осуществлялась независимо, сконструированная модель получила своё наименование

Мегатренды и механизмы эволюции	269

вкаждой языковой традиции. В России она была представлена как Универсальная история (от Universum – Вселенная) или Ме-

гаистория, в Австралии и США утвердилось название Big History,

вГермании – Weltallgeschichte.

Кнастоящему времени Универсальная история успела сформироваться как международный и институционально организованный исследовательский проект, ориентированный на интеграцию естественной и гуманитарной науки [Моисеев 1991; Назаретян 1991, 2001; Федорович 2000; Универсальная… 2001; Панов 2007; Christian 1991, 2004; Spier 1996, 2010; Chaisson 2001, 2006; Velez 1998; Huges-Warrington 2002; Nazaretyan 2005с, 2010 и др.], а также

межфакультетский учебный курс, который преподаётся во многих зарубежных университетах [Стаско, Родриг 2010]3. При этом как исследовательские работы, так и университетские курсы насыщены глубокими парадоксами, которые отражают противоречивый характер интегральной модели. Основу сущностных противоречий составляет то обстоятельство, что, хотя эволюционные тенденции реализовались без нарушения физических законов необратимости (в 1970-х годах Дж. Бекенстайн и Ст. Хокинг доказали, что, вопреки прежним предположениям, второе начало термодинамики распространяется и на чёрные дыры – см. [Дэвис 2011]), их направление не укладывается в парадигму классического естествознания. В космологии эта проблема сформулирована как контраст между «термодинамической стрелой времени» и «космологической стрелой времени» [Chaisson 2001], составляющий основной естествен-

нонаучный парадокс современной картины мира.

Действительно, имеющийся в наличии эмпирический материал позволяет проследить развитие от кварк-глюонной плазмы до звёзд, планет и органических молекул, от цианобактерий протерозоя до высших позвоночных и сложнейших биоценозов плейстоцена и от стада Homo habilis с галечными отщепами до постиндустриальной цивилизации. Таким образом, на всей дистанции доступного ретроспективного обзора – от Большого Взрыва до современности – Метагалактика последовательно изменялась от более вероятных («естественных», с энтропийной точки зрения) к менее вероятным, но квазиустойчивым состояниям.

Правда, параллельно сужался конус развития. По современным данным, бóльшая часть метагалактической материи (так называе-

270

Часть I

мое тёмное вещество) избежала эволюционных преобразований: в ней не сформировались атомы и молекулы. Мизерная доля атомномолекулярных структур консолидировалась в органические молекулы. Живое вещество, вероятно, образовалось в очень редких и ограниченных локусах космического пространства. Многоклеточные организмы составляют лишь небольшую часть живого вещества, и только один из сотен тысяч биологических родов Земли вышел на технологическую стадию. Становление же «ноосферы» (антропосферы) означает, что на некоторой стадии универсального развития обозначился обратный процесс расширения конуса: сфера влияния разума начала увеличиваться.

В следующих главах этого раздела будет подробнее показано, как стержневой вектор социальной эволюции, который мы в заострённой для наглядности форме назвали «удалением от естества», пронизывает также историю биосферы и космоса. Выражаясь столь же гротескно, можно сказать, что на протяжении 13.75 млрд. лет мир становился всё более «странным» (с энтропийной точки зрения), и наше собственное существование, равно как нынешнее состояние планетарной цивилизации, суть проявления этого «страннеющего» мира.

Вывод о последовательном развитии Вселенной от однообразия к разнообразию, от равновесия к неравновесию и от простоты к сложности сегодня – такое же эмпирическое обобщение, как и вывод о векторных изменениях на протяжении социальной истории (см. §1.1.1.3): он получается простым сопоставлением материала различных научных дисциплин. Но далее наступает очередь теоретического объяснения столь удивительной направленности универсальных процессов, и здесь открыт широкий простор для интерпретаций. Вопрос о том, как методологически и теоретически разрешить это противоречие, составляет основание любой мегаисторической модели, выражая её специфику.