булгаков бег
.docxконтрразведку, вынужден был из армии бежать, ну и теперь нищенствует в
Константинополе, а с ним и я!
Чарнота. Ты что же, можешь упрекнуть меня за то, что я женщину от гибели
спас? За Симку можешь упрекнуть?
Люська. Нет! А ее, Симку, могу упрекнуть, могу! (Закусила удила.) Пусть
живет непорочная Серафима, вздыхает по своем пропавшем без вести
Голубкове, пусть живет и блистательный генерал за счет распутной
Люськи.
Серафима. Люся!
Люська. Подслушивать тебе как будто и не к лицу, Серафима Владимировна!
Серафима. Я и не думала подслушивать, не занимаюсь этим. Услышала случайно,
и хорошо, что услышала. Почему же ты раньше мне ничего не сказала
насчет пяти лир?
Люська. Что ты лукавишь, Серафима, что ты, слепая, что ли?
Серафима. Клянусь тебе, я ничего не знала. Я думала, что пять лир он принес.
Но не беспокойся, Люся, я отработаю.
Люська. Пожалуйста, без благородства!
Серафима. Не сердись, не будем ссориться. Выясним положение.
Люська. Выяснять тут нечего. Завтра греки нас турнут с квартиры, жрать
абсолютно нечего, все продано. (Загорается вновь.) Нет, я не могу
успокоиться! Это он довел меня до белого каления! (Чарноте,) Отвечай,
проиграл?
Чарнота. Проиграл.
Люська. Ах ты!..
Чарнота. Войди в мое положение! Не могу я торговать чертями! Я воевал!
Серафима. Люся, брось, брось... Ну, брось! Полторы-две лиры, ну чем они нам
помогут?
Молчание.
А ведь действительно какой-то злостный рок нас травит.
Люська. Лирика!
Чарнота (внезапно, Люське). Ты была с французом?
Люська. Поди ты к черту от меня!
Серафима. Тише, тише, тише! Перестаньте ссориться, сейчас я принесу ужин.
Люська. Брось, Симка, не берись не за свои дела. Ты моими словами не
обижайся. Я все равно пойду по этой дороге. Я не евши сидеть не буду, у
меня принципов нету!
Серафима. И я не евши сидеть не буду и на чужой счет питаться не буду. А
знать, что ты ходишь, зарабатываешь, и сидеть здесь - это уж такая
подлость, такая подлость! Надо было мне все сказать! Попали вместе в
яму, вместе и действовать будем!
Люська. Чарнота продаст револьвер.
Чарнота. Люсенька, штаны продам, все продам, только не револьвер! Я без
револьвера жить не могу!
Люська. Он тебе голову заменяет. Ну, и питайся на женский счет!
Чарнота. Ты не искушай меня!
Люська. Вот только тронь меня пальцем, я тебя отравлю ночью!
Серафима. Перестаньте! Что вы грызетесь все время? Я вам говорю, будет ужин!
Это вы с голоду!
Люська. Что ты там затеваешь, дура?
Серафима. Ничего я не дура, а была действительно дурой! Да не все ли равно,
чем торговать. Все это такая чепуха! (Уходит на галерейку, потом
возвращается в шляпе и выходит из двора.) Ждите меня, только,
пожалуйста, без драки.
Где-то шарманка заиграла "Разлуку".
Люська. Симка! Симка!
Чарнота. Сима!
Молчание.
Люська. У, гнусный город! У, клопы! У, Босфор! А ты!..
Чарнота. Замолчи.
Люська. Ненавижу я тебя, и себя, и всех русских! Изгои чертовы! (Уходит в
галерею.)
Чарнота (один). В Париж или в Берлин, куда податься? В Мадрид, может быть?
Испанский город... Не бывал. Но могу пари держать, что дыра.
(Присаживается на корточки, шарит под кипарисом, находит окурок.) До
чего греки жадный народ, ведь до самого хвостика докуривает, сукин кот!
Нет, я не согласен с нею, наши русские лучше, определенно лучше.
(Зажигает окурок и уходит в галерею.)
Во двор входит Голубков, он в английском френче, в
обмотках и в турецкой феске. С шарманкой. Ставит ее на
землю, начинает играть "Разлуку", потом марш.
(Кричит с галереи.) Перестанешь ли ты, турецкая морда, мне душу
надрывать?
Голубков. Что? Гри... Григорий Лукьянович?! Говорил, что найду! Нашел!
Чарнота. Кто такой? Ты, приват-доцент?
Голубков (садится на край водоема, в волнении). Нашел.
Чарнота (сбегает к нему). Меня-то нашел, нашел... Я тебя за турка принял.
Здравствуй! (Целует Голубкова.) На что ты похож! Э, постарел! Мы
думали, что ты у большевиков остался. Где же ты пропадал полгода?
Голубков. Сперва в лагере околачивался, потом тифом заболел, в больнице два
месяца провалялся, а теперь вот хожу по Константинополю, Хлудов
приютил. Его, ты знаешь, разжаловали, из армии вон!
Чарнота. Слышал. Я, брат, и сам теперь человек штатский. Насмотрелись мы
тут. Но с шарманкой еще никого не было.
Голубков. Мне с шарманкой очень удобно. По дворам хожу и таким образом ищу.
Говори сразу, умерла она? Говори, не бойся. Я ко всему привык.
Чарнота. А, Серафима! Зачем умерла? Поправилась, живехонька!
Голубков. Нашел! (Обнимает Чарноту.)
Чарнота. Конечно, жива. Но, надо сказать, в трудное положение мы попали,
доцент! Все рухнуло! Добегались мы, Сережа, до ручки!
Голубков. А где ж она, где Серафима?
Чарнота. Тут она. Придет. Мужчин пошла ловить на Перу.
Голубков. Что?!
Чарнота. Ну чего ты на меня выпятился? Сдыхаем с голоду. Ни газырей, ни
денег.
Голубков. Как так пошла на Перу? Ты лжешь!
Чарнота. Чего там лжешь? Я сам не курил сегодня полдня. В Мадрид меня
чего-то кидает... Снился мне всю ночь Мадрид...
Послышались голоса. Во двор входит Серафима, а за ней -
грек-донжуан, увешанный покупками и с бутылками в руках.
Серафима. О нет, нет, это будет очень удобно, мы посидим, поболтаем...
Правда, мы живем на бивуаках...
Грек-донжуан (с сильным акцентом). Очень, очень мило! Я боюсь стеснить вас,
мадам.
Серафима. Позвольте, я познакомлю вас...
Чарнота поворачивается спиной к ней.
Куда же вы, Григорий Лукьянович, это неудобно!
Грек-донжуан. Очень, очень приятно!
Серафима (узнав Голубкова). Боже мой!
Голубков, тяжело морщась, подымается с водоема, подходит
к греку и дает ему в ухо.
Грек-донжуан роняет покупки, крайне подавлен. В окнах
появляются встревоженные греческие и армянские головы.
Люська выходит на галерею.
Грек-донжуан. Что это? Такое что?..
Серафима. Боже мой!.. Позор, позор!
Чарнота. Господин грек!
Грек-донжуан. А, это я в мухоловку попал, притон! (Печален.)
Серафима. Простите меня, мсье, простите, ради бога! Это ужас, это
недоразумение...
Чарнота (берясь за револьвер, оборачивается к окнам). Сию минуту
провалиться!
Головы проваливаются, и окна закрываются.
Грек-донжуан (тоскливо). Ой, боже...
Голубков (двинулся к нему). Вы...
Грек-донжуан (вынув бумажник и часы). На кошелек и на часы, храбрый человек!
Жизнь моя дорогая, у меня семья, магазин, детки... Ничего не скажу
полиции... живи, добрый человек, славь бога всемогущего...
Голубков. Вон отсюда!
Грек-донжуан. Ах, Стамбул, какой стал!..
Голубков. Покупки взять!
Грек-донжуан хотел было взять покупки, но всмотрелся в
лицо Голубкова и кинулся бежать.
Люська. Господин Голубков? А мы вас не далее как час назад вспоминали!
Думали, что вы находитесь вон там, в России. Но ваш выход можно считать
блестящим!
Голубков. А вы, Серафима Владимировна, что же это вы делаете?! Я и плыл, и
бежал, был в больнице, видите, голова моя обрита... Бежал только за
тобой! А ты, что ты тут делаешь?
Серафима. Кто вам дал право упрекать меня?
Голубков. Я тебя люблю, я гнался за тобой, чтобы тебе это сказать!
Серафима. Оставьте меня. Я больше ничего не хочу слышать! Мне все это
надоело! Зачем вы появились опять передо мной? Все мы нищие! Отделяюсь
от вас!.. Хочу погибать одна! Боже, какой позор! Какой срам! Прощайте!
Голубков. Не уходите, умоляю!
Серафима. Ни за что не вернусь! (Уходит.)
Голубков. Ах, так! (Выхватывает внезапно кинжал у Чарноты и бросается вслед
за Серафимой.)
Чарнота (обхватив его, отнимает кинжал). Ты что, с ума сошел? В тюрьму
хочется?
Голубков. Пусти! Я все равно ее найду, я все равно ее задержу! Ладно!
(Садится на край водоема.)
Люська. Вот представление так представление! Греки поражены. Ну, довольно.
Чарнота, открывай сверток, я голодна.
Голубков. Не дам прикоснуться к сверткам!
Чарнота. Нет, не открою.
Люська. Ах, вот что! Ну, терпение мое кончилось. Выпила я свою
константинопольскую чашу, довольно. (Берет в галерее шляпу, какой-то
сверток, выходит.) Ну-с, Григорий Лукьянович, желаю вам всего хорошего.
Совместная наша жизнь кончена. У Люськи есть знакомства в восточном
экспрессе, и Люська была дура, что сидела здесь полгода! Прощайте!
Чарнота. Куда ты?
Люська. В Париж! В Париж! Прощайте! (Исчезает в переулке.)
Чарнота и Голубков сидят на краю водоема и молчат.
Мальчишка-турок ведет кого-то, манит, говорит: "Здесь,
здесь!" За мальчишкой идет Хлудов в штатском. Постарел и
поседел.
Чарнота. Вот и Роман. И он появился. Ты что, смотришь, что газырей нет? Я
тоже, как и ты, человек вольный.
Хлудов. Да уж вижу. Ну, здравствуй, Григорий Лукьянович. Да, вот так все и
ходим один по следам другого. (Указывает на Голубкова.) То я его лечил,
а теперь он носится с мыслью меня вылечить. Между делом на шарманке
играет. (Голубкову.) Ну что, и тут безрезультатно?
Голубков. Нет, нашел. Только ты меня ни о чем не спрашивай. Не спрашивай ни
о чем.
Хлудов. Я тебя и не спрашиваю. Это дело твое. Мне важно только - нашел?
Голубков. Хлудов! Я попрошу тебя только об одном, и ты один это можешь
сделать. Догони ее, она ушла от меня, задержи ее, побереги, чтобы она
не ушла на панель.
Хлудов. Почему же ты сам не можешь этого сделать?
Голубков. Здесь, на водоеме, я принял твердое решение, я уезжаю в Париж. Я
найду Корзухина, он богатый человек, он обязан ей помочь, он ее
погубил.
Хлудов. Как ты поедешь? Кто тебя пустит во Францию?
Голубков. Тайком уеду. Я сегодня играл в порту на шарманке, капитан принял
во мне участие, я вас, говорит, в трюм заберу, в трюме в Марсель
отвезу.
Хлудов. Что же? Долго я должен ее караулить?
Голубков. Я скоро вернусь, и даю тебе клятву, что больше никогда ни о чем не
попрошу.
Хлудов. Дорого мне обошлась эта станция. (Оборачивается.) Нет, нету.
Чарнота (шепотом). Хорош караульщик!
Голубков (шепотом). Не смотри на него, он борется с этим.
Хлудов. Куда же она сейчас пошла?
Чарнота. Это нетрудно угадать. Пошла у грека прощенья вымаливать, на Шишлы,
в комиссионный магазин. Я его знаю.
Хлудов. Ну, хорошо.
Голубков. Только чтоб не ушла на панель!
Хлудов. У меня-то? У меня не уйдет. Недаром говорил один вестовой, мимо тебя
не проскочишь... Ну, впрочем, не будем вспоминать... Помяни, господи!
(Голубкову.) Денег нет?
Голубков. Не надо денег!
Хлудов. Не дури. Вот две лиры, больше сейчас нету. (Отстегивает медальон от
часов.) Возьми медальон, в случае крайности - продашь. (Уходит.)
Вечерние тени гуще. С минарета полился сладкий голос
муэдзина "Ла иль Алла иль Махомет рассуль алла!" [Нет
бога, кроме Аллаха, и Магомет посланник его!]
Голубков. Вот и ночь наступает... Ужасный город! Нестерпимый город! Душный
город! Да, чего же я сижу-то? Пора! Ночью уеду в трюме.
Чарнота. Я поеду с тобой. Никаких мы денег не достанем, я и не надеюсь на
это, а только вообще куда-нибудь ехать надо. Я же говорю, думал - в
Мадрид, но Париж - это, пожалуй, как-то пристойнее. Идем. То-то
греки-хозяева удивятся и обрадуются!
Голубков (идет). Никогда нет прохлады, ни днем, ни ночью!
Чарнота (уходит с ним). В Париж так в Париж!
Мальчишка-турок подбегает к шарманке, вертит ручку.
Шарманка играет марш. Голос муэдзина летит с минарета.
Тени. Кое-где загораются уже огоньки. В небе бледноватый
золотой рог. Потом тьма. Сон кончается.
Конец третьего действия
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
СОН СЕДЬМОЙ
...Три карты, три карты, три карты!..
Осенний закат в Париже. Кабинет господина Корзухина в
собственном особняке. Кабинет обставлен необыкновенно
внушительно. В числе прочего несгораемая касса. Кроме
письменного стола карточный. На нем приготовлены карты и
две незажженные свечи.
Корзухин. Антуан!
Входит очень благообразного французского вида лакей
Антуан, в зеленом фартуке.
Мсье Маршен маве аверти киль не виендра па зожурдюи, не ремюэ па ля
табль, же ме сервирэ плю тар.
Молчание.
Репондэ донк кельк шоз! [Monsieur Marchand m'avait averti qu'il ne
viendra pas aujourd'hui. Ne remuez pas la table. Je me servirai plus
tard. Repondez-donc quelque chose! - Мсье Маршан сообщил, что не придет
сегодня. Со стола не надо убирать. Я буду обедать позднее Да отвечайте
же что-нибудь! (фр.)] Да вы, кажется, ничего не поняли?
Антуан. Так точно, Парамон Ильич, не понял.
Корзухин. Как "так точно" по-французски?
Антуан. Не могу знать, Парамон Ильич.
Корзухин. Антуан, вы русский лентяй. Запомните: человек, живущий в Париже,
должен знать, что русский язык пригоден лишь для того, чтобы ругаться
непечатными словами или, что еще хуже, провозглашать какие-нибудь
разрушительные лозунги. Ни то, ни другое в Париже не принято. Учитесь,
Антуан, это скучно. Что вы делаете в настоящую минуту? Ке фет ву а се
моман?
Антуан. Же... Я ножи чищу, Парамон Ильич.
Корзухин. Как - ножи, Антуан?
Антуан. Ле куто, Парамон Ильич.
Корзухин. Правильно. Учитесь, Антуан.
Звонок.
(Расстегивает пижаму, говорит, выходя.) Принять. Авось партнер
подвернется. Же сюи а ля мезон [Je suis a la maison.- Я - дома].
(Выходит.)
Антуан выходит и возвращается с Голубковым. Тот в
матросских черных брюках, сером потертом пиджачке, в
руках у него кепка.
Голубков. Же вудрэ парлэ а мсье Корзухин!. [Je voudrais parler a
monsieur...- Я хотел бы поговорить с мсье... (фр.)]
Антуан. Пожалуйте вашу визитную карточку, вотр карт.
Голубков. Как? Вы русский? А я вас принял за француза. Как я рад!
Антуан. Так точно, я русский. Я - Грищенко.
Голубков жмет руку Антуану.
Голубков. Дело вот в чем, карточек у меня нет. Вы просто скажите, что, мол,
Голубков из Константинополя.
Антуан. Слушаюсь. (Скрывается.)
Корзухин (выходя уже в пиджаке, бормочет). Какой такой Голубков?..
Голубков... Чем могу служить?
Голубков. Вы, вероятно, не узнаете меня? Мы с вами встретились год тому
назад в ту ужасную ночь на станции в Крыму, когда схватили вашу жену.
Она сейчас в Константинополе на краю гибели.
Корзухин. На краю... чего? Простите, во-первых, у меня нет никакой жены, а
во-вторых, и станции я не припомню.
Голубков. Как же? Ночь... еще сделался ужасный мороз, вы помните мороз во
время взятия Крыма?
Корзухин. К сожалению, не помню никакого мороза. Вы изволите ошибаться...
Голубков. Но ведь вы - Парамон Ильич Корзухин, вы были в Крыму, ведь я же
вас узнал!
Корзухин. Действительно, я некоторое время проживал в Крыму, как раз тогда,
когда там бушевали эти полоумные генералы. Но, видите ли, я тогда уже
уехал, никаких связей с Россией не имею и не намерен иметь. Я принял
французское подданство, женат не был, и должен вам сказать, что вот уже
третий месяц, как у меня в доме проживает в качестве личного секретаря
русская эмигрантка, также принявшая французское подданство и фамилию
Фрежоль. Это очаровательнейшее существо настолько тронуло мое сердце,
что, по секрету вам сказать, я намерен вскоре на ней жениться, так что
всякие разговоры о какой-то якобы имеющейся у меня жене мне неприятны.
Голубков. Фрежоль... Значит, вы отказываетесь от живого человека! Но ведь
она же ехала к вам! Помните, ее арестовали? Помните, мороз, окна,
фонарь - голубая луна?..
Корзухин. Ну да, голубая луна, мороз... Контрразведка уже пыталась раз
шантажировать меня при помощи легенды о какой-то моей жене-коммунистке.
Мне неприятен этот разговор, господин Голубков, повторяю вам.
Голубков. Ай-яй-яй! Моя жизнь мне снится!..
Корзухин. Вне всяких сомнений.
Голубков. Я понял. Она вам мешает, и очень хорошо. Пусть она не жена вам.
Так даже лучше. Я люблю ее, поймите это! И сделаю все для того, чтобы
выручить ее из рук нищеты. Но я прошу вас помочь ей хотя бы временно.
Вы - богатейший человек, всем известно, что все ваши капиталы за
границей. Дайте мне взаймы тысячу долларов, и, лишь только мы станем на
ноги, я вам свято ее верну. Я отработаю! Я поставлю себе это целью
жизни.
Корзухин. Простите, мсье Голубков, я так и предполагал, что разговор о
мифической жене приведет именно к долларам. Тысячу? Я не ослышался?
Голубков. Тысячу. Клянусь вам, [я] верну ее!
Корзухин. Ах, молодой человек! Прежде чем говорить о тысяче долларов, я вам
скажу, что такое один доллар. (Начинает балладу о долларе и
вдохновляется.) Доллар! Великий всемогущий дух! Он всюду! Глядите туда!
Вон там, далеко, на кровле, горит золотой луч, а рядом с ним высоко в
воздухе согбенная черная кошка - химера! Он и там! Химера его стережет.
(Указывает таинственно в пол.) Неясное ощущение, не шум и не звук, а
как бы дыхание вспученной земли: там стрелою летят поезда, в них
доллар! Теперь закройте глаза и вообразите - мрак, в нем волны ходят,
как горы. Мгла и вода - океан! Он страшен, он сожрет! Но в океане, с
сипением топок, взрывая миллионы тонн воды, идет чудовище! Идет,
кряхтит, несет на себе огни! Оно роет воду, ему тяжко, но в адских
топках, там, где голые кочегары, оно несет свое золотое дитя, свое
божественное сердце - доллар! И вдруг тревожно в мире!
Где-то далеко послышались звуки проходящей военной
музыки.
И вот они уже идут! Идут! Их тысячи, потом миллионы! Их головы запаяны
в стальные шлемы. Они идут! Потом они бегут! Потом они бросаются с воем
грудью на колючую проволоку! Почему они кинулись? Потому что где-то
оскорбили божественный доллар! Но вот в мире тихо, и всюду, во всех
городах, ликующе кричат трубы! Он отомщен! Они кричат в честь доллара!
(Утихает.)
Музыка удаляется.
Итак, господин Голубков, я думаю, что вы и сами перестанете настаивать на
том, чтобы я вручил неизвестному молодому человеку целую тысячу
долларов?
Голубков. Да, я не буду настаивать. Но я хотел бы сказать вам на прощанье,
господин Корзухин, что вы самый бездушный, самый страшный человек,
которого я когда-либо видел. И вы получите возмездие, оно придет! Иначе
быть не может! Прощайте. (Хочет уйти.)
Звонок. Антуан входит.
Антуан. Женераль Чарнота.
Корзухин. Гм... Русский день. Ну, проси, проси.
Антуан уходит. Входит Чарнота. Он в черкеске, но без
серебряного пояса и без кинжала и в кальсонах лимонного
цвета. Выражение лица показывает, что Чарноте терять
нечего. Развязен.
Чарнота. Здорово, Парамоша!
Корзухин. Мы с вами разве встречались?
Чарнота. Ну, вот вопрос! Да ты что, Парамон, грезишь? А Севастополь?
Корзухин. Ах да, да... Очень приятно. Простите, а мы с вами пили брудершафт?
Чарнота. Черт его знает, не припомню... Да раз встречались, так уж, наверно,
пили.
Корзухин. Прости, пожалуйста... Вы, кажется, в кальсонах?
Чарнота. А почему это тебя удивляет? Я ведь не женщина, коей этот вид одежды
не присвоен.
Корзухин. Вы... Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?
Чарнота. Нет, по улице шел в штанах, а в передней у тебя снял. Что за
дурацкий вопрос!
Корзухин. Пардон! Пардон!
Чарнота (тихо Голубкову). Дал?
Голубков. Нет. Я ухожу. Пойдем отсюда.
Чарнота. Куда же это мы теперь пойдем? (Корзухину.) Что с тобой, Парамон?
Твои соотечественники, которые за тебя же боролись с большевиками,
перед тобою, а ты отказываешь им в пустяковой сумме. Да ты понимаешь,
что в Константинополе Серафима голодает?
Голубков. Попрошу тебя замолчать. Словом, идем, Григорий!
Чарнота. Ну, знаешь, Парамон, грешный я человек, нарочно бы к большевикам
записался, только чтоб тебя расстрелять. Расстрелял бы и мгновенно
выписался бы обратно. Постой, зачем это карты у тебя? Ты играешь?
Корзухин. Не вижу ничего удивительного в этом. Играю, и очень люблю.
Чарнота. Ты играешь! В какую же игру ты играешь?
Корзухин. Представь, в девятку, и очень люблю.
Чарнота. Так сыграем со мной.
Корзухин. Я с удовольствием бы, но, видите ли, я люблю играть только на
наличные.
Голубков. Ты перестанешь унижаться, Григорий, или нет? Пойдем!
Чарнота. Никакого унижения нет в этом. (Шепотом.) Тебе что сказано? В
крайнем случае? Крайнее этого случая не будет. Давай хлудовский
медальон!
Голубков. На, пожалуйста, мне все равно теперь. И я ухожу.
Чарнота. Нет, уж мы выйдем вместе. Я тебя с такой физиономией не отпущу. Ты
еще в Сену нырнешь. (Протягивает медальон Корзухину.) Сколько?
Корзухин. Гм... приличная вещь... Ну что же, десять долларов.
Чарнота. Однако, Парамон! Эта вещь стоит гораздо больше, но ты, по-видимому,
в этом не разбираешься. Ну что же, пошло! (Вручает медальон Корзухину,
тот дает ему десять долларов. Садится к карточному столу, откатывает
рукава черкески, взламывает колоду.) Как раба твоего зовут?
Корзухин. Гм... Антуан.
Чарнота (зычно). Антуан!
Антуан появляется.
Принеси мне, голубчик, закусить.
Антуан (удивленно, но почтительно улыбнувшись). Слушаю-с... А лэнстан! [A
l'instant!- Сию минуту! (фр.)] (Исчезает.)
Чарнота. На сколько?
Корзухин. Ну, на эти самые десять долларов. Попрошу карту.
Чарнота. Девять.
Корзухин (платит). Попрошу на квит.
Чарнота (мечет). Девять.
Корзухин. Еще раз квит.
Чарнота. Карту желаете?
Корзухин. Да. Семь.
Чарнота. А у меня восемь.
Корзухин (улыбнувшись). Ну, так и быть, на квит.
Голубков (внезапно). Чарнота! Что ты делаешь? Ведь он удваивает и, конечно,
сейчас возьмет у тебя все обратно!
Чарнота. Если ты лучше меня понимаешь игру, так ты садись за меня.
Голубков. Я не умею.
Чарнота. Так не засти мне свет! Карту?
Корзухин. Да, пожалуйста. Ах, черт, жир!
Чарнота. У меня три очка.
Корзухин. Вы не прикупаете к тройке?
Чарнота. Иногда, как когда...
Антуан вносит закуску.
(Выпив.) Голубков, рюмку?
Голубков. Я не желаю.
Чарнота. А ты, Парамон, что же?
Корзухин. Мерси, я уже завтракал.
Чарнота. Ага... Угодно карточку?
Корзухин. Да. Сто шестьдесят долларов.
Чарнота. Идет. Графиня, ценой одного рандеву... Девять.
Корзухин. Неслыханная вещь! Триста двадцать идет!
Чарнота. Попрошу прислать наличные.
Голубков. Брось, Чарнота, умоляю тебя! Теперь брось!
Чарнота. Будь добр, займись ты каким-нибудь делом. Ну, альбом, что ли,
посмотри. (Корзухину.) Наличные, пожалуйста!
Корзухин. Сейчас. (Открывает кассу, в ней тотчас грянули колокола, всюду
послышались звонки.)
Свет гаснет и тотчас возвращается. Из передней
появляется Антуан с револьвером в руке.
Голубков. Что это такое?
Корзухин. Это сигнализация от воров. Антуан, вы свободны, это я открывал.
Антуан выходит.
Чарнота. Очень хорошая вещь. Пошло! Восемь!
Корзухин. Идет шестьсот сорок долларов?
Чарнота. Не пойдет. Этой ставки не принимает банк.
Корзухин. Вы хорошо играете. Сколько примете?
Чарнота. Пятьдесят.
Корзухин. Пошло! Девять!
Чарнота. У меня жир.
Корзухин. Пришлите.
Чарнота. Пожалуйста.
Корзухин. Пятьсот девяносто!
Чарнота. Э, Парамоша, ты азартный! Вот где твоя слабая струна!
Голубков. Чарнота, умоляю, уйдем!
Корзухин. Карту! У меня семь!
Чарнота. Семь с половиной! Шучу, восемь.
Голубков со стоном вдруг закрывает уши и ложится на
диван. Корзухин открывает ключом кассу. Опять звон,
тьма, опять свет. И уже ночь на сцене На карточном столе
горят свечи в розовых колпачках. Корзухин уже без
пиджака, волосы его всклокочены. В окнах огни Парижа,
где-то слышна музыка. Перед Корзухиным и перед Чарнотой
- груды валюты. Голубков лежит на диване и спит.
Чарнота (напевает). Получишь смертельный удар ты... три карты, три карты,
три карты... Жир.
Корзухин. Пришлите четыреста! Пошли три тысячи!
Чарнота. Есть. Наличные!
Корзухин бросается к кассе. Опять тьма со звоном и
музыкой. Потом свет. В Париже - синий рассвет. Тихо.
Никакой музыки не слышно. Корзухин, Чарнота и Голубков
похожи на тени. На полу валяются бутылки от
шампанского.
Голубков, комкая, прячет деньги в карманы.
Чарнота (Корзухииу). Нет ли у тебя газеты завернуть?
Корзухин. Нету. Знаете что, сдайте мне наличные, я вам выдам чек!
Чарнота. Что ты, Парамон? Неужели в каком-нибудь банке выдадут двадцать
тысяч долларов человеку, который явился в подштанниках? Нет, спасибо!
Голубков. Чарнота, выкупи мой медальон, я хочу его вернуть!
Корзухин. Триста долларов!
Голубков. На! (Швыряет деньги.)
Корзухин в ответ швыряет медальон.
Чарнота. Ну, до свиданья, Парамоша. Засиделись мы у тебя, нам пора.
Корзухин (загораживая дверь). Нет, стой! У меня жар, я ничего не понимаю...
Вы воспользовались моей болезнью! Вот что, верните деньги, я вам дам по
пятьсот долларов отступного!
Чарнота. "Ты шутишь", - зверь вскричал коварный!..
Корзухин. Ну, если так, я сейчас же звоню в полицию, что вы ограбили меня!
Вас схватят сейчас же! Оборванцы!
Чарнота. Ты слышал? (Вынимает револьвер.) Ну, Парамон, молись своей
парижской богоматери, твой смертный час настал!
Корзухин. Караул! Караул!
На эти вопли вбегает Антуан, в одном белье.
Все спят! Вся вилла спит! Никто не слышит, как меня грабят! Караул!
Портьера раздвигается, и возникает Люська. Она в пижаме.
Увидев Чарноту и Голубкова, окаменевает.
Вы спите, милая Люси, в то время как патрона вашего грабят русские
бандиты!
Люська. Боже мой, боже! Видно, не испила я еще горькой чаши моей!.. Казалось
бы, имела я право отдохнуть, но нет, нет... Недаром видела сегодня
тараканов во сне! Мне интересно только одно, как вы сюда добрались?
Чарнота (поражен). Это она?
Корзухин (Чарноте). Вы знаете мадемуазель Фрежоль?
Люська за спиной Корзухина становится на колени,