Историчность восприятия

Как сознательный процесс, восприятие включается в процесс исторического развития сознания.

Человеческое восприятие исторично. Чувственное восприятие человека не есть только сенсорный акт, обусловленный лишь физиологической природой рецепторов: оно только относитель­но непосредственный акт познания мира историческим человеком. Непосредственное восприятие действительности на данной ступени развития вырастает на основе опосредования его всей прошлой общественной практикой, в процессе которой переделывается и чувственность человека. Порождая новые формы предметного бытия, историческое развитие общественной практики порождает и новые формы предметного сознания. «...Чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необщественного человека. Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого сущест­ва развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувст­вующий красоту формы глаз, короче говоря, такие чувства, которые способны к человеческим наслаждениям и которые утверж­дают себя как человеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, ... одним словом человеческое чувство, человечность чувств,— возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование пяти внешних чувств — это ра­бота всей предшествующей всемирной истории».⁷²

Человеческий слух развился в значительной мере благодаря раз­витию речи и музыки. По аналогии можно бы, пожалуй, сказать, что геометрия и изобразительные искусства в известной мере опре­деляют человеческое зрение. В процессе развития современной живописи развивалось современное понимание и восприятие перспек­тивы. Развитие техники перестраивает, далее, зрительное восприя­тие человека; в него включается «наивная физика», недоступная восприятию обезьяны.

Всякое восприятие предмета фактически является включением воспринятого объекта в организованную систему представлений, в определенную систему понятий. Эта система понятий, запечатлев­шаяся в речи, представляет собой продукт общественно-истори­ческого развития. Человеческое восприятие является обусловленной всем предшествующим историческим развитием человечества, об­щественной формой познания. Мы воспринимаем мир сквозь призму общественного сознания. Итог всей общественной практики челове­чества направляет и формирует наше восприятие.

Восприятие и направленность личности.

Становясь все более сознательным и обобщенным наше восприятие приобретает вместе с тем личности все большую свободу по отношению к непосредст­венно данному. Мы все более свободно можем рас­членять непосредственно данное, выделять в нем отдельные, с опре­деленной точки зрения существенные, моменты и соотносить их с другими.

Восприятие обычно никогда не бывает чисто пассивным, только созерцательным актом. Воспринимает не изолированный глаз, не ухо само по себе, а конкретный живой человек, и в его восприя­тии — если взять его во всей его конкретности — всегда в той или иной мере сказывается весь человек, его отношение к восприни­маемому, его потребности, интересы, стремления, желания и чувства. Эмоциональное отношение как бы регулирует и расцвечивает воспринимаемое — делает яркими, выпуклыми одни черты и остав­ляет другие затушеванными, в тени.

Влияние интересов и чувств проявляется в восприятии сначала в форме непроизвольного внимания. Но восприятие может осущест­вляться на различных уровнях. Если на низших уровнях процесс восприятия протекает как бы «стихийно», «самотеком», независимо от сознательного регулирования, то в высших своих формах, свя­занных с развитием мышления, восприятие превращается в созна­тельно регулируемую деятельность наблюдения. Восприятие, подняв­шееся до уровня сознательного наблюдения, является волевым актом.

В своих наиболее совершенных формах наблюдение, исходя из четкой целевой установки и приобретая плановый система­тический характер, превращается в метод научного познания. Восприятие в обыденной жизни относительно редко достигает той сознательной направленности, до которой оно поднимается в условиях научного познания, но оно никогда не спускается до уров­ня чисто пассивного, совершенно не направленного переживания. То спускаясь несколько ниже, то поднимаясь вверх, оно обычно находится где-то между этими двумя полюсами.

Таким образом, в ходе изучения восприятия все глубже раскры­вается подлинное содержание того исходного утверждения, что восприятие не является простой суммой ощущений, что оно — сложный целостный процесс, а то и целенаправленная деятель­ность. Это утверждение означало, во-первых, что ощущения и вызы­вающие их раздражения не остаются внешне рядоположными, а взаимодействуют в процессе восприятия, так что даже взятое лишь в своем чувственном составе восприятие представляет собой нечто большее и иное, чем простой агрегат ощущений. Это утверждение означало, во-вторых, что восприятие вообще не ограничивается одной лишь чувственной основой, образуемой ощущениями. Восприятие человека представляет собой в действительности единство чувствен­ного и логического, чувственного и смыслового, ощущения и мысли. Оно всегда не только сенсорная данность, но и осмысливание се объективного значения.

Это утверждение означает, наконец, в-третьих, что в восприятии отражается вся многообразная жизнь личности — ее установки, интересы, общая направленность и прошлый опыт — апперцеп­ция — и притом не одних лишь представлений, а всего реального бытия личности, ее реального жизненного пути.

Восприятие пространства.

Восприятие пространства включает восприятия расстояния или отдаления, в котором предметы расположены от нас и друг от друга, направления, в котором они находятся, величины и формы предметов.

В истории науки в каждую эпоху обычно имеется такая узло­вая конкретная проблема исследования, которая является носитель­ницей основной принципиальной проблематики данной науки. Такой проблемой на рубеже прошлого и настоящего столетия была в психо­логии проблема пространства. Все крупные психологи предшествую­щего поколения уделяли ей особое внимание и делились в зависи­мости от различных исходных позиций, выявлявшихся преимущест­венно на этой проблеме, на нативистов и генетистов.

Основной тезис нативизма гласит: восприятие пространства «врожденно». Имелась при этом в виду врожденность не «идеи» пространства в духе априоризма, а аппаратов для его восприятия. По существу утверждалось, что пространство имеет первичный, не производный по отношению к чувственному содержанию характер.

Основное положение генетистов утверждает: восприятие прост­ранства и в особенности третьего измерения, глубины, является продуктом развития, личного опыта. В понимании генетистов это означало, что оно есть нечто производное, получающееся в резуль­тате если не ассоциации, то слияния (В. Вундт) непространствен­ных элементов — ощущений, в результате постепенно развиваю­щегося истолкования сенсорных локальных знаков.

Нативисты в доказательство своего тезиса указывали на то, что еще никогда никому не удалось констатировать наличие совершенно непространственных восприятии или ощущений: каждое чувственное качество воспринимается всегда где-то, т. е. в какой-то пространственности.

Основной аргумент генетистов заключался в том, что восприятие пространства, в частности оценка расстояний, у детей, например, менее совершенна, чем у взрослых (пример сына В. Прейера, который тянулся ручкой, чтобы достать луну), и с возрастом развивается. Для разрешения вопроса пытались прибегнуть к помощи патологии. Наблюдения над восприятием пространства оперированных слепо­рожденных показали, что, когда пациент через двое суток после операции впервые открыл глаза, он видел «световое поле», через несколько дней — «полупрозрачные водяные шары», являвшиеся кругами светорассеяния от неправильной аккомодации. Но и через несколько недель удаленность видимых предметов оценивалась оперированными больными еще очень неточно: плоскостных и трех­мерных фигур (круг и шар) они не различали; перспектив­ного уменьшения отдаленных предметов на картине не понимали; движущиеся предметы казались им больше покоящихся. Нормальное восприятие пространственных свойств и отношений устанавливалось лишь постепенно шаг за шагом.

Трудно решить, в чью пользу говорят эти результаты. Нативист мог бы сослаться на то, что с самого начала воспринималось «световое поле»; восприятие было пространственно. Но генетист мог констатировать, что восприятие пространства лишь постепенно уточнялось. Экспериментальный материал не давал однозначного ответа на вопрос, потому что сам вопрос был неоднозначно поставлен. Ни одна из борющихся сторон не отдавала себе отчета в том, что восприятие пространства является сложным образова­нием, в котором в тесном единстве сплетаются разнородные компоненты.

В нем нужно различать протяженность и собственно простран­ство. Когда я воспринимаю внеположность различных предметов, расположенных один вне другого, не будучи еще, однако, в состоя­нии осознать, в каком направлении, на каком расстоянии один нахо­дится по отношению к другому; я воспринимаю лишь протяженность. Протяженность — это внеположность, экстенсивность, которая, так же как интенсивность ощущений, дана непосредственно, первично, вместе с их чувственными качествами.

Но протяженность — это лишь первая ступень в познании реаль­ного пространства. Реальные предметы в реальном пространстве, находясь один вне другого, неизбежно располагаются в том или ином направлении, на том или ином расстоянии друг от друга. Только по мере того, как в моем восприятии отражаются положение, направление, расстояние, величина, форма, определяемые сложной системой пространственных отношений, а не одна лишь недиф­ференцированная внеположность, у меня формируется подлинное восприятие пространства. Такое восприятие пространства, включаю­щего в себя осознание более или менее сложной системы отношений, отражающих соотношения вещей в реальном пространстве, конечно, не является первичной чувственной данностью. Оно — продукт значительного развития.

Таким образом, на основе более дифференцированного анали­за спор между нативистами и генетистами может получить свое разрешение: примитивная внеположность, или экстенсивность,— элементарная чувственная основа восприятия пространства — дана, так же как интенсивность, непосредственно, первично, вместе с чувственными качествами ощущений. Но лишь в результате более или менее длительного развития формируется у человека восприятие пространства, в котором получают все более дифференцированное и адекватное отражение реальные пространственные свойства и отно­шения предметов.

В восприятии пространственных свойств вещей известную роль играют различные ощущения, в частности осязательные, кине­стетические. Но человек — существо по преимуществу оптическое — ориентируется в пространстве главным образом на основе зритель­ных данных; восприятие пространства является у него по преиму­ществу функцией зрения.

Однако восприятие пространства — положения предмета в про­странстве, его величины, контура, рельефа, так же как его покоя и движения — совершается обычно движущимся глазом, и мышеч­ное чувство — в сочетании с собственно зрительными ощущениями — играет в деятельности самого глаза существенную роль. Благодаря ему глаз может наподобие руки «ощупывать» предмет. Он функцио­нирует в качестве измерительного прибора. «Пространственное ви­дение есть видение измерительное с самого начала своего раз­вития»,— пишет И. М. Сеченов. «Измерителями» служат ощуще­ния, возникающие на основе движения. Они помогают внести рас­члененность и оформленность, которой восприятие неподвижного гла­за не могло бы достичь.

Сеченов последовательно развил эту мысль применительно ко всем сторонам пространственного восприятия. Так, восприятие движущегося предмета совершается глазом, поскольку он имеет возможность следовать за движущимся предметом и участвовать в его движении. При восприятии неподвижного предмета, когда человек воспринимает расположение предметов на плоскости и вглубь, глаза — как выражается Сеченов — «вымеривают углы», под которыми расположены предметы. Измерения эти производятся «не градусами, а чувством, связанным с передвижением глаз». «Чтобы выучиться этой форме видения, человек ненамеренно, не сознавая того, что делает, пускает в ход те самые приемы, которые употребляет топограф-землемер, когда снимает на план раз­лично удаленные от него пункты местности»⁷³. Подобно этому измерительные движения глазных мышц лежат, по Сеченову, в осно­ве восприятия положения предметов и их величины, а также восприя­тия контура, формы.

В зрительном восприятии пространства существенную роль играют прежде всего своеобразные глубинные ощущения, возникаю­щие в результате раздражения не вполне соответствующих точек сетчатых оболочек обоих глаз, получающих одинаковые раздражения от равноудаленных от наблюдателя точек пространства.

Соответствующими, или корреспондирующими, точками назы­ваются все точки на сетчатой оболочке обоих глаз, лежащие в одном и том же направлении и на одном и том же расстоянии от центральных ямок. Если фиксировать взгляд на одной из равно­удаленных точек, то другая точка будет раздражать соответствую­щие, или корреспондирующие, точки сетчатой оболочки обоих глаз.

При восприятии обоими глазами двух равноудаленных от зри­теля точек поле зрения одного глаза как бы накладывается на поле зрения другого глаза, вследствие чего воспринимаемые изобра­жения на сетчатой оболочке глаза не двоятся.

При каждом положении глаз корреспондирующие точки сетчатых оболочек обоих глаз соответствуют определенным точкам в объектив­ном пространстве. Совокупность точек пространства, дающих изобра­жения на корреспондирующих точках сетчатых оболочек обоих глаз, носит название гороптера. Для каждого положения зрительных осей имеется свой гороптер.

Если раздражаются несоответствующие, или диспаратные, точ­ки сетчатых оболочек обоих глаз, то наблюдатель видит не одну, а две точки. Вообще при рассмотрении двух точек в пространстве мо­жет быть три случая.

Первый случай: обе точки находятся на равном расстоянии от глаза наблюдателя. В этом случае обе точки раздражают соответ­ствующие точки на сетчатой оболочке каждого из глаз наблюда­теля: при этом не возникает ни двоения, ни глубинных ощущений.

Второй случай: одна из точек отдалена от другой на такое рас­стояние, что они раздражают диспаратные, или несоответствующие, точки сетчатых оболочек обоих глаз. В этом случае одна из точек, а иногда и обе двоятся.

Третий случай: обе точки (или одна из них) раздражают не вполне соответствующие точки сетчатых оболочек обоих глаз. В этом случае возникает ощущение глубины, благодаря которому одна из точек воспринимается как находящаяся ближе, а другая — как находящаяся далее.

Ощущение глубинности возникает в том случае, когда раздра­жаются не соответствующие точки на сетчатых оболочках глаза и не диспаратные точки, а точки не вполне соответствующие.

Помимо специфических ощущений, возникающих при раздраже­нии не вполне соответствующих точек, восприятию глубины или расстояния содействует также конвергенция, т. е. сведение глаз, совершающееся так, чтобы изображение фиксируемого объекта в обоих глазах падало в поле наиболее ясного видения. Чем ближе предмет, который мы фиксируем, тем больше должна быть конвер­генция, т. е. сведение осей глаз, с тем чтобы оба глаза конверги­ровали или сходились на равноудаленных точках объекта. Конверген­ция может, таким образом, служить показателем отдаленности предмета, который мы рассматриваем. Поэтому те ощущения, кото­рые доставляет сокращение мышц, ее осуществляющих, могут, присоединяясь к глубинным ощущениям, входить в чувственную основу восприятия глубинного пространства. Они составляют ее проприоцептивный компонент.

Некоторую роль в восприятии расстояния может играть и тесно связанная с конвергенцией аккомодация.

Аккомодационная мышца иннервируется тем же глазодвигательным нервом, который иннервирует и мышцы, двигающие глазное яблоко. Поэтому аккомодация и конвергенция взаимно связаны; это значит, что конвергенция вызывает и соответствующие аккомо­дационные движения, и наоборот (что, однако, не исключает и известной независимости аккомодации и конвергенции друг от дру­га). Сколько-нибудь значительную роль аккомодация играет, однако, лишь при монокулярном восприятии глубины (преимущественно при небольших расстояниях в 2—5 м}.

Расстояния (в глубину) могут определяться и одним глазом. Однако при таком — монокулярном — восприятии глубины оценки получаются менее точными. Монокулярное восприятие глубины про­странства основывается на вторичных, вспомогательных признаках. Так, когда величина объекта нам известна, восприятие его удален­ности опирается на соотношение воспринимаемой его величины с объективной собственной величиной предмета. Если объект неизвест­ной нам величины расположен поблизости от известных нам по вели­чине объектов, то удаленность этого объекта оценивается в восприя­тии косвенно по отношению к этим ближе расположенным извест­ным по величине объектам. В том случае, когда расстояние до объекта велико, а величина объекта точно не известна, возникают особенно значительные ошибки в оценке расстояний. Например, в ясную погоду, когда воздух чист, снеговые горы, наблюдаемые с вершины другой горы, кажутся значительно ближе, чем они есть в действительности, если между ними и зрителем нет промежуточных очертаний гор.

О расстоянии можно косвенно судить также по перспектив­ному смещению всех точек видимых нами объектов при движении головы, поскольку чем ближе объект, тем больше это смещение, и чем дальше объект, тем смещение меньше. Для определения уда­ленности освещенного объекта может в качестве вспомогатель­ного фактора служить оценка освещенности объекта в зависимости от положения источника света.

Относительная удаленность объектов друг от друга определяется теми же признаками.

Направление, в котором мы видим объект, определяется местом его отображения на сетчатой оболочке глаза и положением нашего тела, головы и глаз по отношению к окружающим объектам. Верти­кальное положение нашего тела по отношению к горизонтальной плоскости земли является исходным моментам для определения направления, в котором человек распознает окружающие его пред­меты.

Практически в нашей ориентировке в пространстве более или менее значительную роль играют и непространственные признаки. На основании таких едва уловимых признаков люди, близкие к приро­де, в частности на ранних стадиях общественного развития, благодаря большой наблюдательности узнают каждую точку знако­мой им местности, каждый уголок родной реки, не будучи тем не менее в состоянии начертить ее карту. На основании таких же непространственных признаков иногда ориентируется каждый из нас: вот выйти я должен в эту дверь со стертой краской и пожелтевшей надписью, с правой стороны повернуть у высокой решетки и затем перейти улицу у часов. Иногда я сознательно руководствуюсь этими предметами; иногда они автоматически регулируют мой путь.

Но мой путь может определяться совсем по-иному — собственно пространственными отношениями: он тогда для меня — совокупность отрезков определенной длины, определенным образом расположен­ных по отношению друг к другу. В таком случае, совершая свой путь, я своим движением как бы вычерчиваю его по карте города. Я сумею в таком случае и начертить схему моего пути на плане. Эта схема — не только абстрактное отображение моего пути; она включается в мое восприятие пространства и опосредует мою прак­тическую ориентировку в действии. Принципиальная невозмож­ность для афатика нарисовать пространственную схему или план по­мещения, в котором он находится, или путь, который он проходит, не есть лишь ограниченность чертежных или графических возмож­ностей. Она связана с определенным типом практической ориенти­ровки в пространстве: она свидетельствует об отсутствии подлин­ного осознания пространства. Для того чтобы мой путь определялся для меня системой пространственных отношений, я должен с самого начала как бы расположить мое исходное положение — ту комнату, из которой я выходил,— в определенном месте города, в определен­ном расположении по отношению к различным его частям, в част­ности к тем, к которым я направляюсь. Иначе говоря, не только другие части пространства должны быть определены по отношению к моему исходному положению, но прежде всего мое исходное положение должно быть определено по отношению к ним. Простран­ственную характеристику это исходное положение приобретает только включаясь в единое пространственное целое и определяясь в нем пространственными отношениями. Для того чтобы человек мог так ориентироваться в пространстве, необходимо, чтобы он мог . свободно перенести свою исходную точку зрения в любое место реального пространства. Без этой возможности перехода с точки зрения одного наблюдателя на точку зрения другого и понимания соответствующего преобразования системы координат не существует понимания пространства.

Собственно ориентация в пространстве может (согласно исследо­ванию Ф. Н. Шемякина) осуществляться двумя способами. Поль­зуясь одним из них, человек мысленно прослеживает пройденный или предполагаемый путь, связывающий данные точки пространства, и определяет свое положение по отношению к отправной точке своего пути. Второй способ заключается в одновременном представлении всех пространственных отношений данной местности.

Обычно мы пользуемся как одним, так и другим способом в зависимости от ситуации. Однако в этом отношении наблюдаются более или менее ярко выраженные индивидуальные различия: у одних людей часто преобладает первый, у других — второй способ ориентации в пространстве. Первый способ является гене­тически более ранним и служит предпосылкой для развития второго.

В тех случаях, когда почему-либо получается противоречие между восприятием данной местности и представлением о ней, возни­кают иллюзии ориентации. Они обычно состоят в том, что мысленный план оказывается повернутым на 180°. При первом способе ориен­тации иллюзии возникают вследствие незамеченного поворота (на­пример при выходе из метро и т. д.), при втором способе— вследст­вие неверного определения положения данных, воспринимаемых субъектом, пунктов местности к одному из четырех основных ком­пасных направлений⁷⁴.

Подлинное восприятие пространства, адекватно отражающее его объективные свойства и отношения, является очень сложным процессом, в котором чувственные и мыслительные компоненты даны в сложном единстве и взаимопроникновении.

Восприятие величины.

Воспринимаемая величина предметов зависит от их угловой величины и расстояния, с которого они наблюдаются. Зная величину предмета, мы по его угловой величине определяем расстояние, на котором он находится; обратно, зная, на каком он расстоянии, мы по его угловым разме­рам определяем величину предмета. Так, когда мы смотрим в бинокль, то, зная величину предметов, мы видим их приблизивши­мися, но не увеличенными. Смотря же в лупу на печатный шрифт, мы видим буквы увеличенными, но не приблизившимися.

Развивающаяся в результате опыта способность глаза сравни­вать пространственные величины, направления и удаленность объек­та от наблюдателя именуется глазомером.

Трехмерный глазомер, т. е. способность сравнивать пространст­венные формы, расположенные в трех измерениях, включает плоскостный и глубинный глазомеры (сравнение это может относиться к линиям, поверхностям и объемам). Под плоскостным глазомером разумеют способность сравнивать формы на плоскости, располо­женной в направлении, перпендикулярном зрительной оси; под глу­бинным глазомером — способность сравнивать пространственные формы в глубину.

Восприятие формы.

Восприятие плоскостной формы предполагает отчетливое различение очертаний предмета, его гра­ниц. Оно зависит от четкости изображения, получающегося на сетчатке, т. е. от остроты зрения.

Константность формы по данным исследований объясняется действием как периферических, так и центральных факторов. С одной стороны, вследствие того, что восприятие трехмерных предметов насыщено глубинными ощущениями, предметы, располо­женные близко, кажутся несколько меньше. Действие этого фактора компенсирует действие перспективных сокращений. С другой сторо­ны, существенную роль в константности восприятия формы играют представления, прошлый опыт. Роль прошлого опыта рельефно выявлялась в экспериментах с псевдоскопом, которым испытуемые пользовались как биноклем'". Псевдоскоп ставит восприятие в усло­вия обратной перспективы: ближние точки пространства переходят в дальние, а дальние — в ближние. Поэтому все вогнутые предме­ты должны были бы восприниматься как выпуклые, а выпуклые - как вогнутые. И действительно, экспонаты, формы которых не закреп­лены опытом, так и воспринимаются. Но человеческое лицо, напри­мер, никогда не воспринимается в обратной перспективе. Когда испы­туемый смотрит в псевдоскоп на вогнутую маску человеческого лица и на выпуклое его скульптурное изображение, вогнутое изображение выглядит в псевдоскопе выпуклым; выпуклое же, пред­ставляющее обычную форму человеческого лица, и в псевдоскопе таким же и воспринимается: действие центральных факторов кор­ригируют данные периферических раздражении; фактическое вос­приятие предметов обусловливается не только наличными перифери­ческими раздражениями, но и всем прошлым опытом.

При смотрении на окружающее в псевдоскоп предметы разделяются на две категории: всё. что может быть сдвинуто без нарушения основных условий осмысленности нашего опыта, сдвигается согласно периферическому видению в обратной перспективе; всё, что, будучи соответственно сдвинутым, оказалось бы в противоречии с основными «устоями» нашего опыта, остается не сдвинутым, как если бы оно было дано в прямой перспективе. Эксперименты с псевдоскопом могут быть поэтому в дальнейшем использованы для определения меры прочности, с которой прошлым опытом закреплены у человека представления о форме и других свойствах различных предметов.

В восприятии глубинной, трехмерной формы, т. е. формы реаль­ных предметов объективной действительности, существенную роль играют глубинные ощущения.

Этой ролью глубинных ощущений в восприятии формы трех­мерного тела объясняется ряд закономерно наблюдающихся свое­образных зависимостей между формой предметов, отдаленностью, в которой они воспринимаются, и их видимой величиной. Так, вследствие того, что восприятие трехмерных предметов объектив­ной действительности, находящихся вблизи от зрителя, насыщено глубинными ощущениями, объекты, расположенные близко, кажутся несколько меньше, а следовательно, и дальше⁷⁵.

Восприятие объектов, находящихся вдали, напротив, более плоскостно; поэтому объекты, находящиеся вдали, кажутся несколь­ко больше, а следовательно, и ближе, чем это есть на самом деле.

Аналогичные явления наблюдаются и в живописном изображе­нии на плоскости: чем больше рельефности и телесности в изображе­нии, тем оно кажется меньше. Обратно,— плоскостные, нерельеф­ные изображения кажутся больше и ближе. Это же явление возникает и при восприятии барельефов: чем рельефнее барельеф, тем он кажет­ся меньше и, следовательно, дальше; обратно,— увеличение плос­костности влечет за собою увеличение кажущейся величины барельефа и его приближение к зрителю.

Далее, чем ближе к зрителю расположены объемные формы, тем сильнее становятся глубинные ощущения и потому тем глубже кажутся воспринимаемые формы. Напротив, при отдалении этих форм от зрителя глубинные ощущения делаются слабее, и вследствие этого воспринимаемая форма кажется более плоской. Так, кубичес­кая форма вблизи кажется вытянутой в глубину, а издали — несколь­ко сплюснутой. Если посмотреть на какую-либо аллею сначала изда­ли, а затем подойдя к ее выходу, то в первом случае она будет казать­ся короче, чем во втором.

При восприятии художественных живописных изображений на плоскости возникает обратное явление. В реальной жизни по мере приближения к объемной форме отношения между видимыми разме­рами объективно равных дальних и ближних частей формы (перпен­дикулярными зрительной оси) все уменьшаются (на основе законов линейной перспективы). Обратно,— при отдалении от объемной фор­мы на достаточное расстояние отношения между видимыми разме­рами объективно равных ближних и дальних частей формы (перпен­дикулярными зрительной оси) все увеличиваются, приближаясь (в пределе) к единице. В произведениях живописи эти отношения остаются неизменными. Поэтому при приближении к картине проис­ходит кажущееся увеличение частей заднего плана и вследствие этого кажущееся приближение заднего плана к зрителю; обратно,— при отдалении от картины возникает кажущееся уменьшение частей заднего плана и вследствие этого кажущееся отдаление заднего пла­на от зрителя. Другими словами, при приближении к картине все изображенное на ней делается менее глубоким, а при отдалении — глубина изображенного увеличивается.

Указанное явление объясняется также и тем, что в реальной жизни чем ближе объект, тем сильнее глубинные ощущения, и чем дальше объект, тем глубинные ощущения слабее. При восприя­тии плоскостной картины глубинных ощущений не возникает вовсе; их заместителями являются глубинные представления. Однако глубинные представления (как и перспективные соотношения отдельных частей изображенной формы) остаются на всех расстояния неизменными. Поэтому при приближении к картине изображенные на ней формы кажутся более плоскими, а при отдалении — более глубокими.

Восприятие движения.

Восприятие движения—очень сложный процесс, природа которого еще не вполне выяснена.

Если предмет объективно движется в пространстве, то мы воспринимаем его движение вследствие того, что он выходит из области наилучшего видения и этим заставляет нас передвигать глаза или голову, чтобы вновь фиксировать на нем взгляд. Смещение же точки по отношению к положению нашего тела указывает нам на ее передвижение в объективном пространстве. Восприятие движе­ния в глубину пространства, которое экспериментально еще почти не исследовалось, возникает вследствие смещения не вполне соответствующих точек на сетчатке вправо или влево. Таким образом, некоторую роль в восприятии движения играет движение глаз, которое приходится производить, чтобы следить за движущимся предметом. Однако восприятие движения не может быть объяснено только движением глаз: мы воспринимаем одновременно движении в двух взаимно противоположных направлениях, хотя глаз, очевидно. не может двигаться одновременно в противоположные стороны. С другой стороны, впечатление движения может возникнуть при отсутствии реального движения, если через небольшие временные паузы чередовать на экране ряд изображений, воспроизводящих определенные следующие друг за другом фазы движения объекта. Это так называемый стробоскопический эффект.

Для того чтобы возник стробоскопический эффект, отдельные раздражители должны быть отделены друг от друга определенными промежутками времени. Пауза между смежными раздражителями должна быть около 0,06 с. В том случае, когда пауза вдвое меньше, изображения сливаются; в том случае, когда пауза очень велика (например равна 1 с), раздражения осознаются как раздельные; максимальное расстояние между движущейся точкой в двух смежных кадрах, при котором имеет место стробоскопический эффект, равно 4,5°. На стробоскопическом эффекте построено восприятие движе­ния на кинематографических лентах. Отчасти аналогичным приемом изображения движения посредством одновременного воспроизведе­ния последовательных его фаз пользуются также в живописи и скульптуре. О. Роден возвел этот прием в основной принцип своей теории изображения движения в искусстве.

В восприятии движения, несомненно, значительную роль играют косвенные признаки, создающие опосредованное впечатление движе­ния. Так, впечатление движения может вызвать необычайное для покоящегося тела положение частей фигуры (поднятая нога, отведенная, как бы замахнувшаяся рука, согнутые верхушки де­ревьев и т. п.).

К числу «кинетических положений», вызывающих представление о движении, принадлежит наклонное положение, особенно привле­кавшее внимание художников. Франкетти отмечает эффект, который дают наклонные линии в сочетании с ясно выраженной горизон­тальностью и вертикальностью. След на воде от идущего парохода, след на снегу от саней (как, например, в картине В. И. Сурикова «Боярыня Морозова») и т. п., меньшая отчетливость очертаний движущегося предмета и множество других косвенных признаков служат в естественных условиях для распознания движения. Осмыс­ливание ситуации, совершающееся на основе косвенных призна­ков, несомненно играет в восприятии движения значительную роль. Однако нельзя все же толковать восприятие движения как лежа­щий за пределами собственно восприятия чисто интеллектуальный процесс (подсознательное «умозаключение»): впечатление движения может возникнуть у нас тогда, когда мы знаем, что движения на самом деле нет. Мы, таким образом, можем не только умозаклю­чать о движении, но и воспринимать движение.

Значение осмысливания ситуации на основании прошлого опыта отчетливо выступает в опытах В. Кролика, который в своих экспериментах предъявлял испытуе­мым изображения предметов, взятых из повседневной жизни (улица, автомобиль и т. д.). При этом он при помощи проекционного фонаря создавал на экране движение тех предметов, которые обычно неподвижны (например, дома).

Испытуемые на основе прошлого опыта воспринимали движения не объектив­но движущихся изображений, а объективно в данном опыте неподвижных изобра­жений предметов, которые обычно движутся (автомобиль). При этом не имела значе­ния ни величина предметов, ни направленность внимания испытуемых на движущийся или неподвижный объект: вопрос решался лишь фактом осмысливания изображен­ной ситуации.

Теории движения разбиваются в основном на две группы. Первая группа теорий выводит восприятие движения из элементарных, следующих друг за другом зри­тельных ощущений отдельных точек, через которые проходит движение, и утвержда­ет, что восприятие движения возникает вследствие слияния этих элементарных зрительных ощущений (В. Вундт).

Теории второй группы утверждают, что восприятие движения имеет специфическое качество, несводимое к таким элементарным ощущениям. Представители этой теории говорят, что, подобно тому как, например, мелодия является не простой суммой звуков, а отличным от них качественно специфическим целым, так и восприятие движения несводимо к сумме составляющих это восприятие элементарных зритель­ных ощущений. Из этого положения исходит теория гештальтпсихологии. Ее. разра­батывал главным образом М. Вертхаймер.

Восприятие движения является, по Вертхаймеру, специфическим пережива­нием, отличным от восприятия самих движущихся предметов. Если имеются два последовательных восприятия объекта в различных положениях а и б, то пережи­вание движения не складывается из этих двух ощущений, но их соединяет, находясь между ними. Это переживание движения Вертхаймер называет «фи-феномен», оно не есть результат движения глаз или последовательных образов на цен­тральной ямке, которыми хотели объяснить восприятие движения. В стробоскопичес­ких иллюзиях последовательные образы могут дать впечатление лишь от опреде­ленных положений предмета, но они не объясняют, почему воспринимается переход предмета из одной фазы в другую. Согласно точке зрения Вертхаймера, восприя­тие движения может возникать даже без восприятия предмета, который движется. Физиологическим субстратом «фи-феномена» является, по Вертхаймеру, «короткое замыкание» воли возбуждения в коре головного мозга, которое возникает вслед­ствие первого и второго раздражения.

С позиций гештальтпсихологии было проведено несколько специальных работ по восприятию движения. К. Дункер поставил перед собой такой вопрос: в силу каких условий при изменении пространственных отношений в поле нашего зрения одни из воспринимаемых объектов кажутся движущимися, а другие неподвижными? Например, почему нам кажется, что движется луна, а не облака? По Дункеру, дви­жущимся воспринимается тот объект, который явно локализуется на некотором другом объекте: двигается фигура, а не фон, на котором фигура воспринимается. Так, при фиксации луны среди облаков она воспринимается движущейся. Э. Оппенгеймер показал, что из двух предметов движущимся обычно кажется меньший. Движущимся также кажется тот предмет, который в течение опыта претерпевает наибольшие количественные или качественные изменения («прин­цип изменчивости»).

Вышеописанные опыты В. Кролика, так же, в сущности, как и эксперименты К. Дункера и Э. Оппенгеймера, свидетельствуют, вопреки установкам этих экспери­ментаторов, вовсе не в пользу гештальтистских концепций; восприятие движения фигу­ры на фоне, а не фона на фигуре возникает также на основе прошлого опыта, а не в силу каких-то формальных структурных закономерностей. Также на основе опыта складывается представление о том, что обычно движется меньшая фигура на большем фоне, а не большая на меньшем и что движущаяся фигура чаще изменяется, чем фон, который обычно остается неизменным. Таким образом, эти эксперименты представите­лей гештальтпсихологии выходят за пределы их собственных формалистических построений.

Восприятие времени.

Если проблема пространства была носительницей основной психологической проблематики на рубе­же XIX—XX вв., то проблема времени стала за последние годы одной из центральных проблем современной философии.

Удельный вес, который приобрела проблема времени в философ­ском сознании современности, не могла не сказаться и на психоло­гии; и в психологии эта проблема начала привлекать к себе зна­чительный интерес. Но, к сожалению, она все же не получила еще достаточной разработки.

Жизненно очень существенная ориентировка во времени у живот­ных совершается, как показал ряд исследований, на основе рефлекторной деятельности. У человека она превращается в очень сложный процесс восприятия времени.

В восприятии времени мы различаем: 1) составляющее его чув­ственную основу непосредственное ощущение длительности, обуслов­ленное в основном висцеральной чувствительностью, 2) собственно восприятие времени, развивающееся на этой чувственной органи­ческой основе. Подобно тому как в отношении пространства мы различаем элементарную протяженность и собственно пространство, в отношении времени нужно таким образом различать два понятия — длительность и собственно время, но с тем чтобы, различая, связать их -в едином целом.

В собственно восприятии времени мы различаем: а) восприятие временной длительности и б) восприятие временной последователь­ности. Как одно, так и другое включает в единстве и взаимо­проникновении и непосредственные, и опосредованные компоненты.

У нас имеется некоторое непосредственное переживание, ощущение или «чувство» времени. Оно обусловлено органическими ощущениями и связано с ритмичностью основных процессов органической жиз­ни — пульса, дыхания и т. д. По крайней мере у больных, у которых наблюдается анестезия внутренних органов, оказывается утраченной или очень сниженной непосредственная оценка времени. Значительную роль в «чувстве» или ощущении времени играют, по-видимому, необратимые химические реакции в нервной системе.

По данным новейших исследований, оценка длительности корот­ких временных интервалов зависит также от внутренней температуры тела.

Как ни бесспорна зависимость непосредственной оценки времени от целого ряда физиологических «висцеральных» факторов, нельзя все же, как это делают некоторые авторы (например Р. д' Аллонь), видеть во времени лишь «висцеральную чувствительность». Восприя­тие времени обусловлено не только ею, но в не меньшей мере и тем содержанием, которое его заполняет и расчленяет: время неотде­лимо от реальных, во времени протекающих процессов.

Небольшие промежутки времени, заполненные, например, рас­сматриванием какой-нибудь картинки, по их истечении обычно, как показали опыты ряда исследователей, более или менее сильно пере­оцениваются, большие — недооцениваются. Эти данные можно обоб­щить в закон заполненного временного отрезка: чем более заполнен­ным и, значит, расчлененным на маленькие интервалы является отре­зок времени, тем более длительным он представляется. Этот закон определяет закономерность отклонения психологического времени воспоминания прошлого от объективного времени.

Для времени переживания настоящего имеет место обратное положение. Если прошедшее время в воспоминании кажется нам тем более длительным, чем оно было богаче событиями, и тем короче, чем более оно было пустым, то в отношении текущего времени наоборот: чем оно беднее событиями и чем однообразнее его течение, тем более длительным, «тягучим» оно является в пережи­вании; чем богаче и содержательнее его заполнение, тем незаметнее оно протекает, тем меньше кажется его длительность. В этом расчле­нении закона заполненного временного отрезка на два противопо­ложных по своему содержанию положения сказывается качественная специфика прошлого и настоящего. Прошлое объективировано в своем содержании и целиком определяется им; события в нем внеположны: они тем самым расчленяют время и этим удлиняют его для переживания. В настоящем, как бы ни было велико его заполнение, поскольку оно переживается как настоящее, оно по существу смыкается в переживании в одно единство; заполняю­щими его событиями оно не расчленяется именно постольку, посколь­ку оно переживается как настоящее. При не заполнении же переживаемого времени в переживании обычно создается томитель­ное напряжение, так что внимание концентрируется на самом течении времени, которое в результате как бы удлиняется.

По мере того как в переживаемом времени выступает на первый план установка на будущее, снова видоизменяются закономерности, определяющие переживаемую длительность. Время ожидания жела­тельного события в непосредственном переживании томительно удлиняется, нежелательного — мучительно сокращается. В первом случае время никогда не течет достаточно быстро, во втором — оно всегда протекает слишком быстро. Переживаемая длительность от­клоняется от объективного времени в сторону, обратную господствую­щей у субъекта направленности. Роль этого фактора, связанного с эмоциональным характером переживания, можно зафиксировать как закон эмоционально детерминированной оценки времени. Он сказы­вается и в том, что время, заполненное событиями с положительным эмоциональным знаком, сокращается в переживании, а заполненное событиями с отрицательным эмоциональным знаком в переживании удлиняется: «Грустные часы длинны»,— как говорит Ромео у Шекс­пира.

В субъективной недооценке или переоценке временных интерва­лов, по данным ряда исследователей, наблюдаются некоторые воз­растные различия: и недооценка маленьких и переоценка больших промежутков времени оказалась в среднем у детей и подростков больше, чем у взрослых. У взрослых переоценка минутных промежут­ков достигла 133 %, у детей, подростков и юношей в возрасте от 7 до 19 лет она доходила до 175 %.

В субъективной оценке времени сказываются и индивидуальные различия. В опытах X. Эренвальда одни испытуемые обнаруживали очень стойкую тенденцию недооценивать, а другие — переоценивать время. Эренвальд считает поэтому возможным различать два типа восприятия времени — брадихронический и тахихронический. Пер­вый обнаруживает более или менее стойкую тенденцию к ускоре­нию; второй — к замедлению, к запаздыванию. Первый переоце­нивает, второй недооценивает длительность временных интервалов.

Ошибки в оценке времени оказались, по данным Эренвальда, довольно значительными. Имея задание определить длительность временного интервала в одну минуту, один из испытуемых счел минуту истекшей по прошествии всего 13 секунд, другой —80. Спе­циальная длительная тренировка может (как это выявилось в экспе­риментах М. Франсуа) на некоторое время более или менее замет­но повысить точность временных оценок. Но и при тренировке У испытуемых сохраняются довольно стойкие индивидуальные тенденции: одни недооценивают, другие переоценивают время.

Проведенное у нас исследование Л. Я. Беленькой обнаружило на клиническом патологическом материале связь переоценок и недооце­нок длительности с эмоциональной сферой³⁴. Оказалось, что все испытуемые, в частности маниакальные больные с повышенным ижусо эмоциональной возбудимости и моторной подвижностью, связанной непоследовательностью, торопливостью, обнаружили резко выражен­ные недооценки временных интервалов (иногда в два раза). При этом почти во всех протоколах отмечалось в показаниях испытуе­мых субъективное переживание этими больными ощущения «летяще­го» времени.

Больные, находившиеся в депрессивном состоянии,— с снижен­ным тонусом, замедленной моторной деятельностью, подавленным настроением, отрицательной окраской органической чувствительнос­ти, распались на две группы. Одна из них давала переоценку, иногда очень значительную, предъявлявшихся им в эксперименте временных интервалов. В их показаниях, как правило, отмечалась «тягучесть» времени в их переживании. У другой группы депрес­сивных больных наблюдалась стойкая недооценка временных интер­валов. Такую недооценку обнаружили больные, у которых общее де­прессивное состояние сочетается с состоянием «угнетенного возбуж­дения» (по Крепелину). При общем угнетенном состоянии они испытывают постоянное смятение, нетерпеливость, они всегда спе­шат, боятся опоздать, никак не могут довести до конца начатую работу. Тоскливое состояние сочетается у них с аффективным состоя­нием тревоги, порождающим поведение, сходное с маниакальным. У этих больных наблюдалась обычно, как и у больных маниакальных с повышенной возбудимостью, резко выраженная недооценка време­ни.

Все эти отклонения непосредственного переживания длительнос­ти как у маниакальных больных, так и у обеих групп депрес­сивных, обнаруживают по патологическому материалу связь переоце­нок и недооценок временной длительности с эмоциональным отношением субъекта к переживаемому и подтверждает выше отме­ченное положение об эмоциональной детерминированности оценок времени.

Характерной особенностью времени является его необратимость. Мы можем вернуться к тому месту пространства, от которого мы ушли, но мы не можем вернуть то время, которое прошло.

Установление объективного порядка или однозначной, необра­тимой последовательности событий во времени предполагает рас­крытие причинной зависимости между ними.

Именно на основании причинных зависимостей мы обычно опосре­дованно решаем вопрос об объективной последовательности событий. Помимо установления порядка или последовательности предше­ствующего и последующего, временная локализация включает опре­деление величины интервалов, их отделяющих. Знание того, что такое день как временный интервал, включает в себя знание того, что день — это такая-то часть столетия, года, месяца и т. д., что в дне столько-то часов, минут и т. д. Притом, чтобы подлинно реализовать значение этой количественной характеристики, необходимо устано­вить правильное соотношение между этой количественной характе­ристикой и ее качественным заполнением, т. е. правильно осознать реальную, содержательную вместимость часа, дня и т. д. Непосред­ственная локализация во времени ограничивается лишь очень общим недифференцированным не столько знанием, сколько «чувством» того, что данное событие близко, поскольку оно актуально, или отдалено, поскольку оно чуждо. Более точная временная лока­лизация переживаемого предполагает умение оперировать соотноше­ниями временных величин.

Поскольку время — направленная величина (вектор), однознач­ное его определение предполагает не только систему единиц измере­ний (секунда, минута, час, сутки, месяц, год, столетие), но и постоян­ную отправную точку, от которой ведется счет. В этом время ради­кально отличается от пространства. В пространстве все точки равно­правны. Во времени должна быть одна привилегированная точка. С этим связан дальнейший момент, особенно осложняющий восприятие времени опосредованными компонентами. Естественной отправной точкой во времени является настоящее, это «теперь», которое раз­деляет время на предшествующее ему прошлое и последующее будущее. Оно одно как будто непосредственно дано как нечто налич­ное; от него взор направляется на прошлое и на будущее, которые могут быть определены лишь через свое отношение к настоящему. Но проблематика времени здесь осложняется диалектикой всех вре­менных определений, связанной с текучестью времени.

Полное разрешение трудностей, связанных с текучей диалектикой временных определений, требует принятия одной общей системы ко­ординат с постоянной точкой, от которой и ведется отсчет посредством постоянных, общих единиц счисления (год, месяц, день). Эта исход­ная общая точка отсчета может быть фиксирована лишь за предела­ми субъективного, личного переживания, в историческом процессе определенным историческим событием, от которого и ведется время­исчисление (такой-то год нашей эры — на двадцатом году Октябрь­ской социалистической революции). Время жизни объективно определяется лишь как время истории. Лишь на основе исторически определенной системы исчисления времени можно соотносить времен­ные показания различных наблюдателей, свободно переходя с одной точки зрения на другую, устанавливать однозначное соответствие всех датировок. Все математические формулы, связанные с преобра­зованием систем координат, представляют собой лишь техническое оформление той фундаментальной интеллектуальной операции, кото­рая заключена в каждом во временном отношении упорядоченном рассказе, требующем перехода от одной отправной точки к другой. Эта операция составляет самую основную трудность, как это пока­зывает изучение «символической афазии».

Не может быть, таким образом, и речи о том, чтобы признать непосредственно данную длительность переживания как нечто само­довлеющее и противопоставлять ее абстрактному времени, определенному в понятиях. Восприятие времени, отражающее объективное время, само опосредовано включающимися в него интеллектуаль­ными компонентами. Опосредованные элементы включаются в уста­новление и последовательность явлений и их длительности. Всякая временная локализация — даже пережитого — требует умения опе­рировать временной схемой или «системой координат», выходящей за пределы переживания. Подлинно временную характеристику даже наше настоящее получает, лишь когда мы в состоянии посмотреть на него и из прошлого и из будущего, свободно перенося свою исходную точку за пределы непосредственно данного.

Настоящее — отправная точка, из которой определяются и прош­лое и будущее,— не является в психологическом времени абстракт­ной точкой, а всегда некоторым временным интервалом.

Экспериментальными исследованиями пытались установить минимальные разме­ры, или величину, «момента». Под величиной «момента» разумеют астрономическую длительность того интервала, который воспринимается как нерасчлененное настоя­щее. Например, искра, прошедшая в течение «момента» путь в 1 м. воспринимается как присутствующая одновременно во всех точках этого пути, т. е. как сплошная светящаяся линия. Величина «момента» обычно определяется установлением порога слияния раздельных периодических колебаний в одно восприятие. Для опреде­ления порога зрительных ощущений обычно служит мелькатель. За характеристику величины «момента» в таком случае принимается та частота вращения, при которой произойдет слияние черной и белой половины вращающегося диска, так что черное и белое поля перестанут мелькать и диск будет казаться одноцветным. Эта вели­чина измерена и проверена на практике: она лежит в основе расчета смены кадров при проекции кинофильма. Она очень близка к частоте самого низкого из воспринимаемых тонов и равна примерно 1/18 с.

А. Лаланд установил, что для тактильных ощущений частота слияния равняется в среднем 18 раздражении в секунду. Характерно, что частота слияния этих ощущений оказалась примерно одинаковой для всех точек тела.

Опыты с животными показали, что величина «момента» не одинакова для разных видов их.

Тот факт, что частота слияния одинакова для зрительных, слуховых и тактильных ощущений, привел к заключению, что эта частота определяется не устройством периферических органов восприятия, а центральными факторами, дей­ствующими на осязание так же, как на зрение и слух.

Верхняя граница психологически настоящего времени, заполнен­ного лишь простыми, между собой не связанными чувственными раздражителями, очень ограничена; максимальные размеры интерва­лов, отмечаемых, например, ударами молотка, которые мы восприни­маем и непосредственно сравниваем между собой, равны примерно 5 с. Сравнение интервалов большей длительности требует уже счета и опосредованных приемов. При соответствующем обычным условиям реальной жизни заполнении нашего времени содержанием, компакт­но связанным в обширные целые, грани настоящего заметно рас­ширяются.

В некоторых патологических случаях выступает резкое расщепле­ние непосредственного переживания длительности и опосредованной оценки времени. Поучительной в этом отношении оказалась группа (обследованная Л. Я. Беленькой) шизофреников (от которых часто вообще можно слышать заявление, что они «не чувствуют време­ни»)- Испытуемая Ф. (студентка, 25 лет) пишет: «Времени я не чувствую; долго ли это было или мало времени прошло — 1 для меня это безразлично, безвкусно. Другие говорят: как быстро прошло время или как медленно, а мне безразлично». Шизофреники этой группы в состоянии опосредованно оценить время, но не способны его «ощутить». Обнаруживая полное понимание самых сложных 4 временных соотношений, они оказываются не в состоянии определить длительность небольшого интервала, когда приходится сделать это на основании непосредственного переживания длительности. Так, та же испытуемая Ф. дала такие результаты: время, объективно заданное экспериментатором,—5, 15, 30; время, указанное испытуемой,— 9, 5, 1.

Расщепление непосредственного переживания времени и опосредованной его оценки, слитых в нормальном восприятии времени, возникают в некоторых случаях нарушения нормального заполнения ре­зального времени в результате патологического отрыва личности от реальности и образования у нее второго бредового плана переживания. Иногда это расщепление отчетливо осознается самим больным. Так, испытуемый Г., актер, 35 лет (из той же группы шизофреников), говорит: «Я прекрасно понимаю, что время движется, что У дни сменяются днями, недели неделями, годы годами. Однако л субъективно мне кажется, что время остановилось, замерло, у меня в мозгу засела, застряла одна дата —10 июля 1925 г. Я отлично понимаю, что настоящему, текущему моменту соответствует другая, но для того, чтобы ее запомнить и закрепить, я должен ее записать и в ; дальнейшем для самоориентировки во времени должен вести календарный отсчет от этой даты (курсив мой.— С. Р.), ибо иначе снова и восторжествует та другая, неподвижная дата, которая не дает разворачиваться времени, которая сковывает его».

Непосредственные компоненты переживания и опосредованные в компоненты восприятия и ориентировки во времени в данном случае J как бы разведены, и потому каждый из них выступает с предельной отчетливостью: с одной стороны — искаженное непосредственное переживание течения времени; с другой — сохранившаяся нормальная, правильная, опосредованная ориентировка во времени, корригирующая дефектное непосредственное переживание. В других случаях — у ^: больных с кортикальными поражениями и нарушением интеллектуальной деятельности—наблюдалась, наоборот, неспособность оперировать временными соотношениями при сохранности непосредственного переживания длительности, выручающего в элементарных случаях повседневной жизни⁷⁶.