Винокур Язык типографии

II. ЯЗЫК ТИПОГРАФИИ

1. Графика как проблема лингвистики

В ряду основных проблем современного научного языкознания есть одна исключительно своеобразная проблема, имеющая непосредственное значение для издательской типографской практики, а потому далеко не безразличная для техники газетного дела. Это - проблема зрительного, графического языка, в отличие от языка звукового, фонетического. В научной литературе последнего времени можно подметить симптоматический интерес к графике как к такой системе знаков, которые не только служат условными значками для звуков языка, но непосредственно обозначают также самый смысл слова¹. Здесь не место конечно входить в подробное рассмотрение причин, в силу которых перед нашей лингвистикой заново стал вопрос о графике. Укажу лишь, что¹ возникновение подобного интереса к смысловому содержанию графических знаков стоит в прямой связи с переживаемым

¹ Особенно наглядно проявляется этот интерес в последних работах по поэтике. Ср. Б. Томашевский, Русское стихосложение; В. Жирмунской, Рифма, ее история и теория; Ю. Тынянов, Проблема стихотворного языка (2, 3 и 5 выпуски «Вопросов поэтики», изд. «Асademia»).

218

нами отходом от младограмматической лингвистики XIX века, разрабатывавшей почти исключительно вопросы фонетики. Преимущественное внимание, какое уделяла лингвистика прошлого столетия звукам, создало такое положение, при котором единственно реальным языком принято было считать лишь так наз. «живую речь», т. е. язык звучащий, слышимый, протекающий в физическом времени. Для нас однако ясно, что слово написанное есть слово столь же реальное, как и слово сказанное, а в известном смысле обладает даже важными преимуществами перед последним, поскольку сохраняется в устойчивой, а не текучей, внешней культурной форме и выполняет колоссальной важности социально-культурные функции. Не менее ясно также, что звук языка—это еще не самый язык, а лишь внешнее на него указание. Но точно таким же указанием является и графика. Мы имеем право сказать, что буква есть такой же знак языка, как и звук. В свое время в русской науке дана была следующая формулировка смыслового содержания графики: «В письменности отражается не только объективная фонетика, но тоже объективная морфология и объективная семасиология языка»¹ . Здесь не отмечено однако самое важное, а именно - что связь графики с фонетикой не есть вообще связь принципиальная. В последнем убеждает хотя бы одно то обстоятельство, что существуют такие графические системы, которые со звуками языка никак уже не связаны и непосредственно служат знаками смысла (египетские иероглифы, китайские идеограммы, и т. п., где изображается не звук речи, а самый

¹ И. А. Бодуэн-де Куртенэ, Об отношении русского письма к русскому языку, 1912, стр. 41.

219

предмет ее). Так, китайцы в беседе помогают друг другу понять нужное значение омонима (т. е. двух разных слов, совпадающих в звучании) тем, что графически изображают непонятное слово. Много сходных идеографических тенденций, при некотором внимании к традиционным орфографическим навыкам, можно установить и в нашем - казалось бы строго-фонетическом, звуковом письме. В принципе разумеется неоспоримым остается положение, согласно которому наша графика есть «язык второй степени» ¹ , т. е. как бы «язык языка», система знаков, означающих не самую мысль, а только новую, посредствующую систему знаков мысли—и именно звуковую. Но на практике графическая система любого из нынешних европейских языков напр. знает так много конкретных фактов противоположного характера, что сплошь да рядом о графике можно говорить, как о языке совершенно непосредственном и языке первой степени ².

Следует прежде всего принять во внимание несовершенство передачи звуков речи графическими системами.

1 Выражение шведского ученого А. Нореена, см. немецкий перевод его сочинения «Vărt Sprăt» — Einführung in die wisseschaftliche Betrachtung der Sprache, На11е 1923, 5. 11, 28 — 29.

² Любопытна попытка того же ученого установить еще «третью степень» выражения мысли, пример которой он усматривает в распространенных и общепринятых сокращенных написаниях, напр. немецкое «zВ.» (т. е. «zum Веispiel» — «например»), «usw» (т. е. «und so weiter» — «и так далее»), франц. — «р. f.» (рour feliciter — пишется на визитных карточках, оставляемых в знак поздравления и пр.) —то же соч., 5. 33. — Не трудно на мой взгляд видеть, что этот «третьестепенный» язык свободно можно истолковать как язык п е р в о й степени, поскольку эти графические сокращения приобретают смысл условных значков и становятся sui generis идеограммами, как напр. «§» для «параграфа», математические знаки и пр.

220

Не говоря уже о языкё английском, где несоответствие между орфографией и живым звучанием подчас принимает просто анекдотический характер, и в русском языке, даже после орфографической реформы, сплошь и рядом один и тот же звук передается разными графическими знаками (ср. лоб и поп, просьба и козни), или наоборот один графический знак передает разные звуки (ср. город и бог, елка и через) и т. п. На если сопоставить напр. такие два слова, как везти и вести, то уже совсем легко будет убедиться, что точный смысл обоих этих слов, которые звучат совершенно одинаково, передается нам только одной графикой. Здесь становится очевидным, что графика непосредственно может обозначать самый смысл слова. Очень много аналогичных примеров можно привести из немецкого и французского языков. Так напр. старый немецкий конъюнктив от глагола helfen, звучавший некогда hülfe, по аналогии был заменен' через hälfe, при чем это ä имеет здесь значение чисто-графического признака конъюнктива, в отличие от е в «ich helfe», и т. д. ¹. Ср. далее различные написания таких омонимов, как fiel—упал и viel—много, rein—чистый й Rein—Рейн, war—был и wahr—истинный ². Во французском яз. можно отметить несохранившиеся уже в произношении, но различаемые еще на письме грамматические признаки, как напр.— s для мн. числа, - е для женского рода и пр. и пр. Ср. также французские омонимы типа сеnt:—сто, sans—без, sens—смысл, sang—кровь и т. д. Возвращаясь к русскому языку, вспомним также старое различение между «и восьмеричным» и «i десятеричным», которые в

1 Н. Paul, Prinzipen der Sprachgeschichte, S. 211—212.

2 Ibid., S. 385.

221

словах мир и мiр имело прямое смысловое содержание. Как бы плодотворна ни была реформа нашей орфо- графии, на ней лежит все же серьезная ответственность за уничтожение целого ряда чисто смысловых оттенков в нашей графике ¹. На это конечно можно возразить, что различные значения одинаковых написаний выясняются из контекста; однако достаточно привести известный пример из Баратынского:

И чистоту поэзия святая,

И м и р отдаст причастнице своей,—

чтобы понять, что контекст этот может в иных случаях быть настолько широким, что он перестает уже быть доступен непосредственному лингвистическому сознанию. Связь графики со звуками не исчерпывает еще таким образом ее значащей природы. «Письменные формы — справедливо замечает Э. Сэпир—являются вторичными символами произносимых форм—символами символов,—но соотношение между ними такое тесное, что они могут, не только в теории, но и в действительной практике некоторых читателей зрительного типа и, возможно, некоторых типов мышления, целиком заменять произносимые формы» ².

Далее следует принять во внимание громадное разнообразие начертательных форм для одной и той же буквы, графемы. Это, богатство вариантов для каждой

¹ Раul, ibid., 382, подчеркивает: «Всякое изменение орфографии, если оно даже является решительным улучшением с фонетической точки зрения, затрудняет понимание».

² Е. Sapir, Language, р. 19. — Ср. еще статью С. Бернштейна, Стих и декламация, в сб. «Русская речь», I (новая серия), Л. 1927, стр. 10 сл., где выставляется сходное с нашим утверждение, что «даже оставляя в стороне иероглифическое письмо, мы можем и в нашей, «звуковой» графической системе обнаружить элементы идеографии».

222

из графических единиц имеет несомненное и положительное смысловое значение. Сошлюсь снова на блестящее исследование Бодуэна-де-Куртенэ. Он пишет: «Оптические альтернации графем могут быть утилизованы (использованы) в связи с различием морфологических и семасиологических представлений языкового мышления, т. е. в связи с формою и со значением. Это будет «морфологизация» и «семасиологизация» писанно-зрительных (графических, оптических) различий. Таково различие больших и малых букв, различие устава, курсива и разрядки (в печати), различие написаний подчеркнутых и неподчеркнутых букв (на письме) и, т. п. ¹.

В самом деле, не ясно ли, что в зависимости от того, как мы напишем слово—с буквы прописной или строчной, меняется и самый смысл слова? Не случайно напр. не любил Ленин, когда писали «Революция» с большой буквы². Очевидно, что слово это, т а к написанное, имеет уже какой-то отличительный смысл, который в данном случае казался Ленину неприятным, неточным, неверным, не соответствовал тому содержанию, которое сам Ленин вкладывал в него. Таких примеров можно было бы привести сколько угодно. О грамматическом содержании прописной буквы свидетельствует хотя бы немецкая графика, где с прописной буквы пишется всякое существительное. В английском языке напр. существует обычай писать в заглавиях и заголовках с прописной буквы всякое самостоятельное слово (т. е. за исключением предлогов, союзов и т. п.).

Однако гораздо существеннее для нас те смысловые оттенки, какие придает слову самая форма его по-

¹ Об отношении... стр. 28.

² Об этом см. «Леф», № 1, 1924.

223

черка или, соответственно, форма типографского шрифта. Курсив, разрядка, тип и величина шрифтов- -эти особенности графики, играющие такую заметную специфическую роль во всяком печатном, а в особенности газетном деле, вовсе не «могут быть подставляемы одно вместо другого» ¹ без ущерба для содержания, как это казалось Бодуэну-де-Куртенэ, всецело исходившему здесь из связи графики со звуками, но, как очевидно из предыдущего, также должны связываться с известными оттенками смысла. Наивное осознание этой необходимой семасиологизации шрифтовых различий дано в одном из «плодов раздумья» Козьмы Пруткова: «Иногда слова, напечатанные курсивом, много несправедливее тех, которые напечатаны прямым шрифтом».— К рассмотрению этого рода смысловых оттенков графики, которое и должно собственно составить содержание этого очерка, я и перейду.

2. Начертательные и пространственные формы шрифтов

Какое же (отношение существует между типографскими шрифтовыми формами и смыслом речи?

Прежде всего следует отметить, что шрифт может вносить особые оттенки в смысл речи только тогда, когда он дан на фоне ряда д р у г и х шрифтов, на фоне шрифтового разнообразия. Если мы целую газету наберем курсивом, или разрядкой, или 36-пунктовыми графическими знаками, то естественно ни о каких смысловых оттенках говорить будет уже невозможно. Такой курсив не будет уже собственно курсивом, так как

он будет лишен главной своей функции—выделять те или иные части речи в каком-либо смысловом отношении. Таким образом форма и величина шрифта лишь тогда имеют смысловое содержание, когда поставлены в отношение к другой форме, с другими размерами. Здесь—полное соответствие тому, что мы наблюдаем в языке вообще. Слово «дом» есть потому падеж именительный, что родительный падеж звучит: «дома», т. е^:. если бы не было особой формы падежа родительного, то нельзя было бы вообще говорить и об особой форме падежа именительного. В языке все решается соотнесенностью элементов, и именно поэтому можно говорить о языке как системе.

Такая же система есть очевидно и запас типографских шрифтов. Каждый из элементов этой системы обладает смыслом лишь до тех пор, пока он понимается именно как элемент системы, как часть, выделенная из связного целого, а не как самостоятельная и независимая величина. Самую же систему эту можно рассматривать с двух точек зрения и изучать в двух направлениях: во-первых, с точки зрения начертательной формы графемы-шрифта (устав, курсив, гротеск, медиоваль и т. п.), а во-вторых—с точки зрения пространственного размера этих начертательных форм (петит, нонпарель, корпус, цицеро и т. п.). Как начертательные, так и пространственные формы шрифта имеют свои особые смысловые функции. Рассмотрим их поочередно.

О функции начертательной шрифтовой ф о р м ы вскользь сказано уже выше. В целом функция эта состоит в выделении из связного контекста отдельных отрезков речи, которые в таком случае набираются шрифтом, отличным от основного набора. Выделение

¹ Об отношении.... стр. 25.

15

225

Культура языка

224

такое возможно в самых разнообразных смысловых отношениях. Так, в газетной передовице этот выделяющий шрифт применяется для слов и отрезков речи, которые в данной связи представляются почему-либо особо важными, нуждающимися в исключительном внимании читателя, в частном случае—являющиеся лозунгами или тезисами статьи, с подчеркнутой фразеологической установкой. В статье библиографической такой особый, выделяющий шрифт употребляется напр. для обозначения фамилии автора или заглавия рецензируемой книги, в статье научной—для какого-нибудь нового термина или для цитаты, а также зачастую для цитат и терминов, приводимых на иностранных языках (в этом случае к различию формальному присоединяется также различие и самой алфавитной системы), и т. п. Все это более или менее элементарные случаи, хорошо всем известные из практики.

Что дело здесь заключается не столько в самой форме шрифта, сколько в отношении, соотнесенности двух шрифтовых форм, уясняется хотя бы из того уже, что сплошь да рядом для выделения подобных отрезков речи прибегают не к особой форме шрифта, а ограничиваются лишь некоторым техническим видоизменением шрифта основного (напр. разрядка вместо курсива в уставном набора и т. п.). Самое это явление однако может иметь и более широкий смысл. Так выделяющий шрифт может применяться не только для подчеркивания отдельных мест связной речи, но также для отграничения особого литературного жанра в ряду жанров других. Также значение имеет напр. сплошной курсивный набор передовиц в некоторых французских газетах, типа «Эр Нувель» и т. п. Здесь следовательно курсив сам по себе уже характеризует передовицу как

226

особый газетный жанр в ряду прочих жанров— фельетона, телеграммы и т. д. Другие газеты пользуются сплошным курсивным набором для фельетона опять-таки в тех же целях формальной характеристики особого газетного жанра. Такой же смысл имеет набор «на шпонах» статей юбилейных, посвященных каким-либо особо значительным событиям, международным или национальным праздникам, содержащих какое-либо обращение, приветствие и т. д. (напр.: первомайская статья, приветствие конгрессу или съезду, статья о начавшейся войне или революции). Можно вообразить и такие случаи, в которых шрифтовая форма является единственным средством передачи соответствующего смысла. Представим себе напр. перевод на французский язык какого-либо текста, в котором в его оригинальной форме попадаются отдельные французские слова, обладающие функцией портретной или психологической характеристики или какого-либо иного типизующего изображения (напр. Наполеон в «Войне и мире», речь которого пестрит французскими словечками на фоне русского текста). Легко видеть, что французский переводчик может передать этот прием только путем шрифтового выделения соответствующих мест текста.

Вое эти технические типографские приемы имеют все ту же функцию выделения жанра и стилистической дифференциации.

Если мы теперь перейдем от начертательной формы шрифта к его размерам, то убедимся, что эти последние несут уже совершенно иную функцию. Самый размер шрифта есть также конечно известная форма, но не-соотносительная с формами первого ряда. До сих пор речь шла о формах начертательных, графических, и

¹⁵* 227

собственном смысле этого слова о р н а м е н т а л ь н ы х, теперь же мы приступаем к рассмотрению форм пространственных, измеряемых типографскими «пунктами». То обстоятельство, что на практике оба эти ряда форм большей частью даются нам в смешанном виде, где графика и орнамент переплетаются с размерами, ни в какой мере не порочит еще принципиального смысла нашего разграничения, потому что, как увидим ниже, с разграничением этим связано чрезвычайно существенное различие в смысловых функциях элементов зрительного языка. Общее у обоих рядов форм заключается лишь в их системной соотносительности: петит или цицеро могут иметь особый смысл только в том случае, когда рядом с ними—«нормальный» корпус, и наоборот. Возможен конечно и такой случай, когда и сплошное однообразие пространственных (или начертательных) шрифтовых форм может иметь семасиологическое содержание. Так Виктор Шкловский рассказывает, что наборщики, которым очень понравилась книга Зощенки, «набрали ее самовольно цицеро: «Очень хорошая книга,—говорят,—пусть народ читает» ¹. Ясно однако, что и в этом случае наборщики руководились известными формальными отношениями, только отношения эти создавались ими не внутри одной книги, а внутри ряда книг: книга Зощенки, избранная цицеро, воспринималась ими на фоне к н и г п р о ч и х, набранных «нормально», корпусом. Но сам по себе цицеро на фоне этого «нормального» корпуса имеет значение уже совершенно не то, какое имел курсив—на фоне «нормального» устава. Формы пространственные несут функции не выделения и подчеркивания отдельных отрезков

¹ В. Шкловский, Сантиментальное путешествие, Л. 1924, стр. 177.

228

связной речи, а характеризуют уже всю эту связную речь в ее целом: в каком-либо определенном, конкретном смысловом отношении. Они как бы находятся н а д контекстом¹, «парят» над этой «связной речью», заранее предупреждая нас об общем смысловом стиле ее, формальна характеризуя самое содержание того целого, которое заключается в контексте. Понятно отсюда, почему маневрирование пространственными формами шрифтов находит себе место прежде всего в заголовках. Именно здесь—центр тяжести всей нашей проблемы.

3. Заголовок — его смысловая функция

Совершенно особая специфическая роль заголовка в газете всем достаточно хорошо известна из практики. Лингвистическое значение этого явления требует однако своего понимания. Если язык вообще есть прежде всего некое сообщение, коммуникация, то язык газетный в идеале есть с о о б щ е н и е п о п р е и м у щ е ству, кюммуникация обнаженная и абстрагированная до крайних мыслимых своих пределов. Подобную коммуникацию мы называем «информацией». Именно на этом обнажении коммуникативной функции слова основана своеобразная эстетика газетной речи, «стиль репортажа», в наши дни ставший даже объектом потуг к созданию нового художественно-литературного стиля. Газетное слово есть конечно также слово реторическое, т. е. слово выразительное и рассчитанное на максимальное воздействие, однако главной и специфической особенностью газетной речи является именно эта преимущественная установка на голое сообщение, на информацию как таковую; эта информацион-

229

ная установка газетной речи еще резче подчеркивается оттого, что она осложняется специфической стилистической тенденцией, характеризующей газетные заголовки американо-английского типа, которым понемногу начинают подражать и наши русские газеты. Какое же значение могут здесь иметь пространственные формы

шрифтов?

Современное руководство по постановке газетного дела так формулирует основную задачу заголовка: дать ясное понятие о содержании сообщения и обратить на него внимание¹. В сущности первая часть этого те- зиса покрывает вторую: дать ясное понятие о содер- жании—это и значит обратить на него внимание. Ины- ми словами, изложение содержания в заголовке долж- но быть в такой мере насыщено коммуникацией, чтобы сама эта коммуникация обращала на себя внимание. Для этого сам по себе вещественный смысл слова ока- зывается недостаточным. И здесь ему на помощь при- ходит типография. Упомянутое выше руководство меж- ду прочим гласит: «Когда говорят об американском заголовке, то это не только относится к внешней фор- ме, а в большей степени к его содержанию»². Оши - бочность этого утверждения вытекает как раз из того, что самое содержание доходит до нас только в особых своеобразных внешних формах. Когда мы говорим, что заголовок «обращает на себя внимание», то означает это только то, что сам заголовок этот сообщает нам какое-то исключительно важное или особенно интерес- ное, «сенсационное», «сногсшибательное» и т. п. содер- жание. Вот этот-то х а р а к т е р сообщаемого содержа- _____

¹ Н. К. Степанов, Газетное дело и его организация в Северо-| американских соединенных штатах, Берлин 1923, стр. 62

² Там же, стр. 61. |

230

ния, его смысловой тип, и передается нам помощью пространственных форм шрифта. Нельзя представлять себе дело так, будто заголовок лишь «приглашает» нас посмотреть, что написано под ним, зазывает, приманивает нас в газету. И эта функция есть конечно у заголовка, но эта функция уже не лингвистическая, а скорее торговая. Для нас в данном случае гораздо важ-нее, что заголовок, кратко, рельефно, подчеркнуто сообщающий нам о каком-либо событии, самими внеш-ними формами своими осведомляет нас одновременно также о значении, характере и степени важности этого события. Здесь—смысловая функция пространственных форм шрифта. Если «Правда» в правом верхнем углу первой страницы помещает аншлаг:

«Берлинское торгпредство СССР ликвиди- р у е т д е л а»

то помимо вещественного смысла слов этой фразы, со- общающих нам о таком-то и таком-то положении дел берлинского торгпредства, самая пространственная форма этого аншлага указывает нам на значительность, важность этого состояния дел торгпредства. прочитав этот заголовок, мы не можем уже пройти равнодушно мимо сообщаемого им содержания именно потому, что внешняя форма заголовка навязывает содержанию этому смысл значительный, из ряда вон выходящий. На этой характеризующей смысл функции пространственных шрифтовых форм основаны между прочим всякого рода трюки и уловки массовой прессы, которая пользуется этой функцией в ее отрицательном значении, т. е. с помощью заготовочных форм подчеркивает важность такого содержания, которое на самом деле может не иметь никакого актуального значения.

231

Этот прием используется во всякого рода политических кампаниях, в избирательной борьбе и т. п., т. е. когда во что бы то ни стало нужно внушить читателю убеждение в важности, значительности мероприятий или обещаний той или иной партии или лидера, вообще убеждений в том, что подобными вопросами и делами непременно нужно интересоваться. В обнаженном виде эта отрицательная установка на важность содержания дана в таком напр. заголовке, который встретился мне в одной из американских газет:

Senator Borah disappointed

(cенатор Бора разочарован), набранном чуть ли не аршинными буквами в качестве аншлага, headline’a, поверх всей первой страницы. Цель этого заголовка конечно рекламная, т. е. немедленно купите газету, посмотрите мол, чем именно разочарован Бора; но самое это рекламное значение заголовка становится возможным только в силу того, что внешние его типографские формы—колоссальных размеров жирный шрифт на фоне обычного корпуса или цицеро—придают изложенному здесь событию—разочарованию господина Бора—значение первостепенной важности, чего-то совершенно экстраординарного, зачисляют его в семантическую категорию исключительной сенсации: не иначе, как случилось землетрясение или мировой потоп. Иными словами, реклама возможна не только как искусственная мера по сбыту товара, но и как специфическая семантическая функция слова. Можно говорить об особой рекламной функции речи.

Отсюда понятно', какое крупное значение в газетном

производстве могло бы иметь маневрирование простран-

ственными формами шрифтов, если бы размеры эти

232

понимались как с и г н а л ы р а з н ы х с м ы с л о в, если бы заголовки подбирались соответственно обозначаемому ими содержанию. В газетной практике дело именно так и обстоит, и не мало можно было бы привести примеров, где разным типам содержания соответствуют разные пространственные типографские формы.

Но делается это без должной сознательности. В частности совершенно несознательно пользуются наши газеты крупными шрифтами в подзаголовках. Подзаголовок носит функцию в корне отличную от функции заголовка. Если последний действительно с о о б щ а е т о фактах, насыщен коммуникацией, то подзаголовок нужен только как в н е ш н и й з н а ч о к, как сигнал перемены темы, поворота в изложении, нового отдела речи или статьи. Рассказано все должно быть в верхних заголовках, что же до подзаголовка, то он имеет смысл разве лишь паузы, остановки, перебоя в повествовании и т. п. В этом смысле можно было бы сказать, что подзаголовок есть лишь «большой абзац», для которого недостаточно одной «красной строки», но нужна еще особая жирная или курсивная строчка. В лучшем смысле подзаголовок может служить как бы «оглавлением» в пределах данной статьи или речи, т. е. носит функцию чисто номинативную, назывательную. Для всего этого нет разумеется никакой необходимости в крупных шрифтах, что наглядно подтверждает англо-американская печать.

На ряду с этим вопросом о размерах графических форм может далее стать также вопрос о ф о р м а х самих этих размеров. Иными словами комбинации шрифтовых пространственных форм могут отливаться в орнаментальные формы нового порядка. Здесь я имею в виду те «фигуры», которые в сово-

233