дарио фо - свободная пара

11

Дарио Фо, Франка Раме

Свободная пара

Комедия в одном действии Перевод с итальянского Николая Живаго

Персонажи

Антония (жена).

Мужчина (муж).

Профессор (любовник).

Обыкновенная квартира семьи со средним до­статком: диван с брошенной на него юбкой, светильники, кресла; перед диваном низкий стол длиной около двух метров, магнитофон, стулья и т.д. На просцениуме оконный проем. В левой перед­ней кулисе прислонен к стене не видимый для публики ортопедический костыль. В начале действия на сцене полная темнота.

Мужчина. Ну, не дури, Антония... Выходи, слышишь? Что там происходит? Ну, может быть, может быть, ты и права, а я виноват, только выходи... Ну, пожалуйста... открой дверь! И мы поговорим! Зачем из всего делать трагедию, Боже мой? Неужели мы с тобой не договоримся как разумные люди? (Глядит в замочную скважину.) Что ты делаешь? Дура ненормальная, вот ты кто! Антония. Дура ненормальная, которая заперлась в ванной, — это я. А этот, который орет за дверью и умоляет меня не дурить, — мой муж...

Мужчина (так, словно женщина находится в ванной комнате). Антония, выходи оттуда, умоляю.

Антония. А я тут принимаю коктейль из таблеток: седуксен, тазепам, люминал, веронал, элениум, реланиум и восемнадцать опталидоновых свечей... кусочками... все внутрь... все — перорально, через рот.

Мужчина. Антония, скажи что-нибудь.

Антония. Муж вызвал скорую... Значит, скоро приедут... Дверь будут ломать...

Мужчина. Сейчас приедет скорая помощь, ерь сломают. О Господи! Третий раз за месяц!

Антония. Когда откачивают, хуже всего — промывание желудка... эта резиновая кишка в глотку... И голова неделю, как чугунная... И домашним неловко — отводят глаза, уговари­вают сходить к психоанали... аналисту... ана­литику... Куда ж деться — пошла. Так этот хрен собачий с трубкой в зубах вылупился на меня филином и сидел битый час молча, потом как брякнет: "Поплачьте, синьора, по­плачьте!"

Мужчина. Антония, ну хоть что-нибудь скажи! Хоть прохрипи! Я хоть пойму, как ты там! А то сейчас уйду и все, и ты меня больше не увидишь! (Подглядывает в замочную сква­жину.)

Антония. Честно говоря, я уже не первый раз собираюсь на тот свет.

Мужчина. Желтые таблетки не глотай! Это мои таблетки от астмы!

Антония. В прошлый раз хотела броситься из окна... Он ухватил меня прямо на лету...

Женщина подбегает к установленному на про­сцениуме окну и взбирается на подоконник. Мужчина хватает ее за щиколотку. Полный свет.

Мужчина. Ну, пожалуйста, слезь! Ты, конечно, права, я — ублюдок, но клянусь, это больше не повторится...

Антония. Ой, какое мне дело до тебя, до твоих похождений, до твоих безмозглых девок!

Мужчина. Ага, а с мозгами, значит, были бы в самый раз, да? Слезай... Поговорим... на полу.

Антония. Нет! Плевать! Брошусь вниз!

Мужчина. Нет!

Антония. Да!

Мужчина. Я тебе кости сломаю! Антония. Пусти! Мужчина. Сломаю! Антония (испускает страшный вопль). А-а-а-а! (Обернувшись к публике.) И ведь сломал, ногу мне сломал, идиот! (Спускается с подоконника.) Муж подает ей костыль. Целый месяц в гипсе! В гипсе, зато — живая! И все пристают: "На лыжах, что ли, ката­лась?" Вот люди! (Ковыляя, добирается до стола или какого-нибудь еще предмета мебели, оставляет костыль и достает из ящика пис­толет.) А в другой раз хотела застрелиться из пистолета...

Мужчина. Стой, стой, дура, погоди! Я же его не регистрировал! Хочешь, чтоб меня по­садили?

Антония (публике, словно не имея отноше­ния к происходящему на сцене). Причина моего желания умереть была все та же: он меня больше не любил, он меня больше не хотел! И трагедия начиналась всякий раз, когда я обнаруживала у своего мужа очередной роман. (Приставляет пистолет себе к виску.)

Мужчина (пытаясь выхватить у нее пис­толет). Да пойми же ты, с другими женщи­нами у меня только секс, и все!

Антония (вырываясь). А со мной... даже секса нету!

Мужчина. С тобой другое дело... Я к тебе ,с глубоким уважением...

Антония (прекратив сопротивляться). А-а, ну если с уважением!.. Ведь у мужчины с жен­щиной что главное? Уважение, да? Пошел ты в жопу!

Мужчина. О-о-о!

Антония (публике). В такие минуты я действительно становилась пошлой... Но это его пошлость, пошлость моего мужа застав­ляет меня срываться. Ну, разве можно столь­ко времени не спать... со мной...

Мужчина. Неужели приятно все выстав­лять напоказ?

Антония. Ах, ему, видите ли, неприятно! (Публике.) Я сначала думала: ну, болен, ну, переутомился... (Собирается пройти по про­сцениуму перед окном.) Муж ее останавливает.

Мужчина (испуганно). Осторожно! Поле­тишь с пятого этажа, тут же нет ничего подокном!

Антония. С ума сошел? Тут сцена...

Мужчина. Сцена кончается вот здесь.

Антония. Я играю роль, показываю людям свою жизнь — это одно. Но когда я перестаю играть, то и окна твоего больше нет. Где хочу, там и хожу. И не перебивай меня! Я с людьми разговариваю. (Публике.) Да, так вот, я боя­лась, он переутомился... И вдруг узнаю, что у него напряженная сексуальная жизнь. С дру­гими женщинами, естественно. И когда в от­чаянии я спрашивала (с убитым видом обра­щаясь к мужу): "Почему ты меня больше не хочешь? Почему ты не ложишься со мной?" (Публике.) Он уклонялся от ответа.

Мужчина. Кто, я уклонялся?

Антония. Ты, ты. (Публике.) Даже сваливал все на политику.

Мужчина (усаживается на подоконник, свесив ноги за окно). Я?

Антония в испуге). Осторожно! Упадешь!

Мужчина. Я играю роль...

Антония. Нет уж, дудки! Ты — действи­тельно на пятом этаже! Муж слезает с подоконника. (Публике.) ...Сваливал все на политику... Представляете себе... Темная ночь... Мы в постели... "Почему ты меня не хочешь?" — "Пойми, дорогая, не могу... Волнуюсь... В стране развал. Инфляция..."

Мужчина. Ну и что? Инфляция — не моя выдумка, это — факт нашей жизни. Разве не, правда, что после краха многих политичес­ких движений мы все почувствовали себя об­манутыми, когда под ногами — пустота? А вокруг? Безответственность, цинизм!

Антония. Браво! Один разочаровался в политике и поэтому бросает семью, детей, ударяется в экологию, становится зеленым фанатиком. Другой бросает службу, открыва­ет диетический ресторан. Третий бросает жену, открывает бардак... для собственного пользования! А виновата во всем политика!

Мужчина. Да, согласен, это глупая альтер­натива. Я похож на коллекционера постель­ных похождений... Но, честное слово, с тобой все по-другому... (Приблизившись к жене, с большой любовью обнимает ее.) Ты единственная женщина, без которой я не могу обойтись... самая родная в целом свете... мой надежный приют... Ты у меня, как ма­мочка!

Антония (с остервенелым воплем). Мамоч­ка! Я так и знала! Мамочка! В звании меня повысил! Ну, спасибо! Жены — они вроде государственных бюрократов. Когда бюро­крат больше не нужен, ему дают повышение, выбирают в президенты какой-нибудь дурац­кой конторы. Так и я: "почетная мамаша"! Нет, дорогой! Предпочитаю опуститься до уличной девки, которую швыряют на койку и вульгарно используют. А я тебе не теплая подстилка с мягкой титькой! Мамочка. Сам не соображаешь, как это пошло и оскорби­тельно! Я что, по-твоему, старая туфля, кото­рую можно вышвырнуть в сортир? Мамоч­ка!.. Да у меня будут любые мужики, каких я только захочу! Муж ехидно ухмыляется. И нечего тут ухмыляться с самоуверенным видом! Я докажу... Вот открою бордель прямо напротив твоей работы. Муж снова ухмыляется. Буду гулять по панели взад-вперед, с плака­том: "Продается чисто вымытая и надушен­ная жена инженера Мамбретти. Скидка профсоюзным членам".

Мужчина. Что-что, а это ты умеешь! Оплевать мои самые лучшие чувства, кото­рыми я с тобой откровенно делюсь... Хочу быть искренним... поговорить... (Произнося все это, приближается к Антонии, берет ее за руку, пытается завладеть пистолетом.)

Антония. Ну так поговори! Объясни, растолкуй мне, что у тебя за чесотка — пры­гать подряд на всех баб. СПИДа на тебя нету! Да отцепись ты от револьвера... не бойся, не застрелюсь!

Мужчина. Честное слово?

Антония. Честное слово, не буду стрелять­ся... Расхотелось. Муж отпускает ее.

Передумала... Я тебя застрелю! (Прицелива­ется в него из пистолета.)

Мужчина. Ты эти шутки брось!

Антония. А я и не шучу! (Стреляет из пистолета почти в мужа.)

Мужчина (в ужасе). Обалдела, что ли?! В меня стрелять! А если попадешь? Я же играю роль!

Антония. Молчать! Руки вверх, лицом к стене! Сейчас я поговорю с ними (указывая на публику) пару минут, а потом шлепну тебя. Стоять, не двигаться. (К публике, не сводя дула с мужа.) Но в один прекрасный день мой муж перешел в контрнаступление.

Мужчина (с поднятыми руками). А ты сама хоть что-нибудь сделала, чтобы избежать нашего разрыва? Когда я не выдержал и в поис­ках настоящего чувства вырвался за пределы семейного круга... искал стимулов, страсти, приключений, ты хоть попыталась понять меня?

Антония. Но, любимый... чего ж ты сразу не объяснил, что нуждаешься в чувствах?.. Зачем искать их "за пределами семейного круга"?.. Вот я тебе сейчас покажу "семей­ный круг"... с чувствами... .Всажу пулю!.. Даже знаю куда... (Прицеливается в пах мужу.)

Тот соответственно реагирует. (Публике.) Так вот, мой муж перешел в контрнаступление... И я наслушалась... "Мы должны больше общаться друг с другом... Культура спасет наш брак..." — поносил хан­жество, проклинал мещанскую мораль...

Мужчина. Да! Потому что супружеская верность не для цивилизованных людей! По­тому что все эти разговоры о дружных, любя­щих, неразлучных супругах преследуют сугу­бо материальную выгоду в семье, утверждают господство мужчины. (Приближается к ней.) Пойми, наконец, что я прекрасно могу иметь связь с другой женщиной и в то же время поддерживать с тобой дружеские отноше­ния... питать к тебе любовь, нежность и, глав­ным образом, уважение!

Антония. Ты все это сам придумал или насмотрелся передачи "Советы молодым супругам"? За три секунды двадцать восемь избитых и затасканных истин. Дружба... Ува­жение... Расскажи своей бабушке. Я хочу, чтобы мой мужчина любил меня, чтобы хва­тал меня безжалостно, швырял в постель и чтобы потом я вылезала оттуда на карачках вот с таким синяком под глазом! Уважение, дружба! Надоело! Свободный брак — не для меня. Хватит! Больше не могу! Не могу, чтобы мой муж одновременно был еще чьим-то женихом... Я этого не вынесу при моем характере... Я ведь по натуре собственница, потому что — "рак". Да, да, любимый, я — "рак"!.. Созвездие, прямо скажем, дерьмо-вое. Представляю себе: звонят в дверь, я от­крываю: "Кто там?" Мой муж. А эта милень­кая особа кто ж такая? "Знакомься, солныш­ко, моя жена... . моя невеста". — "Хорошенькая. Ты в каком классе, девочка? Ну, проходите, ужин готов... Вот ваша спаль­ня... то есть, наша... то есть, ты не волнуйся, я уйду... я буду спать в другой комнате на диване, поджав коленки до подбородка. Так что можете и пыхтеть и визжать... За меня не волнуйтесь. Я уши ваткой заткну..." Ты этого хотел? Не выйдет! Твой свободный брак — чушь собачья. Уже многие обожглись...

Мужчина. Ну и что? Другие пускай обжи­гаются, набивают шишки, а мы должны оку­нуться в него с головой. Стать свободной супружеской парой!

Антония. Свободной парой? (Наставляет на него пистолет.) Да я прикончу тебя! Вон из дома! (Публике.) И в конце концов он меня убедил: чтобы спасти наш брак, нашу друж­бу, нашу интимность, необходимо сделать общественным достоянием нашу постель! (Садится на подоконник и кладет на него пис­толет.)

Муж садится за столик и читает газету. Но как быть с детьми?.. "Дети поймут..." — говорил он... и что самое удивительное, именно Роберто, мой двадцатисемилетний сын, подбил меня попробовать: мол, "хватит, мама, так больше нельзя, вы перережете друг друга. Ты, мама, совсем превратилась в папин довесок, а ведь должна сама распоря­жаться своей жизнью, тебе нужна независи­мость! Папа гуляет по женщинам, ну и ты тоже — нет, не ради мести, а потому что так будет справедливо, разумно, по-человечески — заведи себе другого мужчину..." — "Робер­то, сынок, что ты такое говоришь?!" — "Брось, мама, небось, не святая. Найди себе другого... симпатичного, моложе папы... из левых... лучше всего демократа. Определись раз и навсегда. Попробуй, мама! Я помогу тебе, мама!" И он так говорил "мама-мама", что я не устояла и решила попробовать. (Спускается с подоконника и выходит на про­сцениум.) Первое правило... кстати, женщи­ны в этом зале, записывайте за мной... мало ли что... вдруг мой личный опыт вам приго­дится... Итак, первое правило: прочь от дома! Я так и сделала: после многолетних униже­ний и отчаяний вырвалась наконец из доли­ны слез и нашла себе другой дом — вот этот. Собрала все платья, которые носила в супру­жеской жизни, и вышвырнула к черту! По­мчалась по магазинам закупать новый гарде­роб. (Идет в ванную и продолжает говорить оттуда.) Накупила каких-то широченных штанов, немыслимых юбок... Сделала при­ческу торчком, как у панков, как реклама ша­риковых ручек! Намазалась фиолетовым гри­мом! И была омерзительна*. (Возвращается на сцену; теперь на ней только свитер, Черныечулки и веселой расцветки шерстяные гетры.) А походка... Да, да... Сами знаете, во что мы превращаемся, если "он" больше не любит! В унылых, подавленных тетех! Рыдаем, суту­лимся! Я, например, напрочь забыла, что у меня есть бедра... А оказывается — есть! Бро­шенная, покинутая, но — с бедрами!.. Я про­сто ими не пользовалась... не поигрывала... А волочилась, как сушеная вобла, спотыкаясь на каждом шагу! Вот так (демонстрируя по­ходку, ковыляет, с сильным уклоном тела впе­ред): ну вылитый верблюд с артритом! И глаза в землю... Уж не знаю, что я там искала... Какой-нибудь медяк на счастье... А там — ничего! Одно дерьмо собачье! Сколько же дерьма из них вываливается! Ужас! Мой сын не отходил от меня, следил за моими превра­щениями и был очень доволен: "Молодец, мама... все отлично... гардероб сменила, при­ческу сменила... но жирок еще есть, а ты, мама, должна быть аппетитной". Я ему: "Ага. Небось, не индюшка!" А он меня — на хлеб и воду. Как я голодала! Что там индийские йоги — смех один. А бег! Бег трусцой! Разрази Господь того, кто выдумал бегать трусцой! И я носилась, как сумасшедшая, утром и вече­ром... в парке... голодная, как пес... Знаете, до чего докатилась? Воровала еду у маленьких детей на скамейках! Оказывается, сладкие орешки — такая вкуснотища! Наконец, поху­дела. Является мой сын. Я — вся в надежде услышать похвалу... А он: "Ну-ка, мама, по­вернись..." Поворачиваюсь. "Мама, у тебя отвисли ягодицы и больше не подтянутся. Ой, не подтянутся, мама". Знайте, девушки: после тридцати восьми ягодицы отвисают безнадежно! "Сынок... Что же мне теперь де­лать с ягодицами?!" "Ходи на цыпочках, мама". И вот я целый день... С утра до вече­ра... Как воздушная фея... Надо же бедра по­добрать! Специальное упражнение под на­званием "лягушка". Не смейтесь, женщи­ны... Я посмотрю, какая походка будет у вас завтра на улице... А всякие прогибания и рас­тяжки! У меня даже условный рефлекс по­явился. Как свободная секунда, сразу: раз-раз-раз! В магазин приду — полкило сыру свешайте. И пока вешают — раз-раз! "Синьо­ра, где вы?" — "Тут я, тут: ягодицы подби­раю". И он, колбасник мой, тоже беспокоит­ся, расспрашивает... "Синьора, как у вас с ягодицами?" — "Сегодня лучше, спасибо..." В общем, похудела, подобралась, подтяну­лась, но увы... так никого и не нашла. А почему — сама не знаю. Выходит, не нравилась никому! Никто меня и не замечал вовсе! Смотрели, как сквозь стекло! Бывают такие черные полосы! У вас тоже, да?.. Ну, хоть бы кто-нибудь — никого! Мой сын и говорит: "Так у тебя точно никого не будет... Чего ты вся напрягаешься изнутри? Ты успокойся, мама, стань мягче, общительней, не бойся знакомиться. Вот пойдешь на вечеринку с друзьями — старайся поймать чей-нибудь взгляд". И я вечерами напролет так и сидела за своей тарелкой. (Демонстрирует неотрыв­ный взгляд от кого-то.) И все без толку. На­оборот, тот, на кого я глядела, пугался. "Ну, чего уставилась? Спятила, что ли?" — "Ой, нет, я так, ничего..." Хоть ложись да поми­рай. Черная полоса, но такая черная... Потом я обнаружила, что кое-кому нравлюсь: муж­чинам в возрасте от восьмидесяти до девя­носта четырех. Все старики у нас в квартале пускали слюни в мою сторону. И еще маль­чонки, совсем молоденькие, как мой сын — лет по двадцать семь. Эти-то что во мне иска­ли? Вторую мамочку с эдиповым комплек­сом? Ну уж нет! Прямо кошмар какой-то! И лишь один раз у меня возник роман... тот еще роман! Со школьным товарищем моего сына... Он буквально с первого класса не вы­лезал из нашего дома: делал уроки, полдни­чал. Потом в университет пошел — и по-прежнему у нас... Уж защитился, диплом по­лучил, а все приходит полдничать... И вот однажды сидит он у меня на кухне, я стою к нему спиной, делаю ему бутерброд... И прямо там, на кухне, — а она у меня маленькая, тесная, — я вдруг почувствовала! Вдруг ощу­тила! Но такое! "Зов джунглей"!! Матерь Божья! Оборачиваюсь — вижу этого мальчи­ка: хорошенький, ну просто загляденье какой красивый!! А он смотрит на меня печально... своим синим глазом... Нет, у него два глаза... это я так говорю: синим глазом, а у него оба глаза на месте. И взгляд!.. Сил нет! Я сама не своя, с бутербродом к нему, как к магниту... А он вместе с бутербродом берет мою руку... Я говорю: "Ты что?" Но руки не отнимаю. Он откусывает кусок и с полным ртом заяв­ляет: "Я тебя люблю". Я ему: "Ты что?" А сама рада! "Я люблю тебя, люблю, люблю... с первого класса". — "Чего ж ты раньше мол­чал?" Нет, конечно, я так не говорила. Это я сейчас придумала, чтобы вы посмеялись. На самом деле я закатила ему сцену! "Как ты смеешь! Ты понимаешь, что говоришь? Я тебе в матери гожусь! Бесстыжий! Убирайся вон из моего дома! Наелся бутербродов, хва­тит!" Выгнала бедного парня... Он едва не умер с горя! Но не сдался... Звонил без пере­дышки и был влюблен, как сумасшедший!.. Плакал навзрыд... Сердце мое разрывалось на части! Что прикажете делать? Слушать, как убивается несчастный мальчик? В конце концов, я ведь тоже мать! Не выдержала. В один прекрасный день сказала ему: "Все. Хватит реветь". И назначила свидание... в до­вольно тихом, безлюдном месте... Сказала: "Увидимся завтра в три у кладбища"... Да... Там есть уютный бар... куда я каждый раз захожу после похорон... Ночь напролет не спала, потому что любовь не признает воз­раста. Добралась до этого бара; сердце — как молоток. А он уже там, ждет, улыбается во весь рот... честное слово, я никогда не видела у человека столько зубов. Крокодил, да и только. Хотела съязвить: мол, "укуси меня, укуси"... Но промолчала. Сажусь, подходит официант: "Что угодно, синьора... Вам и ва­шему сыну?" Я чуть сквозь землю не прова­лилась. Чего им нужно? Вечно лезут выяс­нять родственные связи. "Мне коньяк, а ему газированной воды и соску". Сказала, что плохо себя чувствую, и ушла домой.

Мужчина. В общем, погуляла!

Антония (по-прежнему к публике). Мой муж хотел сделать из нас свободную пару. И .когда я ему, что называется, дала добро: "Иди, свободный пар, гуляй на свободе, сношайся с кем хочешь". Вы бы его видели!

Мужчина (публике). Да! Ее слова о свободе буквально ошеломили меня. Жгучее чувство вины в ту же секунду пропало... Я был свобо­ден!

Антония (публике). Свободен! Только что не летал от счастья! Мне — в петлю лезть, а его распирало от любовных авантюр. Еще и делился со мной по секрету...

Мужчина. Ну знаешь... Сама то и дело клянчила: "расскажи да расскажи". Вот я и делился.

Антония (мужу). Значит, я — мазохистка! (Вновь к публике.) В то время у него была связь — почти серьезная, почти настоящая связь — с девушкой лет двадцати семи. Умная, без предрассудков... как бы это ска­зать... Интеллектуапка из левых... демократка. Представили себе, да?

Мужчина. А почему с таким презрением?

Антония (мужу). Как можно издеваться над интеллектуалками? Напротив, мне ока­зали честь... Я повышала свой культурный уровень! (К публике.) Ей ужасно нравилось, как я готовлю... И ела она, будь здоров, упле­тала за обе щеки, трескала, наворачивала! Как жрут интеллектуалки, не жрет больше никто!

Мужчина. А ты злая!

Антония (мужу). Да, я злая... У меня вся голова рогами заросла! Хоть алой побыть не­много! (Публике.) Она его любила, но не как я, а по-своему, без собственничества. У нее самой одновременно был роман с другим мужчиной, который в свою очередь жил с другой женщиной, а та — другая женщина, была замужем за другим мужчиной, у которо­го, в свою очередь... Словом, бесконечная цепь свободных пар! Целая морока! А мой одновременно крутил шашни со школьни­цей... очень милая девчушка, сладкоежка... вечно с мороженым, даже зимой... Она ходи­ла в школу, а он (с трудом сдерживая смех) помогал ей делать уроки. *

Мужчина (публике). Ой, ну это же было вроде игры; мы с этой девочкой просто игра­ли!

Антония (публике). Ага, играли. В прятки, под одеялом: ку-ку! Три-четыре-пять, я иду искать! Сам же и рассказывал.

Мужчина. Знаешь, за что я люблю ее? За то, что сумасшедшая, непредсказуемая, за то, что капризничает, хохочет, плачет, плюется мороженым. С ней я чувствую себя сразу и мальчишкой и отцом...

Антония. Отец-одиночка!

Мужчина. Очень остроумно...

Антония (публике). Я ему устала твердить: "Смотри, чтобы только не забеременела". А он: "Я-то смотрю, а вот когда она идет с дру­гими, я же не могу стоять рядом проверять... Она, дескать, возражает..." (Мужу.) Что, ска­жешь — не так? .

Мужчина. Все так. Хотя последние слова — это твоя очередная острота.

Антония (публике). И вот однажды мой муж приходит ко мне и стыдливо говорит....

Мужчина. Слушай, тут по женской части... Сводила бы ты Пьерину...

Антония (публике). А Пьерина — та самая девочка с мороженым...

Мужчина. ...к гинекологу, пусть ей поста­вят спираль... может, уговоришь ее... тебя она послушается...

Антония (мужу, уступая). Что ж... Делать нечего... Буду Пьерине заботливой мамой... Отведу ее к гинекологу, скажу: "Господин ги­неколог, поставьте спираль невесте моего мужа". Главное, чтобы доктор тоже любил пошутить, как мы с тобой. Оба весело смеются секунду-другую. (Внезапно прекращает смех.) Да я эту спираль тебе воткну! Будешь писать фейерверком! (Изображает рукой вертушку фейерверка.)

Мужчина (публике). Вот, вот как она все воспринимает! Вот вам — свободная, демо­кратическая семья. И это еще цветочки! (Жене.) Расскажи, расскажи, что ты отмочи­ла!

Антония (публике). Ну, с выдумкой у меня все в порядке... Я как раз открывала консер­вы... Помидоры очищенные в собственном соку. Большая железная банка на пять кило­граммов. И всю эту банку с помидорами на­дела ему на голову, аж до подбородка. (Весело смеется.) Так живописно! Прямо, средневе­ковый рыцарь в доспехах перед турниром. А на банке — этикетка помидорной фирмы, как будто эта фирма — спонсор турнира... Он, конечно, ничего не видит, не сообража­ет... Тогда я схватила его руку и сунула ее в тостер, где поджаривался хлеб! (Хохочет.)Ха-ха-ха!..

Мужчина (публике). До сих пор на руке шрамы. А была, как жареный бифштекс. Я потом неделю ходил с салатными листьями в кулаке... Чтоб не очень заметно... А крики, оскорбления — я же говорю: свободная, де­мократическая семья!

Антония (мужу). А ты чего хотел? (Публи­ке.) Я и так добилась огромного прогресса в своем развитии... значительно продвинулась в сторону свободной любви. Но требовать, чтобы я, законная жена, кормила с ложечки его сопливых любовниц! (Мужу.) Должно же быть, наконец, чувство меры, какое-то ува­жение! (Публике.) Не пойму, что с ним стряс­лось. Раньше он был совсем другой... Он был мужчина... То есть, нет, я ничего такого не хочу сказать... Но раньше он был мужчина как мужчина... Нормальный! А теперь — прямо осатанел! Будто скипидаром намазали! Только и делает, что ищет, ищет, высматри­вает! Рыскает по улицам, в дождь, в снег... Все одно! (Показывает, как ее муж озирается по сторонам, напряженно вглядываясь.) Утром, днем, вечером... То же самое! И шас­тает вот так. (Изображает его походку.) Агент КГБ! (Снова изображает его походку.) Это он попки ищет, понимаете? Попочки высмат­ривает!

Мужчина (Антонии). Ну, знаешь! Хватит! Прекрати! Ради восторженных аплодисмен­тов двух-трех фанатичек, которые всеми по­трохами ненавидят мужчин, ты готова меня линчевать!

Антония. Ладно... Переборщила малень­ко... Из любви к парадоксам...

Мужчина. Ничего себе парадокс! Обсме­яла, понимаешь, опозорила. Кто я теперь? Охотник за попками! Классический сексу­альный террорист, не способный даже на ма­лейшее чувство... Дескать, одно на уме! Хотя со многими из них я общаюсь просто ради общения, а не обязательно в постели!

Антония. Здрасьте! Сам же вечно твердил: "Секс и только секс!"

Мужчина. Естественно! Если я тебе скажу, что главное между нами — чувство, ты вооб­ще остервенеешь! (Уходит.)

Антония. Это правда. Ну переспал с кем-то — еще полбеды. Вот если у них чувство — тогда действительно невмоготу... Я пыталась ему объяснить, что у меня внутри какой-то глупый барьер (надевает юбку), что я не могу завести себе одновременно другого мужчину, "домашнего жениха"... Пыталась объяснить, но он будто не слышал и уговаривал меня добродушно и искренне, как старый друг.

Мужчина (выходит на сцену, встает за спиной Антонии и говорит с преувеличенным переживанием, словно в плохом кино). Если ты вдруг поняла, что я — не твой мужчина, начни новую жизнь. Найди себе настоящего мужа, ведь ты его заслуживаешь, ты — не­обыкновенная женщина!

Антония (публике). Заграничное кино! (Мужу.) Нет, нет, прошу тебя... Это невоз­можно... Если я больше не нужна тебе — что ж, уходи... Пусть я останусь здесь... одна в доме... Так спокойнее.

Мужчина (публике). Потом начинала ры­дать и рвалась покончить с жизнью! Женщина снова залезает на подоконник, при­хватив пистолет.

Стой! Что еще ты придумала? Ну, пошевели мозгами, не сходи с ума! (В попытке удер­жать женщину, тянет ее за юбку, которая от этого сползает к ногам.)

Антония. А-а, хочу умереть в юбке! (Мужу.) Я хочу умереть! Не могу больше! (Рыдая.) Прости, что доставляю тебе столько волнений... Ты ни при чем... Я устала... Сил моих больше нет... Жизнь... политика... сосе­ди... Я больше не могу... Брошусь из окна... брошусь... И одновременно застрелюсь!

Мужчина. Антония, одумайся! Попробуй взглянуть на вещи со стороны... Веди себя, наконец, как нормальный человек! (Уходит со сцены.)

Антония (слезая с подоконника, публике). И настал день,, когда наконец-то Антония пове­ла себя, как нормальный человек. (Сняв юбку, бросает ее на диван; разговаривая, дела­ет гимнастические упражнения.) Я переехала в эту квартиру. Я нашла себе работу. Это очень много значит — иметь работу... Целый день среди людей. И слезы больше не текут... Независимость... Свобода! Утром выхожу из дома, сажусь в красивый автобус и еду. А уж люди в автобусе! Толкаются, ругаются, трога­ют сзади, крадут кошельки! Но видеть рано поутру множество сердитых людей — сплош­ное блаженство и поддержка! Я перестала чувствовать себя одиночкой-брошенкой в этом мире. Но зато вечером!.. Вечером -хоть ложись да помирай. Телевизор, телевизор, реклама!.. Тогда я сказала сама себе: "Все! Хватит! Хочу жить!" В тот же вечер вышла из дома и отправилась добровольной помощни­цей в наш районный наркологический центр... Не сахар, конечно, но я сознавала себя полезной.