Экзаменационный билет № 8

1. Историческая проза эпохи романтизма: историзм в понимании Гюго, Скотта, де Виньи.

Сталкиваются две системы политической мысли и политической тактики — старая феодально-аристократическая, система шпаги и буйного личного произвола, и система нового времени, искусной интриги, подкупов, судов и полицейских мер. Конфликт приблизительно тот же, что и в «Квентине Дорварде» между Людовиком XIII и Карлом Смелым. Феодальное дворянство, отстаивающее свои политические права при помощи заговоров типа Фронды, терпит поражение в борьбе с сильнейшим противником, больным монахом, продолжающим традиции Людовика XI. Размышляя об этой эпохе, Виньи естественно должен был вспоминать роман Вальтер Скотта, который произвел такое впечатление в кружке.

Борьбой двух политических партий вся Франция разделена на два лагеря, — зрелище, столь знакомое людям 20-х годов. Волнение охватывает королевский двор с безвольным и ничтожным королем, с беспомощной королевой, с бессловесными придворными дамами. Над дворцом словно нависла туча, предвещающая близкую катастрофу. Молодые аристократы, искусные в поединках и несведущие в политике, которые честь понимают как правила дуэли и как презрение к смерти, затевают заговор в салоне куртизанки, любовницы и шпионки кардинала, — без Марион Делорм эпоха Людовика XIII лишилась бы своих весьма характерных красок. И под этим прогнившим, интригующим и праздным обществом уже шумит, как предвестие революции, народ парижских предместий, вторгаясь на сцену неожиданно, пока еще в виде случайной демонстрации, которая вызывает смущение среди веселых дуэлянтов и легкомысленных заговорщиков.

Это роман с большой изобразительной широтой и богатым колоритом,— иначе романтик 20-х годов и не мог бы разработать сложнейшую историческую проблему борьбы аристократии с абсолютизмом в один из переломных моментов французской истории. Задача была по существу своему эпическая, и в 1832 году Виньи оправдывал исторический роман на том основании, что это единственно возможная теперь эпическая форма. Роман подобен эпопее в прозе: «Илиада», «Освобожденный Иерусалим» — это исторические романы плюс стихи и чудеса, «Телемах», «Мученики» — исторические романы плюс одни только чудеса. «Айпепго» — исторический роман. С тем же основанием можно было бы сказать: «Айвенго» поэма без чудес и без стихов, «Мученики» — поэма без стихов, «Иерусалим» — поэма». Таким образом, «Илиада» превращается и исторический роман, а «Айвенго» становится новой «Илиадой». Вместе с тем и «Сен-Мар» оказывается эпическим произведением: «Мне всегда казалось, что у меня талант эпический. «Моисей», «Элоа» имеют эпический характер, так же как, мне кажется, большая часть моих поэм. Но так как одно из условий этих широких замыслов — большие размеры, а большая поэма, написанная французским стихом, невыносима, я попытался создать большое произведение в прозе: таким образом были написаны «Сен-Мар», «Стелло» (ТР, 197). «Эпический гений имеет возможность раскрыть спои крылья в эпическом романе. В драме ему приходится ограничивать себя слишком узкими пределами. Как история даже в драмах Шекспира!» .Ото запись объясняет, почему в 1824 году принялся за «эпический» исторический роман.

Лирика и драма в одинаковой мере принесли ему свою дань и растворились в нем. Тем легче Виньи смог доверить этой форме свой ранний драматический замысел. Сам Виньи называет свой роман трагедией и драматическим произведением, а своим «главным инстинктом или талантом» считает драматическую композицию. 1 Действительно, критика постоянно говорила

о драматических особенностях «Сен-Мара»: Сент-Бёв называл его одним из лучших французских драматических романов, Жюль Жанен признавал Виньи «мастером драматического романа во Франции». 2 Другие критики отмечали в «Сен-Маре» «поэтические» достоинства, то есть известную долю лиризма. 3

Но этот «синтетический» роман, эпический, драматический и лирический одновременно, должен был разрешать труднейшие философско-исторические задачи. Свои взгляды на исторический процесс и на метод исторического романа Виньи изложил уже после напечатания «СенМара», в «Размышлениях об истине в искусстве», которые проливают свет и на творческие принципы Виньи и на общественно-философский смысл его романа. На первый взгляд могло бы показаться, что в «Размышлениях об истине в искусстве» Виньи скептически отзывается о самом жанре исторического романа, предпочитая ему тот род творчества, который он называл «чистой иллюзией». 5 «Наша эпоха хочет все знать и отыскивает истоки всех рек. Особенно Франция любит одновременно Историю и Драму, потому что первая воспроизводит великие судьбы человечества, а вторая — участь каждого отдельного человека. Между тем только Религия, только Философия, только Чистая Поэзия в состоянии выйти за грани жизни, за грани времен, в область вечного» (С.-М., V). Однако из дальнейшего выясняется, что Виньи и в «Сон-Маро» ставил себе задачей обнаружить глубокие закономерности, скрытые за поверхностью явлений, — осуществить то познание, которое, по его словам, доступно философии и чистой поэзии. Таким образом, «Размышления» имеют прямое отношение и к историческому роману и той форме, которую придал ему Виньи.

Размышления устанавливают новый идеал искусства и вместе с тем отвергают классические художественные традиции и навыки. Выпад против французских вкусов имеет прямой полемический смысл. Это та Франция, в которой энтузиазм убит критикой, Франция просвещенная, рассудочная, недоверчивая и насмешливая, Франция, какую создал XVIII век. Виньи вступает в полемику с сенсуалистической философией Просвещения и противопоставляет ей эклектизм Кузена, возникший на почве немецкой «философии тождества»: «Чтобы судить о поступках, оценить которые не под силу нашему уму, мы призываем на помощь наше нравственное сознание. Точно так же мы можем найти в нашем существе то основное чувство, которое порождает формы нашей мысли, всегда неопределенные и колеблющиеся» (С.-М., VI—VII). Это напоминает «интеллигенцию» Фихте и «интеллектуальное созерцание» или «внутренее критически пробуждаемое чувство истины», «самопорождение объекта», «чудесную способность возвращаться из изменчивого потока времени во внутреннее я... и так в форме неизменности созерцать в себе вечное». Несомненно, что это понятие у Виньи связано с учением немецкой философии тождества.

Проводником этого принципа во Франции был Виктор Кузен, давно уже проповедовавший с кафедры и в печати новую немецкую философию: «Бесконечную и вечную

волю мы обнаруживаем в нравственном сознании, в высшем: желай добра; и индивидуальная человеческая воля сливается с бесконечной волей, свободно подчиняясь се голосу. В этом и заключается великая тайна вечности, раскрывающейся человечеству, и человечества, свободно проявляющего свою вечную сущность. Весь человек заключается в этой тайне: следовательно, нравственность есть источник всякой истины, и свет истины находится в глубинах сознательного и свободного действования».

У Виньи эта апелляция к «внутреннему чувству» имеет не только нравственный, но и общественный смысл: это был протест против приспособленчества и примитивного утилитаризма, необычайно распространенного в его эпоху и приводившего ко всякого рода политическому плутовству.

Эмпирическое изучение истории Виньи считает если не бесполезным, то во всяком случае недостаточным. Рассказывая о бесчисленном ряде событий, историк-эмпирик никогда не поймет их до конца, не обнаружит их глубокого смысла. «Деяния рода человеческого на сцене мира несомненно связаны единой идеей, по смысл огромной трагедии, которую играет на этой сцене человечество, может постигнуть только взор бога, — вплоть до развязки, которая, может быть, откроет этот смысл последнему человеку». Нагромождение фактических сведений бесполезно, так как невозможно объять целиком все события мировой истории, к тому же далеко не закончившейся (С.-М., VII). Чтобы разрешить эти вопросы, нужно идти, по мнению Виньи, от «практического разума», от внутреннего нравственного чувства.

Конечно, фактические сведения необходимы, без них не обойтись. Историк должен вжиться в эпоху, проникнуться ее духом, усвоить ее особенности. Но это лишь первый этап исторического знания, первые жалкие достижения, добытые вниманием, терпением и памятью (С.-М., VIII). Моральный смысл истории, историческую задачу человечества таким путем обнаружить нельзя. Вот почему историческую истину можно познать только при помощи «внутреннего чувства».

Истине эмпирической Виньи противопоставляет высшую истину идеи. «Эту истину и созданиях мысли познаешь так же непосредственно, как поражаешься сходством портрета, оригинала которого никогда не видел; могучий талант изображает в большей степени жизнь, чем живущего». «Истина, которой должно питаться искусство, это истина, добытая созерцанием человеческой природы, а не достоверность факта... Идея — это все. Имя собственное — это только пример и доказательство идеи» (С.-М., XII). Историческую истину можно обнаружить не нанизыванием частных наблюдений, но созерцанием идей. Историк-мыслитель должен искать причины в тех силах, которые руководят временной жизнью человечества, в той вечности, которая является уму во времени и развитии. Задача философа — показать вечное сквозь завесу времени, за преходящим незыблемое. «Человечество само понимает, что ряд сцен, которые оно разыгрывает на земле, — не пустая комедия, и что, поскольку оно шествует, оно приближается к цели, которой нужно искать аргументы немецкой идеалистической философии, получившей снос выражение в сочинениях Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля. Во Франции эти мысли систематически развивал Кузен, оказавший немалое влияние на современную историографию. По мнению Кузена, историк и философ изучают историю по-разному. Подлинная история, утверждает он, для историка недоступна. «Понятия историка необходимо должны быть частными понятиями, так как они имеют отношение к частным событиям... причины которых нужно определить. Историк должен стремиться именно к тому, чтобы открыть и исследовать эти причины, если он хочет заниматься своим делом... Как только он выходит за эти пределы, он впадает в неясные общие рассуждения; его размышления, желая объяснить все, не объясняют ничего». То, что называют обычно «всеобщей историей», есть просто чередование событий: это история «действительного». Однако «действительное не есть истинное. Действительное познаваемо лишь постольку, поскольку оно отражает истину и согласуется с нею... Над действительностью стоит ее причина». Подлинная история человечества должна была бы «постигнуть и обнаружить различные идеи, представителями которых являются различные народы... История (то есть история эмпирическая) должна быть тем, что она есть, и оставаться в своих собственных пределах, — это пределы, которые отделяют события и факты внешнего, действительного мира от событий и фактов невидимого мира идей». Мир идей подлежит ведению не историка, а философа.

Виктор Гюго (1802-1885) занимает особое место в истории французской литературы. Сын своего времени, XIX столетия, Виктор Гюго прожил долгую жизнь и благодаря своему могучему таланту оставил в наследство грядущим поколениям свои многочисленные произведения: поэзию лирическую, сатирическую, эпическую, драму в стихах и прозе, роман, литературно-критические статьи, публицистические выступления, большое количество писем. На протяжении полувековой творческой деятельности Виктор Гюго менялся беспрестанно вместе со своим временем, он был проповедником многих идей своего века, ив этом ему помогало убеждение, что предназначение поэта заключено в выполнении особой, высокой миссии. В. Гюго принял непосредственное участие в бурных политических спорах своего времени, а в большинстве своих произведений он был певцом отверженных, их защитником, демократом и гуманистом.

Его мировая известность основана на романах, но во Франции его чтут прежде всего как поэта. Поэтическое призвание Виктора Гюго обнаружилось очень рано: с тринадцати лет он начинает писать, в пятнадцать лет становится лауреатом Тулузской и Французской академий, а в семнадцать обращает на себя внимание властей одой «На восстановление статуи Генриха IV» и получает [281] пенсию от короля. Свой первый сборник поэт издал в 1822 г. Он назывался «Оды и различные стихотворения». В первом сборнике В. Гюго прославлял прежних и нынешнего монархов, Вандею, Киберон, оплакивал жертв революционного террора. В предисловии к этому сборнику четко указывается на монархическую и религиозную направленность стихотворений автора. Первые оды Гюго отвечают канонам классицизма, но уже в этом сборнике можно обнаружить черты, далеко не полностью отвечавшие классицистской традиции: появляются оды сюжетные («Вандея», «Верденские девы»), развиваются философские мотивы («Киберон», «На смерть герцога Беррийского»), стих обретает конкретность, материальность.

Оды Гюго постепенно трансформируются: они становятся более драматическими, приобретая свободу лирического произведения, исчезает традиционный одический стиль с многочисленными обращениями, восклицаниями, риторическими вопросами; условная «торжественность» классической оды заменяется живой интонацией, поэтический словарь обогащается за счет разговорной речи; вводятся вольные размеры, ритмы. В «Новых одах» (1824) уже нет политической оды, возрос интерес Гюго к оде «метафизической» и «живописной». Поэт продолжал обновлять и расширять диапазон лирических произведений, а оды нового поэтического сборника 1826 г. как бы подготовляли читателя ко второй его части, в которой появляется романтическая баллада, жанр в духе новой школы, ознаменовавший разрыв молодого Гюго с официальной литературой эпигонского классицизма.

Важным документом, подтверждающим приверженность поэта новому искусству, свободному от всяких догм, явилось предисловие к сборнику «Оды и баллады» (1826). В нем поэт впервые объявил себя романтиком. В эстетической программе романтиков обращение к средневековью было одним из важнейших моментов, так как изучение разнообразного средневекового искусства помогало романтикам преодолеть нормативность классицизма. Гюго стремился к созданию новой образной системы, противопоставляя ее освященным классической традицией греко-латинским мифам. Обращаясь к средневековому христианству, он как бы воскресил национальную поэтическую традицию. При этом лиро-эпические баллады Гюго нисколько не похожи на традиционную [282] французскую балладу, блестящие образцы которой оставили Франсуа Вийон (1431 -1463), Шарль Орлеанский (1394-1465), Клеман Маро (1497-1544). Баллады были по достоинству оценены: восхищенные критики сравнивали «Охоту бургграфа» с готическим витражом. Действительно, живописность баллад, их вольные размеры и ритмы, звукозапись, разговорные интонации, свобода словаря, игровое начало - все это было равносильно литературной революции. В «Ответе на обвинение» (сборник «Созерцание», 1856) Гюго так оценивает деятельность этих лет:

...я Робеспьер мятежный!

Я против слов-вельмож, фехтующих небрежно,

Повел толпу рабов, ютившихся во мгле.

Я взял Бастилию, где рифмы изнывали,

И более того: я кандалы сорвал

С порабощенных слов, отверженных созвал

И вывел их из тьмы, чтоб засиял их разум.

    (Пер. Э. Липецкой)

Подлинно новая поэзия В. Гюго звучит в сборнике «Восточные мотивы» (1829). Этот сборник знаменовал полное освобождение от канонов классицизма и утверждал свободу творчества. Гюго понимает эту свободу не только как свободу выбора, создания некой формы или темы произведения, но и как свободу их трактовки. В «восточных» темах Гюго привлекает не только экзотика с жарким восточным солнцем и синим небом, с жестокими нравами и жизнью не испорченного цивилизацией «естественного» человека, сохранившего свою чистую душу, а возможность создания своего мира, не совпадающего с миром реальным. В споре с классицизмом рождался романтический идеал, конкретность и изменчивость которого противоположны классической статичности. Гюго живописует Восток наглядно, осязаемо. Мир «Восточных мотивов» поражает необыкновенным изобилием тем, сравнений, образов. Поэт хочет передать всему свою неуемную жажду жизни, познания, любви, счастья, поэт как бы хочет «сказать все» о своем поэтическом мире. И этот поэтический мир создается Гюго на «стыке» культур Запада и Востока, литературных и реальных тенденций, идеальных и конкретно-исторических устремлений; в нем соседствуют Библия и Коран, Эсхил и Шекспир, Наполеон и Али-паша, борцы за освобождение Греции и пылкие восточные любовники, морские пираты, воинственные турецкие [283] солдаты и прекрасные купальщицы, смуглые беглянки, томные султанши из гарема. Этот «стык» рождает контрастное восприятие мира, которое выражается у Гюго на всех уровнях: от образов до композиции, ритмической организации сборника. Гюго видит и передает свой воображаемый мир как художник, он - прекрасный колорист, у которого цвет помимо изобразительного имеет и символическое значение.

Замечателен греческий цикл стихов (1826-1828), темой которых является борьба греческого народа за независимость. Поэзия Гюго наполнена социальными мотивами, она отражает важнейшие современные события и события героического прошлого. Поэт прославляет Канариса («Канарис», 1828), одного из деятелей освободительного восстания против турецкого ига, героическую борьбу и смерть защитников города Миссолунги («Головы в Серале», 1826).

Поэзия «Восточных мотивов» убеждает в огромных возможностях Гюго - поэта-романтика, доказавшего, что он способен передать все чувства и мысли, мечты и желания человека.

В сборнике «Восточные мотивы» воплотились и другие идеи нового романтического искусства, теоретическое обоснование которого было дано Гюго в «Предисловии к „Кромвелю"» (1827).

Предисловие к драме «Кромвель» было воспринято современниками как манифест романтического искусства. Оно открыло дорогу романтической драме, которая начала завоевывать французскую сцену: в конце 20-х г. были поставлены «Генрих III и его двор» (1829) Александра Дюма, «Жакерия» (1828) Проспера Мериме, а постановка «Венецианского мавра» Шекспира в переводе Альфреда де Виньи (1829), по мнению французских критиков, открыла дорогу пьесе В. Гюго «Эрнани», которая сыграла решающую роль в становлении романтического театра. До «Эрнани» Гюго написал драму «Кромвель».

Все, слушавшие авторское чтение текста, оценили драматическую силу и оригинальность первого детища поэта, но пьеса не была поставлена из-за ее громоздкости. Вторая из написанных драм «Марион Делорм, или Дуэль в эпоху Ришелье» (1829) была запрещена цензурой: слишком много политических намеков содержалось в ней. В первом варианте пьесы образ слабохарактерного, безвольного Людовика XIII воспринимался как [284] намек на правившего тогда короля Карла X. «Марион Делорм» - это своего рода пьеса-манифест, в которой на практике осуществлялись теоретические принципы романтизма. Острый сюжет, бурные страсти, неожиданные контрасты, таинственный главный герой, энергичный стих, живость красок - все это позволило Гюго передать политическую и социальную атмосферу эпохи.

Постановка «Эрнани» состоялась 25 февраля 1830 г., в канун Июльской революции. Напряженная атмосфера этой поры обострила литературную борьбу, что способствовало накалу страстей и вокруг пьесы. Премьера «Эрнани» превратилась в подлинную манифестацию.

Атмосфера спектакля запечатлена и в воспоминаниях Теофиля Готье в его «Истории романтизма», и в воспоминаниях блистательной мадемуазель Марс, исполнявшей роль доньи Соль, и в дневнике Жоанни, исполнителя роли Руй Гомеса, где он писал: «Неистовые интриги. Вмешиваются в них даже дамы высшего общества... В зале яблоку упасть негде и всегда одинаково шумно». А вот запись от 5 марта 1830 г.: «Зала полна, свист раздается все громче; в этом какое-то противоречие. Если пьеса так уж плоха, почему же хотят смотреть ее? А если идут с такой охотой, почему свистят?..»

А свистели потому, что адептов классицизма коробило постоянное нарушение устоявшихся театральных правил, системы версификации, свободное обращение с лексикой, единствами времени и места. События, происходящие в «Эрнани», кажущиеся порой неправдоподобными, находили отклик в душах зрителей (современников не мог обмануть исторический маскарад костюмов), сочувствовавших любви человека, находящегося вне закона, к девушке из привилегированного общества и презирающих вероломство власть имущих, подлость и трусость придворных. Впечатляющим оказался и тот бунтарский пафос, тот накал страстей, тот гуманизм, которые составили самую душу драматургии Гюго. Лирический герой в драме - бунтарь, изгнанник, тираноборец. Он смел и горд своей судьбой отверженного. Борьба Эрнани и короля Карла I - это поединок силы духа и благородства, в которой разбойник равен королю и даже превосходит его. Донья Соль, юная красавица, достойна своего избранника: любовь ее чиста, благородна и возвышенна, она готова испытать все тяготы и лишения жизни в изгнании, готова следовать повсюду за Эрнани. [285]

Банальный конфликт: «tres para una», т. е. «трое мужчин на одну женщину» (кроме Эрнани, Карла I еще и дядя доньи Соль, дон Руй Гомес Сильва, претендует на ее руку),- получает в пьесе Гюго возвышенно-драматическое разрешение. Самый счастливый день героев - день свадьбы оказывается и самым трагическим: звук далекого рога предрешает их судьбу: они должны умереть. Некогда разбойник Эрнани дал клятву своему спасителю, дяде невесты, отдать жизнь по первому его требованию. Жестокий дон Руй Гомес Сильва потребовал жизнь Эрнани в день свадьбы. Пытаясь спасти своего возлюбленного, донья Соль погибает первой. В «Эрнани» Гюго удалось осуществить свой замысел о слиянии всех родов поэзии.

Но завоевание театра романтиками в эти годы имело не только эстетический, но и политический характер. Это видно и из текста предисловия к «Эрнани», в котором автор ополчается на всех врагов, политических и литературных, на всех тех, кто стремится «восстановить старый режим как в обществе, так и в литературе». Гюго открыто становится в оппозицию к монархическому строю Бурбонов, объявляя свой романтизм «либерализмом в литературе».

Подтверждением тому может служить и драма «Король забавляется», которая явилась прямым откликом на республиканское восстание в Париже 5-б июня 1832 г.; во время премьеры в зале пели «Марсельезу» и «Карманьолу», пьеса была запрещена и возобновлена лишь в 1885 г.

В драме «Мария Тюдор» (1833) романтическим героем оказался уже не бунтарь и отщепенец, а рабочий, собрат тех, кто выступил под черным знаменем лионских ткачей с призывом «Хлеб или смерть!» А в драме «Рюи Блаз» (1838) лакей, оказавшись у власти, олицетворяет народ, единственную силу, способную спасти гибнущего.

В 30-е годы, для которых была характерна атмосфера усиления политической и социальной борьбы во Франции, Гюго уделяет театру огромное внимание. Будучи уверенным в его просветительной и воспитательной функциях («Театр - это трибуна. Театр - это кафедра») , Гюго выступает за театр революционный, поистине народный, «...обширный и простой, единый и разнообразный, национальный по историческим сюжетам... всеобъемлющий по изображению страстей». Из предисловий к драмам, написанным Гюго, следует, что поэт [286] постоянно стремился к усовершенствованию своей теории. Драматург тщательно отбирал исторические полотна для своих пьес, усиливая их эпическую тональность, от чего выигрывал и социальный анализ. В политической обстановке Испании начала XVI, конца XVII в. («Эрнани», «Рюи Блаз»), в эпохе Франциска I, видного представителя французского абсолютизма («Король забавляется»), или Англии XVI в. при Королях династии Тюдоров, в период расцвета абсолютизма («Мария Тюдор») Гюго искал материал, который мог бы верно отобразить деспотизм государства по отношению к личности. Демократизм театра Гюго влияет и на выбор главного героя - человека из низов общества либо вовсе деклассированного, чей индивидуальный бунт превращается в бунт против господствующих классов, против всего строя.

Все драмы Гюго - это сочетание политики и фантазии, буффонады и поэзии. Поэзии потому, что главной ценностью театра Гюго были завораживающие своей музыкой прекрасные стихи. Однако это не спасло его очередную пьесу «Бургграфы» (1843): после тридцать третьего представления драма была снята с репертуара, и Гюго прекратил писать для сцены.

В 30-е годы помимо пьес Гюго создал несколько поэтических сборников. В «Осенних листьях» (1831), посвященных семье, детям, теме милосердия, поэт меняет свою творческую манеру. Камерная по характеру поэзия «Осенних листьев» все же не порывает связи с насущными проблемами своего времени, лирический герой ее размышляет о судьбах человечества, чувствуя ответственность за неустройство, неблагополучие общества. Он полон сочувствия и любви ко всему человечеству, особенно к угнетенным и обездоленным. И действительно, люди из народа, простые труженики, становятся героями его следующего сборника стихов «Песни сумерек» (1835). Характер «сумеречных» настроений в сборнике был результатом сомнений, тревог, раздумий, вызванных послереволюционными событиями во Франции.

Июльская революция принесла не прогресс, а утверждение господства крупной буржуазии. Временами в отношениях Гюго с режимом возникало напряжение, хотя он по-прежнему оставался официальным поэтом. В этот период Гюго знакомится с идеями Сен-Симона, Фурье, вследствие чего проблемы социального неравенства [287] становятся близки поэту. В стихах сборника осуждается безнравственность и бессердечие буржуа («Пиры и празднества», «Бал в ратуше»), равнодушие к нуждам и страданиям народа общества, которое быстро забывает имена своих героев («Канарису»); малодушие, трусость, скептицизм, царившие в современной действительности («Ему двадцатый шел...»). «Сумеречное» состояние в обществе отражается на состоянии души. Поэт-лирик здесь превращается в сатирика, что не мешает ему и в тяжелые времена «сумерек» оставаться в рядах тех, «кто надеется» на лучшее («Прелюдия»). Поэт-воин, в представлении Гюго, и его лира должны бороться с тьмой, мраком, бурями, горем, бороться за счастье человека.

Кроме стихов на политические темы в сборник помещены стихи общефилософского содержания, лирические стихи. В этом сборнике есть ряд настоящих шедевров, трогательных стихотворений о любви, посвященных Жюльетте Друэ, актрисе, ставшей с 1833 г. его подругой на всю жизнь; прекрасны стихи о Наполеоне, наполненные почти сыновними чувствами («Спи! Мы найдем тебя в твоем гнезде орлином!» и др.)

Личность Наполеона волновала Гюго с юных лет. Отношение поэта к нему постепенно менялось: от осуждения в оде «Буонапарте» (1822) - к восхвалению его заслуг в оде, посвященной Ламартину («Альфонсу Ламартину», 1825), и в более поздних стихотворениях. Это объяснялось изменением политических взглядов Гюго и одновременно тем, что Наполеон после своего низвержения «стал предметом поэтическим» (П. А. Вяземский),

В стихотворных сборниках конца 30-х годов - «Внутренние голоса» (1837), «Свет и тени» (1840) - поэтическое мастерство Гюго набирает силу. Элегические мотивы для них так же характерны, как и сатирические, голос лирического героя порой обретает проповеднические интонации. Размышляя над природой вещей, поэт осознает свою миссию поэта как миссию историка, пытающегося влиять на события страны. И как бы лирическому герою ни хотелось обрести покой, гармонию, любовь, этого недостаточно тому, кто стремится стать «вожаком душ».

В 30-е годы Гюго - признанный поэт и драматург - проявил себя и талантливым романистом. Первый свой роман «Ган Исландец» он опубликовал в 1823 г. Действие [288] романа происходит в Северной Норвегии в XVII в. Орденер, герой романа, отправляется на поиски шкатулки с бумагами, которые могли бы оправдать Иоганна Шумахера, бывшего канцлера, ныне узника, отца возлюбленной героя. Пройдя через многие испытания, юноша встречается с палачом, получеловеком-полузверем Ганом, становится жертвой восстания рудокопов, участвует в этом восстании. Правда, развязка романа оказывается счастливой: оправдан Шумахер, восставшие рабочие добиваются победы. И заслуга в этом не Орденера. Под этим именем скрывается барон Гарвик, в будущем просвещенный монарх, а сейчас друг и союзник народа, за чьи интересы он борется.

«Ган Исландец» - один из первых в европейской литературе романов, в котором описывается восстание рабочих, выдвигающих экономические требования. Автор правдиво изображает трудящиеся массы, его симпатии на стороне справедливых требований рабочих, ему ясны причины, побудившие их поднять восстание. Прозорливость Гюго в его понимании, что при всем равнодушии к вопросам политики рудокопы способны подняться на борьбу, если их экономические требования не будут приняты и удовлетворены. Образы восставших рудокопов - не безликая народная масса. Люди из народа (рудокоп Норбит, Коннибаль) отличаются благородными и возвышенными чувствами. Кроме образов рабочих-рудокопов Гюго создает разнообразные характеры: крестьян, суеверных и робких, охотников и рыбаков. Задумав «Гана Исландца» как роман исторический, Гюго изучил и осмыслил опыт В. Скотта.

Считая себя учеником В. Скотта, Гюго полемизирует с ним и ставит перед собой задачу создать роман «прекрасный и совершенный», который должен быть одновременно и драмой и эпопеей, роман «живописный и поэтический», полный реализма, но вместе с тем идеальный, правдивый и возвышенный.

Создание «идеального» романа - задача будущего, а пока Гюго написал роман, по его же собственному мнению, «наивный и фантастический», наполненный романтическими героями и злодеями, исключительными ситуациями, проблемами философского порядка и политическими, любовными интригами.

Несмотря на невысокую авторскую оценку, «Ган Исландец» стал событием в истории французского романа. Сент-Бёв назвал роман первым французским [289] драматическим романом. Шарль Нодье писал о «необузданном воображении» писателя и о «неистовом жанре произведения». Альфред де Виньи считал, что Гюго «заложил основы вальтерскоттовского романа во Франции...». .

В 1826 г. Гюго открыто заявил о своей принадлежности к романтизму (предисловие к «Одам и балладам», 1826), но его художественный метод в прозе был изначально романтическим. В жанре романа он чувствовал себя гораздо свободнее, и это сказалось уже в самом первом прозаическом произведении Гюго - новелле «Бюг Жаргаль», опубликованной в 1820 г. в «Литературном консерваторе». Жанр «военной повести» был популярен в 20-е годы. Ему отдают дань Бальзак и Мериме; много писали в то время о приключениях французских военных в Европе, Малой Азии, Испании. Таким рассказом французского офицера о своих приключениях в экзотической стране, на Гаити, в эпоху Революции, был и первый вариант «Бюг Жаргаля» Гюго. Второй вариант «Бюг Жаргаля» стал романом, так как появились новые герои, новые психологические мотивы, определяющие поступки действующих лиц, иные пружины действия. Это уже не история о «прекрасном негре, добром, сильном и смелом», рассказанная капитаном, французом Дельмаром, а история восстания чернокожих рабов во французской колонии Сан-Доминго. В центре романа проблема революции. Определяя свое отношение к восстанию негров-рабов, Гюго стремился разобраться в его причинах. В образе Бюг Жаргаля воплотилась идея общественной справедливости, а негодование негров вытекало из той жестокой эксплуатации, которой они подвергались, работая на плантациях феодалов. Гюго оправдывает и поддерживает саму идею освобождения. Но, рисуя образы вождей восстания Биассу и Букмана и объясняя их понимание революции как месть, писатель делает вывод, что вожди негров пользуются народным восстанием ради осуществления своих честолюбивых замыслов. Все сражавшиеся политические партии Гюго изображает с иронией и сарказмом, выступая тем самым против террора. «Именно жестокости погубят наше справедливое дело»,- говорит Бюг Жаргаль. В этих словах выражена основная мысль романа.

И все-таки роман свидетельствует о широте и прогрессивности общественно-политических взглядов писателя. [290] Гюго создает роман исторический с сильно выраженной социальной тенденцией, достоверно изображая бесчеловечность белых плантаторов в обращении с рабами, показывая трусость и низость их поведения в плену у восставших, где один только плотник Жан Белен, человек из народа, с достоинством принимает смерть. Яркими красками рисует Гюго образ негра Бюг Жаргаля. Благородство, великодушие, возвышенность чувств наивного раба внушают симпатию к этому человеку. Бюг Жаргаль поднимает восстание негров. Но он проявляет гуманность и к белым пленникам: спасает невесту д'Овернэ, Мари, и ее младшего брата от гнева разъяренных восставших. В любых ситуациях он остается преданным своим друзья м-неграм, Леопольду д'Овернэ, некогда спасшему ему жизнь. Правда, к Леопольду Бюг Жаргаль испытывает противоречивые чувства - оба они влюблены в Мари. Введенная в роман любовная интрига усложнила взаимоотношения героев, породила новые эпизоды и сюжетные линии, а появившийся образ Мари придал «Бюг Жаргалю» некоторую сентиментальность, мелодраматизм. Интересен другой герой романа - карлик, шут Хабибра, соединивший в себе все уродливое и злое, что может быть в человеке. Его ненависть к хозяину-плантатору справедлива (ведь он только раб и шут, но насколько умнее хозяина!), понятно и его стремление поддержать восставших. Гюго усложняет образ Хабибры, показывая, что к восстанию его побуждает скорее не чувство справедливости, а чувство мести, ненависти. И мстит он не только белым, но и рабам-неграм. Хабибра - злодей, человеконенавистник - противопоставлен Бюг Жаргалю, Мари, д'Овернэ; это один из тех гротесковых образов, которые свидетельствуют о необыкновенной наблюдательности Гюго, его критическом уме. Кроме гротесковых зарисовок в романе наличествует то, что впоследствии Гюго назовет «местным колоритом»: испано-гаитянский жаргон, испанские песни Бюга; дикие пейзажи девственного леса, скалы, ущелья, водопады, цветовая и звуковая гамма описываемого пейзажа.

«Бюг Жаргаль» - роман исторический. Одной из важнейших особенностей исторического жанра в конце 20-х годов было воспроизведение нравов и обычаев народа. Что касается исторической основы романа, то в «Бюг Жаргале» ею является действительный факт - восстание негритянских племен во французской колонии [291]

Сан-Доминго в 1791 г. Таким образом, история классовой борьбы становится сюжетом романа (в «Бюг Жаргале» рассказывается о политической ситуации в республике и о борьбе партий в лагере белых). Каково же соотношение «правды» и «вымысла» в историческом романтическом романе? Это еще одна из проблем, занимающая писателей-романтиков в эти годы. Их целью в конечном итоге было воссоздание духа эпохи, поэтому так тесно переплетаются в историческом романе правда (исторические события и исторические персонажи) и вымысел (романтическая интрига и вымышленные персонажи). Таким образом, изображение конкретных исторических фактов зависело от творческого воображения художника. Эту мысль высказывал Гюго еще в статье о «Квентине Дорварде» Вальтера Скотта, подчеркивая, что предпочитает «верить роману, а не истории», так как «моральная правда» для него «выше правды исторической». Гюго-романтик оценивает исторические события с точки зрения общечеловеческих понятий добра и зла, любви и жестокосердия, единых и незыблемых для всех эпох.

В этом смысле «Собор Парижской богоматери» (1831) В. Гюго стал лучшим образцом романтического исторического романа, отразившим картину средневековой французской жизни. Что касается исторических событий, то писатель совсем отказался от их изображения, чтобы устранить все препятствия к свободному воспроизведению истории. В романе указано только одно историческое событие (приезд послов для заключения брака дофина и Маргариты Фландрской в январе 1482 г.), а исторические персонажи (король Людовик XIII, кардинал Бурбонский) оттеснены на второй план многочисленными вымышленными персонажами. Правда, ни одно из имен второстепенных действующих лиц, в том числе Пьер Гренгуар, не придумано Гюго, все они взяты из старинных источников, что говорит о тщательной подготовительной работе писателя над романом.

Черты романтизма в романе проявились в резком противопоставлении положительных и отрицательных характеров, неожиданном несоответствии внешнего и внутреннего содержания человеческих натур. «Одушевляя» средневековый, «археологический» роман, Гюго остается верен «местному колориту» и с особой тщательностью выписывает темный плащ Фролло, экзотический наряд Эсмеральды, блестящую куртку капитана Феба [292] де Шатопера, жалкие отрепья затворницы Роландовой башни. Той же цели служит скрупулезно разработанная лексика романа, отражающая язык, на котором говорили все слои общества в XV в.; встречаются терминология из области архитектуры, цитаты из латыни, архаизмы, арго толпы Двора Чудес, смесь испанского, итальянского и латинского. Гюго использует развернутые сравнения, метафоры, антитезы, проявляет удивительную изобретательность в употреблении глаголов. Контрастны стиль и композиция романа: например, ироническая торжественность заседаний суда сменяется раблезианским юмором толпы на празднике крещения и празднике шутов; мелодраматизм главы «Башмачок» (сцена узнавания) - ужасающей сценой пытки Квазимодо на Гревской площади; романтическая любовь Эсмеральды к Фебу дается в противопоставлении любви Клода Фролло к Эсмеральде. Признаком романтизма являются и исключительные характеры, показанные в чрезвычайных обстоятельствах. Главные персонажи романа - Эсмеральда, Квазимодо, Клод Фролло - воплощение того или иного человеческого качества. Эсмеральда символизирует нравственную красоту простого человека; красавец Феб олицетворяет высшее общество, внешне блестящее, внутренне опустошенное, эгоистичное и бессердечное; средоточием темных мрачных сил является архидьякон Клод Фролло, представитель католической церкви. В Квазимодо воплотилась демократическая гуманистическая идея Гюго: уродливый внешне, отверженный по своему социальному статусу, звонарь собора оказывается человеком высоконравственным. Этого нельзя сказать о людях, занимающих, высокое положение в общественной иерархии (сам Людовик XI, рыцари, жандармы, стрелки - «цепные псы» короля). Таковы нравственные ценности, установленные писателем в романе и отразившиеся в романтическом конфликте высокого и низкого. Именно в Эсмеральде, в Квазимодо, отверженных Двора Чудес видит Гюго народных героев романа, полных нравственной силы и подлинного гуманизма. Народ, в понимании автора романа,- не пассивная масса, а грозная сила, в слепой активности которой пробиваются идеи справедливости (только трюаны оказались способными выступить в защиту безвинно осужденной Эсмеральды). В сценах штурма собора народными массами заключен намек Гюго на будущий штурм Бастилии в 1789 г., на «час [293] народный», на революцию, которую предсказывает королю Людовику XI гентский чулочник Жак Копенолы «...когда с вышины понесутся звуки набата, когда загрохочут пушки, когда с адским гулом рухнет башня, когда солдаты и граждане с рычанием бросятся друг на друга в смертельной схватке - вот тогда-то и пробьет этот час». В этих сценах содержится намек на преемственность событий далекого прошлого и настоящего, что отразилось в размышлениях писателя о своем времени, запечатленном в третьей и четвертой книгах романа. Этому способствовали те бурные политические события (Июльская революция, холерные бунты, разгром архиепископского дворца народом), во время которых создается «Собор».

Экскурсы в историю помогают Гюго объяснить и зарождение свободомыслия у человека, освобождение его сознания от религиозных догм. Это показано, например, в случае с Квазимодо. Сущность этого «почти» человека («квазимодо» означает по-латыни «как будто бы», «почти») преобразила любовь, и он оказался способным не только разобраться в конфликте Эсмеральды и Клода Фролло, не только вырвать из рук «правосудия» прелестную плясунью, но и решиться на убийство ее преследователя Фролло, своего приемного отца. Таким образом разрешается в романе тема исторического прогресса. Этот прогресс ведет к появлению более гуманной морали (образ Квазимодо, суд трюанов над Гренгуаром), а в более обобщенном смысле - к смене книгой печатной символической «каменной книги средневековья», воплощенной в соборе. Просвещение победит религиозное сознание - именно эта мысль заключена в одной из глав романа, носящей название «Это убьет то».

«Собор Парижской богоматери» был крупнейшим достижением Гюго, молодого вождя романтиков. По словам историка Мишле, «Виктор Гюго построил рядом со старым собором поэтический собор на столь же прочном фундаменте и со столь же высокими башнями». Собор, построенный руками многих сотен безымянных мастеров, становится поводом для вдохновенной поэмы о таланте французского народа, о национальном французском зодчестве.

К концу 20-х годов, когда во Франции складывалась революционная ситуация, стал возрастать интерес к событиям современности. Откликом на современность [294] можно назвать повесть Гюго «Последний день приговоренного к смерти» (1829), в которой передается атмосфера эпохи Реставрации с ее казнями, ссылками, каторгами. Повесть задумана как обличительное выступление против смертной казни, как протест против жестокостей общества, как призыв к человечности. Гюго своевременно поставил актуальную тему «человек и общество», выявляя социальные противоречия эпохи накануне назревающей революции 1830 г. Эта повесть (автор назвал ее «аналитическим» романом, изображающим внутреннюю драму человека) предваряет социально-психологический характер романов 30-40-х годов XIX в. во Франции. Гюго стал и первооткрывателем огромной темы - «преступления и наказания», к которой будут впоследствии обращаться писатели всех стран в конце XIX-XX в.

«Последний день приговоренного...» предвосхитил социальную повесть «Клод Гё» (1834), в которой речь идет о действительной истории человека - представителя рабочего класса, осужденного на смертную казнь за убийство тюремного надзирателя. Автор приходит к выводу о виновности современного ему общества, «государственный организм которого в целом заражен тяжелым недугом». Гюго обвиняет это общество в том, что «народ голодает и мерзнет». «Нищета толкает его на путь преступлений и в пучину разврата».

Творческий путь, который проделал Гюго в 20-40-е годы, показал, как менялось мировоззрение поэта, постепенно занимавшего либеральные позиции как в политике, так и в литературе.

Новый этап творчества Гюго (1848-1870) совпал с эпохальным событием во Франции - Февральской революцией 1848 г., в которой он принимал участие как депутат Учредительного, затем Законодательного собрания. Преследуемый правительством Наполеона III, Гюго вынужден был уехать в Бельгию. Но и в изгнании, затянувшемся до 1870 г., Гюго не сложил оружия.

В 1852 г. он опубликовал памфлет «Наполеон Малый», в котором разоблачается преступление Луи Наполеона Бонапарта, современного тирана, удушившего республику. Блистательный памфлет стал известен всей Европе. В том же 1852 г. была завершена «История одного преступления» (опубл. 1877). В 1853 г. Гюго издает цикл политических стихов «Возмездие», естественное, по мнению автора, и необходимое дополнение [295] к «Наполеону Малому». В семи частях сборника сатирических стихотворений поэт с гневом и сарказмом чинит расправу над узурпатором и его министрами, пародируя официальные заверения Луи Бонапарта, выдающего себя за спасителя общества, порядка, семьи, религии. Стихи Гюго - это речи общественного обвинителя. В своем мнении поэт чрезвычайно изобретателен: он высмеивает ненавистные ему персонажи то в форме басни, то в балаганной песенке, то в злой сатире. В то же время, картины голода и нищеты, угнетения и насильственной смерти воссозданы поэтом необычайно просто. Особое место среди различных тем «Возмездия» занимает народ. Поэт скорбит о его судьбе («Полина Ролан», «Гимн ссыльных») и верит, что пока еще спящий «лев» обязательно пробудится («Тем, кто спит»),

Гюго продолжал изумлять и восхищать любителей поэзии и в 50-60-е годы. Сборник «Созерцания» (1856) - величайшее творение лирического гения, итог двадцати пяти лет творчества. Книга состоит из двух основных разделов: «Тогда» и «Теперь». «Созерцания» - книга о судьбе человека в тысячах ее проявлений, а также о судьбах всего человеческого общества. Оттого сборник наполнен многообразием чувств и лирических состояний. Здесь и стихотворения, посвященные детским и юношеским воспоминаниям, и трепетная любовная лирика, и печальный цикл, посвященный рано умершей Леопольдине, дочери поэта, и философские раздумья о мире и судьбе человека, о величавой природе - хранительнице вечной истины. Не чужды поэту и социальные темы.

Многие струны своей лиры затронул Гюго в «Созерцаниях», но ему хотелось изобразить «человечество в некоей циклической эпопее... во всех планах - историческом, легендарном, философском, религиозном, научном, сливающихся в одном грандиозном движении к свету...». Об этом поэт рассказал в предисловии к многотомной «Легенде веков» (1859, 1877, 1883 - годы издания трех книг). Оригинальность этой монументальной эпической фрески, состоящий из множества «малых» эпопей, заключается в ее демократическом пафосе, стремлении Гюго обосновать свое видение мира как конечную победу добра над злом. Стремлением понять, «откуда и куда идет человечество», проникнут весь цикл: в его поэзию входят эпические картины легендарного и исторического прошлого человечества; он охватывает[296] историю многих стран и народов. Но в цикле стихов можно встретить и жанровую сценку, пейзажную или портретную зарисовку, политическую сатиру. Художественный метод Гюго обогащается за счет тонкого сочетания фантастической детали с реалистической, метким наблюдением, мифотворчества - с конкретной образностью.

В «Легенде веков» Гюго ошеломляет глубиной мысли, покоряет необыкновенной осведомленностью, поражает мощью своего воображения и невиданным мастерством. Из этого произведения поэты могли бы извлечь для себя уроки на все случаи жизни, ибо, как считал Луи Арагон, «главное чудо здесь - стих, французский стих, доведенный до непревзойденного совершенства».

Почти одновременно с «Легендой веков» создавался трактат «Уильям Шекспир» (1864), обобщающий представления Гюго об искусстве и являющийся данью великому английскому писателю, сыгравшему огромную роль на пути продвижения Гюго к романтизму. Это произведение как бы подтверждает творческое кредо писателя, до конца жизни остававшегося защитником демократических свобод. Борясь за литературу общественно значимую, Гюго высказывается против эстетики «чистого искусства», так как первая и основная заповедь его как поэта - «работать для народа».

Гюго утверждает, что поэт должен быть философом и историком, но, стараясь быть ими, он всегда оставался прежде всего поэтом.

Подтверждением тому являются стихотворные сборники, по-прежнему выходящие в свет: «Песни улиц и лесов» (1865), «Четыре ветра духа» (1882), «Все струны лиры» (1889-1893). Особо следует отметить сборник патетической лирики - «Грозный год», опубликованный в 1872 г. Этот сборник - своеобразный поэтический дневник тех незабываемых событий, которые привели Францию к первому опыту пролетарской диктатуры. Чувствуя себя историком, хроникером, поэт ощущает свою ответственность за то, чтобы эти события французской истории были забыты будущими поколениями (отсюда и хронологический принцип сборника: двенадцать глав «Грозного года» носят названия месяцев -- от августа 1870 до июля 1871 г.). Поэт рассказал и о падении Второй империи, о франко-прусской войне и горечи поражения, о кровавом терроре версальцев, палачей коммунаров. Не приняв многого в коммуне, [297] Гюго первым из французских писателей смело и открыто выступил в защиту потерпевших поражение революционеров.

«Я всем поверженным и угнетенным друг»,- восклицал Гюго в одном из стихотворений «Грозного года» (1872). Эти слова поэта и искренни и истинны, так как его общественная деятельность и его литературное творчество, которое он понимал как общественное служение, всегда были обращены не к избранным, а ко всем людям, к демократическим массам. И в лирике, и в прозе Гюго никогда не замыкался в узкий круг интимных переживаний: все его произведения наполнены чувством глубокого участия в судьбах угнетенных и восстающих народов. Роман «Отверженные» (1862) был написан Гюго также в защиту народа. Об этом заявлено в предисловии: «До тех пор, пока силой законов и нравов будет существовать социальное проклятие, которое среди расцвета цивилизации искусственно создает ад и отягчает судьбу, зависящую от Бога, роковым предопределением человеческим... до тех пор, пока будут царить на земле нужда и невежество, книги, подобные этой, окажутся, быть может, не бесполезными». Замысел романа из жизни беднейших слоев общества возник у писателя еще в начале его творческого пути: с 1823 г. Гюго собирал сведения о жизни и быте каторжников, к началу 1830 г. он уже представлял себе очертания будущего романа, но первая его редакция была создана в 1852, окончательная - в 1861 г. Роман, постоянно разраставшийся за счет обширных исторических, публицистических, философских отступлений, становился настоящим полифоническим произведением со многими темами, идейными и эстетическими замыслами. Основу «Отверженных» составляет идея морального прогресса, к которой Гюго постоянно возвращался в зрелом творчестве.

Свой роман он назвал «эпосом души», подразумевая нравственное совершенствование главного героя Жана Вальжана. В предисловии к первому изданию романа Гюго утверждал, что «эта книга от начала до конца в целом и в подробностях представляет движение от зла к добру, от несправедливого к справедливому, от ложного к истинному, от мрака к свету...». И хотя Гюго считал, что по мере того, как человек меняется к лучшему, меняются и общественные условия, исчезает социальное зло, все же как правдивый художник, он не хотел уходить от [298] социальных проблем своего времени. Реальная действительность подсказала облик и судьбы основных героев романа: это - и доведенный до крайней нищеты и голода Жан Вальжан, главный герой «Отверженных» (он вынужден украсть хлеб, чтобы накормить детей своей сестры), и труженица Фантина, пожертвовавшая собой ради ребенка, и маленькая Козетта, ставшая прислугой у зловещего трактирщика Тенардье, и справедливый, веселый беспризорник Гаврош, героически погибший на баррикаде 1832 г. в сражении за республику.

«Отверженными» Гюго старался разрешить двойную задачу: обличить социальное зло и указать путь к его преодолению. Показав стремление трактирщика Тенардье к обогащению, разоблачив враждебное народу законодательство, воплощенное в образе полицейского сыщика Жавера, Гюго создает неблагоприятную картину общества, складывающуюся после героической революционной эпохи 1789 г.

В образе епископа Мириэля воплотилась одна из главных «идей» писателя: это - высшая гуманность, основанная на принципах христианского милосердия. На судьбе главного героя Жана Вальжана проверяется истинность этой «идеи», которая оправдала себя: на наших глазах происходит перерождение бывшего каторжника, ожесточенного жизнью, в человека высоконравственного, вызванное сердечным отношением к нему епископа. «Произошло нечто большее, чем превращение,- произошло преображение»,- говорит автор.

Но жизнь рассеивает иллюзии Гюго, считавшего, что проявления любви и гуманности способны уничтожить социальное зло. Революция 1848 г. и государственный переворот Луи Бонапарта, уничтоживший буржуазную республику, изменили политические взгляды Гюго, что привело его к оправданию революционного насилия,' правда, только против монархии за республику. Поэтому в процессе переработки «Отверженных» Гюго добавил в роман новые главы, которые сочувственно изображают республиканское восстание 1832 г. в Париже. В результате этого на страницах романа появляется еще один идеальный герой, пламенный вдохновитель восстания, Анжольрас, в образе которого воплотились гуманизм и суровая непреклонность, способность к состраданию и непримиримость к врагам. Автор приводит на баррикаду, где героически сражается Анжольрас вместе [299] со своими друзьями-республиканцами из общества «Друзей азбуки» и рабочими-блузниками, Жана Вальжана, который, сочувствуя делу революции, не стреляет, а только помогает сражающимся, пламенно веря в то, что лишь добром и милосердием можно воздействовать на человека, И в этом весь Жан Вальжан, оставшийся верным до конца своей жизни нравственным идеям епископа.

Но события 1815-1833 гг., о которых рассказывается в «Отверженных», пошатнули уверенность самого епископа Мириэля в том, что только милосердие способно освободить народы от гнета и насилия. Встреча Мириэля со старым революционером, бывшим членом Конвента, и их моральный поединок приводит к тому, что оба они оказались союзниками: объединило же их бескорыстие и желание служить человечеству. Объединение идеи христианского смирения в романе с прославлением революции обеднило художественную правду. Гюго сам не мог решить, что важнее - отвлеченная идея гуманности или активная борьба. Этот вопрос будет волновать писателя до конца жизни. А пока он нарисовал подлинно народное сражение с истинно романтическим пафосом.

Именно народ становится в «Отверженных» носителем нравственной и исторической истины. Примеров тому много. Народ преклоняется перед жизнью епископа Мириэля, восторгается подвигом Жана Вальжана, который спас моряка, повисшего над бездной. Гюго восторженно рассказывает о скромном парижском труженике, он воспевает героизм защитников баррикад Сен-Дени и Сен-Мерри, а описывая историческую битву под Ватерлоо, решившую судьбу Наполеона, писатель отдает все симпатии не великим полководцам, а английским и французским солдатам.

Вслед за «Отверженными» Гюго создает эпопею о рыбаках Гернси, острова, где он жил в изгнании. В предисловии к «Труженикам моря» (1866) Гюго предлагает рассматривать этот роман как заключительную книгу трилогии, куда входят «Собора Парижской богоматери» и «Отверженные». Обозначение и объединяющая идея триптиха: борьба человека со стихийными, враждебными ему силами. Кульминационный момент романа - это схватка главного героя, простого рыбака Жильята, с океаном. Жильят совершает подвиг, обнаруживая исключительную силу, ловкость, находчивость [300] человека-труженика. В его образе Гюго прославляет труд-творчество, труд-подвиг. В безродном рыбаке писатель видит титана Прометея из героических преданий древних греков. Под стать рыбаку Жильяту и та романтическая природа, которая его окружает. Гюго одушевляет морскую стихию, наделяя волны, скалы и ветры человеческим характером. Поэтому Жилъят обращается к силам природы как к живым людям, своим противникам. Но не только в поединке с чудовищным спрутом герой проявляет мужество и самообладание. Совершив свой подвиг ради любимой девушки, Жильят узнает, что она любит другого. Он жертвует собой, устроив ее брак с молодым пастором Эбенезором, и добровольно уходит из жизни.

Гюго привлекает величие души Жильята, который своими поступками в нравственном отношении возвышается над миром мещанского благополучия. Хотя социальные мотивы поведения героя второстепенны по отношению к главной теме, но и в этом романе Гюго выступает обличителем существующего общественного порядка. В кратком разговоре Жакмена Эрода с Летьери писатель развенчивает ненавистные ему политические принципы: монархический деспотизм, рабство, правосудие, символами которого являются виселица, религиозный фанатизм, торгашеский дух современной религии.

Роман «Человек, который смеется» (1869) отразил тот опыт, который вынес Гюго, поселившись на островах Ламаншского архипелага Джерси и Гернси, принадлежащих Англии. На первых порах Гюго полагал, что он нашел страну свободы,, но действительность показала обратное. Именно в Англии он столкнулся с сословными предрассудками, имеющими глубокие корни. Поэтому, несмотря на то что действие «Человека, который смеется» обращено к прошлому Англии, к XVIII веку, писатель зачастую дает понять, что речь идет именно о современной ему действительности.

Композиционное построение романа таково, что уже с первых его страниц социальные контрасты составляют мрачную картину Англии: перечисляются богатства, привилегии, доходы, титулы английского дворянства и наряду с этим рассказывается о торговле людьми и о жестокой деятельности компрачикосов, о суровых законах, направленных против бедноты, о варварстве английского судопроизводства. [301]

Во второй части романа изображается аристократическая Англия начала XVIII в., которой противостоят главные герои: Гуинплен, сын республиканца-изгнанника, обезображенного по приказу короля; Дея, дочь нищенки, ослепшая в младенчестве, и Урсус, бродячий скоморох, бедняк. Два мира резко противопоставлены в романе. Это достигается при помощи контрастных характеристик героев (Гуинплен - лорд Дэвид, Дея - леди Джозиана); чередования глав («Урсус» - «Компрачикосы»). Социальный контраст между миром неимущих и миром богачей в романе усиливается символикой Гюго: мир бедняков - это «мир света», богачей - «мир тьмы». К «миру света» принадлежит старик Урсус, благороднейший бедняк, приютивший двух обездоленных детей - Гуинплена и Дею. Он не только дал кусок хлеба и кров двум несчастным детям, но и воспитал в них душевное благородство и высокую человечность. Образ Урсуса несет особую смысловую нагрузку в романе. Его философские монологи, которые развлекают зрителей перед началом представления, обнаруживают не только мудрость человека из народа, остроту ума и тонкую наблюдательность, но и его независимые взгляды на современные порядки. Устами Урсуса Гюго часто излагает свои суждения на различные актуальные темы (например, Урсус осуждает примирительное отношение к милитаризму и колониальной политике своего правительства; с помощью его философской пьесы «Побежденный хаос» автор излагает свою идею о преображении человека благодаря созидательной силе духа и конечной победе светлого начала над мрачными силами). Огромна заслуга Урсуса и в том, что он смог раскрыть пороки современного ему общества Гуинплену, воспитать его в демократическом духе. Доказательством тому является выступление Гуинплена в палате лордов.

Это выступление является идейным центром и кульминацией романа. Гуинплен, испивший всю чашу унижения и позора, выросший среди народа, говорит в палате лордов от его имени: «Сам я ничто, я только голос. Род человеческий - уста. Я - их вопль. Страдание - это не просто слово, господа счастливцы. Страдание - это нищета, я знаю ее с детских лет, это холод, я дрожал от него, это голод, я вкусил его, это унижения, я изведал их... Я пришел от тех, кого угнетают. Я могу сказать вам, как тяжел этот гнет...» Поистине революционного пафоса [302] достигает Гюго страстной обвинительной речью Гуинплена, но члены палаты лордов подвергли осмеянию мысли Гуинплена о восстановлении человеческих прав, об уничтожении нищеты. Делая Гуинплена символом народных страданий, его устами Гюго провозглашает незыблемую веру в очистительную силу грядущей революции: «...наступит час, когда страшная судорога разобьет ваше иго, когда в ответ на ваше гиканье раздастся грозный рев... Трепещите! Близится неумолимый час расплаты!..»

Революции посвящен последний роман Виктора Гюго, названный им просто и строго «Девяносто третий год» (1874). Он был рожден размышлениями писателя над событиями, происходившими во Франции в 1870- 1871 гг. (франко-прусская война, Парижская Коммуна и ее разгром), и мыслями о соотнесении гуманности и революционного насилия.

Созданию ярчайшего эпического полотна способствовало то, что Гюго был современником и очевидцем революций 1830, 1848 и 1870-х годов, что сам он на протяжении многих лет боролся за утверждение республиканского строя в стране. Но чтобы изобразить героическую атмосферу революции, писателю потребовалось значительное время (надо было тщательно изучить документы и литературу по истории Франции 1793--1794 гг.), так как замысел романа относится к началу 1863 г.

Драматизмом насыщен сюжет романа. «Девяносто третий год» начинается рассказом об острой борьбе, которую вынуждена вести молодая республика как с внутренними врагами, так и с внешними. Уже с первых страниц романа становится понятным, кто внутренний враг республики и что собой представляют внешние враги. Глубоко правдивы образы крестьян из мятежной Вандеи: мужественный и суеверный матрос Гальмало, слепо верящий в Бога и короля, мать троих детей, бредущая по лесу день и ночь, плохо понимающая, что происходит вокруг нее.

Забитостью крестьян Вандеи, жестоко обманутых церковью, восстановленных против республики, пользуется вождь восстания, монархист маркиз де Лантенак. Он глубоко презирает простой народ, хотя и использует этих невежественных людей для того, чтобы защитить привилегии своего класса, свои земли, свои титулы, свои феодальные права. Его программа действий - «все [303] предать огню и мечу» - неукоснительно выполняется; он расстреливает раненых республиканских солдат и пленных, выжигает деревни, жители которых помогали республиканцам; не останавливается он и перед тем, чтобы призвать в свою страну английских интервентов, предложив им за это часть французского побережья. Лантенак - представитель «старого режима», идущего на прямое предательство ради спасения социальных привилегий аристократии. Таким, как Лантенак, противостоят образы героев революции. В первом же эпизоде романа сцена усыновления малышей Мишель Флешар революционными солдатами из батальона «Красная шапка» сержанта Радуба является как бы увертюрой ко всему произведению.

Весь роман строится на самых разнообразных сопоставлениях. В нем можно выявить множество контрастных пар героев: Лантенак и Симурден, бывший священник, а затем революционер, воплощающий непреклонную веру и неподкупную честность, составляют одну из них. В отличие от Лантенака Симурден - человек, обладающий высоким чувством гражданского долга и ответственности перед народом. Поэтому Симурден осуждает Говена, своего воспитанника, за то, что он укрыл, а затем выпустил Лантенака на волю. Симурден, возглавляющий суд революционного трибунала, должен послать Говена на гильотину. Идеал писателя разделяется между двумя типами героев: Симурденом, защитником угнетенных, который стал проводить в жизнь идею возмездия в годы революции, и Говеном, мечтателем, грезящим о «республике идеала», всеобщем мире и братстве.

С одной стороны, Гюго, переживший кровавые дни Парижской Коммуны, отвергает идею абстрактного добра и всепрощения, которую он проповедовал в годы создания «Отверженных». С этой целью писателем создан образ нищего бродяги Тельмарша. Этот бедняк, живущий в лесу вдали от людей, старается не вмешиваться в их распри, но помогает всем, кто в его помощи нуждается. Так, он укрывает от возмездия Лантенака, считая, что если за его выдачу обещано огромное вознаграждение и если человека травят, как зверя, то его надо спасать. И это несмотря на то, что Тельмарш невысокого мнения о «старом режиме» и его представителях. Расстрелы пленных, ужасающие убийства женщин и детей раскрывают глаза Тельмаршу, он убеждается, что [304] совершил непоправимую ошибку, укрыв Лантенака от республиканских властей. «Если бы я знал! Если бы только я знал!» - восклицает Тельмарш при виде содеянного Лантенаком. Подчас добрый поступок, утверждает Гюго, может стать своею противоположностью.

С другой стороны, совсем отказаться от своего излюбленного тезиса (будто милосердие побеждает самую бесчеловечную жестокость) писатель не может. Гюго прибегает к исключительной ситуации: жертвуя собой, Лантенак спасает трех маленьких детей. Совершив благородный поступок, он отдает себя в руки Симурдена, предвидя свой приговор. Тем самым Гюго ставит и другого своего героя, Говена, перед выбором: можно ли ответить на добро, которое совершил Лантенак, злом, казнив его. В главе «Говен размышляет» показана внутренняя борьба революционера. В конце концов Говен убеждает себя в том, что Лантенак «вернулся в лоно человечества», и поэтому он освобождает его из-под стражи. Писатель сурово осуждает поступок Говена, так как перерождение Лантенака не состоялось: очутившись на свободе, он возобновил кровопролитную войну против республики. Говен сам осознает свой проступок и выносит себе смертный приговор: «...одно заслонило от меня другое; один добрый поступок, совершенный на моих глазах, скрыл от меня сотни поступков злодейских; этот старик, эти дети,- они встали между мной и моим долгом. Я забыл сожженные деревни, вытоптанные нивы... я забывал о Франции, которую предали Англии; я дал свободу палачу родины. Я виновен». Признав его вину, Симурден приговаривает Говена к смерти. Но он совершает этот поступок как представитель Комитета общественного спасения, как человек же он не выдерживает и убивает себя.

Итак, социальный конфликт перерастает в нравственный: понятия Истины и Справедливости как бы приподнимаются над «Революциями». В романе «Девяносто третий год», как и в более ранних романах Гюго, революция оценивается как величайшее прогрессивное событие, мятеж против нее - как преступление. Необходимость борьбы с тиранией и с интервенцией не вызывает, таким образом, сомнений у писателя. Другое дело - гражданская война, в которой приходится брату убивать брата. В этом случае Гюго не в состоянии объединить «два полюса истины»: гуманистические идеалы и продиктованное условиями классовой борьбы революционное [305] насилие. В романе «Девяносто третий год» Гюго поднялся до художественного прозрения, открывшего ему сложность исторических событий.

Никому из писателей, мемуаристов, историков, писавших о Французской революции, не удавалось так ярко показать еще одну из героических страниц истории - высшее воплощение французской революции - Конвент. Подчеркнув созидающую роль Конвента, который, «очищая революцию... одновременно выковывал цивилизацию...», Гюго подчас переоценивает буржуазно-демократические свободы, и в этом сказывается его идеалистическое представление о Французской революции. Гюго признает огромную роль народных масс в свершении революции, показывает и ее руководителей (знаменитая сцена беседы Робеспьера, Дантона и Марата в главе «Кабачок на Павлиньей улице»), давая им меткие сжатые характеристики.

Роман «Девяносто третий год» остался в литературе памятником романтизма. Романтическая эстетика, изложенная писателем в 20-х годах XIX в. в предисловии к драме «Кромвель», последовательно воплощалась в его художественных произведениях. Некоторая расплывчатость положительных образов в произведениях конца 20-х - начала 30-х годов, абстрактность тираноборческих выступлений, прозвучавших в трагедиях и в «Соборе Парижской богоматери», сменяются сценами драматической борьбы, заканчивающимися победой доброго начала, ассоциируемого Гюго с прогрессом. Романтичность, приподнятость, стремление выделить нечто грандиозное, подчас чудовищное,- все это характерно для метода Гюго. И все же писатель не остался чужд художественным завоеваниям реализма. Он воспринял от него интерес к документу, к точным историческим и географическим деталям; реалистическая тенденция, развивавшаяся в творчестве писателя, помогла ему просто и жизненно нарисовать портреты солдат из батальона «Красная шапка», дать множество интересных сведений о Франции 1793 г. Сложность и своеобразие творческого метода Гюго состоит в том, что реалистическая тенденция в его произведениях тесно сплеталась с романтической. Поэтому в творениях Гюго так необычайно ярок его оптимистический взгляд на мир, так сильна его непримиримость со злом. Вероятно, поэтому невозможно представить историю литературы без имени и наследия Виктора Гюго.

Вальтер Скотт (1771 -1832) - создатель исторического романа. В конце 1790-1800-х годах Вальтер Скотт выступил как переводчик, журналист, собиратель фольклора, автор романтических поэм и баллад. Примечателен был выбор произведения для перевода: он перевел историческую драму «Гёте «Гёц фон Берлихинген».

С юных лет В. Скотт много путешествовал по родному краю - горной Шотландии, посетил места ее' «древней славы».

Встреча с великим шотландским поэтом - Робертом Бернсом - в доме профессора Фергюссона (1786 г., Эдинбург) произвела на юного В. Скотта огромное впечатление.

Поэзия Бернса была спутницей всей жизни Скотта. Проникнутая гуманизмом, пафосом жизнеутверждения, она была дорога писателю как проявление одаренности шотландского народа. Скотт шел по пути своего предшественника, прославляя богатство души людей труда и выражая презрение к стяжателям и поработителям.

Вальтер Скотт приобрел известность в своей стране, когда в 1802 г. опубликовал два тома «Песен шотландской границы» (третий том увидел свет в 1803 г.).

Затем стали появляться поэтические произведения В. Скотта, написанные им самим,- «Песнь последнего менестреля» (1805), «Мармион» (1808), «Дева Озера» (1810).

Поэмы были благожелательно встречены публикой. , Автор переживал период ученичества, но читатели считали, что они имеют дело с уже опытным писателем. Действительно, образ шотландского короля Якова IV, павшего в битве при Флоддине в 1513 г. («Мармион»),- яркий и сильный образ. Борьба короля Якова V с феодалами («Дева Озера»), события английской революции XVII в. («Рокби») описаны автором с большой достоверностью. [194]

Поэтическое творчество В. Скотта оказалось важным этапом в становлении его как писателя-романиста. Б. Г. Реизов, посвятивший В. Скотту свою монографию, указал на основные достижения Скотта в жанре баллады и поэмы. Поэма, благодаря своему эпическому характеру, стоит ближе к роману. Но для того чтобы полностью перейти к роману, будущий «шотландский волшебник» должен был осмыслить новую роль повествователя-рассказчика, посредника между стариной и современностью, а также изменить отношение к лирическому элементу. Не случайно лиризм, столь заметный в «Деве Озера», исчезает в последних романтических поэмах; интерес к характеру и событию возрастает, а увлеченность Скотта историей не отвечает жанру поэмы. Далее критик пишет: «Скотт предпочел отказаться от этого жанра и перейти к роману. То, что он ощущал как результат своего возраста и вывод практической мудрости, было эволюцией мысли и творчества, которая вела его от баллады, едва пробивавшейся сквозь классические формы стиля, к антикварной эпической поэме и затем к роману о недавней шотландской действительности»*.

[* Реизов Б. Г. Творчество Вальтера Скотта. М., 1965. С. 125.]

Однако дух баллады, занимавший Скотта в течение нескольких десятилетий, не оказался чуждым и историческому роману. Напротив, поэтические вставки, эпиграфы, поэтические образы, даже балладное осмысление исторических персонажей (Робин Гуд, Ричард Львиное Сердце в «Айвенго») стали органической частью романной структуры, существенно обогатив ее, позволив роману занять достойное место среди других жанров. После выхода в свет первого романа «Уэверли» (1814) Вальтер Скотт стал всемирно известным писателем. За этим произведением последовали еще двадцать пять романов, несколько сборников рассказов, пьес, поэм, двухтомник «История Шотландии», многотомная «Жизнь Наполеона Бонапарта» и другие сочинения, написанные В. Скоттом в течение семнадцати лет (с 1814 по 1831 г.). Громадное количество художественных образов было создано за это время «шотландским чародеем», который поразил своих читателей поэтичностью и живостью нарисованных им картин народной жизни и невиданной еще (даже по сравнению с Филдингом) широтой охвата действительности. [195].

Каждое новое произведение Скотта тотчас же переводилось на иностранные языки, «...влияние его на европейскую историческую мысль, литературу и искусство было необычайно»*.

Новаторство Скотта, так глубоко поразившее людей его поколения, заключалось в том, что он, как отметил В. Г. Белинский, создал жанр исторического романа, «до него не существовавший».

В основу мировоззрения и творчества Скотта лег громадный политический, социальный и нравственный опыт народа Шотландии, в течение четырех с половиной столетий боровшегося за свою национальную независимость против экономически гораздо более развитой Англии. При жизни Скотта в Шотландии, наряду с быстро развивающимся капитализмом, еще сохранились остатки феодального и даже патриархального укладов.

Художники, писатели, историки, философы Англии и Франции в 10-20-х годах XIX в. много размышляли о путях и законах исторического развития: на это их постоянно наталкивало зрелище громадных экономических и социальных сдвигов, политических бурь и революций, пережитых народами за двадцать пять лет (с 1789 по 1814 г.).

«XIX век - по преимуществу исторический век, в это время историческое созерцание могущественно и неотразимо проникло собой все сферы современного сознания»**. К этим же мыслям обращался и В. Скотт, сумевший, по словам А. С. Пушкина, указать своим современникам на «...источники совершенно новые, неподозреваемые прежде, несмотря на существование исторической драмы, созданной Шекспиром и Гёте»***.

[* Реизов Б. Г. Творчество Вальтера Скотта. С. 3.]

[** Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 6. С. 277- 278.]

[*** Пушкин - критик. М., 1950. С. 209. ]

Исторический роман Скотта стал не просто продолжением литературных традиций, завещанных предшествующим периодом, а неизвестным до этого художественным синтезом искусства и исторической науки, открывшим новый этап в развитии английской и мировой литературы. [196]

В. Скотт пришел к историческому роману, тщательно обдумав его эстетику, отталкиваясь от хорошо известных и популярных в его время готического и антикварного романов. Готический роман воспитывал у читателя интерес к месту действия, а значит, учил его соотносить события с конкретной исторической и национальной почвой, на которой эти события развивались. В готическом романе усилен драматизм повествования, даже в пейзаж внесены элементы сюжета, но самое главное то, что характер получил право на самостоятельность поведения и рассуждения, поскольку он тоже заключал в себе частицу драматизма исторического времени. Антикварный роман научил Скотта внимательно относиться к местному колориту, реконструировать прошлое профессионально и без ошибок, воссоздавая не только подлинность материального мира эпохи, но главным образом своеобразие ее духовного облика.

Полностью солидаризируясь с Б. Г. Реизовым, хотелось бы подчеркнуть, что «синтетический роман» (термин критика) взял на себя функции драмы. Описание, повествование, диалог - три компонента романа - должны были в определенном соотношении сочетаться друг с другом и составлять единое целое. «Задача романиста,- писал В. Скотт,- заключается в том, чтобы дать читателю полное и точное представление о событиях, какое возможно при помощи одного только воображения, без материальных предметов. В его распоряжении только мир образов и идей, и в этом его сила и его слабость, его бедность и его богатство... У автора романа нет ни сцены, ни декоратора, ни труппы актеров, ни художника, ни гардероба; слова, которыми он пользуется в меру своих способностей, должны заменить все то, что помогает драматургу. Действие, тон, жест, улыбка влюбленного, насупленные брови тирана, гримаса шута - все это должно быть рассказано, так как ничто не может быть показано»*.

[* Реизов Б. Г. Творчество Вальтера Скотта. С. 457.]

Описания Скотта, кажущиеся несколько пространными современному читателю, выполняют роль не только экспозиции, но и исторического комментария к событиям и персонажам, но если приглядеться внимательнее, то можно отметить, что в романах Скотта нет ненужных деталей и излишних подробностей. Задачей автора является [197] возбудить интерес у читателя, вот почему общая характеристика места действия (шотландский замок, цыганский табор, монастырь, хижина отшельника, шатер полководца) должна сильно действовать на воображение и создавать определенный настрой. Б. Г. Реизов назвал описания Скотта «суммарными». «Детали вырисовываются по мере того, как развивается действие, и вместе с действием, ради надобностей данного момента. Сцена характеризуется так же, как и герои, когда она активно вступает в сюжет. Внимание сосредоточивается на ней только тогда, когда развитие сюжета дает ей право на это внимание. Такое суммарное описание создает впечатление необычайной точности»*.

Повествовательная линия в романах Скотта заслуживает специального анализа. Создавая историческую перспективу развития событий, Скотт приобщает своего читателя к новой роли - не только участника событий, но и остраненного человека, взирающего на все со стороны. Вот почему, не желая играть роль всезнающего автора, Скотт выбирает героя неискушенного и неопытного, открывающего для себя жизнь и новый опыт. Включение в повествование пейзажа дает В. Скотту повод пофилософствовать и поразмышлять, а вскоре появляется и герой, сопоставляющий увиденное с хорошо известным. Контекст романа, таким образом, расширяется, повествовательная линия лишается ритмического однообразия. Б. Г. Реизов называет возникающие по ходу размышлений ассоциации героя «окнами», которые «неожиданно раскрываются в большие закономерности истории или души, примиряющие с тем, что есть, во имя того, что должно быть**».

[* Реизов Б. Г. Творчество Вальтера Скотта. С. 460.]

[** Там же. С. 475. ]

Третьим компонентом романа после описания и повествования является диалог. Для В. Скотта диалог имел первостепенное значение. Диалоги у него определяются историзмом, особенностями поэтики. Устранение автора от повествования дает возможность персонажу самостоятельно передвигаться, мыслить и говорить. Современное мышление может исказить представление о характере персонажа, поэтому нужно, чтобы читатель сам перешел в другую эпоху, столкнулся с историей с глазу на глаз. [198]

Диалог в романе ставил заслон субъективизму автора, облегчал процесс перевоплощения в героя определенной эпохи. С помощью диалога легче всего можно было представить стиль и облик эпохи, обстановку, в которой находился герой.

В шотландских романах («Уэверли», «Пуритане», «Роб Рой», «Эдинбургская темница», «Пертская красавица») особую роль играет включение в диалог местного диалекта. Он подчеркивает национальность героев, характеризует их образ жизни, мыслей, их обычаи, нравы.

Речь персонажей в романах отличается от речи автора, что несомненно свидетельствует о том, что Скотт не отождествлял себя с персонажами, напротив, авторскими ремарками и комментариями он хотел подчеркнуть временную дистанцию между собой и своими героями, стимулировать интерес читателя к изображаемому, нарушить размеренность ритма произведения.

Творчески осваивая критерии художественности, выдвинутые Бернсом, Вордсвортом, Байроном, Скотт своими романами решил задачу связи исторической жизни с частной* и этим, по свидетельству В. Г. Белинского, «...дал историческое и социальное направление новейшему европейскому искусству»**.

Отвергая рационализм просветителей XVIII в. и их представления о человеческой природе, Скотт нарисовал в своих исторических романах картины жизни, нравов различных классов английского и европейского общества прошлых эпох. При этом он сумел затронуть также и многие проблемы современной ему социологии, нравственности, политической справедливости, призывая установить прочный мир между государствами, осуждая виновников несправедливых войн***.

Говоря о Скотте как о художнике-новаторе, О. Бальзак писал: «Вальтер Скотт возвысил до степени философии истории роман... Он внес в него дух прошлого, ееединил в нем драму, диалог, портрет, пейзаж, описание; включил туда и чудесное и повседневное, эти элементы эпоса, и подкрепил поэзию непринужденностью самых простых говоров»****. [199]

[* См.: Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. 5. С. 41-42.]

[** Там же. Т. 6. С. 258.]

[*** См.: Реизов Б. Г. Творчество Вальтера Скотта. М., Л., 1985. С. 164.]

[**** Бальзак О. Об искусстве. М.; Л., 1941. С. 7.]

Скотт смело развивал глубоко новаторскую по тем временам мысль о роли народных масс и народных движений в переломные моменты истории, когда решались судьбы целой нации; он ввел в романы образы людей из народа - народных заступников и народных мстителей (Роб Рой, Меррилиз, Робин Гуд).

Композиция исторического романа Скотта отражает понимание исторического процесса писателем: обычно судьбы его героев тесно связаны с тем крупным историческим событием (с революцией, мятежом, бунтом), изображение которого занимает центральное место в произведении. Вопреки своим личным планам и намерениям, каждый персонаж Скотта неизбежно оказывается втянутым в водоворот событий, исход которых определяется характером борьбы социальных сил, волей великих исторических личностей (Кромвель, Людовик XI, Карл Смелый, Роберт Брюс, Елизавета I, Ричард I), а также вмешательством вождей и народных заступников, образы которых Скотт создавал, черпая материал из хроник, легенд и преданий. Позаимствовав у реалистов XVIII в. их юмор и их любимого героя, среднего англичанина, писатель чаще всего вводит в свои романы в качестве главного персонажа юношу-дворянина - человека небогатого, честного, доброго. Этот герой и его возлюбленная или невеста исполняют в произведении, как правило, служебную роль: рассказывая об их романтических приключениях, Скотт получает возможность нарисовать коллективный образ народа, поднимающегося на борьбу против произвола монарха, феодалов, чужеземных захватчиков.

Неприметность, ординарность главного героя и героини не позволяют им затмить яркие, колоритные характеры и портреты народных вождей и исторических лиц, которые появляются в романе Скотта на короткое время, чтобы в нужный момент сыграть свою определяющую роль в судьбе того социального движения, которое они представляют, и заодно решить судьбы обыкновенных персонажей, втянутых в исторический конфликт.

Творческий метод и стиль Скотта - явление сложное, порожденное переходной эпохой промышленного переворота и борьбы за парламентскую реформу (1780-1832). Основу художественного метода Скотта составляет романтизм. Как и все романтики, он не принял утверждения капиталистических отношений. Скотт-романист обратился к изучению истории народных [200] движений и социальной борьбы прошлых эпох. При этом он полагал, что все конфликты в средние века, в эпоху Возрождения, в XVII и XVIII в. в Британии разрешались разумным примирением антагонистических сил (таким образом, считал Скотт, завершилась рознь между англосаксами и норманнами, борьба между феодалами и буржуазией в 1688 г.).

Однако новое обострение общественных противоречий в Англии в 1819-1820 гг. лишило писателя веры в перспективность компромисса: он понял, что деятели этого компромисса отнюдь не «разумные и добрые люди», а заурядные буржуазные хищники. В романе «Ламмермурская невеста» (1819) Скотт нарисовал образ одного из жестоких и корыстных деятелей 1688 г.- сэра Уильяма Аштона.

Романтизм в мировоззрении В. Скотта определил художественную структуру его произведений. Скотт строит сложные авантюрно-романтические сюжеты, в которых отводит место многочисленным случайностям, изменяющим (вопреки логике развития характеров) ход событий; встречается у него и фантастика (правда, преподносимая как народные суеверия); идеализированные, «байронические» характеры действуют наряду с реалистическими образами.

Скотт постоянно повторял, что художник не может ограничиться лишь фактами истории, он обязан сочетать правду истории с вымыслом, с фантазией, цель которой увлекать и волновать читателя, заставить его сопереживать персонажам романа, разделить с ними все их радости и надежды.

В то же время нельзя не заметить, что вымысел сочетается с исторической правдой, и творчество Скотта доказывает, что роман XIX в. является более совершенным по сравнению с романом предыдущего столетия. Правдивые описания быта, нравов, математически точные анализы экономических, социальных и политических причин конфликтов, возникающих между различными классами, конкретные, имущественные и практические мотивы поведения персонажей, их классовая типичность, стремление автора к «шекспиризации» образов - все это свидетельствует о наличии мощной реалистической струи в творчестве писателя. Скотт неизменно требовал, чтобы писатели обязательно следовали правде жизни, умели подчеркнуть связь, существующую между прошлым и настоящим, убедительно показав [201] развитие, эволюцию исторических событий, борьбу антагонистических сил, доказав неизбежность победы нового, более высоко и совершенно организованного социального устройства над примитивными, патриархальными, отмирающими отношениями.

По своей тематике и проблематике все прозаические произведения Скотта можно разделить на две группы: романы шотландского цикла, написанные в основном до 1820 г., и романы о средних веках в Англии и Европе. Один лишь раз Скотт обращается к описанию современной ему жизни - в романе «Сент-Ронанские воды» (1824).

В шотландском цикле воспроизводится история той ломки, в результате которой погибла старая патриархальная Каледония и сформировалась современная буржуазная Шотландия. Это был мучительный и трудный процесс: роялисты и буржуазные деятели в своей политической игре использовали темную, неграмотную массу горцев, вовлекая ее в вооруженную борьбу, используя как ударную силу, нередко обманывая и предавая ее.

В романе «Роб Рой» Скотт обращается к истории так называемых якобитских мятежей XVIII в. Он повествует о событиях первого крупного восстания горцев, подготовленного и осуществленного сторонниками Стюартов еще в 1715 г., т. е. за 30 лет до окончательного уничтожения кланов. Писатель подробно объясняет, что якобиты (сторонники короля Якова II) потерпели жестокое поражение, потому что лондонское буржуазно-аристократическое правительство обладало громадным экономическим, политическим и военным превосходством, кроме того,- и это Скотт считает чуть ли не еще более важной причиной,- трудовые массы равнинной Каледонии и Англии не только не сочувствовали феодальной реакции в ее попытках восстановить Стюартов на троне империи, но и открыто проявляли свою недоброжелательность и враждебность по отношению к ней.

Миру роялистов-заговорщиков противопоставлен в романе яркий и самобытный образ Роб Роя. Роб Рой - подлинный шотландский Робин Гуд. Он грабит богачей, чтобы помочь беднякам. В его образе сочетаются романтические и реалистические черты; он благороден, предан друзьям, наделен богатырской силой, исполинским ростом. Роб Рой прекрасно ориентируется в положении дел в стране и вместе с восставшими горцами [202] представляет собой грозную силу, с которой не могут не считаться чиновники и финансисты из такого крупного промышленного центра, каким был Глазго в начале XVIII столетия. Английская администрация бессильна перед вездесущим и неуловимым Робом и его вольницей - грозой «джентльменов из коммерческих фирм» и самодуров-помещиков. Писатель объясняет тайну всемогущества Роба той постоянной и самоотверженной поддержкой, которую простой народ оказывает своему герою, доставляя ему информацию о передвижении воинских отрядов, помогая ему и его людям выйти из-под удара, разоблачая замыслы жандармов и тюремщиков.

Заслуживает внимания история Роб Роя. Честный прасол, он скромно жил со своим семейством, занимаясь продажей скота. Но в тяжелый год прасол не сумел свести концы с концами. Однажды в его отсутствие люди шотландского вельможи - герцога Монтроза разграбили дом и хозяйство Роб Роя, ибо он был должен большую сумму денег, обесчестили его жену. Вернувшись домой, он обнаружил развалины своего очага. Роб Рой ушел в горы, стал разбойником.

Роман «Пуритане» (1816) К. Маркс считал «образцовым произведением» шотландского романиста. Автор повествует здесь о вооруженной борьбе крестьянских масс, выступивших в 1679 г. под руководством пуритан против династии Стюартов, «...чтобы добиться давно уже отнятой у них свободы... и сбросить с себя тиранию, давящую одновременно и тело и душу».

Суть революционных движений в XVII в. в Англии и Шотландии сводилась к требованию немедленного ниспровержения феодального строя. При этом левые пуритане, выражавшие интересы беднейших слоев крестьянства, ратовали за установление демократической республики, за резкое ограничение размеров частного капитала, за созыв всенародного парламента и беспощадное истребление класса крепостников-помещиков (т. е. кавалеров). В противоположность им правое крыло пуритан всегда было склонно к компромиссу с феодалами-землевладельцами. Правдиво воспроизведя дух и нравы эпохи, в первых главах романа Скотт повествует о жестоких религиозных распрях, под видом которых велась классовая борьба; группа пуритан лишила жизни главу шотландской католической церкви - архиепископа Шарпа. Главный герой романа Мортон, [203] надеявшийся избежать участия в конфликте между пуританами и роялистами, убедился в несостоятельности своих иллюзий. Избежав смерти лишь случайно, убедившись в жестокости королевских властей, увидев воочию произвол и бесчинства разнузданной солдатни, Мортон отказывается от своей пассивной позиции и принимает предложение Бальфура Бёрли (возглавлявшего восстание) примкнуть к пуританам.

И вождь роялистов, член тайного совета, придворный политик Клеверхауз, и руководитель левых пуритан Бёрли осуждаются автором за фанатизм и готовность отстаивать интересы своего класса (в одном случае феодалов, в другом - буржуазии) кровавыми методами. Однако Скотт, несмотря на противоречия в оценке деятельности Бёрли, не может не подчеркнуть его бескорыстия и беззаветной преданности «делу народного парламента» и народной демократии. Бёрли ратует за то, чтобы «издать такие законы, которые пресекли бы... возможность проливать кровь; пытать и бросать в тюрьмы инакомыслящих, отнимать их имущество, надругаться над человеческой совестью по нечестному произволу исполнительных властей!». Образ жестокого и своекорыстного Клеверхауза, защитника мертвых устоев старины, меркнет перед сильным образом фанатика Бур-лея, революционера-пуританина, отдавшего жизнь за республику.

Вслед за Байроном Вальтер Скотт одним из первых в западноевропейской литературе создает собирательный образ народа, взявшего оружие в свои руки. Скотт показывает, что массы верят левым пуританам и идут за ними. Армия пуритан потерпела поражение в силу своей неорганизованности, отсутствия строгой дисциплины, многоначалия. Скотт показывает инициативу народных масс, являющихся творцами истории, ибо, хотя восстание 1679 г. и было подавлено, а многие его участники подвергнуты жестокой казни, все же судьба антинародного реакционного режима Стюартов была предопределена; через десять лет король Яков II отрекся от престола и эмигрировал за границу. На трон был призван Вильгельм Оранский. При нем установился компромисс между буржуазией и аристократией. Будучи консерватором по своим политическим взглядам, сторонником постепенного, мирного пути улучшения социальной структуры общества, Скотт изображает эпоху компромисса при Оранском как золотой век Англии. [204]

При нем герой романа Генри Мортон, эмигрировавший за границу после подавления восстания 1679 г., возвращается на родину, получает чин генерала и женится на избраннице своего сердца. Однако не эти события были главными для писателя. В анонимной авторецензии на роман «Пуритане» Скотт писал, что «главной заслугой автора является то, что он сумел раскрыть... положение шотландского крестьянина, который дошел до пределов отчаяния и гибнет на поле сражения или на эшафоте, пытаясь отстоять свои первейшие и священнейшие права».

«Эдинбургская темница» (1818) относится к так называемым шотландским романам В. Скотта, которые в целом представляют собой гигантскую эпопею, повествующую о длительном историческом процессе слияния Англии и Шотландии в одно объединенное королевство (со времен английской буржуазной революции 1640-1660 гг. и вплоть до конца XVIII в.).

Социальные потрясения, выпавшие на долю Шотландии, давали художнику обильный материал для его исторических романов, позволяли заглянуть в «заветные тайники истории». Недаром К. Маркс называл Шотландию «обетованной землей современных романов». Однако, в отличие от ранее написанных романов шотландского цикла («Уэверли», «Роб Рой» и др.), «Эдинбургская темница» - роман не столько исторический, сколько социальный. Действие романа относится к 30-м годам XVIII в. В древней шотландской столице Эдинбурге зреет и выливается в бунт народное возмущение (1736), известное в официальной историографии под названием «бунт против Портеуса». Но после казни Портеуса, запятнавшего свои руки кровью многих невинных граждан Эдинбурга, наступает успокоение: Шотландия стала неотъемлемой частью Англии, и этот бунт - лишь слабое проявление былой независимости ее народных масс.

Особый интерес в романе «Эдинбургская темница» представляет образ простой крестьянской девушки Джини Дине, олицетворяющей лучшие черты своего народа - его совесть, живой ум, неподкупную честность, находчивость, непоколебимую волю и природную энергию. Признавая огромную роль народных движений в истории своей родины, В. Скотт сумел еще и до Джини Дине создать замечательные образы людей из народа. Однако несмотря на яркость и жизненность [205] этих персонажей, им отведено лишь второстепенное место в общей системе образов того или иного романа. Джини Дине - главная героиня, занимающая центральное место в композиции «Эдинбургской темницы». Благодаря этому оказалось возможным глубоко и всесторонне показать характер героини из народа, а совершаемый ею нравственный подвиг объяснить особенностями ее воспитания и влиянием социальной среды, из которой она вышла. Джини родилась в семье фанатика-пресвитерианина (сторонника независимой шотландской церкви), участника всех социальных и религиозных конфликтов, которыми так изобиловала общественная жизнь Шотландии в XVII в. Она воспитывалась в духе строгой революционно-пуританской морали. Характер Джини постепенно раскрывается в главах, описывающих приготовления к суду, в самой сцене суда и в последующих главах, где мы видим ее самоотверженную борьбу за отмену несправедливого и жестокого приговора. Эпиграф к XX главе свидетельствует о том, что сцена свидания сестер в тюрьме перед судом была создана по аналогии с подобной же сценой из шекспировской «Меры за меру». У Шекспира сходная коллизия - борьба противоречивых чувств, чувств любви и жалости к брату и отвращения к его глубокой аморальности. Тщетно умоляет порочный и себялюбивый Клавдио кроткую Изабеллу пожертвовать своей честью для спасения его жизни. Так же и Эффи, избалованная любимица семьи Динсов, напрасно молит свою сестру сохранить ей жизнь ценой «одной лишь маленькой лжи». Эта жертва, которая представляется «сущей безделицей» беспринципному тюремщику Рэтклифу, совершенно неприемлема для Джини. На суде она произносит роковое «нет». Непреклонность и верность принципам безупречной правдивости сочетаются у Джини с неукротимой энергией, огромной выдержкой, находчивостью. Девушка пешком отправляется из Эдинбурга в Лондон. Она преодолевает многочисленные препятствия, стоящие на ее пути, и своей убежденностью покоряет даже такую интриганку, как королева Каролина, которая обещает ей помилование для Эффи. Совершив свой подвиг, Джини Дине возвращается к своим будничным крестьянским занятиям. В. Скотт подчеркивает, что его героиня не принадлежит к тем ярким, выдающимся талантам и характерам, из которых формируются народные вожди (Роб Рой, Робин Гуд). Джини лишена романтического [206] ореола ранних положительных героев В. Скотта. Автор не наделяет свою героиню ни ослепительной красотой, ни очарованием юности. А совершаемый ею моральный подвиг были бы в состоянии совершить многие ее соотечественницы. Тем самым писатель утверждает, что в народе дремлют огромные силы и нужен лишь случай, чтобы дать им возможность проявиться.

Новаторство Скотта-художника заключалось в том, что в своих исторических романах он показал, как великие революционные перевороты прошлого сопровождались проявлением способностей и талантов людей из народа, творящих историю. Образ Джини Дине, реалистический образ простой девушки из крестьянской среды, имел огромный успех у современников Скотта. Его соотечественники объявили Джини национальной шотландской героиней. Бальзак, глубокий знаток В. Скотта, называл Джини Дине лучшим женским образом шотландского реалиста. Правдиво изображая характер и высокие моральные качества простой крестьянки, Скотт немало способствовал тому, по выражению Энгельса, «революционному перевороту» в европейском искусстве, когда короли, принцы и представители имущих классов были оттеснены в европейском романе выходцами из трудовых низов, которых великие критические реалисты середины XIX в. представили как подлинных героев времени, определяющих судьбы наций.

Главный психологический интерес романа «Эдинбургская темница» заключается в показе трагического душевного разлада героев, глубокой внутренней борьбы между стремлением исполнить долг и желанием сохранить жизнь близкому человеку, а также в описании нравственного подвига Джини. После получения помилования для Эффи интерес читателя полностью удовлетворен, и тут можно было бы поставить точку. Но Скотт продолжил свой роман, ибо он еще не исчерпал до конца его проблематики. Вторая часть кажется несколько растянутой. Однако для выяснения идейного замысла романа анализ этой части имеет большое значение. Повесть о подвиге простой крестьянки, семья которой попала в большую беду, превращается в гимн духовной красоте и героизму незаметного труженика. Эта тема с 30-х годов XIX в. приобретает могучее звучание в творчестве Стендаля и Бальзака, Диккенса и Теккерея. [207]

Растлевающее влияние богатства показано в романе Скотта на судьбе другого главного героя - Стонтона, сына богатой плантаторши из Вест-Индии и английского аристократа. Характер Стонтона выписан Скоттом многогранно, ему присущи глубокие внутренние противоречия: он не лишен чувства сострадания, своеобразно понимаемого долга, товарищества, он даже способен искренне и горячо полюбить. Однако глубокий эгоизм, а впоследствии и тщеславие, соединенные со страхом разоблачения, заглушают в его душе благие порывы и стремления. Образом Стонтона В. Скотт положил начало той критике великосветского общества, которую столь глубоко и всесторонне развили в своих романах Диккенс и Бальзак.

В отличие от некоторых английских романтиков (поэтов «Озерной школы»), Скотт не был поборником средних веков, он и не думал сожалеть о прошлом. Писатель оценивал перспективы социального прогресса с позиций народных масс, ожидал в будущем благих перемен, верил в великие созидательные силы народа. Своими произведениями В. Скотт нанес, по словам В. Г. ^Белинского, «страшный удар» тем романтикам, которые сожалели об уходящем в прошлое старом мире. Проповеди покорности, религиозной мистики, отрешенности от борьбы за демократические свободы Скотт противопоставил энергию, трезвый ум, героизм трудового народа. Скотт обращается к глубокому оптимизму народа, его здравому смыслу, его неиссякаемому юмору. Именно поэтому так многочисленны комические и сатирические образы в «Эдинбургской темнице». Они обогащают роман, придают ему подлинно шекспировское многообразие. После трагической сцены суда следует комическая сцена объяснения Джини с чудаковатым и глуповатым Дамбидайксом; после свидания с королевой, решившего судьбу ее сестры, Джини попадает в общество хозяйки табачной лавки - гротескного, комического персонажа, которая надоедает ей своими смешными и праздными вопросами. Комическое и трагическое, высокое и низкое, прекрасное и безобразное постоянно чередуются в романе, и этот прием расширяет возможности жанра романа, позволяет более полно охватить различные явления жизни.

Глубокой верой в человека, из какого бы общественного слоя он ни происходил, пронизан весь роман Вальтера Скотта, и это придает «Эдинбургской темнице» [208] ярко выраженный гуманистический и антифеодальный характер.

Роман «Айвенго» (1820) занимает особое место в творческой биографии В. Скотта. К этому времени романист написал несколько шотландских романов и решил обратиться к английскому и европейскому материалу. «Айвенго» также открывает цикл романов о средневековье и о крестовых походах («Талисман», «Граф Роберт Парижский», «Квентин Дорвард»).

«Айвенго» был создан в течение трех месяцев, хотя в отличие от предшествующих романов время действия его было отнесено в далекое прошлое Англии, спустя сто лет после норманнского завоевания. Более того, события относятся к 1194 г., когда король Ричард Львиное Сердце возвратился в Англию из австрийского плена. В «Айвенго» сосредоточены различные противоборствующие интересы: политические, национальные и социальные. Ричард ведет борьбу за престол, отнятый у него его братом принцем Джоном. Саксы, завоеванные норманнами, не могут примириться с участью покоренного народа, и война против норманнов обусловлена не только национальными, но и социальными противоречиями. Норманны находятся на более высоком уровне социального развития, но саксонская знать не может простить им потери своих владений и жестокого истребления соотечественников. В стране не сложилась единая нация, государственная система, национальный язык и культура. Судьба вымышленного персонажа доблестного рыцаря Айвенго зависит от участи английского короля Ричарда, который под именем Черного рыцаря появляется среди своих подчиненных и стремится узнать об их настроениях.

Главную привлекательность романа составляют динамика действия, колорит средневековья, выраженный не только в реалиях быта, в речи героев, описании обычаев и нравов, но и в мощной балладной эпической традиции, воспевающей благородство, смелость и справедливость демократического короля, находящегося на равных то в обществе монаха, то среди разбойников во главе с Робин Гудом, то на рыцарском поединке. Разнообразие сцен и эпизодов, быстрая смена событий свидетельствуют о верности шекспировской традиции в изображении эпохи и характеров. Главный пафос романа заключается в утверждении места личности в историческом процессе. Жизнь частная неотделима от судьбы [209] государства, монарха. Сочетание любовной и авантюрно-приключенческой линий придают убедительность и динамику сюжету исторического повествования. Повествователь, не вмешивающийся в происходящее, но комментирующий его, на какое-то время приостанавливает ход событий, но потом как бы наверстывает упущенное, быстро приближаясь к счастливой развязке. Король в романе идеализирован, приближен к балладному образу мудрого и справедливого правителя, а образ Айвенго - типично романтический, вполне соответствующий трактовке монарха, который ему покровительствует. Верный своему поэтическому кредо, Скотт уважает право каждого народа на свою историю, культуру, обычаи. Поэтому в романе с такой достоверностью и убедительностью одинаково полно и многосторонне показаны норманн Буагильбер и еврей Исаак, сакс Седрик и король Ричард, гонимые и угнетенные, угнетатели и завоеватели. Одно из главных достоинств романа в том, что каждый персонаж от знатного рыцаря или храмовника до свинопаса или шута строго индивидуализирован, каждый по-своему говорит, носит одежду, общается с другими героями.

Проблема становления сильного государства всегда интересовала В. Скотта. XV век во Франции - это период зрелого феодализма, когда силы феодальной анархии могли оказать пагубное влияние на формирование централизованного государства. Главный политический конфликт эпохи, как всегда у В. Скотта, верно обозначен в романе «Квентин Дорвард» (1823). Это конфликт между Людовиком XI, которого поддерживают города, торговцы и ремесленники, и Карлом Смелым герцогом Бургундским, опирающимся на старые феодальные привилегии. Частная жизнь здесь еще в большей степени, чем в «Айвенго», подчинена общественной. На первый план выступают исторические персонажи. Среди них Людовик XI, характер которого очень динамично раскрывается на протяжении всего романа. Главный акцент в этом произведении падает на характеры, а не на события. Последние играют вспомогательную роль, высвечивая отдельные стороны натуры того или иного персонажа. Особый интерес представляет стиль романа. Использование архаизмов подчеркивает колорит средневековья; различные социальные группы и народности, изображенные писателем, также создают живую, многоликую картину эпохи. Полно и богато [210] представлен внутренний мир персонажа, оттеняя и подчеркивая определенные черты характера, натуры, темперамента. Например, коварство, лицемерие, хитрость и политический опыт Людовика противопоставлены рыцарской отваге, прямолинейности, неосторожности и политической недальновидности Карла Смелого. Их окружают люди, соответственно разделяющие их вкусы и привычки и также принадлежащие к различным политическим группировкам. Реалии быта, например приметы большого торгового города Льежа, детали костюма дядюшки Пьера (переодетого короля), полнее, чем в предыдущих романах, раскрывают события, связанные с доминирующими политическими силами эпохи. Эти нраво- и бытописательские эпизоды функциональны и подчеркивают динамику сюжета произведения.

Влияние В. Скотта-романиста на английскую и мировую литературу трудно переоценить. Он не только открыл исторический жанр, но и создал новый тип повествования, основанный на реалистическом изображении сельской жизни, воспроизведении местного колорита и особенностей речи жителей различных уголков Великобритании, положив начало традиции, которой воспользовались как его современники (Булвер-Литтон, У. Г. Эйнсуорт), так и последующие поколения писателей (Э. Гаскелл, сестры Бронте, Д. Элиот и др.).