Можаев Борис. Мужики и бабы - royallib.ru
.doc- А что же делать?
- Пойдем и переждем эту лотерею. Сделаем вид, что все нормально. А потом всыплем ему, когда народ разойдется.
- Пошли!
Еще поднимаясь от Петравки на высокий уличный бугор, где стояла изба-читальня, они услышали визгливый голос Сенькиной ливенки, доносившийся сквозь раскрытые окна.
Играли вальс "На сопках Маньчжурии".
- Качество проверяет, - сказал Акимов.
В читальне было битком набито парней. Сенечка сидел на столе, опершись ногами на скамью, и самозабвенно наяривал старинный вальс - нос кверху, глаза под лоб упустил и даже головой покачивал от удовольствия. На протиснувшуюся Марию и Акимова только глянул туманным взором и отвернулся. Играл при гробовом молчании, зная цену своему искусству. Рядом с ним лежала кепка, полная белыми лотерейными ярлыками.
Кончил играть, откашлялся, как модный тенор, и спросил публику:
- Ну как?
- Мехи сильные.
- Голосисто... В Веретье, поди, слыхать.
- А строй?
- Что строй! - сказал Сенечка. - Ты глухой, да? Я ж "На сопках Маньчжурии" не то что сыграл - выговорил. Не всякая хромка тебе так вот распишет.
- Чего там говорить, забористая гармонь.
- Да. Голоса выдержанные, - послышались одобрительные возгласы.
- А как насчет басов?
- Что басы?
- Вразнобой пусти!
- Пусть страданье сыграет!
- Какое - саратовское или сормовское?
- Давай сормовского.
Сенечка рванул мехи, и тотчас с первого колена влился в его разухабистую бурную мелодию легкий лукавый голосок:
Сормовской большой дорогой
Пробирался на Кавказ...
Второй куплет подхватил из другого угла невидимый яростный бас:
На базарном перекрестке
Продавала девка квас...
Первый голос игриво, насмешливо уводил за собой дальше:
Я спросил у ней напиться,
Она, дура, не дала.
Бас, очнувшись, ухнул зычно, как из бочки:
Я спросил у ней...
Но тут гармонь рявкнула и испустила дух.
- Все, - сказал Сенечка. - Дальше пойдет нецензурный мат. При женщинах запрещается.
Он оставил гармонь, поднял кепку, пошевелил сложенными ярлыками:
- Ну, все согласны тянуть? Никто не хочет взять назад деньги?
Молчание.
- Тогда приступим. Значит, двадцать девять номеров пустых, один выигрышный. Подходи по очереди.
Ребята стали подходить и вынимать билеты. Кто разворачивал тут же и бросал, плюясь себе под ноги, кто отходил к порогу и там тихонько матерился. Наконец объявился счастливчик. Он поднял кулак и заржал:
- Га-га-га! Вот она, ласточка... попалась!
- А ну-ка, прошу! - сказал Сенечка, беря билетик. - Сейчас проверим, сейчас... Правильно, роспись моя. Так, ваша фамилия, имя и отчество.
Парень назвался. Сенечка записал его в блокнот и сказал:
- Вас вызовем через неделю по почте, открыткой на заключительный тур. Гармонь разыграете вчетвером, то есть победители четырех кустов. Все, товарищи! - И, обернувшись к избачу: - Попросите публику оставить помещение.
Когда ребята вышли, Мария, еле сдерживаясь, процедила:
- Ты что же делаешь, артист?
- Как это что? То самое, что обязан, и вам рекомендую так же выполнять свою задачу.
- Какую задачу? Балаганить, да? - сорвалась на крик Мария.
- Но, но... Давай потише. Пока ты чай распивала, я зажимщиков хлеба выявлял.
- Каких зажимщиков?
- Тех самых, что излишки не сдают. - Сенечка достал из кармана свернутый вчетверо тетрадный лист, развернул его и подал Акимову: - Это ваши люди? Читайте! Те, которые излишки не сдали.
Акимов пробежал список глазами:
- Они. Кто вам дал этот список?
- Секретарь сельсовета. Да, да, ваш секретарь. С этим списком я и ходил по дворам, вроде бы агитировал в лотерею сыграть на гармонь, а сам глядел, где рожь спрятана.
- Ее, что ж, под порогом прячут, рожь-то? - усмехнулся Акимов.
- А где ее прячут? Ну-ка скажи! В сусеках, что ли?
- Ну, не в сусеках... В бане, на сушилках...
- Ага, еще в чулане, - подсказал ехидно Сенечка.
- Можно и в чулане.
- А вы пойдете с комиссией и враз все отберете... Ждите, так вам и положат. Эх вы, горе-сыщики! - Сенечка покачал головой. - Ноне дураков нет. Уж если прячут, так надежно. Вот я и спрашиваю вас - где?
- В землю зарывают, - сказал избач.
- Чепуха! Это вам не осень и не зима. Сейчас в земле рожь прорастет. Теперь прячут в сухом месте, в подпечнике.
- Чего? - сказала Мария.
- Села баба на чело... Вот, в списке подчеркнуты три фамилии. У них под печкой хранится хлеб.
- Ты что, лазил туда? - спросил Акимов.
- Вот еще! Я гармонист. Пришел - гармонь показал, страданье сыграл. Ну а сам глазом чик! Если есть новые доски на подпечнике или свежие затесы значит, хлеб спрятан там. Будьте уверочки. Сходим!
- Ты не ошибаешься? - спросила Мария.
- А если и ошибаюсь, ну и что? Мы ж приехали дело делать. Вскроем, составим акт...
- Ну что ж, сходим хоть к Орехову Павлу Афанасьевичу, - сказал Акимов. - Он ближе всех живет.
- Как? Идти ломать подпечник? У меня таких полномочий нет, - решительно возразила Мария. - Я не пойду. Свяжитесь с прокурором.
- Может, понятых позвать? - заколебался Акимов.
Мария пожала плечами:
- Мы можем только пригласить кого-то, вызвать на беседу или сходить поагитировать. Но обыск делать? Извините! У меня еще голова на плечах.
- Вот это и есть либеральные мерехлюндии, - сказал Сенечка. - Мое дело выяснить и доложить. А вы как хотите. Если отказываетесь акт составлять, тогда нам вместе делать нечего. Ну пойдем акт составлять?
- Нет, - сказала Мария.
- И я не стану, - сказал Акимов.
- Как хотите! - Сенечка закинул гармонь на спину и двинулся к дверям, у порога остановился: - Я пошел в Веретье. Буду работать один, как подсказывает мне совесть. Но учтите, на вашу бездеятельность и покрывательство напишу докладную.
- Н-да... Вот тебе и точка с запятой, - Акимов сел за стол и нахмурился. - Вот что, Тима, сходи-ка к Орехову, позови его сюда, наказал он избачу. - Если хозяина нет, давай хозяйку. Надо разобраться.
- Я в момент, - худенький белобрысый избач, в лапоточках, синие штаны навыпуск, вихрем слетел с высокого крыльца и помотал вдоль уличного порядка, только голова замелькала.
- Садись, Мария Васильевна, в ногах правды нет. Какие у вас еще задания? Говорите.
Акимов вынул кисет, свернул цигарку, закурил, смахивая табачные крошки в ладонь.
- Задание наше известное, Аким Федосеевич, - Мария усмехнулась. Говорят, у вас кулаки внезапно исчезли.
- А-а, - протянул Акимов. - Индивидуальных обложений нет. Известно.
- Ну и как же насчет кулаков?
- У нас был один Осичкин, да уехал в прошлом году. В его доме сейчас ветпункт. А чего ты спрашиваешь? Ты же сама знаешь. Не один год, чай, работала у нас в Гордееве?
- А Звонцов?
- Подрядчик, что ли?
- Ну?
- Он бросил штукатурные подряды. И бригада его распалась. Теперь он от селькова работает в лесу на заготовках. Жалованье получает. Какое же ему давать индивидуальное обложение? Что обкладывать? Хозяйство вы его знаете.
- А лошади?
- Дак у него теперь одна рабочая лошадь. Второй рысак. Разве что рысака обложить? Но вроде бы такого постановления нет.
- А Потаповы?
- Мельники? Братья Потаповы, конечно, народ крепкий. Но ведь работников они никогда не держали. Сами вдвоем справляются... Мельница у них на два постава, тебе известная. Доход комиссия определила еще в прошлом году... в три тысячи. Подоходный налог они платят исправно. А в хозяйстве у них всего по лошади да по корове. Как же их обкладывать? С какой стороны?
Акимов свел свои толстые обветренные губы трубочкой и начал пускать в потолок дым кольцами.
- Что же, выходит, претензии к вам напрасные? - спросила Мария.
Акимов подался грудью на стол и, глядя на нее исподлобья грустными серыми глазами, сказал с оттенком горечи:
- Разве в нас дело? Я же не надувало мирской, не фальшивомонетчик. Я коммунист, четыре года на флоте отслужил и здесь тружусь примерно, хозяйство свое содержу в порядке, чужого ничего не беру. Почему ж мне не верите? И актив у нас мужики честные, что надо. Мы ж не дети - видим, кто и как живет. А вы нас подозреваете в укрывательстве, а?
Мария отвернулась от его пристального взора:
- Вы говорите так, будто я питаю к вам это самое недоверие. Не беспокойтесь, я по домам не пойду.
- Да пожалуйста. Мы ничего не скрываем.
- Евдоким Федосеевич, а почему колхоз "Муравей" излишки не сдал?
Акимов как-то по-детски хмыкнул:
- А он их на портки выменял.
- Как это?
- Да так. Вы сегодня вечером свободны?
- Разумеется.
- Пойдемте на агроучасток. Как раз сегодня разбирают председателя колхоза. Вот и познакомитесь с ним, от него все узнаете.
Вошел избач с худым и погибистым мужиком в лаптях и посконной рубахе, подпоясанной оборкой.
- Здравствуйте вам! - сказал вошедший, степенно сгибаясь и подавая заскорузлую большую руку.
- Садитесь, Павел Афанасьевич, - пригласил его Акимов на скамью.
Орехов сел, осторожно поглядывая то на Акимова, то на Марию. Выражение его постного в жидкой рыжей бороденке лица было таким, как будто бы его только что разбудили и он не поймет, где очутился.
- Павел Афанасьевич, вот представитель района интересуется, почему ты хлебные излишки не сдаешь?
- Дак ведь нету излишков-то.
- А говорят - под печкой у вас хранится хлеб? - сказал Акимов.
Орехов дернулся и захлопал глазами.
- Ну, чего молчишь?
- Я, эта, из амбара перенес в подпечник хлеб-от... Крысы там донимают.
- За тобой числится десять пудов излишков. Почему не сдаешь?
- У меня всего-то пудов десять будет. Вот с места не сойти, если вру. Еле до нового дотянуть. Ты ж знаешь, сколь у меня едоков-то. - У него дернулась верхняя губа и покраснели, заводянились глаза. - Евдоким Федосеевич, - выдавил хрипло, - не губи детей! Перенеси на осень. Сдам до зернышка. Вот тебе истинный бог - не вру, - и перекрестился.
- Чего ж ты молчал, когда излишки тебе начисляли? - спросил Акимов.
- Меня никто не спрашивал. Зачитали на сходе, и валяй по домам.
- Ну, что будем делать? - обернулся Акимов к Марии. - Акт составлять? Сам признался, что хлеб есть.
- Пусть идет домой, - ответила Мария.
- Премного вам благодарны, - Орехов поспешно вскочил, низко поклонился, и только его и видели.
- Теперь до дому будет бежать без роздыха, - усмехнулся Акимов, глядя в окно. - Других будем вызывать?
- Нет. - Мария встала. - Для меня картина ясная. Извините за хлопоты, Евдоким Федосеевич. Я похожу здесь по селу. В школу загляну. Старое вспомяну.
- Отдыхайте. Вечером приходите на чистку.
- Приду.
Часов в пять на агрономическом участке, в бывшей барской усадьбе возле Веретья открылось очередное заседание. На скамейках расселись человек пятьдесят местных крестьян. Окружная комиссия из трех человек - все в белых рубашках с расстегнутыми воротами - двое лысых, один с бритой головой - сидела за столом, лицом к публике. Намеченных для чистки выкликали строгим зычным голосом:
- Коммунист Сидоркин!
- Здесь! - отзывалось тотчас из зала, человек вскакивал, как на военной поверке - подбородок кверху, руки по швам, и шел к столу, становился с торца, так чтобы есть глазами начальство, а ухо держать к публике вопросы сыпались не только из-за стола.
Когда Мария пришла на чистку, донимали этого бедолагу больше всего из зала. Он стоял красный и часто утирался рукавом синей рубахи.
- Вы, извиняюсь, коммунист. В бога не верите. А зачем крестины устроили? - спрашивал крупноголовый старик, стриженый под горшок, и учтиво оборачивался к председателю комиссии: - Я правильно говорю?
- Правильно, - подтверждал тот басом. - Сидоркин, отвечайте!
- Товарищи, это ж не настоящие крестины. Ребенка в купель не кунали.
- А чем ты нам докажешь? - выкрикивал с передней скамейки Сенечка Зенин. Он был уже здесь.
- Ну спросите хоть крестную с крестным. Они подтвердят мое показание.
- Ах, значит, кум с кумой были? А что это, как не предмет религиозного культа? - торжествовал Сенечка.
- Но ведь крест не надевали, - отбивался Сидоркин. - При чем же тут религиозный культ? Чего вы на меня напраслину валите?
- Погоди, погоди, - остановил его бритый председатель. - А застолица была? Выпивка то есть...
Сидоркин задышал как притомленная лошадь, утерся рукавом и согласно мотнул головой.
- Вот вам и доказательство, - сказал председатель.
- Разрешите мне! - потянул руку Сенечка.
Председатель дал знак рукой, Сенечка встал:
- Товарищи, вот вам двойное нутро одного и того же лица: на словах он член партии, работник советской кооперации, а на деле - темный приспешник старинных церковных обрядов. Комиссия разберется, место ли такому человеку в кооперации и тем более в рядах партии. Между прочим, завтра праздник международной кооперации - смотр боевых сил ее членов. А что это за боевая единица, которая занимается пьянкой в честь крестин? Факты говорят сами за себя. - Сенечка сел.
- Хорошо выступил товарищ, - сказал председатель и поглядел в зал: Еще желающие есть? Может, предложения будут?..
- Вы свободны. - Председатель кивнул Сидоркину.
Тот вышел.
- Кто там очередной? - спросил председатель соседа справа.
Такой же строгий, насупленный сосед указал темным толстым пальцем на список.
- Ага, - кивнул председатель и прочел: - Миронов Фома Константинович!
- Здесь!
Это был молодой рослый мужик лет тридцати, чисто выбритый, в отглаженном коричневом костюме и в галстуке. По всему было видно, что готовился он к этой чистке серьезно и тщательно.
- Расскажите нам вашу трудовую автобиографию, - попросил председатель.
Миронов вяло и долго рассказывал, где родился, кто отец с матерью, на ком женился и прочее. Его почти и не слушали, в зале шушукались, члены комиссии задумчиво и строго смотрели прямо перед собой, погруженные в свои мысли. Но только дела дошли до колхоза, все оживились.
- Кто вас надоумил создать колхоз?
- Ну, кто меня надоумил? Собрались как-то ко мне мужики с нашего поселка. Я им прочел решение Пятнадцатого партсъезда о коллективизации. А потом и говорю: давайте, мужики, попробуем и мы создать колхоз. Конечно, кто хочет. Было нас человек пятнадцать. Одни сразу отказались, другие говорят - надо с бабами посоветоваться, а шесть человек тут же записались у меня за столом. Еще двое к нам примкнули, с бабами посоветовались. Значит, на восемь хозяйств у нас оказалось семь лошадей. Двое вступило безлошадных, а у меня было две лошади. Договорились - лошадей всех свести ко мне на скотный двор, а коров своих я переставил в конюшню. Вот и создали колхоз... Попросили председателя Гордеевского сельсовета Акимова, чтобы нарезал нам пахотные поля в одном массиве. Ну, от Гордеевской дороги к болоту он выделил нам, колхозу... И сенокосы нарезал близкие, за полверсты от деревни, к лесу. Стали семена собирать. Оказалось - я, да братья Синюхины, да Санек Мелехин семена сохранили. А у других колхозников семян не было - за зиму все съели. Делать нечего, пришлось мне за других вносить. Рожь и овес у меня были... А вот проса на две десятины не хватило. Пришлось и семянное просо мне покупать. Жена ездила за просом в Козлов.
- А что в результате вышло? - спросил председатель комиссии.
- Обождите, - нелюбезно оборвал его Миронов и продолжал: - Весной, значит, провели сев. Совместно. У меня была сеялка. И все яровые мы посеяли только сеялкой. А пары еще и прокультивировали. Кто культивировал да бороновал пары, а кто сенокосы расчищал, дрова рубил. Бабы пололи проса. То есть артельно дела пошли. А наступил сенокос - пришли к выводу: детей одних оставлять нельзя. Назначили домоседкой одну колхозницу Варвару Мелехину, снесли к ней детишек. А ей платили, как бы она ходила вместе с другими на сенокос или на жатву. Вот и результат появился. Первый год, то есть прошлый, был для нашего хозяйства успешный, мы получили с каждой десятины по сто пятнадцать пудов. И сеном себя обеспечили с избытком. В этом году в наш колхоз вступило еще два хозяйства.
- Вопросы имеются? - спросил председатель.
- Прошу! - Сенечка Зенин поднял руку и, получив разрешение, встал: Вам были определены хлебные излишки. Почему вы их не сдали?
Миронов, переступив с ноги на ногу, оглянулся в зал, словно ища поддержки, и стал путано объяснять:
- Дело в том, что мы купили много инвентаря и двух лошадей. Всю выручку израсходовали.
- А налоги? - спросил председатель.
- Налоги полностью внесли. И хлебозаготовки выполнили одними из первых... Ну вот. Денег, значит, не было. А тут на общем собрании решили купить мануфактуры, чтоб одеть колхозников во все одинаковое... Рязанское отделение Ивановтекстиль пошло нам навстречу - дало несколько кусков материала.
- А вы продали хлеб на базаре? - крикнул Сенечка.
- Значит, несколько кусков, - смущенно повторил Миронов. - Из одного куска красного сатина мы сшили колхозницам по платью и по красной косынке. А из черного материала - мужикам на брюки... Не знаю, что за материал. Ну, вроде "чертовой кожи". А еще из одного куска решили сшить детишкам парные костюмы, чтобы они выделялись чем-то среди других. Все ж таки колхозники.
- Ага, выделение за счет спекуляции! - крикнул опять Сенечка. - Хорош колхоз, ничего не скажешь.
В зале зашумели, а Миронов сказал:
- Я не спекулянт.
- Может, вы интересы государства выше собственных ставите? - спросил опять Сенечка. - Тогда поясните, почему вы государственные излишки пустили на женские наряды?
- Бабы ночью уговорили!
- Надышали... Гы-гык!
На красной шее Миронова веревками вздулись жилы. Он молчал.
Мария только теперь заметила в углу тесно сбившуюся, притихшую стайку женщин в красных платьях и в косыночках. Что-то резкое полоснуло ее по сердцу, и она крикнула, не помня себя:
- Прекратите издевательство!
Председатель забарабанил ладонью по столу.
- Товарищи, попрошу соблюдать спокойствие, - гася неожиданную вспышку, сказал он. - А вы, товарищ Миронов, свободны. Объявляется перерыв.
Все разом встали и двинулись на выход. Проходя мимо Марии, Сенечка выдавил сквозь поджатые губы:
- Поговорим в райкоме, товарищ Обухова.
- Нет! Нам с вами говорить не о чем.
11
Тихим воскресным вечером Мария с Варей приехали в Степанове. Еще солнце стояло высоко и с дальнего заречного бугра от белой колокольни, возвышающейся над мягкими куполами вязов и лип, доносился густой и вязкий вечерний благовест. Народ, одетый по-воскресному - бабы в белых платочках и в длинных темных юбках, мужики в картузах и в хорошо начищенных хромовых сапогах, - тянулся извилистыми тропами по открытому пологому взъему к церкви. При въезде в село из окон земской больницы - трех длинных деревянных корпусов под зеленой крышей - отрешенно и долго глядели на них больные в синих облезлых халатах и в белых колпаках. В больничном сквере паслись телята и свиньи, расхаживали куры. Сельская улица встретила их разноголосым собачьим лаем, кружением возле телеги шустрых босоногих ребятишек:
- Тетенька, дай на телеге прокатиться!
- Отойди прочь, ну! - отгоняла их кнутом от задка Варя. - В колесо попадешь - ногу сломаешь.
Один из пареньков сделал ужасное лицо и схватился за голову:
- Тетенька, у тебя ось в колесе... Останови скорее!
- Стой, Маша, стой! С колесом что-то случилось, - испуганно крикнула Варя.
- Будет тебе, глупая, - обернулась та. - Над тобой же смеются.
- Не-е, тетенька... Правда, у вас ось в колесе...
- Вот я вам, мошенникам...
Бывшая ремесленная школа с красным двухэтажным учебным корпусом и приземистыми, длинными мастерскими стояла за селом на крутом берегу Петравки. Перед школой был широкий, заросший травой плац с высокой перекладиной, на которой висели два обрывка толстого каната и длинный шест, с турником и брусьями, с гигантскими шагами и с длинной коновязью возле самого палисадника. Мария привязала лошадь за коновязь, отпустила чересседельник, кинула травы. Варя сидела в тарантасе и растерянно глядела на пустынный плац, на запертую школу, на сиреневый палисадник. Нигде ни звука...
- Ты чего, передумала, что ли? - спросила Мария.
- Неужто опять обманул, подлец? - сказала Варя, передергивая нижней губой. - Он же обещал ждать вечером в школе.
- Может быть, где-то здесь? Надо поискать.
- Что он, иголка, искать его? - Варя, раздраженная, чуть не плача, спрыгнула с тарантаса.
Обошли все школьные подъезды - заперто, тихо, пустынно. Заглянули в мастерские, и там никого. Одно окно было занавешено газетами. Посмотрели с завалинки в верхнюю фрамугу - посреди комнаты стоял стол, на нем хлеб, колбаса, сыр, огурцы, бутылки вина и водки, на стульях в беспорядке висели рубашки, брюки, под койками валялись ботинки. А на койках, сваленные в кучи, лежали зеленые диагоналевые брюки и френчи с золотыми погонами. На кроватных спинках висели ременные портупеи... От этой загадочной комнаты, от незнакомых одежд, от запертой школы, от этой тишины, безлюдности веяло каким-то мистическим страхом.
- Что бы это значило? - спросила Варя.
- Не знаю... Вымерли все, что ли?
Они вышли на высокий каменистый берег Петравки. Далеко внизу кто-то плескался в широком темном омуте, доносились мужские голоса.
- Это они! - воспрянула Варя и заголосила, приставив руки трубочкой к губам: - Коля-а-а!
- А-а-а! - отозвалось эхо от дальнего пустынного берега. Потом снизу донесся голос Бабосова:
- Ого-го-о-о! Варюха, давай сюда! Кидайся в омут!
Варя, скинув туфельки, в одних носочках побежала вниз по каменистым уступам.
- Куда ты, сумасшедшая? - крикнула Мария. - Шею сломишь!
Варя и не оглянулась, неудержимо и быстро скатывалась все ниже и ниже, словно колобок. Белая кофта-разлетайка трепетала на ней, как на веревке в ветреный день. А от омута, из тальниковых зарослей вышел ей навстречу Бабосов в одних трусах.
Мария обошла обрывистый бугор по дальней тропинке и спустилась к речке. Возле тальниковой стенки, кроме Бабосова и Вари, она встретила Успенского и едва знакомого ей Костю Герасимова, степановского учителя, секретаря партийной ячейки. Это был носатый, здоровенный малый с красивым, но рябоватым лицом. Они с Успенским, оба сухие и жилистые, боролись на руках, подпрыгивая и кривляясь, точно дикари в пляске. Бабосов с Варей отошли за куст и, занавесившись ради смеха полотенцем, беззастенчиво целовались.
- Здорово, белогвардейцы! - крикнула, подходя, Мария.
- Чш-ш! - Успенский приставил палец к губам и оглянулся. - Откуда тебе известно?
Бабосов испуганно отпрянул от Вари и обалдело уставился на Марию.
- Кто вам сказал?
Растерянно, с недоумением на лице окаменел и Костя.
- Вы чего? - удивилась Мария, сама не понимая, в чем дело.
- Кто тебе сказал про белогвардейцев? - спросил опять Успенский.
- Никто не говорил.
- Откуда же ты знаешь про нашу операцию?
- Какую операцию?
- Ой, ребята, значит, вы что-то задумали? - сказала Варя. - А мы видели в вашей комнате офицерские мундиры.
- И только? - Бабосов вдруг рассмеялся и ткнул Успенского в бок. - Ну что, испугался, штабс-капитан?
- Может, все-таки поясните? - требовательно и с подозрением спросила Мария.
- Это дело начальства. Вон, пускай секретарь отчитывается, - сказал Успенский, кивая на Герасимова.
- Обыкновенная деловая операция, Мария Васильевна, - сказал Герасимов. - У нас на неделе предстоит чистка. Вот мы и решили провести ее за сегодняшнюю ночь.
- Каким образом?
- Маленькая служебная инсценировка... Я согласовал на бюро. Переодеваемся в офицерскую форму, делаем ночной обход и собираем всех коммунистов в школьную кладовую, под видом ареста. То есть инсценируем переворот Советской власти. Налет отряда Мамонтова. И все коммунисты искренно признаются - кто за Советскую власть, кто - против. Инсценировка моя...
- А здесь что-то есть! - хлопнул себя по лбу Бабосов.
- Коля, это ж гениально! - захлопала Варя в ладоши. - Клянусь, это настоящая чистка верности.
- И тебя посажу в кладовую, чтобы проверить - верна ты мне или нет?
- Остолоп!
- Ну, чего молчишь? - спросил Успенский Марию. - Не нравится?
- Соображаю...
- Медленно, как всегда.
- А ты любишь быстроту и натиск?
- По крайней мере, не бегаю по полям, как коза.
Они еще не-встречались с того вечера, и Успенский заметно дулся на нее.
- Ну, чего ж мы стоим? - сказал Коля. - Приехали гости, значит, угощать надо. - Он поглядел на карманные часы, лежавшие на лопухе: - Ого! Скоро мой актив придет. Пошли!
Мария с Успенским поотстали.
- Ты как здесь очутилась? - спросил он.
- Из Гордеева Варю завезла. В командировку ездила.
- А я думал... - он запнулся.
- К тебе на свидание?
- Хотелось бы, - он поймал ее за руку повыше локтя.
- Ну-ну, Митя! - она кивнула на идущих впереди и отняла руку.
- Всего-то ты боишься, - вздохнул притворно.
- Где вы достали офицерскую форму?
- В клубе. На той неделе спектакль играли, кажется, пугасовские железнодорожники. Реквизит оставили пока. Вот Бабосов и сообразил. Давайте, говорит, неподдельную чистку проведем.
- А вам по шее не надают?
- Мне-то за что? Я беспартийный. Это Костя с товарищами. Говорят лучше не придумаешь.
За столом, выпив вина да водки, вперебой стали рассказывать о школе.
- Я здесь вроде менялы - станки на парты обмениваю, - сказал Успенский.
- Ванька говорит - тебя завучем утвердят, - сказал Костя.
- Что за Ванька? - спросила Мария.
- О, да ты еще ничего не знаешь, - обрадовался Бабосов. - Кто директором нашим будет? А?
- Ну, кто?
- Ванька Козел.
- Леонард Давыдыч? - подхватила Варя.
- Ен самый!
- Боже мой! Да у него не то что диплома, свидетельства нет, - сказала Мария.
- Зато выдвиженец. А сие есть высшая аттестация! - поднял палец кверху Бабосов и, выпучив глаза, гаркнул: - А вы готовы выдвинуть из своей среды рабочих от станка в госаппарат?