Ана Вуянович

Зритель: Я понимаю, что это очень зависит от контекста. Вопрос в том, что же именно будет давать это перформативное влияние? Например, разрыв шаблона, выход за социальные рамки или что-то еще?

А. В.: Я понимаю вопрос, и это было бы здорово, если бы я могла ответить.

Вероятно, перформанс будет обладать большой перформативной силой, если он поднимает какой-то важный вопрос этого контекста.

Может быть, он должен также думать о принципах речи, вербальных или нет. Но я точно не знаю. Я могу привести разные примеры, но важно осознавать, как это функционирует и коммуницирует в данном контексте. Но мы не можем этого предугадать. То есть если вы скажете, что, например, “Антигона” может быть очень перформативной в одном контексте, это может быть социальный контекст или театральная институция. Я могу представить, что вы делаете “Антигону” без текста, истории и т. д, т. е. много есть возможностей. Но воздействие этого перформанса зависит от контекста.

Возможно, если вы хотите предугадать наличие такого воздействия, вам нужно изучить контекст, в котором вы это делаете. И это может так или иначе обеспечить наличие сильного перформативного воздействия…

Согласно и Остину, и Деррида, перформативность не обладает значением сама по себе, потому что возникает в контексте. Она создает значения в контексте. Да, можно утверждать, что такая интерпретация перформативности слишком широка, что все тогда может обладать перформативностью, но не все может иметь смысл.

Зритель: Если любое действие может стать перформансом за счет этого показателя — показывать что-то (showing doing), то как разделить — это просто действие, а это показывание действия? Какая роль зрителя в процессе перформанса? Кто является объектом, а кто субъектом? Одно дело, когда есть аспект показывания, но нет наблюдателя. И другое, когда показывание возникает, потому что есть наблюдатель. Значит ли это, что эффект показывания создает не действующее лицо, а наблюдатель?

А. В.: Частично да, но это зависит от социальной публичной ситуации, в которой находятся зритель и актер, и они создают этот перформанс вместе.

Зритель: А если нет наблюдателя?

А. В.: Это интересный вопрос. Но тогда мы будем говорить об этом только как о действии. Если я пью воду дома, я только пью воду. Но есть несколько теоретиков, которые говорят, что мы изначально являемся социальными существами. Например, Джудит Батлер и Ханна Аренд, которые говорили, что мы представляем уже с самого начала, мы таким образом интегрируем себя во взгляды других людей. Даже если мы находимся в повседневной ситуации, мы подразумеваем, что на нас кто-то смотрит. Это философский вопрос. И я не думаю, что в данном случае, когда мы говорим о перформативности перформативных искусств, это может быть нам полезно. Иначе тогда можно все назвать перформансом.

О различиях действия и показывания действия говорили Ричард Шехнер и Марин Карлсон, они попытались показать, что происходит, когда эти понятия выходят за рамки театра. Потому что в театре определить, что перед нами показывают действие, легче, это устоявшаяся институция, поэтому мы можем сказать, что все, что мы видим в театре на сцене — это театр. Но когда мы начинаем выходить за рамки театра, мы начинаем говорить о том, что карнавал или демонстрация — это перформанс и т. д. И возникают проблемы. Поэтому я полагаю, что определение, которое я привела, является одним из наиболее полезных. Хотя я понимаю, что с точки зрения философских определений оно не совсем верное. Но доказать это невозможно, потому что мы изначально являемся социальными существами. Мы не имеем опыта быть асоциальными.

Зритель: Скажите, пожалуйста, в таком случае, правильно ли я понимаю, что важным условием возникновения перформативности является создание дистанции? Потому что человек живет в обыденной жизни, видит множество действий и абсолютно не реагирует, не замечает. И создание дистанции — это возможность остановить человека и дать ему взглянуть со стороны. В принципе, театр этим занимается, в данном случае выход за театральную площадку делать сложнее. Но и там, и там есть дистанция.

А. В.: Да, более или менее. Но не перформативность в данном случае возникает через дистанцию, а перформанс… И мне кажется, не очень корректно говорить вместо “перформанса” “представление”, потому что это всегда означает только репрезентацию. А понятие перформанса включает в себя уже завершенное действие.

Зритель: Можно ли тогда сказать, что необходимость возникновения новой теории была связана с тем, что если театр модернизма говорил о том, что “я отражаю, репрезентирую реальность”, то в середине 20 века театр (в более широком смысле) заговорил о том, что “я не показываю, но хочу влиять на реальность, внедряюсь в социальную жизнь и даже могу стать этой жизнью”?

А. В.: С одной стороны, так, но с другой, показывая, представляя что-то, вы как будто, да, не делаете, не влияете. Но вы сохраняете status quo этой реальности, воссоздаете ее. Поэтому я думаю, что основное недоразумение 1960-х было, когда теоретики решили разделить перформанс на перформативный и не перформативный. Мы должны анализировать перформативность в каждом отдельном случае. И мы можем сказать, что репертуарный театр не совершает интервенцию в реальность, не хочет изменить, повлиять на нее.

Но он репрезентирует ее, и для меня это значит, что он воссоздает, и за эти действия должен нести определенную ответственность.

Когда мы говорим о том, что в 1960-х появилась эта идея перформативности, когда заговорили о политическом и социальном влиянии театра, то, если подумать об исторических аспектах этой идеи, можно сказать, что это намерение абсолютно не новое. Например, театр Древней Греции был очень перформативен с точки зрения своего влияния на социум, потому что одни и те же граждане ходили на театральные постановки и принимали участие в общественной жизни.