соловьев критика отвлеченных начал

И здесь сходство между Шеллингом и Соловьевым оказывается поверхностным: внутренне христология Шеллинга имеет не христианский, а гностический характер. Вот как он учит о Христе: вочеловечение Христа следует понимать не как вочело­вечение Бога, а как вочеловечение некой божественной личности, отличной от Бога, самостоятельной, поставленной вне един­ства с Ним и, следовательно, внебожест-венной. Нет времени, когда Христа не бы­ло, но было время, когда Он еще не был Христом. Он не был Христом в своем божественном предсуществовании. Шел­линг явно склоняется в сторону арианства; его учение можно сравнить с учением Са-веллия и Иоахима дель Фиоре: он вносит в Св. Троицу момент становления и по­следовательности.

Подобные примеры можно было бы умножить. Ни натурфилософия, ни филосо­фия откровения Шеллинга не могли «по­влиять» на христианское мировоззрение Соловьева. Он черпает из богословия отцов церкви (особенно Максима Исповедника, Григория Нисского, Дионисия Ареопагита, отчасти Оригена и бл. Августина), которых в последний период своей жизни изучал и Шеллинг. Большая часть совпадений объ­ясняется этой их общей зависимостью. В остальных случаях Соловьев свободно пользовался мыслями Шеллинга как материалом для своих оригинальных постро­ений.

«Дух философии Соловьев,— пишет о. Г. Флоровский^[5],— дух исконного греко-восточного православия, а идеи его филосо­фии — идея Богочеловечества, идея Церкви, идея цельного знания, свободного всеедин­ства — внушены святоотеческой мыслью; эти идеи, раскрытые в эпоху вселенских соборов, хранились в византийском мона­шестве, у афонских созерцателей — исиха-стов, и оттуда через югославянские земли проникали на Русь еще в московскую пору, став содержанием философии первого русского самобытного мыслителя преп. Ни­ла Сорского. Вновь воскрешенные от забы­тая в XVIII веке, эти идеи через тот же славянский юг, через немецкого старца Паисия Величковского вновь влились в рус­скую религиозную мысль и нашли себе оплот в Оптиной Пустыне — и отсюда вли­яли на славянофильство».

 

* * *

Мировоззрение Соловьева, как оно сложилось к началу 80-х годов, насквозь исторично. Он живет в движущемся, в раз­вивающемся мире и остро чувствует дина­мику мировой жизни. Трудно найти друго­го русского мыслителя, у которого было бы столь непосредственное восприятие становления, как у Соловьева. А между тем вся русская философия есть в сущности ис­ториософия. Начиная с Чаадаева и кончая современными мыслителями, русские все­гда размышляли об истории и над истори­ей. В этом смысле Соловьев — типичный русский философ. С ранней юности он был охвачен чувством, что в мире что-то свер­шается, что-то наступает; он учитывает признаки и гадает о сроках, прислушивает­ся к «работе времени», слышит глухие под­земные толчки.

У Соловьева нет объективно-научного интереса к истории; он погружается в про­шлое, чтобы отгадать настоящее и пред­сказать будущее. В истории он не бесприст­растный исследователь, а утопист и поэт. Обобщения, схемы, синтезы ему необходи­мы, так как он не изучает историю, а стро­ит ее. Для него история — только введение в эсхатологию. Из исторических символов он пытается вычитать их мистический смысл. Но его мистика —не неподвижное созерцание Плотина, а вечное движение и стремление. Бог его — не Бог геометрии, а Бог истории, не Эн-Соф Каббалы, а творческий Логос, преоб­ражающий мир. Мировой процесс раскрыва­ется как последовательный ряд теофаний, и изучение его превращается в богопознание и богопочитание. Но мистическому опыту Соловьева («всеединство») противоречит его эмпирический опыт («вражда всех против всех»). Плотин и Шеллинг помогли ему осмыслить этот распад; Гегель научил диалек­тическому методу — и мировой процесс вместился в трехчленную схему: первоначаль­ное единство, отпадение мировой души и око­нчательное воссоединение. Ритм космической и исторической жизни был найден.

Изучение отцов церкви привело Соло­вьева от идеалистической философии к пра­вославному богословию. Теология смени­лась идеей Богочеловечества, и в центре истории стал Христос.

Соловьев иногда колеблется в точном определении периодов мирового развития, но это для него несущественно. Важно, что поток времени понят как телеологический процесс, что христианство раскрыто как ре­лигия космическая и историческая, что смысл истории отгадан и что мир оправдан^[6]