1892 Год

88

Смею утруждать Ваше Императорское Ве­личество настоящею своею заботой, так как она относится и до церковных дел.

Сегодня услышал я о предположении взять из Ревеля князя Шаховского и пере­весть его в Курск. Это известие смутило меня и смутит, несомненно, всех русских деятелей в Прибалтийском крае. Я уверен, что это перемещение отразится неблагоприятно на русском деле в этих окраинах.

Направление кн. Шаховского давно уже обозначилось и было весьма важно, что для тамошнего немецкого населения он был олицетворением неуклонных начал новой рус­ской политики. К нему начали уже привыкать и, при самом раздражении, отдавать ему спра­ведливость. Тем не менее известно, что пред­ставители эстляндского дворянства всячески желали именно от него избавиться и не раз хлопотали об этом распускаемыми об нем слу­хами в разных слоях общества. Теперь пере­вод его, несомненно, будет истолкован в Остзейском крае, как победа над русскою партией и как поворот в политике прави­тельства, а всех русских деятелей обеску­ражит. Переводом Синягина в Москву было уже несколько расстроено дружное дей­ствие администрации в трех губерниях, а пе­ревод кн. Шаховского еще более расстроит его, ибо он считался до сих пор главным, в русском смысле, деятелем. Думаю, что осто­рожнее было бы дать ему еще докончить начатое. На окраинах России еще нужнее, нежели внутри, прочные администраторы. Не могу не опасаться, что с устранением его и дело, которое он вел 7 лет, будет расстраиваться: несомненно, что люди, ко­торых он с самого начала привлек к делу и собрал около себя (ив этом немалая его заслуга), после него разойдутся. Придут но­вые люди, которых, не знаю, сумеет ли при­брать и направить его преемник. А опыты, к сожалению, показывают нам, что преемник, по большей части, старается не продолжать дела своего предшественника, а напротив, приступает к нему с критикой и старается поставить новое свое на место прежнего. И этого в особенности надо опасаться в деле, едва лишь устанавливающемся, остзейской администрации.

Но в таком деле, какого требует Остзей­ский край, мало еще сделает администрация, если ограничится одними приказаниями, распоряжениями и решениями. Необходимо насаждать в крае такие учреждения, которые могли бы в местном населении явить образцы русской православной и национальной куль­туры и возбудить к себе сочувствие. В этом отношении кн. Шаховской, совместно со сво­ей женою, положили доброе начало учрежде­нию, которое обещает принесть обильные плоды, но, начав развиваться, может без них заглохнуть. Я имею в виду женскую об­щину, основанную кн. Шаховском в Чевве и теперь переносимую в Пюхтицу, где из нее должен возникнуть монастырь. Эта община успела уже привлечь общее сочувствие и богослужением, и больницею, и школою с приютом для детей; княг. Шаховская, при содействии покойной матери Марии и других лиц, успела привлечь к этому учреждению женщин усердных и деятельных и сама составляет душу его. Дело удалось вполне и до такой степени, что владелец Пюхтицы Дикгоф, прежде сильно враждовавший про­тив общины, теперь настолько полюбил ее, что пожертвовал ей даром лютеранскую не­достроенную церковь, которую прежде едва соглашался уступить за 10 т. руб. Итак, если супруги Шаховские выедут из края,— и это важное для русского дела учреждение долж­но будет пошатнуться, так как и собранные княгинею Шаховскою монахини и учитель­ницы едва ли останутся без нее...

Прошу прощения у Вашего Величества, что все эти соображения осмеливаюсь пред­ставить на Ваше благосклонное усмотрение.

Константин Победоносцев

Петербург. 5 мая 1892

89

Завтра, по всей вероятности, министр внутренних дел будет докладывать Вашему Императорскому Величеству об исходе прискорбной истории, которая разыгралась в Варшаве по духовному ведомству.

Для разбора дел по просьбам о принад­лежности лиц, происшедших от прежних униатов, к православной церкви или к като­лической, существуют смешанные комиссии, коих постановления восходят на утверждение духовной консистории.

В недавнее время открылось, что в среде чиновников консистории образовалась шайка мошенников, которая в связи с некоторыми польскими адвокатами и ксендзами брала с просителей деньги за успешное по желанию их окончание дела. Брались деньги по обык­новению и с правых, и с неправых. Главным орудием этого беззакония был дьякон замко­вой церкви Родкевич, заведовавший произ­водством этих дел в консистории, а члены, по доверию к нему, подписывали иногда без рас­суждения, что он представлял им. Генерал-губернатор признает неудобным направлять это дело к судебному производству, т. е. к огласке, и предполагает покончить его адми­нистративным порядком, именно выслать виновных из тамошнего края в распоряжение административных властей.

Св. синод сделал уже в пределах своей власти возможное распоряжение. Именно,— все члены варшавской консистории за не­брежение к своему долгу уволены от должнос­тей и заменены новыми. Что касается до главного виновного, дьякона Родкевича, уже низведенного варшавским духовным началь­ством в причетники, то он по распоряжению синода будет выслан в крепость Суздальско­го Спасо-Евфимиева монастыря и там лишен сана.

Константин Победоносцев

12 августа 1892

90

Два квакера, подавшие адрес Вашему Величеству, мне известны. Они были у меня еще 16 октября и истомили меня длинною беседой. Это — мономаны, от времени до вре­мени являющиеся просвещать Россию.

Один из них явился из Австралии. Он говорит, что, живучи в Сиднее, однажды ночью услышал глас: “Иди в Россию про­поведовать Христа”. И немедленно отпра­вился. В Англии присоединился к нему дру­гой квакер, из Глочстера. Этот последний говорит о себе, что он состоит при своем то­варище, как верная собака. “Нет, возражает на это другой, ты для меня гораздо более, чем собака”.

Напрасно объяснял я им, что в России живут не дикие люди, что у нас есть церковь и Христос проповедуется; что у нас не до­зволена свободная пропаганда всяких сект и всяких учений. Они все стоят на своем. Что же вы стали бы делать, как бы стали пропо­ведовать в народе, не имея об нем понятия и не зная языка? И на это они не дают опре­деленного ответа, а только говорят, что же­лают водворить свободу проповеди и отвра­тить от преследований за веру.

Освободившись от них, я отослал их к Саблеру и к кн. Кантакузену, коих они томи­ли подобными же разговорами. Кажется, они были у Плеве.

Конечно, писание их к Вашему Величест­ву не требует никакого ответа. Я советовал им уезжать отсюда как можно скорее, но вижу, что они все еще проживают здесь. Не сомневаюсь, что они вошли уже в беседу с графиней И. А. Толстой, которая охотно принимает всяких чудаков из Англии, и с разными дамами пашковского круга, веду­щими здесь безумную пропаганду между бедным населением.

Константин Победоносцев

Петербург, 10 ноября 1892