А.А. Грицанов

“ЕДИНАЯ КНИГА” -- метафора, предложенная Хлебниковым при дескриптивном анализе модели универсума как вариабельности природных и социо-культурных “текстов”, воспринимаемых имплицитно. Теоретическими источниками концепции универсума как Е.К. послужили для Хлебникова, с одной стороны, мифологические представления индийской культуры, выступившей предметом его специального изучения в период 1918--1920, с другой стороны, -- традиция классической философии, обращенность к которой обусловила установление им ряда акцентов в своем творчестве. Прежде всего, Хлебников сознательно ориентировался на концептуальную модель Платона, впервые рельефно обозначившую семантические поля понятий “Единого” и “Иного”, а также вводившую в корпус философских учений категорию “идеи”, относящейся в его интерпретации к подлинной реальности и фундирующей всю совокупность пространственно-временных и материальных проявлений вселенского вещества (см. Идея, Эйдос). С другой стороны, проштудированная Хлебниковым на латыни “Этика” Спинозы инспирировала выбор самого подхода к интерпретации социокультурной реальности. Учение Гегеля и младогегельянская традиция (прежде всего, Маркс) нашли выражение в его понимании универсума как “инобытия абсолютной идеи”, то есть как поля “развертывания” или “эманации” исторического времени, а также в материалистическом понимании структуры мира. Мир, по Хлебникову, есть “Текст”, в котором представлены сингулярные “тексты”, наподобие модели “Сверхповесть” -- “плоскость”. Человек не может быть пассивным по отношению к тексту и вынужден занимать позицию либо Читателя-“потребителя”, либо “производителя”, т.е. Читателя-соавтора, воспринимающего “текст” через призму собственных гносеологических установок и апплицирущего их на текстовой материал. “Изобретатель”, а не “приобретатель”, -- идеальный образ человека для Хлебникова. Понимание, по его убеждению, требует “со-творчества” как фундаментальной установки мышления со стороны участников языковой игры в семантически наполненном пространстве, которое позднее в постмодернистской текстологии конституируется в парадигмальную презумпцию “смерти Автора” и конкретизируется у Кристевой в концепции интертекстуальности. Однако, по Хлебникову, познавательная активность субъекта ограничена также особенностями объекта, предстающего перед ним как нагромождение текстовых “чертежей”, чья сущность не открывается непосредственно творческой интуиции исследователя: “Есть роковая черта, замыкающая наш опыт... Большие числа не укладываются в нашем опыте, но наш опыт как песчинка целиком исчезает в громадах их времен, погребенный внутри этих чисел-утесов”. Привыкание к тому или иному “тексту”, согласно Хлебникову, в столь же значительной мере препятствует его восприятию и прочтению. Знаковая природа реальности требует адекватных ей инструментов познания: не “речь” или “письмо”, а “чертеж” и “формула” (“цитата” и “стиль письма”) должны, по его мнению, выступить в качестве формы фиксации феноменов объективной действительности и подлинного предмета компаративного анализа или же интертекстуальной игры. Каждый знак речи, -- фонема, -- имеет, по Хлебникову, свои телеологические функции, детерминирующие семантическую целостность слова и высказывания. Глубинный анализ языка обнаруживает, по Хлебникову, что “речи -- здания из глыб пространства. Частицы речи -- части движения. Слова -- нет, есть движения в пространстве и его части -- точек, площадей... Плоскости, прямые площади, удары точек, божественный круг, угол падения, пучок лучей прочь из точки и в нее -- вот тайные глыбы языка. Поскоблите язык -- и вы увидите пространство и его шкуру” (ср. с постмодернистской концепцией плоскости -- см. Плоскость). “Текст” Е.К. как “чертеж” требует от читателя “отвесного мышления”, нелинейного и дискурсивного, ибо в хлебниковской концепции универсума “ряд чисел -- мир в себе. Или это тот же мир, что знаком человеку, но в себе”. “Чтение” этих “текстов” становится возможным лишь по мере овладения их языком, освоение интертекстуальных контекстов как полное и адекватное невозможно, по Хлебникову, на современном этапе развития науки, однако человечество, по его оценке, уже стоит у истоков рождения мета-науки, призванной стать ориентиром творчества всех ученых мира. Ф.В. Пекарский

ЕЛЕНСКИЙ Иосиф (Алексей) Михайлович (1756--1813) -- социальный мыслитель и реформатор, представитель радикальных утопически-коммунистических идей в Беларуси. Происходил из мозырского шляхетского рода, учился в школе А. Тизенгауза в Гродно. Его ученик и приближенный, с ним проходил учение в Силезии и др. странах. После осуждения патрона стал, по сути, разночинцем. Арестован в Петербурге по доносу (1794), в тайной канцелярии были рассмотрены его сочинения, даны на отзыв императрице Екатерине II, которая оценила: “Это пострашнее якобинизма”. От смертной казни спасла только просьба об обращении в православную веру. Осужден, сослан в Соловецкий монастырь (под именем Алексея), где написал главный труд “Благовест”, в котором причудливо соединены идеи первохристиан, просветителей и реформаторов Речи Посполитой. Страстно, гневно, и аргументировано критикуется крепостной строй как нарушение заповедей Христа и естественных человеческих законов, причина отхода от которых -- алчность богачей и официальной церкви. Борьбу разных религий в Беларуси объяснял борьбой за власть и деньги. Предлагал социально-политические реформы по возможности мирного типа: отмена сословности, передача земли общинам, народное представительство и т.п. Считал, что заслуги в труде и нравственная жизнь -- единственный критерий для выборов в органы управления страной, а обучение и воспитание должно быть дифференцировано и носить всеобщий характер, что нравственность -- следование истинным заповедям Спасителя. Позитивная сторона его взглядов значительно уступает стороне критической. Помилованный лишь в начале 19 в. скитался без средств к жизни по монастырям, был близок к секте хлыстов.