§1 А о й

^U&

з І І

II

І " "

о

о

>s <и

а

а а о а

а о, о

•е-

а <и о.

а Є а. а

Эпоха ранней первобытности_______________________________________________185

оледенения (XXIII—IX тыс. до н. э.) отдельные группы носителей бореальных диалектов продвигаются и в восточном, менее обжитом направлении к Аралу, Балхашу и Алтаю.

Отпочкование распространявшихся в восточном направлении групп боре-альной общности вело к образованию уральско-алтайской праобщности, раз­делившейся где-то в мезолите на прауральскую и праалтайскую. Обособлению ранних индоевропейцев и урало-алтайцев способствовала и начавшаяся с кон­цом ледникового периода Позднехвалынская трансгрессия Каспия, когда его воды поднялись до широты Волгограда.

К началу голоцена, т. е. на момент потепления, наступившего с окончанием ледникового периода, и установления близких к современным природно-кли­матических зон носители раннеиндоевропейских диалектов заселяли причер-номорско-прикаспийские области Восточной Европы с Северным Кавказом и в скором времени начали постепенно подниматься вдоль русел больших рек (Дне­стра, Днепра, Дона, Волги) к их средним течениям, встречаясь и взаимодей­ствуя с немногочисленными представителями иноэтничных традиций.

Параллельное расселение из восточносредиземноморско-переднеазиатских областей групп неолитических ранних земледельцев и животноводов в сторону Кавказа и Балкан определяет контакты ранних индоевропейцев с носителями главным образом прасеверокавказских, но также пракартвельских и прасемит-ских, диалектов при восприятии у последних первичных навыков производя­щего хозяйства, в частности крупного и мелкого рогатого скота.

Таким образом, к концу эпохи ледникового периода в результате продви­жения отдельных групп носителей ностратических диалектов через Кавказ на север, в области Северного Причерноморья — Северного Прикаспия, сама ностратическая общность дифференцируется на два основных массива — бо-реальный, охватывающий нынешние предгорно-степные области на юге Вос­точной Европы, и южный по отношению к нему, из которого впоследствии развились языки эламской и дравидийской языковых семей. Аналогично боре-альному его можно было бы назвать нотической — по имени древнегреческого бога южного ветра Нота.

В последующие тысячелетия (в неолите и энеолите) представители этой нотической (южной) ветви, главным образом носители эламо-дравидийских языков, освоив ранние формы земледелия и животноводства, распространяют­ся до Мавераннахра и Индостана и их отдаленные языковые потомки заселяют ныне южные штаты Индии (тамилы и пр.) и в анклавном виде сохраняются в горах на границе Афганистана и Пакистана (брагуи).

Из бореальной общности при окончании ледникового периода, на рубеже плейстоцена и голоцена, развиваются праиндоевропейская, прауральская (пред­ставленная ныне главным образом финно-угорскими народами) и праалтайская (от которой пошли тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские языковые семьи, а также корейский и японский языки) общности. Культурно-генетичес­кая преемственность, прослеживающаяся в южной, преимущественно степной части Восточной Европы (Предкавказье, Приазовье, Крым и др.) с финального палеолита, через мезолит к неолиту и энеолиту, дает возможность предполагать здесь развитие одного этнокультурного массива — древних индоевропейцев.

Благодаря реконструкции лексики раннеиндоевропейского (и стоящего за ним бореального) языка, предпринятой Н.Д. Андреевым, мы можем получить доста-186______________________________________Первобытные основания цивилизации

точно конкретное представление об образе жизни, переживаниях и представле­ниях одной из групп раннепервобытного человечества, обитавшей на рубеже плей­стоцена и голоцена в южных регионах Восточной Европы и давшей начало почти всем современным языкам Европы и ряда обширных регионов Азии.

Климатическая зона обитания этих людей характеризовалась наличием хо­лодной зимы и относительно теплым, но, очевидно, непродолжительным летом. Холодные ветры, дувшие со стороны покрывавшего Скандинавию, Прибалти­ку и север Восточной Европы ледника, были постоянной угрозой для носите­лей бореальных диалектов. Но вслед за холодной зимой приходила буйная вес­на. Реконструкция лексики позволяет предполагать, что жизнь носителей бо-рельных диалектов протекала на стыке горно-лесных, болотно-лесных в низо­вьях больших рек и открытых, степных ландшафтов, что и реконструируется по данным палеоклиматологии для Предкавказско-Северопричерноморского региона эпохи верхнего палеолита, особенно его последних тысячелетий.

Подобного рода природно-климатические условия на раннепервобытной стадии развития соответствующих коллективов однозначно предполагали в хозяйственном плане доминанту охотничьей деятельности, сочетавшейся с до­бычей рыбы и сезонным лесным собирательством. Особенно богата бореаль-ная лексика реалиями охоты, разделки туш и приготовления мясной пищи. Орудиями охоты были не только копья, но и уже, вероятно, луки со стрелами.

Охоты бывали как индивидуальные, так и предпринимавшиеся группами охотников: загонные, вероятно, с применением поджога степи и с длительным подстереганием добычи. Само собой разумеется, что загонная форма охоты применялась на открытой местности, преимущественно к бизонам и диким лошадям, тогда как выслеживание и засада — к лесной дичи. Охотнику помога­ла собака, одомашненная человеком, возможно, еще в верхнепалеолитическое время. Существенную роль, судя по лексике, играла и добыча рыбы. Это под­тверждается археологически. В конце эпохи верхнего палеолита в южной час­ти Восточной Европы, как показала В.И. Неприна, добыча рыбы разнообразны­ми приемами была уже распространена достаточно широко. Определенную роль должно было играть и собирательство — в основном корнеплодов, дико­растущих плодов и ягод.

Добытую пищу подвергали термической обработке. Большое значение имела обработка дерева и, соответственно, используемые при этом орудия. Интересно также отметить обилие терминов, относящихся к передвижению, связанному со сменой места жительства. Однако кроме временных стоянок (летнего периода) существовали и стационарные места обитания. Амплитуда сезонных перемеще­ний, по данным Л.Л. Зализняка, могла достигать 150—200 км. Вероятно, уже су­ществовали и какие-то примитивные средства передвижения по воде, о чем го­ворит терминология относительно пересечения водных преград.

Сказанное, с учетом археологических реалий Юго-Восточной, предгорно-степной позднепалеолитической области Восточной Европы, позволяет сделать вывод, что раннепервобытные охотники и собиратели юга Восточной Европы, носители бореальных диалектов, в последние тысячелетия плейстоцена вели подвижный, связанный с сезонными перемещениями образ жизни. Летом, вслед за стадами зубро-бизонов и табунами лошадей, они отходили на север, прибли­зительно до линии Днепровских порогов — Донецкого кряжа, а осенью воз­вращались на зимовку в прорезаемые руслами больших рек болотно-лесистыеЭпоха ранней первобытности 187

низины, находящиеся сейчас под водами Азовского и Черного морей, а также в лесистые предгорья Крыма и Северного Кавказа

Особый интерес вызывает общественно-культурный словарь носителей бо-реальных диалектов. Прежде всего люди четко разделялись на своих и чужих, а также мужчин, женщин и детей, причем уже имелось определение для лиде­ра-вожака. К чужакам относились подозрительно и нередким явлением были кровавые стычки между общинами. Однако в целом отношения с соседями носили скорее партнерский, основанный на дарообмене и обмене брачными партнерами (по закону экзогамии) характер.

Как было отмечено (и это находит убедительное подтверждение в реконст­руируемой бореальной лексике), в раннепервобытной общине охотников и собирателей ядро составляли именно мужчины, являющиеся кровными бли­жайшими родственниками: родными, двоюродными и троюродными братьями, их отцами и дядьями, а также подростающими сыновьями. Среди них суще­ственным было разграничение по принципу — лидер и остальная группа деес­пособных мужчин, а также определение членов последней преимущественно по охотничьим и бойцовским качествам

Статус женщины определялся более сложно. Представительницы прекрас­ного пола, родившиеся в такой кровнородственной общине, должны были с наступлением брачного возраста ее покинуть, поскольку непреклонный закон экзогамии запрещал брачные связи между кровными родственниками. Соот­ветственно, мужчины этой экзогамной родовой группы брали себе женщин из других общин Весьма примечательно, что бореальная лексика содержит раз­ные понятия определения, так сказаіь, законного получения женщины в ре­зультате межобщинных договоренностей и обмена, с одной стороны, и умыка­ния, получения без соответствующего ответного дара — с другой.

Характерна лексика, отражающая эмоциональные переживания и духовно-культурные реалии того времени. Существеннейшим признаком человека уже тогда, по всей видимости, был признан его разум, о чем можно заключить из того, что слово, реконструируируемое как "М—N", одновременно означало "человек", "разумный", "соображать", "вспоминать" и "память" Существовали понятия: "любовь", "любить", "ласковый", "нежный"; "храбрый", "хороший", "умелый", "усердный", "говорить", "рассказывать", "провозгласить", "воспеть", "упрашивать", "уговаривать", "взывать", "кричать", "петь" и др.

Люди уже имели потребность в словесном выражении своих эмоций. При этом возникала потребность зафиксировать чувства и знания через значки-знаки на дереве или кости, что отражено в понятиях "делать памятные заруб­ки", "отмечая надрезать", "вырезать значащий узор или орнамент", "процара­пывать черты и резы", и вступать в связь с сакральными силами. Так, были известны понятия "жертвенная пища для умерших", "приносить жертву умер­шим". Последнее подтверждает наличие анимистических верований.

Как известно, одним из древнейших мифов человечества было предание, связанное с обретением огня. Оно играло особую роль у ранних индоевропей­цев, занимавших Предкавказье и южные области Восточной Европы в конце ледникового периода и сознававших невозможность существования в этих су­ровых условиях без этой обожествляемой ими стихии жизни. Поэтому можно принять мнение Ф. Ницше, что сказание об обретении небесного (божествен­ного) огня людьми, известное в древнегреческой транскрипции как миф о Про-188 Первобытные основания цивилизации

метее, прикованном за это богами к горам Кавказа, суть изначальное и общее достояние всей семьи индоевропейских народов, свидетельствующий об их одаренности сознанием глубокомысленно-трагическим.

Можно не сомневаться, что у раннепервобытных предков индоевропейцев уже существовали представления об уровнях мироздания (скорее всего, в виде деления на верхний, средний и нижний миры), четырех сторонах света, миро­вом центре в виде мирового дерева и (или) мировой горы; существовали сказа­ния о духах-хозяевах стихий и промысловых животных, о культурном герое ("прото-Прометее"), возможно — о появлении первой человеческой пары, аст­ральные и солярные мифы и пр. — т. е. все то, что соответствует уровню духовной культуры раннепервобытного общества на его позднем этапе.

Лингвистические реконструкции позволяют представить и некоторые ста­диальные изменения (не в марровском, конечно, понимании) архаических язы­ковых систем, соотносимые с основными рубежами социокультурного разви­тия первобытного человечества. Одним из таких рубежей и был переход к оседлости и ранним формам производящей экономики.

Как свидетельствуют археологические и иные данные, становление произ­водящего хозяйства в Восточной Европе (начиная с ее южных областей) про­исходило при решающем воздействии более развитых обществ Кавказа и Бал-кано-Дунайского региона, связанных, в свою очередь, с Переднеазиатско-Вос-точносредиземноморским центром опережающего развития. Поэтому вполне естественно, что из распространенных там в то время языков — ирахаттско-хурритского северокавказской группы (носители которого в неолите и энеоли­те из Анатолии проникли на Кавказ и в Подунавье), пракартвельского, ирасе-митского и др. — осуществлялись заимствования в праиндоевропейский.

На современном уровне развития сравнительно-исторического языкозна­ния с определенной степенью достоверности можно вести речь только о древ­нейшем состоянии и приблизительной локализации этноязыковых групп но-стратическо-афразийско-синокавказского ареалов. За рамками нашего виде­ния древнейших этапов истории человечества все еще остаются предки боль­шинства народов Тропической Африки (южнее Сахары), Юго-Восточной Азии и Океании, аборигенов Австралии и индейцев Америки, большинства корен­ных обитателей Сибири, дальнего Востока и Крайнего Севера. Будем наде­яться, что в наступившем столетии лингвисты внесут ясность и в понимание этого круга вопросов.

tГЛАВА VI

СТАНОВЛЕНИЕ ПРОИЗВОДЯЩЕГО ХОЗЯЙСТВА И ПЛЕМЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

Переход к оседлости и возникновение производящего хозяйства

Социокультурные особенности и исторические перспективы

специализированных рыболовческо-охотничъих и

раннеземледелъческо-скотоводческих обществ

Становление института племени как органа общественной

власти и управления

Пути развития предцивилизационных обществ

Переход к оседлости и возникновение производящего хозяйства

Как было показано, разные типы раннепервобытных хозяйственно-культур­ных систем предполагали и разные типы, точнее разное качество человеческой индивидуальности. А тип и качество человека как субъекта исторического про­цесса, наряду с объективными факторами особенностей климата, животного и растительного миров и пр., играл важнейшую, но, к сожалению, почти неулови­мую методами научного анализа роль в истории первобытного общества.

Наиболее благоприятные условия для развития личных качеств людей на­ходим в кровнородственных общинах субтропическо-умеренной полосы с ее четко выраженным половозрастным разделением труда (в том числе и в преде­лах семьи) и развитой реципрокной системой (в пределах которой, как отмеча­лось, каждый был заинтересован вносить в общественный фонд потребления как можно больше с тем, чтобы и получить больше, но уже в виде престижных символов и знаков общественного уважения и признания). В этих условиях быстрее, чем в других местах, происходило усовершенствование орудий инди­видуального труда (появляются лук и стрелы, так называемые "жатвенные ножи" и другие вещи, выполненные в микролитическо-вкладышевой технике), разви­тие индивидуальных амбиций (могущественный стимул для деятельности ради их удовлетворения) и индивидуального чувства ответственности как человека (прежде всего, мужчины-добытчика) перед общиной, так и членов нуклеарной семьи друг перед другом (жены и мужа, родителей и детей). Эти тенденции, безусловно, должны были закрепляться в традиционной культуре, найти отра­жение в обрядовой практике и мифах.

Таким образом, к моменту катастрофических климатических и ландшафт­ных сдвигов, происходивших на рубеже плейстоцена и голоцена около 10 тыс. лет назад, на Земле уже сложился тип общества, потенциально способный к190________________________________________Первобытные основания цивилизации

освоению более сложных, в том числе и производящих, форм жизнедеятельнос­ти, чем охота и собирательство. Его представители (благодаря достаточной степени индивидуализации хозяйственной и общественной жизни) были спо­собны к относительно быстрой и эффективной адаптации к новым условиям, причем адаптации разнонаправленной. Выбор форм адаптации к изменявшим­ся условиям существования определялся сложным переплетением объектив­ных (ландшафт, климат, рельеф, численность коллектива) и субъективных (объем и характер знаний людей, наличие среди них авторитетных энтузиастов-нова­торов — тойнбианского "творческого меньшинства", готовность остальных пойти на риск и сменить формы жизнедеятельности) моментов. В разных регионах тут наблюдались существенные различия.

Планетарная катастрофа, вызванная стремительным таянием ледников, сдвигом и изменением границ климатических поясов и ландшафтных зон, поднятием уровня мирового океана и затоплением колоссальных площадей приморских низин, изменением береговой линии на всей планете, — обусло­вила кризис практически всех систем жизнеобеспечения позднего плейсто­цена. Исключение составляли разве что общества тропических собирателей, поскольку вблизи экватора климат почти не изменился, хотя под воду ушли огромные пространства суши, в особенности в районах Индокитая — Индо­незии — Филиппин. Повсеместно было нарушено прежнее экологическое равновесие, определенный баланс между рассеянными по планете охотни-чье-собирательскими общинами и окружающей средой. Это, в свою очередь, было связано с кризисом информационного обеспечения жизнедеятельности людей, чьи традиционные знания не соответствовали требованиям изменив­шихся обстоятельств.

Человечество оказалось в точке бифуркации. В условиях, когда резко воз­росла степень неустойчивости традиционных систем (основанных на присваи­вающем хозяйстве), разразился кризис прежних форм жизнедеятельности. Со­ответственно, началось стремительное нарастание спонтанных флуктуации — в виде экспериментальных, так сказать, "в слепую", поисков эффективных "от­кликов" на "вызовы" изменившихся обстоятельств.

Успех в этой борьбе с вызовами внешних сил был связан не в последнюю очередь с деятельно-творческими потенциями людей, оказывавшихся в крити­ческом положении. А они в решающей степени зависили от типа социокуль­турной системы, который они представляли. Наибольшую гибкость и мобиль­ность (в том числе и в духовном отношении) проявляли среди них те, чьи твор­ческие потенции индивида были менее скованы традиционной регламентаци­ей жизнедеятельности. Соответствующие социумы и имели (при прочих рав­ных обстоятельствах) лучшие шансы на успех.

Однако не следует забывать, что внешние условия в различных регионах были весьма несхожими. Оптимальное сочетание вызова внешних сил, социо­культурного типа общества (с соответствующим характером человеческой ин­дивидуальности) и благоприятных для перехода к новым видам хозяйственной деятельности внешних условий (мягкий климат, наличие богатых рыбой водо­емов, а также пригодных для доместикации видов растений и животных) на­блюдалось на Ближнем Востоке. Местные протонеолитические общества на рубеже плейстоцена и голоцена и создали впервые в истории человечества предпосылки для начала реализации цивилизационного процесса.Становление производящего хозяйства и племенной организации 191

Здесь, в _ Восточносредиземноморско-Переднеазиатском регионе, в среде общин, достаточно индивидуализированных в производственном и социальном отношении охотников и собирателей пересеченных прибрежно-предгорно-лес-ных субтропических ландшафтов, приблизительно 12 тыс. лет тому наблюдаем становление нескольких линий дальнейшей эволюции первобытного человече­ства. Среди них только одна, связанная с земледельческо-скотоводческим хо­зяйством, непосредственно вела к цивилизации. Несколько позже подобные процессы происходят и в других регионах земного шара, в частности в Восточ­ной Азии, а также Центральной и Южной Америке.

Связанные с таянием ледника планетарные экологические сдвиги привели к расхождению и путей развития охотничье-собирательских коллективов Сре-диземноморско-Переднеазиатского региона. Отмечу два их основных направ­ления. С одной стороны, в условиях распространения лесов севернее Альп и Карпат охотничье-собирательские группы из Северного Средиземноморья (с Пиренейского и Апеннинского полуостровов, Южной Франции и Балкан) на­чали осваивать широкие пространства Центральной и Восточной, а затем и Северной и Северо-Восточной Европы. Избыточное население расселялось на новых, уже также лесных пространствах, оставленных ушедшими к высоким широтам за стадами северных оленей охотниками. С другой стороны, при уси­лении иссушения Северной Африки и Передней Азии и параллельном наступ­лении морей, население многих областей Ближнего Востока оказалось в крити­ческом положении. Поголовье промысловых животных стремительно сокра­щалось, что особенно остро ощущалось в зажатой между морем, отрогами Ли­вана и подступавшими с юга (Синай) и востока (Аравия) пустынями Палести­не. В этих условиях "откликами" на "вызов" внешних сил стали, во-первых, переориентация на интенсивное использование пищевых ресурсов водоемов, что быстро привело к развитию специализированного рыболовства, и, во-вто­рых, формирование раннеземледельческо-скотоводческого хозяйственно-куль­турного комплекса — основы дальнейшего цивилизационного процесса.

Первая, западносредиземноморско-среднеевропейская линия развития охот­ничье-собирательских обществ закрытых ландшафтов первых тысячелетий го­лоцена представлена материалами многочисленных мезолитических культур лесных и лесостепных пространств Европы. Для них была характерна адапта­ция к имеющимся природным условиям и расселение^ пределах соответству­ющей, знакомой им ландшафтной зоны. Владея луком и стрелами, будучи хо­рошо приспособленными к жизни в богатой водоемами лесной зоне Европы, небольшие, из нескольких семей, кровнородственные общины образовывали, как и ранее в Средиземноморье, группы родственных протоэтносов. В рамках таких межобщинных массивов циркулировала информация и происходил об­мен брачными партнерами, полезным опытом и достижениями.

Постоянно проживая около воды, такие люди, не оставляя охоты и собира­тельства, уделяли со временем все большее внимание использованию пищевых ресурсов водоемов. Первые стационарные поселения специализированных рыбаков возникают в Европе (у Днепровских порогов, в районе Железных ворот на Дунае, вдоль южного побережья Северного моря, в Южной Прибал­тике и т.п.) приблизительно в VIII—VII тыс. до н. э., тогда как в Восточном Средиземноморье они датируются как минимум одним—двумя тысячелетиями ранее. Поэтому трудно сказать, формируется ли челночно-сетьевое рыболов-192________________________________________Первобытные основания цивилизации

ство в наиболее удобных для него местах Европы самостоятельно, или при заимствовании соответствующих хозяйственно-технических достижений с Ближ­него Востока, откуда группы рыбаков через Средиземноморье и Эгеиду могли попасть в Причерноморье и Подунавье достаточно рано.

В условиях сбалансированной охотничье-рыболовческо-собирательской (при все более большей ориентации на рыболовство) хозяйственной системы мезо­литические и ранненеолитические протоэтносы отличались невысокой плотно­стью населения и его очень медленным приростом. При возростании числен­ности людей можно было отселить несколько молодых семей вниз или вверх по реке, поскольку пространств, пригодных для ведения комплексного присва­ивающего хозяйства в Европе, как и в Северной Америке, Сибири или на Дальнем Востоке, на протяжении многих тысячелетий было предостаточно.

Как и во времена палеолита, такого рода кровнородственные общины орга­нически вписывались в ландшафт, становясь высшим звеном соответствующих биоценозов. Но потребительское отношение к окружающей среде, предпола­гавшее уже осознанное' (как о том свидетельствуют и этнографические дан­ные) поддержание равновесия между количеством людей и естественной пи­щевой базой, блокировало возможности дальнейшей эволюции. Поэтому су­щественные хозяйственные и социокультурные изменения в лесной полосе неолитической Европы были вызваны, прежде всего, распространением иноэт-ничных, более развитых групп населения с юга, главным образом со стороны Ближнего Востока через Балканско-Дунайско-Карпатский регион и Кавказ.

На Ближнем же Востоке на протяжении первых тысячелетий голоцена на­блюдалась принципиально иная картина, определявшаяся охватившей регион "неолитической революцией". Исследователям, в частности В.А. Шнирельма-ну, удалось связать ареалы древнейших земледельческих культур с центрами происхождения культурных растений Н.И. Вавилова.

Возникновению земледелия предшествовало довольно эффективное соби­рательство, благодаря которому человек узнавал вегетативные свойства расте­ний и создавал соответствующие орудия труда. Однако не вызывающее сомне­ния происхождение земледелия на основе собирательства еще не дает ответа на вопрос: почему люди вместо того, чтобы собирать готовый урожай в райо­нах естественного произрастания съедобных растений (как было в палеолити­ческие времена), начинают обрабатывать землю в других местах? Такими мес­тами обработки земли всегда были участки, расположенные вблизи мест по­стоянного проживания людей. Следовательно, зарождение земледелия предпо­лагало наличие хотя бы ранних форм оседлости, которая должна была появить­ся несколько ранее, чем возделывание окультуренных растений. Согласно хо­рошо обоснованному выводу В.Ф. Генинга, оседлость возникает, прежде всего, вследствие переориентации охотничье-собирательских общин на специализи­рованное использование водных пищевых ресурсов. Это было связано (в част­ности, на Ближнем Востоке) с катастрофическим уменьшением количества промысловых животных.

Ориентация на активное использование пищевых ресурсов водоемов спо­собствовала концентрации населения по берегам рек, озер и морей. Здесь и появляются первые стационарные поселения, известные в Палестине с X— IX тыс. до н. э. — на озере Хуле (поселение Эйнан) и вблизи Средиземного моря возле горы Кармел. В обоих случаях обнаружены свидетельства достаточ-Становление производящего хозяйства и племенной организации___________________________193

но развитого сетьево-челнового рыболовства (грузила от сетей, кости глубоко­водных морских рыб и пр.).

Сокращение количества промысловых животных и успехи рыболовства спо­собствовали, таким образом, концентрации людей вокруг водоемов, создавая условия для перехода к оседлости. Рыболовство давало постоянную пищу без потребности перемещения всех членов общины. Мужчины могли отплывать на день и более тогда как женщины и дети оставались в общинном поселке. Такие изменения в образе жизни способствовали началу быстрого возростания чис­ленности и плотности населения. Они облегчали (по сравнению с мобильным образом жизни охотников и собирателей) участь беременных и кормящих женщин, способствовали уменьшению количества случаев Іибели или увечья мужчин (более частых на охоте, чем при занятии рыбной ловлей).

Поскольку рыбацкие поселения располагались обычно на значительном рас­стоянии от полей диких злаков и мест произрастания других съедобных расте­ний, естественным было желание приблизшь такие поля к общинным посел­кам, тем более, что условия для выращивания растений (хорошо унавоженные почвы вокруг поселений, расположенных возле воды, защита от диких живот­ных и птичьих стай) здесь были весьма благоприятными. Иными словами, для возникновения земледелия требовалось наличие по крайней мере трех усло­вий (не учитывая самого факта кризиса присваивающего хозяйства):

1) наличие в окружающей среде видов растений, принципиально пригодных для доместикации;

2) появление в результате многотысячелетней практики специализирован­ного собирательства достаточных знаний о вегетативных свойствах расте­ний и необходимых для земледельческих работ орудий труда (сперва малоот­личные от тех, которыми пользовались собиратели);

3) переход к оседлому образу жизни вблизи водоемов благодаря длительному интенсвному использованию их пищевых ресурсов, прежде всего за счет разви­тия рыболовства.

Однако примечательно, что первичные ячейки земледелия повсюду возни­кают у водоемов с ограниченными запасами пищевых ресурсов, тогда как на морских побережьях, в поймах и устьях великих рек рыболовство еще долгое время сохраняет ведущую роль. Так, на Ближнем Востоке древнейшие формы земледелия обнаруживаются в долине Иордана, а также по притокам Тигра в предгорьях Загроса и у озер Центральной Анатолии (куда они, очевидно, попа­ли из Палестины и Сирии), в местностях, где имелись дикие предки многих домашних растений, а пищевые ресурсы водоемов были ограничены, но не в заболоченных в ту пору долине Нила, нижних течениях Тигра и Евфрата или на Сиро-Киликийском побережье.

Таким же образом противопоставляются приозерная местность долины Мехико, расположенная среди сухого плато Центральной Мексики, и ближай­шие к ней побережья Тихого океана и Мексиканского залива, озера и речные долины Андского плато — Перуанскому побережью. То же, как представляет­ся, можем сказать и о соотношении тенденций хозяйственного развития в глу­бинных районах Индокитая с восточными предгорьями Тибета — и побережь­ем Юго-Восточной Азии, Китая и Японии.

Возможности для возникновения земледелия, вероятно, существовали на значительно более широких территориях, чем те, где оно появляется впервые.194 Первобытные основания цивилизации

Но при условиях довольно продуктивного рыболовства люди, ведя оседлую жизнь и даже имея необходимые знания в области земледелия, вполне созна­тельно сохраняют свой традиционный способ жизнедеятельности.

Переориентация хозяйства на выращивание съедобных растений происхо­дит лишь в том случае, когда сокращающиеся пищевые ресурсы водоемов уже не были способны удовлетворить потребности возрастающего населения. Только кризис традиционного присваивающего хозяйства принуждает людей перехо­дить к земледелию и животноводству. Как показал Р. Карнейро на этнографи­ческих материалах Амазонии, без крайней необходимости охотники и рыболо­вы на земледелие не переориентируются.

Вот почему неолитическое население долин Нила, Тигра и Евфрата, побере­жий Сирии и Киликии, Персидского залива и Японии, Каспия и Арала, Юкатана и Перу, многих других регионов долгое время, поддерживая непосредственные отношения с соседними земледельческо-скотоводческими обществами и будучи знакомым с основами их хозяйственного уклада, сохраняло приверженность ры­боловецкому образу жизни, лишь частично и в невысокой мере дополняя его охотой и собирательством, а затем ранними формами земледелия и скотоводства.

В течение IX—VI тыс. до н. э. специализированные рыболовческие общества тонкими цепочками со стороны Ближнего Востока распространяются по всему Средиземноморью, поднимаются к среднему течению Нила, осваивают побере­жья Персидского залива и Аравийского моря. Подобные им группы в то же время становятся ведущей этнокультурной силой в Прикаспии и Приаралье, нижнем течении Амударьи и Сырдарьи. Такие общины оставили следы неолити­ческих поселений в районе Керченского пролива, на Днепре и Дунае, вдоль побережий Балтийского и Северного морей и т. п. Но, будучи жестко привязан­ными к своим экологическим нишам, рыболовческие коллективы, в целом, мало влияют на охотничьи общества соседних, внутренних, районов. К тому же воз­можности их развития были принципиально ограничены естественными ресур­сами, которые человек мог только истощать, но не восстанавливать. Поэтому и основанная на специализированном рыболовстве линия эволюции заводит в ту­пик, выходом из которого может быть лишь переориентация на земледельческо-скотоводческие виды деятельности. Как справедливо в свое время отмечал Г. Чайлд. если общества присваивающей экономики живут за счет природы, то ориенти­рованные на воспроизводящее хозяйство вступают в сотрудничество с ней. Пос­леднее и обеспечивает дальнейшее развитие в сторону цивилизации.

Таким образом, в зонах с ограниченными пищевыми ресурсами водоемов при наличии благоприятных внешних факторов, в условиях увеличения демог­рафического прессинга происходит относительно быстрый переход от рыболо-вецко-охотничье-собирательских форм хозяйства к раннеземледельческо-ско-товодческой экономике. Однако в богатых рыбными ресурсами районах обще­ство довольно продолжительное время может существовать на базе специали­зированного рыболовства и морской охоты. В течение достаточно продолжи­тельного периода обе отмеченные линии эволюции обеспечивают приблизи­тельно равные возможности для повышения — на основе регулярного получе­ния излишков пищевых продуктов и оседлого образа жизни — демографичес­кого потенциала, эффективности системы общественной организации, накоп­ления и движения культурной информации, развития религиозно-мифологи­ческих представлений, ритуальных и магических практик, различных видовСтановление производящего хозяйства и племенной организации

195

искусства и пр. У ранних земледельцев и высших рыболовов одинаково видим большие стационарные поселения и родовые культы, систему половозрастной стратификации с первыми элементами доминирования в рамках общин отдель­ных знатных кланов и семей. Этнографически это хорошо иллюстрируют ма­териалы Новой Гвинеи и Меланезии.

При этом важно подчеркнуть, что, как справедливо отмечал В.Ф. Генинг, собственно родовые отношения, основывающиеся на представлении о связан­ном со счетом колен и генеалогических линий вертикальном, уходящем в глу­бины прошлого родстве, появляются лишь с переходом к оседлости. Они име­ют определенное социально-экономическое содержание: обоснование (через преемственность поколений) права живущих на постоянные промысловые уго­дья (прежде всего, рыбные) и используемую (под земледельческие культуры или пастбища) землю. Родовые оседлые общины владеют своими территория­ми на том основании, что эти земли принадлежали их предкам, духи которых и сохраняют над ними верховный патронат.

Именно в неолите, с переходом к оседлости на базе высших форм рыболов­ства и раннего земледелия, появляется род как социальный институт с четким знанием его членами ступеней родства, а также ритуалами почитания основа­теля рода и прочих предков, в том числе и тех, которых никто из живущих не видел, но слышал о них от представителей старших поколений. Это находит отражение в почитании могил и культе черепов предков, в практике создания родовых могильников и появлении тотемных столбов с символически пред­ставленными на них образами предков, нередко наделенных выразительными тотемическими чертами. Такие столбы хорошо известны, к примеру, у полине­зийцев или индейцев северо-западного побережья Северной Америки.

Между тем, по мере исчерпания пищевых ресурсов водоемов и началом кризиса рыболовецких обществ, тем более при возрастании численности насе­ления, когда часть людей была вынуждена селиться вдали от богатых рыбой водоемов, наблюдаем неизменное увеличение роли земледелия и животновод­ства (естественно, там, где оно было возможно).

Более того, во многих местах, ранее заселенных всецело оприентированны-ми на рыболовство коллективами, наблюдаются стремительные темпы опере­жающего (по отношению к соседним территориям с более древними земле­дельческими традициями) развития. Сказанное относитдя как к Египту, Шуме­ру и долине р. Инд (по сравнению с Палестиной и Сирией, Загросом и Цент­ральной Анатолией) начиная с V тыс. до н. э., так и к побережьям Юкатана и Перу (по сравнению с плато Центральной Мексики и долинами Анд) с, соот­ветственно, II и I тыс. до н. э.

Следует отметить также, что в то время, когда население центров опережа­ющего развития, основываясь на все более усовершенствовавшихся формах земледелия, интенсифицировало свое развитие, на их периферии темпы эво­люции и прироста населения были куда меньшими. Поэтому избыточная чело­веческая масса из таких центров все более расселялась по окружающим зем­лям, где естественные условия были благоприятными для ведения земледелия.

Демографический потенциал у ранних земледельцев всегда был значитель­но большим, чем у их соседей, а хозяйственно-культурный тип — более высо­ким и совершенным. Поэтому при взаимодействии с соседями они, как прави­ло, или вытесняли, или ассимилировали их. Впрочем, в отдельных случаях, если

196

Первобытные основания цивилизации

в контакт с продвигавшимися земледельцами вступали рыболовы, последние, воспринимая основу воспроизводящего хозяйства, могли сохранить свою этно­языковую идентичность. Так, очевидно, случилось в Нижней Месопотамии в процессе формирования общности древних шумеров.

Социокультурные особенности и исторические перспективы специализированных рыболовческо-охотничьих и раннеземледельческо-скотоводческих обществ

Выдающимся британским археологом Г. Чайлдом в середине XX в. было вве­дено в научный оборот понятие "неолитическая революция". Под нею он подразу­мевал процесс качественного преобразования всей системы человеческой жизне­деятельности в период становления производящих форм хозяйства. С успехами производства появляется прибавочный продукт, на базе которого увеличивается численность населения, появляются ремесленная специализация и торговля, соци­альная и имущественная стратификация. Все эти изменения сказываются на ха­рактере организации общества, качественном ускорении роста народонаселения, а также на формах и функциях поселений, среди которых начинают выделяться городские центры. Начало урбанизации, именуемое Г. Чайлдом "городской рево­люцией", знаменует собой переход от первобытности к цивилизации.

Понятия "неолитическая революция" и "революция городская" выдвинуты английским археологом для обозначения переходных периодов: первая — от эпохи присваивающего хозяйства к производящему; вторая — от первобытного состояния к цивилизованному. Их взаимосвязь определяется тем, что переход к земледелию и скотоводству обеспечивает возможность появления прибавочного продукта, на базе которого и осуществляется переход от первобытности к циви­лизации. Неолитическая революция, таким образом, выступает в роли решающего условия формирования предпосылок возникновения цивилизации.

Вопросу о последствиях неолитической революции в свое время уделил внимание В.М. Массой. Среди них он отмечал демографический взрыв и под­черкивал, что неолитическая революция стимулировала развитие специализа­ции в сфере непищевого производства (строительство, ткачество и т. д.) и рас­ширение обмена. Характеризуя социальные последствия неолитической рево­люции, В.М. Массон констатировал, что 1) наличие регулярного прибавочного продукта создавало реальные условия для появления имущественного неравен­ства; 2) резкое повышение производительности труда становится экономичес­кой предпосылкой возникновения эксплуатации; 3) повышение общего благосо­стояния ведет к расширению сферы личной собственности; 4) характер новой экономики способствует усложнению организационных функций, что, соот­ветственно, повышает роль вождей в общественной жизни. В сфере культуры происходило ускоренное (по сравнению с предшествующим периодом) увели­чение знаний об окружающем мире, которое вело, в частности, к появлению календарей, развитию нового комплекса религиозно-мифологических представ­лений, в основе которого лежит культ плодородия, а также созданию новых стилей в искусстве. Все это было органически связано с изменением размеров, типов и функций поселений, среди которых начинали выделяться некие гла­венствующие в пределах округи протогородские центры типа докерамическо-го Иерихона в Палестине или малоазийского Четал-Гуюка.

Становление производящего хозяйства и племенной организации 197

Неолитическая революция, таким образом, обусловила качественные изме­нения во всех сферах жизни, обеспечила рост численности населения и появ­ление новых типов поселений. В основе этих изменений лежало появление прибавочного продукта и возможность его увеличения.

Однако была высказана и альтернативная точка зрения, предложенная Г. Чай-лдом _и развитая В.М. Массоном, на неолитическую революцию. Ее наиболее последовательно отстаивал В.А. Башилов. Он подчеркивал, что экономической сущностью неолитической революции, в первую очередь, есть появление ста­бильного прибавочного продукта, для получения которого переход к производя­щим формам хозяйства был необходим далеко не везде. В качестве примеров появления прибавочного продукта в рамках присваивающего хозяйства при­водится общество Перуанского побережья до его переориентации на выращива­ние маиса, индейцы северо-западного побережья Северной Америки и неолити­ческое население лесной зоны Европы. Утверждается, что "присваивающая" и "производящая" — это только типы экономики, а отнюдь не последовательные ступени ее развития. Таким образом, в самом развитии древней экономики, по мнению ВА. Башилова, существенно деление не столько на присваивающую и производящую, сколько на обеспечивающую в годичном цикле создание лишь необходимого продукта и дающую стабильный прибавочный продукт. Между этими ступенями развития и лежит "неолитическая революция".

Действительно, многие демографические, экономические, социальные и культурные изменения нового этапа развития, в археологическом плане свя­зываемом с эпохой неолита, обусловливались, в первую очередь, появлением регулярного пищевого прибавочного продукта. Справедливо и утверждение о том, что в эпоху неолита после освоения разнообразных приемов рыболов­ства и морского промысла определенные излишки пищевых продуктов могли появиться у некоторых общин, специализировавшихся на этих видах деятель­ности. Однако зададимся вопросом: какие перспективы в плане увеличения производства прибавочного продукта были у рыболовецко-охотничьих и зем-ледельческо-скотоводческих обществ ?

Общества специализированных рыболовов и охотников на морского зверя со времен неолита были широко распространены по всему земному шару от эква­ториального пояса до арктических областей. Ресурсы лесной зоны, включая и промысловые запасы рек, являлись составной и неотъемлемой частью замкнутых биоценозов. Поэтому малейшее нарушение процесса самовоспроизводства неко­торых видов промысловых животных и рыб, связанное с деструкцией экологичес­кой системы в целом, ставило рыболовецко-охотничье общество на грань гибели.

Неолитические общины, связанные с присваивающими формами хозяйства, в огромном большинстве случаев должны были строго следить за соблюдением экологического равновесия и не могли позволить (даже при наличии такой возможности) взять у природы больше, чем это было им необходимо. Выража­ясь словами Л.Н. Гумилева, такие общества "вписывались в ландшафт", пред­ставляя собою высшее звено соответствующего биоценоза, что, естественно, определяло их застойность. Если у них и появлялся некоторый прибавочный продукт, то в условиях присваивающего хозяйства возможности его увеличе­ния были принципиально ограничены. Кроме того, охота и, как правило, рыбо­ловство в качестве ведущих отраслей хозяйства предполагают расселение лю­дей небольшими общинами на огромных пространствах при крайне невысокой

198________________________________________Первобытные основания цивилизации

плотности населения. В таких условиях, когда отсутствовали серьезные стиму­лы к развитию межобщинной интеграции, не могли сложиться и механизмы, приводящие к концентрации прибавочного продукта в сколько-нибудь значи­тельных размерах. Но если бы подобного рода концентрация прибавочного продукта и могла бы произойти, то и это не привело бы к становлению цивили­зации. Продукты охотничье-рыболовецких промыслов трудно хранить и если собранные излишки не могут быть трансформированы в какую-либо иную пре­стижно значимую форму богатства, то они не превращаются в фактор разви­тия социально-экономического неравенства и тем или иным образом (патлач-демонстративная раздача индейцами северо-западного побережья Северной Америки своего богатства с целью завоевания симпатий соплеменников и ана­логичные ему явления) распределяются между прочими членами коллектива.

Иными словами, в большинстве обществ с присваивающей экономикой, даже при появлении высокоэффективного рыболовства и морского промысла, утвер­ждение раннеклассовых отношений, а значит, и основ цивилизации, в принципе невозможно из-за: 1) отсутствия перспектив увеличения объема добываемой продукции, а следовательно, невозможности роста численности и плотности на­селения; 2) отсутствия стимулов и механизмов концентрации добываемых из­лишков на межобщинном уровне; 3) отсутствия средств и возможностей транс­формации излишков в престижно значимые ценности.

Именно переориентация населения приморских районов Перу на земледе­лие означала выход на качественно новый уровень социально-экономического развития и обеспечивала в перспективе возможность перехода к цивилизации. Поэтому, соглашаясь с тем, что на базе присваивающей экономики мог быть достигнут тот же уровень производительности труда, что и при ранних формах производящего хозяйства, следует отметить, что на этом рубеже возможности присваивающей экономики были исчерпаны. Новый этап общественного разви­тия был связан с освоением земледелия и скотоводства.

В качестве аргумента в пользу возможности классообразования на базе присваивающей экономики нельзя рассматривать и общество индейцев севе­ро-западного побережья Северной Америки (тлинкитов, хайда, квакиютлей и пр.), где к началу XIX в. в рамках родовой организации уже появилось патри­архальное рабство, связанное с возможностью интенсификации морских про­мыслов и переработки их продукции. Стремление к повышению эффектив­ности рыболовческо-охотничьей деятельности обусловливалось не внутрен­ними потребностями роста, а усиливающимися связями с внешним, капита­листическим рынком. Не свидетельствуют об этом и другие подобные ему рыболовческие этносы индейцев района Великих озер, бассейна реки Юкон, Южного побережья полуострова Лабрадор, Флориды или великих рек Сиби­ри, как и памятники приаральских нео-энеолитических рыболовов кельтими-нарской культуры. Уровень их социокультурного развития заметно превышал раннепервобытный и по многим параметрам они не уступали ранним земле­дельцам и скотоводам. Однако перспективы становления в их среде основ цивилизации отсутствовали.

Стимулом для интенсификации традиционных промыслов мог послужить лишь спрос внешнего рынка, но не какие-либо внутренние потребности самого рыболовецко-охотничьего общества. Индейцы северо-западного побережья Северной Америки в эпоху Нового времени могли расширить свое производ-Становление производящего хозяйства и племенной организации___________________________199

ство постольку, поскольку внешний рынок поглощал производимый ими при­бавочный продукт и, стимулируя расширение их промыслов, обеспечивал их престижно значимыми товарами. Это создавало благоприятные предпосылки для развития экономического неравенства и эксплуатации. Однако такие усло­вия могли возникнуть лишь на периферии классового общества. Кроме того, никаких стимулов для развития межобщинной интеграции и тем более концентрации прибавочного продукта в сколько-нибудь значительном объеме здесь не существовало. Следовательно, и в этом уникальном случае не было возможностей для самостоятельного выхода на уровень цивилизации.

Аналогичным образом можно объяснить и достаточно далеко зашедший про­цесс становления раннеклассовых отношений у народов таежной зоны Запад­ной Сибири, в частности у остяков, чье хозяйство основывалось на рыболовстве и охоте. Усовершенствование рыболовецких снастей на рубеже II—I тыс. до н. э. открыло возможности широкой эксплуатации естественных ресурсов крупных сибирских рек, а выход населения к ним, то есть на большие торговые трассы, привел к усилению связей с югом, где с этого времени усиливается спрос на пушнину. Установление регулярных торговых связей между охотничье-рыбо-ловческим миром и цивилизациями Средней и Передней Азии обеспечивало приток в таежную зону ювелирных изделий и воинского снаряжения, что стиму­лировало развитие охоты на пушного зверя. Главы общин, организующие внеш­неторговые связи и получающие импортное вооружение, стремятся к данничес­кому подчинению населения соседних территорий; при них появляются профессиональные дружинники и пленники-рабы. В результате складывается вполне типичная для раннеклассового общества система отношений: выделив­шиеся княжеские роды, опираясь на свои дружины, отчуждают в виде дани у рассеянных по лесам общин прибавочный продукт — пушнину, которая затем обменивается на дорогие импортные товары.

Однако столь высокий уровень социально-политического сплочения таеж­ных аборигенов не был следствием развития производства. Здесь, в отличие от более южных областей Евразии, не могли утвердиться производящие формы экономики, не мог появиться постоянный прибавочный продукт, не могли воз­никнуть города как центры ремесла и торговли. Главной же причиной возник­новения раннеклассовых отношений была необходимость милитаризации об­щества в условиях разгоравшейся борьбы за ресурсы, пользующиеся высоким спросом на внешнем рынке. И в этом случае выход обществ высокоразвитых рыболовов и охотников на грань эксплуататорских отношений всецело зависел от стимулирующего воздействия цивилизационного центра.

Таким образом, в некоторых весьма редких случаях на базе специализиро­ванного присваивающего хозяйства возможно появление прибавочного продук­та. Однако такие общества не способны самостоятельно выйти на уровень со­здания раннецивилизационных систем, не имея для того достаточных внутрен­них ресурсов. Перспективы их развития прямо зависят от возможности вклю­чения такого рода общин в экономическую систему соседнего эксплуататор­ского общества. Если такое включение происходит, платой за это становится деградация, вырождение и разложение охотничье-рыболовческих этносов. Это в равной степени стало уделом и малых народов Сибири, Дальнего Востока и крайнего Севера в составе России — СССР — России и обществ индейцев и эскимосов, чьи территории были поглощены США и Канадой.200 Первобытные основания цивилизации

Следовательно, только в условиях развития производящих форм хозяйства и связанных с этим изменений в социально-экономической и политической жиз­ни общества прибавочный продукт мог быть произведен, сконцентрирован и трансформирован в том объеме, который был необходим для утверждения раннеклассовых отношений, а значит, и основ цивилизации. Таким образом, историческое значение неолитической революции, и Г. Чайлд был в том прав, состоит именно в освоении производящих форм хозяйства как экономической основы всего дальнейшего поступательного развития человечества, в том числе и перехода от первобытности к цивилизации.

Признание за неолитической революцией статуса решающего условия пере­хода от первобытности к цивилизации не означает, что все этносы, вступившие на путь развития производящих форм хозяйства, все общества ранних земле­дельцев и скотоводов неизбежно приходят к утверждению основ цивилизации. Как показывает материал различных земледельческих обществ, они не всегда способны самостоятельно переступить порог позднепервобытного строя.

Примерами тому могут служить ранние земледельцы тропического пояса, выращивающие клубневые и корнеплодные культуры, папуасы, меланезийцы и т. д. Они живут оседло, деревенскими общинами, насчитывающими до 300— 400 человек, состоящими из нескольких вполне экономически самостоятельных семейно-родовых групп — вемунов, ядро которых составляет 10—12 совместно трудящихся мужчин —родственников, имеющих семьи. Деревня же редко вы­ступает в качестве хозяйственного целого и выполняет преимущественно соци­альные функции: организацию защиты от нападения извне, проведение празд­неств и т. п. В рамках вемунов и составляющих их семей до определенного предела могло увеличиваться производство прибавочного продукта, однако воз­делываемые корне- и клубнеплодные растения тропической полосы были скоро­портящимися, не подлежащими хранению, поэтому их производство сверх не­обходимого прожиточного минимума не имело смысла. Кроме того, несмотря на достаточно высокую плотность населения, устойчивые надобщинные объедине­ния не возникали из-за отсутствия экономических стимулов. Последнее опреде­ляло невозможность концентрации прибавочного продукта в каком-либо центре в сколько-нибудь значительном масштабе.

В таких общинах тропических земледельцев уже хорошо прослеживается зарождающееся социально-экономическое неравенство. Родовые группы и се­мьи, обладая прибавочным продуктом и не имея возможности его накапли­вать и трансформировать, стремятся "обменять" его на престиж, уважение и высокое социальное положение, устраивая раздачи своего имущества односельчанам, в частности, нуждающимся семьям. В папуасских деревнях, не имевших устойчивого лидера, чье положение было бы закреплено нл след­ственным правом, преуспевающие "богачи" — "бигмэны" — за счет раздач добивались уважения и высокого общественного положения. Такие раздачи аналогичны потлачу индейцев северо-западного побережья Северной Амери­ки и имели тот же социальный смысл.

Подобное развитие, естественно, вело к появлению первых устойчивых форм социального неравенства, предопределяемого имущественной дифференциаци­ей. Однако реализовывавшийся (уничтожавшийся) в совместных пирах и разда­чах прибавочный продукт, обеспечивая уважение и лидерство его владельцу, не конденсировался в виде ценностей. Поэтому рост производства прибавочногоСтановление производящего хозяйства и племенной организации 201

продукта, а тем более его концентрация на межобщинном уровне и трансформа-ция в престижно значимые ценности, были в данной ситуации невозможны.

Достигнутый предел в степени производства и концентрации прибавочного продукта определял и максимум возможной социальной стратификации, не продвинувшейся далее выделения более уважаемых и состоятельных, чем ря-довые общинники, клановых лидеров. Поэтому можно сделать вывод, что в тех обществах, где произошел переход к земледелию, однако в сфере распределе­ния сохраняется принцип реципрокности, процесс становления раннеклассо-вых отношений завершиться самостоятельно не может и они должны рас­сматриваться как тупиковые.

В других случаях развитие земледелия обусловливало принципиальные из-менения в организации производства и распределения материальных благ. Прежде всего, это происходило там, где его появление было связано с возделы­ванием зерновых, выращивание которых в засушливой зоне требовало органи-зации коллективных ирригационных или другого плана работ. Именно ранние земледельцы, ориентированные на выращивание зерновых культур, проложили путь к цивилизации.

Зерно могло долго сохраняться, накапливаться, обмениваться и транспорти­роваться на отдаленные расстояния, а вместе с этим — и трансформироваться в иные ценности. Параллельно с освоением зернового земледелия в Старом Свете возникает и скотоводство. Продукция комплексного земледельческо-ско-товодческого хозяйства была более разнообразной, легко сохраняемой, отчуж-даемой, накапливаемой и транспортируемой, что выгодно отличало ее от тро-пического овощеводства. Произошедшее в X—VIII тыс. до н. э. освоение зер­нового земледелия в ряде районов Ближнего Востока и Передней Азии (доке-рамический Иерихон в Палестине, Зави-Чеми-Шанидар, Джармо и Гендж-Даре в Загросе, Чатал-Гуюк и Хаджилар в Анатолии и т. д.) с самого начала, очевид-но, было связано с примитивным искусственным орошением. Сперва это было задержание воды при весенних разливах на возделываемых участках, но, как минимум, с VII тыс. до н. э. появляются оросительные каналы.

Проведение в условиях засушливой зоны крупномасштабных ирригационных работ резко повышало производство основного пищевого продукта — зерновых. Орошаемое земледелие требовало организации коллективных ирригационных работ, причем его эффективность прямо зависела от их масштаба, а следовательно, и от количества рабочих рук. Наибольший эффект оно давало при освоении пойм великих рек засушливых зон субтропического и тропического поясов, где и вы­зрели древнейшие цивилизации. Здесь основой организации производства высту­пала община в лице ее руководителей, а затем Іілемя-вождество, ном как город-гхударс Іьо м • ,L_ii^DucTO4Horo типа и, наконец, деспотическое царство типа Древ­него Египта. При таком развитии отдельные семьи или даже группы родственных семей не могли выделиться в качестве самостоятельных производственных ячеек и были подчинены общинными, а затем и надобщинными — протогосударствен-ными и раннегосударственными — структурами.

Параллельно кардинальные изменения происходят и в сфере распределе­ния, что прослеживается в виде развития системы редистрибуции. Ее станов­ление определялось усложнением организации производственного процесса, при котором лидеры контролировали ход работ и осуществляли перераспреде­ление сосредоточенных в их руках продуктов коллективного труда. В результа-202 Первобытные основания цивилизации

те определенная доля прибавочного продукта оставалась в распоряжении ру­ководителей общины. Одна его часть сохранялась в качестве страхового фон­да, другая могла расходоваться на всевозможные общественные нужды, в час­тности, реализовываться в процессе внешнего обмена на приобретение таких необходимых вещей, как, скажем, соль или обсидиан. Кроме того, по мере обособления лиц, связанных с выполнением административно-хозяйственных и культурно-культовых функций, какая-то часть прибавочного продукта начи­нает расходоваться на их содержание, а также на отправление культа, становя­щегося все более сложным и дорогостоящим.

В Старом Свете развитие пашенного земледелия было непосредственно свя­зано с разведением крупного рогатого скота. Параллельно значительную роль играло и отгонное скотоводство — выпас в степях и предгорьях мелкого рогато­го скота, а также огородничество, садоводство, рыболовство и разведение водо­плавающих птиц на берегах больших рек, морские промыслы в прибрежной полосе и т. д. В ряде случаев значительную роль играла добыча (в том числе, а то и главным образом, для обмена) полезных ископаемых. Дж. Мелларт справедли­во полагает, что быстрое развитие таких поселений, как Иерихон эпохи до кера­мического неолита и Чатал-Гукж, в значительной степени объясняется тем, что соответствующие социальные организмы владели источниками дефицитного сырья. Появление редистрибуции обеспечивало возможность специализации в рамках производственного коллектива (по мере увеличения его численного со­става) отдельных групп людей на различных видах деятельности при последую­щем перераспределении продуктов труда и наделении каждого всем необходи­мым. Так, в Чатал-Гуюке, наряду с земледелием, скотоводством и охотой, про­цветала добыча и обработка многочисленных видов полезных ископаемых (об­сидиана, диорита, мрамора, алебастра и т. п.), развивалось керамическое произ­водство, зарождалась цветная металлургия, налаживался обмен товарами с об­щинами Западной Анатолии, Сирии, Килликии и другими областями.

Естественно предположить, что ведением столь сложного хозяйства руко­водили представители выделившейся родовой знати, что подтверждается нали­чием погребений, сопровождавшихся богатым инвентарем. О появлении регу­лярного прибавочного продукта можно судить и по расцвету культового искус­ства, требовавшего специальной подготовки. Остававшийся излишек мог ис­пользоваться административно-жреческой знатью как на общественные, так и на личные нужды.

Только такая система комплексного хозяйства обеспечивает по мере своего совершенствования неуклонный рост производительности труда, а следователь­но, и объем получаемого прибавочного продукта. В ее основе лежит централизо­ванная организация не только собственно производственного процесса, но и перераспределения созданных коллективным трудом материальных благ, при­чем редистрибутивная система является необходимой предпосылкой заверше­ния процесса становления раннеклассовых отношений.

Таким образом, если смотреть на историю первобытности с точки зрения теории цивилизационного процесса, то иногда выделяемый ее средний период (эпоха неолита) может быть охарактеризован как переходная стадия, на кото­рой сосуществуют два принципиально разных по своим потенциалам социо­культурных типа: высших рыболовов и охотников на морского зверя, которые исчерпывают возможности развития присваивающего хозяйства; и ранних зем-Становление производящего хозяйства и племенной организации

203

ледельцев и животноводов, с которых начинается развитие обществ произво­дящего хозяйства, выводящее на рубежи цивилизации. Конец этой переходной стадии отвечал, с одной стороны, стагнации рыболовческо-охотничьих обществ (если они не оказывались втянутыми в силовое поле уже возникшей рядом цивилизации) и их переориентации (если то допускали природные условия) на земледелие и (или) скотоводство, а с другой — образованию широкого спектра линий дальнейшей эволюции обществ производящего хозяйства, свойствен­ных уже следующей, позднепервобытной (предцивилизационной) стадии раз­вития. Эта стадия характеризуется, прежде всего, наличием племен, в частно­сти чифдомов-вождеств со сложившейся иерархической системой власти и управления во главе с наследственными вождями и родовой аристократией.

Разные варианты развития земледельческо-скотоводческих и почти исклю­чительно земледельческих (как в Мезоамерике) обществ наблюдаем уже на стадии родового строя. Связано это было с разнообразием форм организации хозяйственной жизни и культурных традиций. На этом этапе, как было показа­но, основными линиями раннеземледельческо-скотоводческого хозяйства были две — связанная с тропическим клубне-корнеплодным земледелием (тупико­вая) и ориентированная на выращивание зерновых культур (прогрессивная). Принципиальное отличие между ними состояло в том, что в близких к эквато­ру широтах отсутствие четко выраженных времен года, а значит, и сезонного характера земледельческих работ не стимулировало накопление пищевых за­пасов, и каждая семья, имея огород, на протяжении года собирала съедобные клубные и корнеплоды соответственно своим потребностям. Такие продукты питания были малопригодными для хранения и транспортировки, что препят­ствовало их централизованному накоплению.

Отсюда следует, что, достигнув определенного уровня самообеспечения, та­кие общества, не имея стимулов и возможностей для увеличения производства излишков продовольствия, их концентрации, хранения и обмена, быстро оказы­вались в состоянии экономической и социокультурной стагнации и не преодоле­вали уровня родового строя, не переходили на стадию племенных отношений.

Магистральный путь развития позднепервобытного человечества к цивили­зации предполагал развитие зернового земледелия, как правило связанного (за исключением Мезоамерики) с животноводством. Зерно и скот можно было на­капливать, отчуждать, обменивать, а это оказывало содействие ускорению соци­ально-экономического, общественно-политического и культурно-информацион­ного развития сориентированных на соответствующие хозяйственные формы этнических групп. Поэтому не удивительно, что все без исключения ранние ци­вилизации возникают именно на базе зернового земледелия, сочетающегося с огородничеством, садоводством, скотоводством и рыболовством.

Однако далеко не во всех обществах, основывающихся на зерновом земле­делии, в эпоху энеолита (как это было на Ближнем Востоке) складываются условия для становления цивилизации. В умеренной зоне Европы, при доста­точном количестве атмосферных осадков, организация коллективных хозяй­ственных работ не могла привести к существенному росту производительности труда, а экологические условия были не столь разнообразны, чтобы экономи­ческий подъем мог определяться развитием комплексного многоотраслевого хозяйства (как то было, например, в Эгеиде или в Андской области). При таких условиях только внедрение новых, более качественных — металлических —204________________________________________Первобытные основания цивилизации

орудий могло принципиально повысить производительность труда. Поэтому лишь после освоения бронзолитейной и особенно черной металлургии в уме­ренном поясе Евразии, в тропиках Африки и Индокитая созрели условия для перехода от позднепервобытного общества к цивилизации.

Становление института племени как органа общественной власти и управления

Важнейший сдвиг в истории первобытного общества на отрезке между "нео­литической революцией" и переходом к цивилизации может быть соотнесен с качественным повышением уровня самоорганизации, а затем и энергетическо­го и информационного потребления в условиях формирования племенных (на-добщинных и надродовых) структур общественной власти и управления. "Нео­литическая революция" проходила под знаком образования в пригодных для того экологических нишах множества небольших, связанных между собой се­тью горизонтальных отношений родовых общин ранних земледельцев и ското­водов. Оседлость и эффективная организация сельскохозяйственного произ­водства содействовали ускоренному росту численности и плотности населения в обжитых, интенсивно используемых местностях. Это, в свою очередь, вело к сегментации родовых общин. При дальнейшем расселении небольших кровно­родственных групп, состоявших из нескольких связанных общностью проис­хождения семейств, выходцы из разных родов нередко объединялись и осно­вывали совместные поселки. Такие гетерогенные общины уже не имели ста­бильного ядра из членов одного рода. Вследствие неоднократных переселений и смешений представителей разных родовых линий в пределах более или ме­нее компактных в рельефно-ландшафтном отношении районов возникали плот­ные сети тесно связанных между собой родовыми, брачными и хозяйственно-общественно-культурными узами общин, члены которых принадлежали к оп­ределенному множеству родов.

Представим себе бассейн небольшой реки с несколькими притоками, охва­ченный с двух-трех сторон малопригодными для жизни ранних земледельцев зонами — покрытыми лесами горными массивами или сухими плато. Некогда там появилось несколько родовых групп, скажем пять, от которых в условиях быстрого прироста населения произошло со временем пять генеалогических родов, постепенно разветвившихся и образовавших отдельные клановые ли­нии — линиджи. Возрастание численности населения вело к созданию на ра­нее малоосвоенных землях новых поселений, что неоднократно повторялось. Вследствие этого постепенно складывалась система из определенного количе­ства поселений-общин, во всех или, по крайней мере, в большинстве которых были представлены компактные клановые группы мужчин из двух и более ро­дов. Даже в том случае, когда одна или несколько общин так и остаются обла­дающими ядром, состоящим из членов одного рода (гомогенными в родовом отношении), то и в них, согласно законам экзогамии, всегда присутствуют в качестве брачных партнеров (как правило, женщин, но при условиях матрило-кальной системы браков — и мужчин) выходцы из других родов.

Складывается система, когда, условно говоря, община А имеет мужчин — представителей родов 1, 3, 5; община Б — 1, 2, 4, 5; община В — 2, 3, 4; община Г — 1,5; община Д — 2, 3, 5 и т. п. При этом браки между представителямиСтановление производящего хозяйства и племенной организации 205

разных родов могут заключаться уже не только на межобщинном уровне, но и внутри общин, что постепенно становится преобладающим явлением.

Как непосредственные или через систему брачных отношений родствен­ники, эти люди должны стремиться к мирному улаживанию возникающих споров и недоразумений. Более того, они обязаны помогать друг другу- Пред­ставители разных родов и общин постоянно обмениваются дарами, информа­цией, имеют общие верования и культовые места, общаются на одном диа­лекте и т. п. Благодаря этому они составляют определенную этническую груп­пу, своего рода предплемя, на основе которого и формируется собственно племенная организация. Предплемя, скорее, представляет собое некое осоз­нающее свою целостность единство, в том случае если его территория более или менее четко отделена от других обжитых людьми районов естественны­ми барьерами. И, напротив, оно выступает довольно аморфным образовани­ем, если такие барьеры несущественны и его представители интенсивно кон­тактируют на границах своего расселения.

В рамках предплемени, на межобщинном уровне более или менее регуляр­но, в связи с праздниками, ритуалами или какими-то экстраординарными со­бытиями, в священных местах начинают собираться родовые лидеры, "старей­шины". Они стремятся прийти к некоему устраивающему все заинтересован­ные стороны соглашению и договориться относительно совместных скоорди­нированных действий. С другой стороны, такое согласование действия боль­шей частью предусматривает выполнение отдельными группами людей различ­ных функций при координации усилий этих групп определенными людьми.

Иными словами, при закреплении за различными общинами и группами людей на внутриобщинном и межобщинном уровнях некоторых постоянных функций начинает формироваться система разделения труда. Ее основу, как правило, со­ставляет территориальная производственная специализация, детерминирован­ная условиями обитания: где-то были лучшие условия для выращивания каких-то культурных растений, где-то (наличие высокосортной глины) — для гончар­ства, где-то — для рыболовства и т. п. В каждой из соответствующих общин можно что-то произвести в большем объеме, с учетом и потребности соседей, рассчитывая, естественно, на то, что и они поделятся частью своих излишков. Параллельно развивается и система поло-возрастного разделения труда с четким оформлением общественно-возрастных классов у мужчин. Проходя возрасты жизни, человек последовательно меняет свои социальные статусы. В случае не­обходимости представители отдельных родственных общин, прежде всего при­надлежащие к одному общественно-возрастному классу, могут действовать со­вместно: скажем, юноши и взрослые мужчины во время вооруженных конфлик­тов с соседями, старцы — при выполнении ритуалов.

Таким образом, возникает сложная система отношений, предполагающая взаимодействие родовых, поло-возрастных и территориально-общинных ме­ханизмов регуляции поведения индивидов, семей и общин и определения их статусных позиций. Здесь появляются и первые случаи противоречия между различными подобного рода системами. Все юноши, к примеру, относятся к одному поло-возрастному классу, однако выходцы из более знатных родов уже на этом этапе имеют преимущества перед сверстниками. В то же время, благодаря личным качествам, даже при уже появившейся иерархии родов молодой человек, обладающий достаточными способностями, энергичный и206 Первобытные основания цивилизации

волевой, даже из малоуважаемой клановой группы, может обеспечить себе высокий престижный статус.

Для эффективного решения возникающих на уровне межобщинных кон­тактов задач одних лишь периодических встреч общинно-родовых старейшин со временем становится недостаточно. Поэтому рано или поздно (если для того, разумеется, складываются необходимые условия) на межобщинном уровне появляется персона вождя, которого на определенное время (большей частью при условиях острой военной опасности) наделяют властными полномочиями. Еще раньше появление такого лидера (постоянного или на определенное вре­мя) связано с ритуальными потребностями — организацией культовых церемо­ний, обрядовых действий и т. п.

Но должность вождя закрепляется и институализируется, прежде всего, в том случае, когда некий облаченный общественным доверием и харизмой ли­дер начинает выполнять не только культовые (от праздника к празднику), но и повседневные административно-хозяйственные функции: организовывать про­изводство и перераспределение на межобщинном уровне, контролировать об­щие запасы, а в скором времени и распоряжаться ими. Лидер приобретает статус в высокой степени сакрализированного вождя-судии ("священного царя" архаических времен), если он начинает персонифицировать свой социум и лично (исходя, конечно, из сложившихся в обществе традиций и правовых норм) реализовывать право власти-собственности от имени своего племенного кол­лектива. Занимаемый пост он использует и с целью повышения авторитета и укрепления позиций лично себя и всего своего рода.

Поэтому не удивительно, что статус вождя быстро становится сперва пере­дающимся в пределах одного рода, потом одной, ведущей его линии, а затем — и наследуемым в рамках одной семьи (от старшего брата к младшему или, что оказывается более эффективным, от отца к старшему сыну). Аналогичным об­разом за представителями отдельных кланов закрепляются определенные ста­тусы. Возникает аристократия, которая организовывает и руководит жизнеде­ятельностью объединенных в племя общин, представляет это племя перед сак­ральными силами, владеет престижными ценностями и т.п. Ее представители как своим социальным статусом, так и внешним видом (татуировки, одежда, украшения) начинают все более разительно отличаться от основной массы об­щинников-простолюдинов. В результате складывается иерархически организо­ванное (на базе некоторого множества общин, состоящих из представителей связанных узами совместной жизнедеятельности родов), более или менее жес­тко стратифицированное племя-вождество во главе, как правило, с сакрализо-ванным лидером, вождем — "священным царем" архаических времен.

Становление института племени как органа общественной власти и управ­ления предгосударственного типа предполагает (при большей или меньшей роли, в зависимости от конкретных условий, каждого из приводимых моментов): 1) не­обходимость организации общей обороны или борьбы с соседями за расширение своей территории; 2) потребность регуляции отношений между общинами и родами, тесно связанных совместной жизнедеятельностью; 3) координацию, кооперацию и специализацию трудовой деятельности с целью максимально эффективного использования ресурсов среды и их целесообразного перераспре­деления на межобщинном уровне; 4) организацию и проведение ритуальных праздников и церемоний, усиливающих интенсивность обращения информацииСтановление производящего хозяйства и племенной организации___________________________207

и содействующих этнической консолидации в рамках племени. В результате происходит сложение властно-управленческих структур принципиально ново­го, по сравнению с общинно-родовым, уровня, на базе которых со временем и вырастет раннегосударственная организация власти и управления.

С размежеванием организационно-интеллектуальных и производственно-ис­полнительских функций в пределах племени-вождества, за определенными ро­довыми структурами наследственно закрепляются высокие социальные статусы. Таким образом осуществляется переход от преобладавшей ранее поло-возраст­ной системы социальной стратификации к системе наследственных социальных рангов с ее дальнейшей тенденцией к перерастанию в сословное, а то и сослов-но-кастовое деление. Если раньше человек соответственно своим возрастным периодам проходил в течение жизни все социальные ступени, то теперь отдель­ные виды деятельности жестко связываются с происхождением человека, хотя и здесь, разумеется, были определенные вариации и исключения.

Существенные изменения наблюдаем и в экономической сфере. Формиро­вание племенных структур стало принципиальным шагом на пути отчуждения от коллектива его собственности на землю и ее ресурсы. Если до этого време­ни ведущей формой собственности была общинно-родовая (при разном соот­ношении родовой или общинной доминанты) и эту собственность реализовы­вал род и (или) общинный коллектив в лице его наиболее авторитетных членов с учетом общего мнения всех сородичей и односельчан, то теперь высшим носителем этой власти-собственности (и не одной общины, а нескольких, даже многих) становятся вождь и его клан, которые осуществляют свои полномочия через подчиненные аристократические кланы, контролирующие и использую­щие ресурсы на местном уровне. С утверждением системы племени-вождества власть-собственность фактически перестает быть коллективной и становится корпоративной, что окончательно закрепляется с переходом к раннегосудар-ственным формам общественной организации. В системе распределения мате­риальных благ и услуг этому соответствует утверждение системы редистрибу-ции в качестве универсального механизма перераспределения материальных благ, прежде всего на межобщинном уровне.

С возникновением вождества складывается редистрибутивная система в масштабах племени. Она постепенно становится основным регулятором пото­ков продуктов питания, изделий и даже услуг между общинами при сосредото­чении определенных излишков в руках аристократических кланов во главе с вождем. Последнее делает этот процесс уже не публичным, контролируемым со стороны всего населения, а, так сказать, конфиденциальным. Рядовым чле­нам племени остается только верить, что плоды их труда расходуются на обще­ственные потребности. Создание такой системы знаменует начало утвержде­ния эксплуататорских отношений, которые с момента перехода к цивилизации конституируются в виде раннеклассовых. Надобщинные органы власти и уп­равления начинают выполнять не только необходимые, общественно-полезные организационно-хозяйственные, административные, судебные и пр. функции, но и репрессивные по отношению к основной массе населения, чем обеспечи­вается господство и право на избыточное потребление. Как справедливо отме­чал К. Маркс, всякое государство выполняет как общественно полезные функ­ции, так и функции по обеспечению классовых интересов господствующих общественных групп. Это мы наблюдаем и на заре цивилизации, и сегодня.208 Первобытные основания цивилизации

Принципиальные сдвиги фиксируются и в собственно производственной сфере. С возникновением племен-вождеств создаются условия для дальнейше­го углубления разделения труда соответственно естественным и другим усло­виям проживания отдельных общин, входящих в состав племени. Редистрибу-ция как централизованный товарообмен стимулирует территориально-произ­водственную специализацию, охватывающую как пищевую сферу, так и сферу непищевого производства. Это содействует зарождению и расширению ремес­ленной деятельности, в частности, переходу к специализированным (с соответ­ствующим стационарным оборудованием и профессиональными знаниями) гончарству и металлургии (если, конечно, последняя уже известна). Появляют­ся специалисты-мастера, продукция которых рассчитана на удовлетворение потребностей всего племени, в особенности же его верхушки. Это же касается разработки минеральных ископаемых, древесины и т.п.

Кардинальные изменения наблюдаются и в культурно-информационной сфере. Объем знаний- в каждой области принципиально увеличивается, они становятся специализированными, а значит, ими уже не может владеть любой человек, достигший определенного возраста, как то было раньше. Знаниями, в особенности ритуально-культовыми, нужно теперь овладевать с детства. Они, как и статусы, передаются по наследству, от отца (дяди) к сыну (племяннику), и принципиально закрыты для представителей других общественных групп. Это касается и ремесел, и организации общественно-хозяйственной жизни. Профессионализация, в свою очередь, ускоряет прогресс в отдельных сферах культуры и производства — в монументальном строительстве, изготовлении определенных изделий, началах астрономии, математики, медицины и пр. При постоянном общении специалистов в рамках племен обмен опытом и инфор­мацией становится более интенсивным. Сложная система знаний требует сим­волически-графической фиксации, что ведет к возникновению пиктографии, а затем и письменности. Параллельно с этим формируется собственная субкуль­тура родоплеменной аристократии, как и менее выразительные культурные особенности у представителей других социально-профессиональных групп.

Все эти системные сдвиги демографического, социально-политического, эконо­мического и культурно-информационного плана находят опосредованное отраже­ние в трансформации территориально-поселенческой структуры и в формах взаи­модействия общества и окружающей среды. Среди общинных поселков, разбро­санных на территории племени, рано или поздно выделяется центральное поселе­ние, которое связано или с наиболее влиятельным святилищем, или местом прожи­вания клана вождя, или наиболее могущественной в военном и (или) экономичес­ком отношении общиной, или, чаще всего, совокупностью некоторых из этих фак­торов. Такое поселение — племенной центр — развивается быстрее, чем осталь­ные, поскольку фокусирует политическое, экономическое и культурно-религиозное лидерство. В рамках племени возникают отдельные экономические районы со сво­ей специализацией, демонстрирующей нарастание разнообразия форм взаимоот­ношения человека и окружающей среды. С течением времени это приобретает все более структурированный вид и охватывает все большую территорию.

Таким образом, имеем все основания рассматривать время возникновения племенных институтов переломным моментом на пути от "неолитической ре­волюции" к цивилизации. Эти институты в развитом виде соединяют три ос­новные структуры:Становление производящего хозяйства и племенной организации 209

— наследственную сакрализованную власть вождя-первосвященника, ар­хаического "священного царя" с формирующимся вокруг него административ­ным, жреческим и военным аппаратом;

— совет старейшин, состоящий из наследственной родоплеменной арис­тократии — глав родов, которые представляют определенные клановые струк­туры и пользуются в их рамках властными полномочиями;

— рядовых, лично свободных и полноправных, входящих в определенные родовые структуры общинников, периодически, особенно в экстремальных ситуациях, участвующих в народном собрании.

По мере развития института племени значение вождя и его окружения, в которое входят не только выходцы из среды родовой знати, но и люди, выдви­нувшиеся благодаря своим личным качествам или по воле случая, порою и иноплеменники, даже невольники, неуклонно возрастает. Совет же родовых старейшин, как правило, все более приобретает характер аристократического совещательного органа, а народное собрание либо вовсе отмирает, либо вы­полняет формальные функции "всенародного одобрения" того, что постановил вождь в соответствии с волей знати.

В истории мы наблюдаем самые разнообразные коллизии во взаимоотно­шениях этих структур. Часто бывает так, что в результате подспудной борьбы или открытого конфликта власть вождя ограничивается или вообще делается номинальной, тогда как сила аристократических кланов становится преоблада­ющей. В результате функции вождя могут быть сведены, по существу, лишь к выполнению символически-представительских обязанностей. Однако в силу неизбежно возникающих при таком развитии распрей между главами силь­нейших родов такое развитие деструктивно сказывается на жизни племен и раннегосударственных образований, и в конкурентной борьбе с соседями та­кого рода "аристократические республики" проявляют невысокую жизнеспо­собность. Альтернативой такому сценарию ограничения власти вождя являет­ся прямая апелляция (в случае конфликта правителя и аристократии) первого к народному собранию. Примеры тому хорошо известны из истории ранних ци­вилизаций (Гильгемеш и Урукагина в Нижней Месопотамии, Камее в Египте и пр.), однако такая ситуация вполне естественна и для стадии поздней перво­бытности. В таком случае вождь ограничивает влияние аристократического совета или вообще превращает его в декоративный институт, а сам получает неограниченные властные полномочия. '

Все же в реальной жизни чаще наблюдается определенный, основывающий­ся на силе традиции и каждодневных компромиссах баланс между вождем и его окружением и родо-племенной знатью с тем, что масса соплеменников отчасти поддерживает центральное руководство, отчасти же выступает опорой влияния своих родовых старейшин. При этом ситуация осложняется и параллельными, отмеченными выше процессами. По мере усложнения социокультурной жизни в высших эшелонах власти происходит разделение функций и полномочий, ранее присущих архаическому "священному царю". Наряду с ним появляются переби­рающие на себя часть его полномочий военный лидер и (или) верховный жрец, опирающиеся на подвластных им дружинников и жречество.

Особенно частой является конкуренция между сакрализированным вождем и вождем-военачальником, перебирающим на себя (особенно в случае частых и затяжных военных конфликтов) основные прерогативы исполнительной власти.210

Первобытные основания цивилизации

Но не менее жестоким может быть и соперничество между вождем и верхов­ным жрецом. В таких ситуациях многое зависит от личных качеств конкурентов, а также от множества непредсказуемых случайностей. Однако в любом случае необходимой предпосылкой перехода от первобытности к цивилизации являет­ся оформление института племени как органа власти и управления, контролиру­ющего и направляющего жизнь соответствующего социума.

Пути развития предцивилизационных обществ

Поздняя первобытность, как отмечалось, характеризуется безраздельным господством земледельческо-скотоводческого хозяйства при образовании пле­менных институтов типа хорошо исследованных на полинезийском и африкан­ском материалах чифдомов (вождеств). Их правящая аристократическая вер­хушка, как убедительно показал Л.С. Васильев, реализует общественное право власти-собственности на коллективные ресурсы через использование ею (в том числе и в своекорыстных целях) системы централизованного перераспределе­ния произведенных излишков материальных благ.

Понятно, что в разных условиях на этой стадии сладывались и разные хозяй­ственные и социокультурные системы, которые можно классифицировать, опи­раясь на разные критерии, по-разному. Так, их можно различать по признаку причастности к определенным археологическим эпохам (неолит, энеолит, брон­зовый век) или по технологии выполнения земледельческих работ (мотыжное и пашенное земледелие). Но с точки зрения цивилизационной перспективы в та­кого рода обществах целесообразно сперва разграничить, во-первых, преимуще­ственно земледельческие, которые и выводят на уровень ранних цивилизаций, и, во-вторых, преимущественно скотоводческие (в наиболее развитом виде — кочевнические), не способные к самостоятельному построению цивилизации.

Рассмотрим сперва преимущественно земледельческие общества поздней первобытности. Среди них следует выделить, с одной стороны, земледельчес-ко-скотоводческие и сугубо земледельческие общества в зонах, где такая дея­тельность требовала коллективной организации труда (сухие субтропики и пр.), и с другой — подобные общества в природных условиях, где такая организа­ция или вовсе не требовалась (регулярно увлажняемая дождями область с уме­ренным климатом), или, по крайней мере, не имела большого значения. Такие хозяйственные различия большей частью, хотя и не всегда, определялись усло­виями водоснабжения. Там, где ирригация была жизненной необходимостью, всегда развивались коллективные формы земледелия, тогда как там, где атмос­ферных осадков было достаточно, создавались условия для утверждения пар-целлярно-семейных форм производства.

Начало расхождения отмеченных вариантов земледельческо-скотоводческих обществ прослеживаем уже с глубин восточносредиземноморского неолита. Уже тогда на Ближнем Востоке оформилась линия развития земледельческих об­ществ, основанных на коллективной организации хозяйственной деятельнос­ти, которая и привела к созданию древнейших цивилизационных систем.

Раннеземледельческо-скотоводческий в своей основе хозяйственно-культур­ный комплекс протонеолита Палестины и Сирии IX—VII тыс. до н. э., как и почти синхронные ему памятки предгорий Юго-Восточной Анатолии, Север­ной Месопотамии и горной системы Загроса, достиг не только оптимальной формы адаптации к местным условиям, но и смог обеспечить базу для возник-Становление производящего хозяйства и племенной организации___________________________211

новения таких высокоинтегрированных социумов, как, например, тот, чьим центром был докерамический Иерихон с его каменными стенами и башней (на основани чего склонные к сенсационным заявлениям американские археологи прозвали его древнейшим в мире городом).

Такой уровень развития определял быстрый рост населения, для которого удоб­ных для возделывания земель в скором времени стало не хватать. С этим совпала новая фаза усиления аридизации (иссушения) на Ближнем Востоке, датируемая приблизительно концом VII—VI тыс. до н. э. К этому времени местное население уже одомашнило не только мелкий (козу в Палестине, овцу в Загросе), но и круп­ный рогатый скот, научилось изготовлять керамическую посуду и делало первые эксперименты с плавкой цветных металлов. Наличие здесь в протонеолитическое и неолитическое время поселений площадью до 10 га свидетельствует о довольно высоком уровне социокультурной самоорганизации общин, между которыми уже намечалось и некоторое разделение общественного труда.

Таким образом, к концу VII тыс. до н. э. на Ближнем Востоке была достиг­нута определенная "точка бифуркации", когда традиционная система жизнеде­ятельности, ввиду существенных экологических (аридизация) и демографичес­ких (устойчивый прирост населения) сдвигов, оказалась в кризисном состоя­нии, однако накопленный хозяйственно-организационный опыт и культурно-информационный потенциал предоставляли широкие возможности поиска, в соответствии с разнообразием конкретных условий, путей дальнейшего разви­тия. Поэтому не удивительно, что не позднее рубежа VII—VI тыс. до н. э. на Ближнем Востоке уже возникли не только система орошаемого земледелия (корни которой ухолят в VII, если не в VIII тыс. до н. э.), но и специализирован­ное отгонное и даже полукочевое скотоводство. Понятно, что там, где атмос­ферные осадки выпадали в достаточном количестве, потребность в искусствен­ном орошении не ощущалась, как и не было оснований сужать земледелие и переориентироваться на пастуший образ жизни.

Поэтому к началу VI тыс. до н. э. на Ближнем Востоке, а в скором времени и во всем Западноазиатско-Североафриканско-Южноевропейском макроре­гионе, между Северным тропиком и 50-й паралелью, наблюдаем процесс по­степенного размежевания между преимущественно пастушескими общества­ми степей, полупустынь и открытых нагорий, с одной стороны, и аграрными в основе своей обществами, часть которых, расположенная в засушливых зонах вдоль рек, все больше ориентировалась на ирригационное земледелие.

Появление родоплеменных обществ, специализировавшихся на подвиж­ном скотоводстве (пастушестве) определялось, в первую очередь, тем, что в условиях неуклонного роста населения и усиления аридизации более слабые, преимущественно периферийные группы ближневосточного неолитического населения ("потомки Авеля") вытеснялись в малопригодные для земледелия местности. Там им оставалось специализироваться на разведении домашнего, преимущественно (ввиду скудости кормовой базы) мелкого рогатого скота. Но, приспособившись к таким малоблагоприятным для жизни условиям, эти группы смогли в течение ближайших тысячелетий освоить огромные сухие пространства Северной Африки, Аравии и Среднего Востока. Не позднее как с первой половины VI тыс. до н. э. скот через Кавказ и Балканы попадает в благоприятные для развития скотоводства степные и лесостепные области Северного Причерноморья, Приазовья и Предкавказья. Здесь преобладало212________________________________________Первобытные основания цивилизации

индоевропейское в этноязыковом плане население, вскоре после освоения первичных навыков скотоводства одомашнившее (не позднее рубежа V— IV тыс. до н. э.) коня. Использование коня, в сочетании с адаптацией рогатого скота к местным условиям, обеспечило возможности дальнейшей широкой экспансии скотоводческих индоевропейских племен пространствами Евразии — от Западной Европы до северных областей Индии и Китая — в течение IV—II тыс. до н. э., о чем обстоятельнее речь пойдет ниже.

Сейчас важно подчеркнуть, что рост производительности скотоводческого хозяйства на стадии поздней первобытности (и много позднее) был, в первую очередь, связан с расширением площади пастбищ. Поэтому постепенно паст­бищами становятся почти все открытые и малопригодные или непригодные для земледелия пространства Северной Африки и Евразии. Эффективное ис­пользование их в качестве пастбищ предусматривало увеличение протяженно­сти перегонов скота, что, в свою очередь, повышало подвижность скотоводов и уменьшало значимость в их среде занятия земледелием. Этому содействовали и аридизационные процессы, в особенности ощутимые в Северной Африке, Аравии, на Среднем Востоке и в Центральной Азии на протяжении III и в особенности во II тыс. до н. э. (когда окончательно сложились Сахара, Аравий­ская пустыня, Каракумы и Кызылкумы, Такла-Макан и Гоби).

Нарастание засухи вело к сужению кормовой базы для скота, что также сти­мулировало повышение мобильности скотоводов. Вследствие этих процессов в течение второй половины II тыс. до н. э. скотоводческие племена зоны Евразий­ских степей переходят к кочевому образу жизни — номадизму. Очевидно, при­близительно в то же время кочевничество начинает утверждаться также в Север­ной Африке и Аравии, чему там способствовало одомашнивание верблюда.

Однако кочевнический путь развития, о чем подробнее пойдет далее, оказал­ся тупиковым. Из-за экстенсивности скотоводства и других обстоятельств нома­ды могли выйти на уровень формирования раннегосударственных структур лишь при условии даннического подчинения соседних земледельческих племен и ус­тановления непосредственных связей с уже сложившимися цивилизациями. Собственный потенциал кочевнической линии развития исчерпался довольно быстро, и с середины I тыс. до н. э. никакого существенного прогресса в хозяй­стве, общественной системе и культуре номадов не наблюдается (кроме, разуме­ется, отдельных изобретений типа стремян и сабель и заимствований у более развитых соседей, в особенности в процессе восприятия мировых религий).

Признав скотоводческо-кочевническую линию эволюции позднепервобытных обществ тупиковой, приходим к выводу, что на уровень цивилизации собственны­ми силами могут выйти лишь земледельческие или тем более земледельческо-скотоводческие общества, ориентированные на выращивание зерновых культур. Поэтому можно сказать, что только зерновое земледелие обеспечивает хозяйствен­ную базу для возникновения цивилизации.

Но, как было сказано, с VII—VI тыс. до н. э. наблюдается расхождение двух линий эволюции земледельческо-скотоводческих обществ, одна из которых ори­ентировалась на ирригационное земледелие, другая в нем не нуждалась.

Как известно, первые цивилизации возникают в условиях широкомасштаб­ного ирригационного земледелия в долинах великих рек сухих субтропиков — Нила, Тигра и Евфрата, Инда с его многочисленными притоками, несколько позже — Хуанхэ. Как в связи с этим более ста лет назад писал Л. Мечников:Становление производящего хозяйства и племенной организации 213

"Исторические реки, эти великие воспитатели человечества, ... не выделяются среди прочих рек мощностью объема своих вод. ... Но все эти реки обладают зато одной замечательной характерной чертой, способной объяснить секрет их выдаю­щейся исторической роли: все они обращают орошаемые ими области то в плодо­родные житницы, питающие миллионы людей ..., то в заразные болота, усеянные трупами бесчисленных жертв. Специфическая географическая среда этих рек мог­ла быть обращена на пользу человека лишь коллективным, сурово дисциплиниро­ванным трудом больших народных масс, хотя бы состоявших из самых разнооб­разных этнических элементов. ... Малейшая оплошность при прорытии какого-нибудь канала, простая леность, эгоизм одного человека или небольшой группы при общей работе над созданием коллективного богатства — оберегания драгоцен­ной влаги и рационального пользования ею — могли быть причиной бедствия и голодовки всего народа. Под страхом неминуемой смерти река-кормилица застав­ляла население соединять свои усилия на общей работе, учила солидарности"¹.

В других случаях (ольмеки и майя на Юкатане, Минойский Крит и Микен­ская Греция, Хеттское царство и т. п.) цивилизации могут возникать и не на основе поливного земледелия. Однако и здесь мы неизменно наблюдаем веду­щую роль организационной деятельности властных структур в обеспечении эффективного функционирования систем производства и перераспределения материальных благ. Последнее касается и социумов полинезийцев, вышедших на уровень становления раннегосударственных структур и формирования ос­нов собственной (впрочем, так и не сложившейся) цивилизации (Гавайский архипелаг, острова Тонга, отчасти и о. Пасхи).

При этом с глубин неолита параллельно с линией развития коллективного зернового хозяйства прослеживается и развитие земледельческих общин, осно­ванных на парцеллярно-семейной системе социально-экономической жизни. Такой тип общества можно предполагать уже для протонеолитических и неолитических поселков Западной Анатолии типа Хаджилара. В следующие тысячелетия это на­блюдается в земледельческо-скотоводческих обществах Юго-Восточной Европы.

Высокоразвитые энеолитические культуры Балканско-Дунайско-Карпатского ареала (Караново, Боян, Гумельница, Кукутени-Триполье и им подобные) к началу V тыс. до н. э. практически ничем в социокультурном плане не уступавшие тогдашним обществам Египта и Месопотамии, базировались на парцеллярном, семейном земледельческо-скотоводческом хозяйстве (в рамках родовой или гетерогенной общины, состоящей из представителей нескольких родов).

Без технологической модернизации на основании широкого внедрения ме­таллических орудий (что в эпоху энеолита было невозможно) и иных новаций выше достигнутого уровня они продвинуться не могли. Поэтому, так и не пре­одолев рубежа цивилизации, они оказались в состоянии стагнации. На исходе энеолита они гибнут вследствие как внутреннего кризиса, так и в результате экспансии степных соседей — скотоводческих индоевропейских племен, кото­рые набирали силу на протяжении V—III тыс. до н. э. Но в эпоху поздней бронзы и особенно с переходом к железному веку социально-экономический тип земледельческих обществ с развитой системой автономных домохозяйств решительно заявляет о себе по всей Европе.

Таким образом, наблюдаем два основные варианта развития позднеперво-бытных преимущественно земледельческих обществ: восточный, связанный с

'Мечников Л. Цивилизации и великие исторические реки. — М, 1995. — С. 358.214

Первобытные основания цивилизации

усилением роли раннеполитических органов в пределах племен-вождеств в системе производства и перераспределения, и западный, где соответствующие тенденции не приобретают значительного распространения и хозяйство осно­вывается на системе автономных, хотя и объединенных в общины, семей.

Как уже отмечалось выше, первый, восточный путь характеризуется ростом эффективности экономики за счет усовершенствования организа­ции производства, редистрибутивно-хозяйственной формой концентрации прибавочного (а в значительной мере и необходимого) продукта и его транс­формацией в престижно-значимые ценности (владение которыми символи­чески-магическим образом удостоверяло высокий социальный статус) бла­годаря ремесленному производству и внешней торговле. Коллективизм про­изводства и редистрибутивная система блокируют в этом случае приватиза­ционные тенденции и предопределяют тотальное господство власти-собствен­ности над парцеллой, что отражается во всех аспектах общественно-полити­ческой и культурно-культовой жизни. Этот путь, благодаря высокой мере аккумуляции энергетических затрат, информационно-культурного обеспе­чения, накопления впечатляющих технико-технологических, административ­но-политических, символических и т. п. достижений, обеспечивает возмож­ность создания цивилизаций древневосточного типа на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке, а также в доколумбовой Америке.

Второй, западный путь развития до начала железного века не был спосо­бен обеспечить выход на цивилизационный уровень. Он раскрывает свои по­тенциальные возможности позднее — с I тыс. до н. э.ГЛАВА VII

ЭТНОЯЗЫКОВЫЕ ОБЩНОСТИ

И СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ

ДРЕВНИХ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ И СКОТОВОДОВ

Этноисторические общности Передней Азии, Северной Африки

и Южной Европы в эпоху распространения производящего хозяйства

Религиозно-мифологические представления

древнеземледелъческих обществ

Хозяйственная жизнь и общественные отношения скотоводческих

индоевропейских племен

Верования и формы культурной жизни древних индоевропейцев

Этноязыковые общности Старого Света эпохи формирования

первых цивилизаций вне древнеиндоевропейского ареала

Великое расселение индоевропейских племен

Этноисторические общности

Передней Азии, Северной Африки и Южной Европы

в эпоху распространения производящего хозяйства

Конкретизируя общее понимание развития позднепервобытных, в перспек­тиве выходящих на раннецивилизационный уровень, обществ необходимо оста­новиться на их этнокультурной природе. Ограничиваясь преимущественно об­ширными пространствами Европы, западной половины Азии и Северной Афри­ки как наилучшим образом исследованными и сыгравшими основную роль в истории человечества и наиболее близкими к нам, можно, в самых общих чер­тах, говорить о четырех огромных культурно-хозяйственных со своей этничес­кой спецификой мирах эпохи неолита — энеолита, а именно:

1) Переднеазиатско-Балканская область древних земледельцев и животно­водов субтропичекого пояса и ближайших к нему областей умеренной зоны;

2) Средиземноморско-Приатлантический регион побережий Европы и Се­веро-Западной Африки, население которого, оставившее памятники мегалити­ческих культур и знакомое с основами земледелия и скотоводства, было ориен­тировано на морскую стихию;

3) Восточноевропейско-Евразийский степной и отчасти лесостепной ареал пастушеских племен (идентифицируемой в этноязыковом отношении как пре­имущественно древнеиндоевропейский);216________________________________________Первобытные основания цивилизации

4) зона малопригодных для раннего земледелия и животноводства хвойно-лиственнных и хвойных, таежного типа, лесов, простирающаяся от Балтийско­го моря за Урал до Тихого океана.

Все они имели свою сложную внутреннюю структуру и в этноязыковом отношении были весьма неоднородны, однако в их рамках наблюдаем много общего во всех сферах жизнедеятельности — от системы хозяйства до религи­озно-мифологических представлений. В связи с тем, что определяющие даль­нейшую человеческую историю процессы в то время разворачивались прежде всего в Переднеазиатско-Восточносредиземноморском регионе становления ци-вилизациии, рассмотрим этнокультурные общности в его пределах.

В течение XI—IX тыс. до н. э., как о том уже шла речь, на Ближнем Востоке, в первую очередь в Сирийско-Палестинском районе, а также в Анатолии и предгорьях Загроса, произошли существеннейшие хозяйственные и, шире, со­циокультурные изменения, связанные со становлением производящей эконо­мики. Кризис охотн*ичьей ориентации экономики на рубеже плецстоцена и голоцена, в эпоху таянья ледника и смещения климатических зон, способство­вал повышению роли специализированного собирательства (прежде всего — дикорастущих злаков) и эксплуатации пищевых ресурсов водоемов.

Там, где для специализированного сетьево-челнового рыболовства были бла­гоприятные условия, оно на несколько тысячелетий становится основой хозяй­ственной жизни. В первую очередь, это относится к низовьям и дельтам Нила, Тигра и Евфрата с областью Персидского залива, Сиро-Киликийского побере­жья, отчасти Эгеиды, а также, несколько позднее, таких удобных для рыболов­ства местностей, как районы Железных Ворот на Дунае и Днепровских поро­гов, южные побережья Северного и Балтийского морей, Приаралье с низовья­ми Амударьи и Сырдарьи.

Небольшие рыболовческие общины, которые на Ближнем Востоке были знакомы и с элементами раннеземледельческо-животноводческого хозяйства, расселялись по берегам полноводных рек и морей в поисках богатых рыбой местностей, осваивая тем самым периферийные по отношению к названному центру опережающего развития области — Средиземноморье и Причерномо­рье, бассейн Нила, берега Аравийского моря и др. Однако в центральной зоне этого очага опережающего развития возможности рыболовства при все возра­стающей численности и плотности населения быстро исчерпывались и осно­вой экономики становились земледелие и животноводство. Это, в свою оче­редь, вело к постепенному расселению избыточного населения на соседние, благоприятные для мотыжного земледелия территории, с одной стороны, и началу пастушества в степях и нагорьях Ближнего Востока — с другой.

Поскольку процесс неолитизации Восточносредиземноморско-Передне-азиатского региона происходил, как показал В.А. Шнирельман, параллельно в нескольких автономных, хотя и связанных друг с другом, районах и распрос­транялся из них в нескольких направлениях, и поскольку здесь и во времена палеолита (и много позднее) сосуществовали различные этноязыковые груп­пы афразийской, синокавказской и ностратической праобщностей, среди колонистов-земледельцев, осваивавших его периферийные районы, должны были быть и представители общностей разной языковой принадлежности.

Еще в эпоху финального палеолита и мезолита (для данной области умест­нее использовать термин эпипалеолит) на Ближнем Востоке между дельтойЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________217

Нила и средним течением Евфрата формируется уже упоминавшаяся афразий­ская, или, как ее называли ранее, семито-хамитская, праязыковая общность. В эпоху освоения рыболовства и становления производящего хозяйства ее пред­ставители продвигаются в направлении Верхней Месопотамии, с одной сторо­ны, и Северо-Восточной Африки — с другой.

Потомками этих людей были древние семитские народы и древние египтя­не, пастушеские этносы территории нынешней Сахары, а также, отчасти, Са-хеля, Судана и Эфиопии, говорящие на берберских, чадских, кушитских и омот-ских языках. Не позднее VII тыс. до н. э. они, выходя из высыхавшего Синая, начали хозяйственное освоение кромки поймы Нила в пределах Египта и, пре­одолев эту водно-болотную преграду, уже к VI тыс. до н. э. прочно освоили его западный берег (поселение Меримде в Фаюмском оазисе). Вскоре их пасту­шеские группы распространились по современной Сахаре, представлявшей в ту пору огромный массив переходящих на юге в саванны степей, до оз. Чад, северной излучины р. Нигер и побережья Атлантики.

Эти носители средиземноморского, южноевропеоидного антропологичес­кого типа смешивались с преобладавшим там негроидным населением. В ре­зультате навыки скотоводства и земледелия уже к III тыс. до н. э. утвердились во всей полосе Судана от Абиссинского плато до Атлантического океана, при том что в отдельных ее местах сложились негроидные по своему физическому типу этносы, говорящие на языках афразийского происхождения (чадцы).

Также весьма вероятно проникновение уже в протонеолите и тем более неолите отдельных прасемитских групп в более отдаленные от зоны их станов­ления (Палестина и Сирия) районы, в частности в Аравию, Северную Месопо­тамию и на Кавказ — вплоть до Дагестана, о чем свидетельствует сходство керамического комплекса поселения Чох и верхнемесопотамской посуды типа Умм Дабагии, на что обратил внимание В.А. Шнирельман. Обратим в связи с этим внимание на наличие существенного пласта хозяйственно-культурной се­митской лексики в пракартвельских и праиндоевропейских диалектах, что в свое время отмечал В.Н. Ильич-Свитыч.

Продвижение семитоязычных групп из Верхней Месопотамии на Кавказ мож­но объяснить поиском и закупкой или добычей сырья, в частности обсидиана, на Армянском нагорье между озерами Ван и Урмия и р. Араке. Весьма вероятно также, что носители праафразийских диалектов, принявших активное участие в освоении Средиземноморья, были первыми людьми, Достигшими Кипра еще в IX—VIII тыс. до н. э. и уничтожившими его уникальную реликтовую постплей­стоценовую фауну — карликовых слонов, карликовых носорогов и др.

Отдельные, не принадлежавшие ни к афразийской, ни к синокавказской, ни к ностратической праязыковым общностям этнические группы обитали в нео-энеолитическое время в Средней и Нижней Месопотамии и по берегам Персидского залива. Среди них наиболее известны шумеры — творцы одной из двух древнейших, возникших на рубеже IV—III тыс. до н. э. цивилизаций. В настоящее время установлено, что многими своими достижениями в области ирригационного земледелия, строительства, металлообработки и т. д. шумеры обязаны ассимилированному ими в V тыс. до н. э. на Среднем Тигре этносу, культурно-хозяйственную лексику которого они частично переняли. Язык это­го этноса называют прототигрским (от р.Тигр) или "банановым", поскольку типичной струкутрой его слов были формы типа "ба-на-на", "та-на-на"и пр.218

Первобытные основания цивилизации

Я § си 0. О >я 0 n І		эл, 3 — пратунгусо-маньчжуров, 4 — пракорео-японцев	1 к а	— прахурриты пратибето бирманцы				3 — праливийцы, 4 — прачадцы, 5 — пракушито ом.оті	общности VI— IV тыс. до н. э.
і		q			cn	|		..	V 3
о;	3	о	а п.		3	см		s а;	а о
1 см	о к	1	q 1		Є гч	3 ar		Є я	X 3
- языковой ареал "А",	шодийцы, 2 — прафи	1 — пратюрок, 2 —	/ — прадламиты, 2		общность 1 — npaxt	ность / — пракитай		расемиты, 2 — праег	Основные праэтноя
I	:г	я	л		№	~Г		с
ЛЭ	а а с	X tn си П.	Є и о £		а и	to о а;		1	f> а
Є	1	q	ч-		1	а			Є
праиндоєвропейская общнос	прауральская общность 1 -- праалтайская общность и		- праэламо-дравидииская об\	прашумерииская общность	- праанатолийско северокав.	- прасино тибето бирманы	— праенисеиская общность	- праафразийская общность
І	1	1	\	1	1	І	^	1
І		tq	~>			g;	S	><

Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 219

Очевидно, носителями прототигрского языка являлись общины, оставившие в районе Багдада самаррскую археологическую культуру, отличающуюся дина­мизмом орнаментальных композиций на посуде, владением навыками иррига­ционного земледелия, умением сооружать обнесенные стенами глинобитные поселения протогородского типа, знакомством с металлургией меди и прочи­ми, еще редкими в VI—V тыс. до н. э. достижениями.

В IV тыс. до н. э. протошумеры убейдской культуры в поисках сырья подни­маются к верховьям Тигра и его левых притоков, достигая окрестностей озер Ван и Урмия. Весьма вероятно, что древнейшие, безусловно досемитские, оби­татели побережий Персидского залива, расселявшиеся по всему северному побережью Аравийского моря от Йемена до дельты Инда, могли находиться с шумерами в этноязыковом родстве, однако этот вопрос остается открытым из-за отсутствия лингвистических материалов.

Восточнее Месопотамии, в горах Загроса и Иранского плато, размещался аре­ал древнейших эламо-дравидов — южная зона ностратических языков, в пределах которой переход к производящему хозяйству начался еще в IX—VIII тыс. до н. э. Вследствие соответствующих демографических изменений со стороны предгорий Загроса на восток устремляется два колонизационных потока: северный, более мощный, южными предгорьями Эльбруса, через Хорасан и Южную Туркмению к Амударье и западным отрогам Гиндукуша, и южный — к Белуджистану. В даль­нейшем эти носители земледельческо-животноводческого типа хозяйства присту­пают к освоению долины реки Инд, в результате чего между восточными, драви­дийскими, и западными, эламитскими, группами прежней эламо-дравидийской общности этноязыковые различия все белее нарастают, что приводит к образова­нию двух отдельных этнических массивов — праэламского вблизи Загроса и прад-равидийского в долине Инда, при наличии определенного числа промежуточных переходных групп между ними.

В V—III тыс. до н. э. носители эламо-дравидийских диалектов прочно осво­или южные районы бывшей советской Средней Азии от Каспия до бассейна реки Зеравшан, где в районе Самарканда исследовано крупное земледельчес­кое поселение Саразм. Об этом свидетельствуют языковые связи между прото-дравидийскими и уральскими языковыми группами, которые должны были осу­ществляться где-то южнее Арала.

В III—середине II тыс. до н. э. вся пригодная для поливного земледелия зона от Загроса и Каспия до Памира и Среднего Ганга образрвывала единый куль­турно-хозяйственный регион, заселенный родственными эламо-дравидийски-ми этносами. В его пределах шел активный процесс формирования и развития раннецивилизационных структур — вплоть до расцвета таких цивилизаций, как Эламская и Хараппская. В это же время степи к северу от этого региона активно обживались индоевропейскими пастушескими племенами, вытесняв­шими и ассимилировавшими уралоязычных рыболовов Приаралья и речных долин Степного Казахстана.

Особой зоной сложных этнокультурных процессов в ту эпоху был Анато-лийско-Кавказский регион. Где-то в Закавказье, по мнению Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванова, первоначально, до III тыс. до н. э., в горных местностях запад­ной и центральной части Малого Кавказа с древнейших времен обитали пра-картвелы, прямыми потомками которых являются современные грузины и ближайшие к ним немногочисленные народы (сваны, мегрелы и др.). Под220 Первобытные основания цивилизации

воздействием разнородных этнических групп, обитавших по соседству в Ана­толии, Северной Месопотамии и Западном Иране, не позднее VI, а вероятно, с VII тыс. до н. э. они начали осваивать навыки производящего хозяйства.

Однако, несмотря на очевидную инфильтрацию на Кавказ носителей древ-неанатолийско-северокавказских диалектов, как, судя по всему, и некоторых прасемитских и, не исключено, праэламитских групп, пракартвелы ассимиля­ции не подверглись. Об этом свидетельствует не только сам факт сохранения их языковой группы, но и устойчивость древнейших традиций в их культурно-бытовом облике. С освоением металлургии, особенно с начала II тыс. до н. э., владея бронзовыми топорами, они начинают колонизацию болотистых чащ Колхиды. Возможно, картвелоязычные группы иногда расселялись и севернее Большого Кавказского хребта, внося в предкавказский массив индоевропей­ских племен свои навыки и лексику.

Закавказье эпохи палеометалла органически входило в восточносредиземно-морско-переднеазиатскую культурную область, четко отделенную на севере от скотоводов Восточноевропейских степей Большим Кавказским хребтом, исклю­чая Дагестан, где памятники куро-аракской культуры представлены достаточно хорошо. В рамках последней, охватывающей в IV—III тыс. до н. э. области Ар­мянского нагорья, Закавказья и частично Дагестана, следует отметить и узкую полосу аналогичных ей памятников, протянувшуюся с севера через Сирию и Палестину до Мертвого моря, известную как хирбет-керакская культура.

В Закавказье, очевидно, эта куро-аракско-хирбет-керакская общность вклю­чала и пракартвелов, однако основную массу ее населения составляли, судя по всему, носители древнеанатолийско-северокавказских языков (первоначально, в нео-энеолитические времена, выходцы из Анатолии). Весьма вероятно, что это были представители ее восточной, хурритско-урартско-северо-восточно-кавказской ветви, отдаленными потомками диалектов которой являются ны­нешние нахско-дагестанские языки Северо-Восточного Кавказа: чеченский, ингушский, лезгинский и др.

В то же время представители ее западной, хаттско-северо-западнокавказ-ской ветви, от которой произошли современные абхазский, адыгейский и не­которые другие языки Северо-Западного Кавказа, в отдаленном родстве с ко­торыми находится и баскский язык, принимали активное участие в распрост­ранении передовых хозяйственно-культурных форм в пределах Причерномо­рья, Балкано-Дунайско-Карпатского региона и всего Северного Средиземно­морья. Похоже, что именно они и дали первоначальный толчок распростране­нию производящего хозяйства в древней Европе. По отношению к Передней Азии и Ближнему Востоку эпохи неолита области субтропической (средизем­номорской) и умеренной зон Европы представляли собою обширную перифе­рию, главным образом воспринимающую продуктивные импульсы и новации через Средиземноморье, Балканы и Кавказ.

Приблизительно с VIII—VII по VI—V тыс. до н. э. происходит расселение носителей раннеземледельческо-животноводческого хозяйственно-культурного типа из областей Малой Азии и, не исключено, Ближнего Востока в целом в Эгеиду и на Балканы, а затем по всей Балкано-Дунайско-Карпатской области по дуге Сицилия и Южная Италия — Среднее Подунавье — Среднее Поднепровье. В результате здесь частично ассимилируется, частично вытесняется к северу от Карпат (в область постмезолитических культур традиции меглемезе) автохтон-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 221

ное охотничье-рыболовческое мезолитическо-неолитическое население. В VI— V тыс. до н. э. в очерченном ареале (с областями Западной Анатолии и Эгеиды, в частности — о. Крит) консолидируется общность культур расписной керами­ки. Уровень развития этих культур (Караново, Боян, Гумельница и др. группы памятников Юго-Восточной Европы) в энеолитическую эпоху настолько высок, что позволяет говорить некоторым исследователям, например Е.Н. Черныху, об их предцивилизационном характере. На их северо-восточной периферии в кон­це VI (по калиброванным датам) или во второй половине V (по радиокарбонным датировкам) тыс. до н. э. складывается первая на юге Восточной Европы (Молдо­ва, Лесостепная Правобережная Украина) культура предцивилизационного типа, известная под названием Кукутени-Триполье, или просто трипольская.

Раннеземледельческие культуры Балкано-Дунайско-Карпатского ареала фор­мируются в VII—VI тыс. до н. э. при решающей роли переселенцев из западной Малой Азии — носителей традиций культуры Хаджилара. Некоторые ученые прошлых десятилетий, в частности В.Н. Даниленко, склонялись к признанию их семитской идентичности. Однако в свете новых лингвистических данных этот взгляд нуждается в коррекции. Древнейший ареал прасемитов вполне определенно сегодня связывается с областями Палестины и Сирии, где они развиваются на основе достижений натуфийской культуры древнейших афра-зийцев. Первичной же областью хатто-хурритов является, судя по всему, Ана­толия (причем если ее восточную часть занимали протохурриты, то централь­ную и, очевидно, западную — прахатты). Поэтому логично предположить боль­шую вероятность прахаттской (или ближайшей к ней) принадлежности нео-энеолитических групп, принесших на Балканы и в Подунавье высший хозяй­ственно-культурный тип обитателей Западной Азии. Об этом косвенно свиде­тельствуют и более далекие западные связи хаттско-западнокавказских языков в Средиземноморском бассейне, в частности с баскским. Мощный пласт "севе­рокавказской" (т. е. прахаттско-хурритской) лексики выявлен недавно не толь­ко в хеттском, но и в древнегреческом языках, как и присутствие гидронимов того же происхождения в Карпато-Дунайском регионе.

Обобщая соответствующие лингвистические изыскания, Л.С. Баюн отмеча­ет, что в индоевропейских языках, распространенных на территории Европы, обнаруживаются элементы явно неиндоевропейского происхождения. Это так называемая субстратная лексика — реликты исчезнувших языков, вытеснен­ных индоевропейскими языками. Так, на юге Балканского полуострова и в Эгеиде выявлено наличие нескольких субстратных слоев, среди которых дос­таточно мощным является минойский язык письма "А", бытовавший на Крите, по крайней мере, с III тыс. до н. э., а очевидно, и значительно ранее. При этом отмечено структурное сходство минойского (как и хаттского доиндоевропей-ской Анатолии) с современными северо-западнокавказскими языками типа аб­хазского и адыгейского. Подобные северокавказские параллели устанавлива­ются и для субстратной доиндоевропейской лексики нео-энеолитических бал-кано-дунайских культур, а также областей Западного Средиземноморья, свя­занных с традициями мегалитических культур.

Гипотеза о хаттско-хурритской (вероятнее — прахаттской) принадлежности носителей нео-энеолитических культур Балкано-Дунайско-Карпатского ареала дает убедительное объяснение факту наличия большого количества лексем, общих для реконструированного прасеверокавказского (прахаттско-прахурритского) и пра-222________________________________________Первобытные основания цивилизации

индоевропейского состояний. Распространение соответствующей лексики среди индоевропейских племен могло осуществляться не только через Кавказ, но и из Юго-Восточной Европы. Сказанное не противоречит и факту наличия в индоевро­пейским праязыке семитских заимствований, список которых в нем и в пракарт-вельском (предке грузинского) почти совпадают, так что в первый они могли по­пасть через второй. Впрочем, не исключена возможность и прямой инфильтрации в неолите небольших семитоязычных групп на Северный Кавказ из Северной Месопотамии и, с меньшей долей вероятности, в Юго-Восточную Европу.

Находка в Румынии глиняных табличек с письменными знаками, близкими к протошумерским, подтверждает возможность непосредственных связей между Балканами и Месопотамией в IV тыс. до н. э. Однако к этому времени Юго-Восточная Европа была уже освоена более ранними волнами носителей земле-дельческо-скотоводческого уклада, распространившихся из заселенной в нео­лите прахаттско-хурритскими этносами Анатолии.

Конечно, пришлому из Малой Азии на Балканы и в Подунавье древнезем-ледельческому населению должны были встретиться местные охотничье-ры-боловческо-собирательские этнические группы, однако в подобных случаях их ассимиляция или вытеснение более развитыми, организованными и мно­гочисленными носителями производящего хозяйства является закономерным результатом контакта.

Сказанное приводит нас к выводу, что носители достаточно развитых нео-энеолитических культур Юго-Восточной Европы (Протосескло, Сескло, Неа-Никомедия, Караново, Старчево, Криш, Кереш, Винча, Боян, Хамаджия, Гу-мельница, Кукутени-Триполье и пр.) были, вероятнее всего, представителями прахаттской ветви хаттско-хурритско-северокавказской языковой общности и не являлись ни прасемитами, ни протоиндоевропейцами.

В пределах Балкано-Дунайско-Карпатского ареала энеолитических культур расписной керамики уже на раннем этапе достаточно четко выделяются запад-нобалканско-среднедунайская (Винча, тисская и лендельская культуры, связан­ные с предыдущей культурой линейно-ленточной керамики) и восточнобалкан-ско-карпатская (Боян, Гумельница, Кукутени-Триполье) линии культурного раз­вития. Первая постепенно распространяется до Австрии, Моравии, Южной Польши и Галиции, а вторая — в виде трипольской культуры — до Волыни и Среднего Приднепровья.

Понятно, что это сопровождалось определенным взаимодействием, а в не­которых областях, особенно в Среднем Поднепровье, смешением с автохтон­ным неолитическим населением. Однако этнокультурное преобладание при­шельцев несомненно. Последнее подтверждается распространением всего бал-кано-дунайского энеолитического хозяйственно-культурного комплекса, осно­ванного на ранних формах пашенного, в сочетании с разведением крупного рогатого скота, земледелия.

Между тем вовсе не исключено, что до начала сплошной "индоевропеизации" Юго-Восточной Европы на рубеже энеолита и бронзового века здесь имела место значительная языковая пестрота, в которой среди преобладавших диалектов хат-тско-хурритского (анатолийско-северокавказского типа) анклавно присутствова­ли и наречия, восходившие к палеоевропейским языкам мезолитической эпохи.

Типичными признаками связанного с анатолийскими традициями хозяйствен­но-культурного комплекса энеолитической Юго-Восточной Европы являются рас-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов

223

писная керамика, глинобитные каркасные жилища с двускатной крышей на вы-мостке из обожженной глины, многочисленные глиняные женские статуэтки, спе­цифическая орнаментация посуды с преобладанием спиралевидных мотивов и пр.

Следует подчеркнуть, что подобные феномены вполне самостоятельно, на местной основе несколько позднее сложились и в ряде других регионов земно­го шара (культура Яншао в Северном Китае, широкая полоса древнеземледель-ческих культур Америки от Колорадо и Техаса до южных районов Перу). Од­нако культурная преемственность между древнеземледельческими общества­ми Малой Азии, с одной стороны, и Юго-Восточной Европы — с другой, про­сматривается весьма отчетливо.

Погребальный ритуал на раннем и среднем этапе развития нео-энеолитичес-ких балкано-дунайских культур, в частности и трипольской культуры на раннем и среднем этапах ее развития, известен плохо. Однако имеющиеся факты свиде­тельствуют о распространенности обычая хоронить (особенно детей) под пола­ми жилищ (Лука Врублевецкая, Солочены II, Незвисько, Старый Орхей). Эта практика, безусловно, продолжает неолитические анатолийско-балканские тра­диции, так же как и культы быка и дракона-змея, поклонение женскому боже­ству плодородия и пр. Все это лишний раз подтверждает вывод о генетической связи основной массы населения энеолитической Юго-Восточной Европы с древ­нейшими обитателями Анатолии. Об их происхождении выразительно говорит и антропологический тип — средиземноморский, представляющий тонкокостных людей невысокого роста с немного скошенными лбами и рельефными носами, с (как надо полагать) карими глазами и оливково-смуглым оттенком кожи, более темной, чем у исконных обитателей средней полосы Европы.

Обширную древнеземледельческо-скотоводческую периферию анатолийско-балкано-дунайско-карпатских энеолитических культур расписной керамики в сред­ней полосе Европы, в зоне лессовых почв в Среднем и Верхнем Подунавье, шире — от Рейна до Вислы и Днестра, образовывали сперва культуры линейно-ленточ­ной керамики, а затем производные от них, такие, в частности, как лендельская, на становление которой заметное влияние оказали средиземноморские импульсы.

Основой формирования общности мегалитических культур Юго-Западной и Западной Европы были западносредиземноморские рыболовческо-животноводчес-ко-раннеземледельческие общины круга неолитических культур импрессо-кера-мики. Их появление в Западном Средиземноморье относится не позднее чем к VI (возможно, и VII) тыс. до н. э. и надежно связывается с инфильтрацией из Сиро-Киликийского побережья через южные области Эгеиды и Италии отдельных групп морских рыболовов, уже знакомых с примитивным земледелием и разведением мелкого рогатого скота. Смешиваясь с местным постмезолитическим населением эти переселенцы становятся катализатором образования, вероятно уже во второй половине V тыс. до н. э., мегалитической общности культур, ведущими центрами развития которой в эпоху энеолита являются Юго-Восточная Испания и острова, в особенности Сицилия и Мальта, связанные морским сообщением с Северной Африкой и Восточным Средиземноморьем. Впервые монументальные погребаль­но-культовые каменные сооружения, нередо перекрытые земляными насыпями, появляются в андалузской культуре Альмери позднего неолита, а на ее энеолити­ческой фазе (Лос-Мильярес) они приобретают свой классический облик.

В IV—III тыс. до н. э. по всему Западному Средиземноморью и побережью Атлантики от Марокко до Британских островов и Южной Скандинавии появля-224 Первобытные основания цивилизации

ются погребальные сооружения, воздвигнутые из огромных каменных блоков и рассчитанные на длительное использование. Прослеживается характерная (зна­комая и по египетским гробницам того времени) традиция делать амбразуры в закладных плитах, возможно, для того, чтобы души покойных могли выходить в мир людей; отмечается пристрастие к спиральным орнаментальным схемам и устойчивость погребального ритуала. Общества этой традиции оставили величе­ственные каменные храмы на острове Мальта, состоящие из каменных домов и защищенные каменными стенами, небольшие (до 5 га) поселки в Южной Испа­нии и "неолитические обсерватории" в Приатлантической Европе, среди кото­рых наиболее известным является английский Стоунхендж. Приблизительно с третьей четверти III тыс. до н. э. (по калиброванным датам) область мегалитичес­ких культур входит в зону формирования культурной общности колоколовид-ных кубков, становление западноевропейских вариантов которой происходило на местных основах. Иными словами, здесь продолжалось развитие автохтон­ных племен, еще не затронутых индоевропейской инвазией.

В качестве единбтвенного признака начала влиния индоевропейцев на при-атлантические области континента можно отметить только распространение коневодства и верховой езды, что могло быть занесено немногочисленными, продвинувшимися далеко на запад уже в IV тыс. до н. э. (и вскоре растворив­шимися в местной среде) группами индоевропейцев. Однако не менее убеди­тельным может быть объяснение заимствования коня автохтонными запад­ноевропейскими племенами от их восточных соседей. Начало же широкой индоевропеизации Западной и Юго-Западной Европы относится уже к эпохе поздней бронзы и особенно раннежелезного века. Инициатива здесь принад­лежала кельтам.

Вопрос об этноязыковой идентичности носителей мегалитических куль­тур еще далек от окончательного решения. Однако есть определенные осно­вания полагать, что в областях Западного Средиземноморья произошло сме­шение двух разноэтничных потоков нео-энеолитических колонистов, в зна­чительной степени ассимилировавших потомков местных мезолитических обществ. С одной стороны, это были представители афразийской общности, в частности ее ливийско-гуанчской ветви. Об этом свидетельствует, прежде всего, родство языков гуанчей, коренного населения Канарских островов, с ливийско-берберскими языками Северной Африки, при предположительном разделении этих языков около первой половины III тыс. до н. э. Отмечены также и надежные параллели между гуанчским и баскским языками, как и между последним и берберскими. С другой,— как уже отмечалось, баскский язык в настоящее время надежно связывается с языками северо-западнокав-казско-хаттской группы, к которым, в свою очередь, близка и в целом рекон­струируемая лексика доиндоевропейского Западного Средиземноморья. Это дает возможность с уверенностью предполагать продвижение северными бе­регами Средиземного моря древнеанатолийских неолитических общин, род­ственных в языковом отношении предкам многих современных народов Се­верного Кавказа, в особенности — абхазцев и адыгейцев.

Таким образом, можем предполагать, что в Западном Средиземноморье про­исходило смешение носителей ливийско-гуанчских и ближайших к прахаттскому иберийско-протобаскских языков при явном преобладании первых в Северо-Западной Африке и вторых в Юго-Западной Европе.Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 225

Религиозно-мифологические представления древнеземледельческих обществ

Истоки религиозно-мифологических представлений носителей культур рас­писной керамики, в частности трипольской, следует прежде всего искать в верованиях неолитических общин Малой Азии — в культурах Чатал-Гуюка и Хаджилара. Здесь, как и в большинстве других обществ неолитического типа, фиксируется связанное с родовыми культами почитание черепов умерших род­ственников, практика преимущественно детских погребений под полами до­мов (для обеспечения возвращения души умершего в виде нового ребенка) и пр. Другой стороной общественного религиозно-мифологического сознания и обрядово-культовой практики было акцентированное почитание женского бо­жества плодородия, получившее мощное развитие в энеолитических культурах расписной керамики, среди материалов которых найдено множество женских статуэток. При желании, в рамках традиции философии всеединства B.C. Со­ловьева, П.А. Флоренского и С.Н. Булгакова, этот факт можно осмысливать как интуитивное натуралистическое восприятие древними земледельцами "софий-ной" основы бытия с ее персонификацией в образе Великой Богини.

Вся материальная культура соответствующих обществ пропитана женской символикой. Образ женщины-родительницы создавал вокруг себя широкое ассо­циативное поле и был связан с идеей воспроизводства родового коллектива и вообще всего живого — природы, культурных растений, домашних животных и пр. Поэтому он становится центральным во всей системе религиозно-мифологи­ческих представлений древнеземледельческих обществ неолита-энеолита восточ-носредиземноморско-переднеазиатской зоны и прилегающих к ней областей, вплоть до восточных предгорий Альп, Северного Прикарпатья и Среднего Поднепровья.

Для земледельческих обществ круга культур расписной керамики, как и для многих более развитых, типичным было представление об органической взаи­мосвязи между плодородием земли и производящей возможностью самих лю­дей, на что обращали внимание уже Э. Тайлор и особенно Дж. Фрэзер. Поэто­му, как писал С.А. Токарев, довольно трудно различать обряды аграрного и эротического предназначения, поскольку сознательной целью оргаистических празднеств было обеспечение плодородия, хотя реализация в этом процессе бессознательных первичных позывов очевидна.

В этнографии известны многочисленные примеры ритуальных оргаистичес­ких обрядов, эротических плясок, процессий, фаллических церемоний, ритуаль­ных обнажений и совокуплений. Их участники, например кочи в Бенгалии, так объясняют смысл подобных действий: "Богу приятно видеть, как обнаженные женщины танцуют перед ним, приятно слышать непристойные песни, и за это бог посылает дождь и хороший урожай". Подобные действия, явно восходящие к древнеземледельческим культам, хорошо изучены на античных материалах. Их следы в виде земледельческой обрядности и связанных с нею эротических обы­чаев фиксируются по всей Европе, в частности и среди славянских народов.

Образ почитаемой Великой Богини носил универсальный, главенствующий в древнеземледельческом пантеоне характер. Она мыслилась матерью-роди­тельницей и в то же время жестокой и кровожадной, однако, как отмечает А. Голан, не целеустремленно злой, а просто не различающей добра и зла, им­моральной и неразумной подобно слепым стихиям природы. Такой в Древнем226 Первобытные основания цивилизации

Египте долго оставалась Хатхор, в Месопотамии и Сирии —- Иннана-Иштар-Астарта, в Индии — Кали-Дурга. Хорошо известны и обычаи кровавых жерт­воприношений для обеспечения плодородия полей.

По мнению Дж. Фрэзера, в основе восточносредиземноморско-переднеази-атских культов страждущих и воскресающих богов (египетский Осирис, месопо-тамский Даммузи-Таммуз, сиро-финикийско-кипрский Адонис, малоазийский Аттис, фракийско-греческий Дионис и др.), очевидно, лежал архаический ритуал умерщвления человека с целью передать его производительную силу полям. С этим связана и экстатическая природа античных вакханалий, когда возбужден­ные толпы разрывали животных и людей. Целью этих убийств было обеспече­ние последующего обновления-воскресения природы, что соответствовало вы­ходу агрессивных эмоций, заблокированному в повседневной жизни.

Однако в нео-энеолитическое время, судя по дошедшим изображениям, аграрная сфера ассоциировалась прежде всего с эротической. Отсюда у древ­них земледельцев повсеместно утверждается идея священного брака Великой Богини-Матери с мужским божеством (божествами) как основа обеспечения урожая. В отличие от позднейших мифологических представлений, в энеолите Великая Богиня-Мать периодически вступала в священный брак не с одним, а с двумя противоположными по своему значению и функциям богами.

Основным содержанием как религиозно-мифологических представлений, так и обрядово-культовых действий нео-энеолитических земледельцев было обеспечение плодородия и нормального самообновления Космоса с помощью периодически воспроизводимого священного брака Великой Богини, персони­фицирующей соответствующую общину и ее землю, с Богом-Быком, ассоции­ровавшимся с Верхним миром и его светом — небом, солнцем, месяцем, и Драконом-Змеем — хозяином вод и продуктивных энергий Нижнего мира.

В культовой практике древних земледельцев в качестве супруги Быка или Змея выступала жрица или просто красивая девушка, выбранная общи­ной. Эта роль считалась очень почетной, хотя исполнение ее (особенно при браке со Змеем) нередко оканчивалось трагически. Так, у майя, в частности в городе Чичен-Ица, таких избранниц сбрасывали в священный колодец подателя дождей пернатого змея Кукулькана (аналога центральномексикан-ского Кецалькоатля).

Дракон-Змей выступал грозной и пугающей силой, связанной с водной сти­хией и дождем. На многих, в том числе и трипольских, нео-энеолитических статуэтках он обвивает ноги и бедра женщины, тянется к ее лону; иногда в виде змей изображается у нее на животе. Как сопричастный женскому образу, Змей широко известен во всех древнеземледельческих обществах от Среди­земноморья и Передней Азии до Дальнего Востока и Мезоамерики. В транс­формированном виде он попадает в библейское предание, где соблазняет Еву отведать плод с древа познания добра и зла.

У многих народов Юго-Восточной Азии еще в сравнительно недавнем про­шлом существовал характерный обычай: самую красивую девушку деревни обру­чали со Змеем-хранителем вод, сажали ее на богато убранное брачное ложе и спускали в реку, и когда оно тонуло вместе с ней, брак считался совершенным. В фольклоре более позднего времени девушку от Змея в последнюю минуту спасает герой (Персей, св. Георгий и др.). Однако, как справедливо отмечал выдающийся исследователь фольклора В.Я. Пропп, в действительности в эпоху существованияЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________227

обряда такой "освободитель" был бы растерзан как величайший нечестивец, ста­вящий под угрозу благополучие народа, ставящий под угрозу урожай.

Археологические находки в зоне культур "расписной керамики" и их неоли­тических предшественниц свидетельствуют о широко развитом культе плодоро­дия, в котором главными фигурами были Бык, Змей и Великая Богиня-Мать. На многих женских статуэтках и антропоморфных сосудах нео-энеолитических куль­тур изображены вертикальные прямые, зигзагообразные и волнистые линии, убедительно связываемые со знаками дождевых струй. Эти знаки, судя по все­му, соответствуют распущенным волосам женщин, принимавших участие в ма­гических танцах, призывавших подателя дождя оросить землю. Сами длинные волосы ассоциировались с дождевыми оплодотворяющими струями, тем более что подобного рода пляски производились нагими женщинами.

Обнаженная женщина (женщина вообще) с длинными распущенными воло­сами должна была символизировать совокупление с силой бога — подателя дож­дя. Последний повсеместно представлялся в виде Змея, Крылатого Змея, Драко­на, наиболее распространенным символом которого была спираль — знак, ти­пичный в системе древнеземледельческих орнаментов. Отсюда ясно, почему на женских, обычно с подчеркнутыми половыми признаками статуэтках неолита и энеолита так часто видны и спирали, и вполне реалистические змеи. Статуэтки богини со змеями в руках хорошо известны в Эгеиде и в эпоху бронзы.

Однако для земледельцев нео-энеолита, как и последующих времен, в роли оплодотворяющего богиню начала в не меньшей степени выступал и небесный Бог-Бык. Бычьи черепа и статуарные изображения бычьих голов хорошо изве­стны в Чатал-Гуюке, а затем на Крите, как и вообще в Эгеиде (где в античное время они становятся основой такого архитектурного элемента, как букрании), на Мальте, в Испании, в культурах Юго-Восточной Европы, в частности — трипольской, на Кавказе, особенно в Дагестане, где в качестве сакральной сим­волики они доживают до XX в.

О ритуальных играх молодежи с быком мы знаем по фрескам Минойского Крита. Отдаленным отзвуком такого рода сакральных действий (в конце кото­рых бык, вероятно, приносился в жертву соответствующему богу) является испанская коррида. В этом ряду стоят почитавшийся в Египте священный бык Апис, Зевс, похищающий под видом быка Европу, Минотавр, рожденный от связи Пасифаи, жены легендарного критского царя Миноса, с быком, изобра­жавшийся в виде быка хурритский бог Хурри, называемый в "Ригведе" быком Индра, как и то, что в упомянутом древнеиндийском сборнике гимнов слово "бык" неоднократно применяется для обозначения мужской потенции. Имен­но поэтому бык и считался символом плодородия.

Центральное место в изобразительном искусстве трипольских племен за­нимал образ женского божества. О связи женских изображений с земледель­ческими культами плодородия свидетельствуют зерна пшеницы и ячменя, а также мука в глиняных статуэтках, отпечатки на них зерен злаков, фигурки с изображением растений, жест плодородия — положенные на груди руки, фи­гурки рожениц и пр. Если на ранних этапах развития трипольской культуры женский образ еще не дифференцирован по своим функциям, то позднее, рядом с полнотелой Богиней-Матерью, появляется и образ ее дочери, Богини-Девушки, персонифицирующий обновляющуюся весной природу и восходя­щие злаки. В этом не трудно усмотреть прообраз известной из греческой228 Первобытные основания цивилизации

мифологии пары Деметры и Коры-Персефоны, имеющий на Балканах явно доиндоевропейское происхождение.

Характерно, что в поселениях начала позднего Кукутени-Триполья несколько возростает процент мужских фигурок, а на заключительном этапе женская пластика схематизируется и деградирует, что, очевидно, отражает общий кри­зис древнеземледельческих представлений в условиях деструкции соответству­ющей хозяйственно-общественной системы.

Зооморфные фигурки древнеземледельческих культур обычно изображают быка — мужское начало Верхнего мира, света, солнца или (особенно в Пере­дней Азии) луны, неба. Поэтому не случайны ритуальные захоронения черепов или рогов быков в жилищах трипольской культуры, как и изображения бычьих голов, в том числе и с женскими образами на них, по всему ареалу древнезем­ледельческих культур Юго-Восточной Европы, Анатолии и Закавказья. Не­однократно высказывалось предположение, что здесь мы видим отражение ар­хаического древнеземдедельческого мифа об уносящем с собою женское бо­жество плодородия небесном Боге-Быке, ставшего основой античного сюжета о Зевсе и Европе, почитавшейся, по мнению А.Ф. Лосева, сперва как покрови­тельница растительного, а затем и животного миров.

Разумеется, религиозно-мифологическая система древних земледельцев включала и многие другие, зачастую неизвестные нам персонажи. По изобра­жениям на сосудах во многих культурах фиксируются следы солярного и охотничьих культов. Важную роль, вероятно, при проведении оргаистичес­ких празднеств играл образ козлоподобного божества — прототип Пана и сатиров. На мысль об этом наводит позднейшее наличие образа козла в гре­ческой культуре (в вакханалиях, в первоначальной древнегреческой трагедии как "песни козла", обреченного на гибель — жертвоприношение, отчего тра­гический герой не может избежать своей роковой судьбы); роль "козла отпу­щения" в ближневосточных, в том числе и древнееврейских, представлениях; восходящий к доиндоевропейским, хаттским традициям Анатолии праздник обеспечения плодородия "хассумас", в ходе которого козла приносили в жер­тву, после чего царь проводил время с 12 блудницами; козлиный (козий) пер­сонаж в украинском действии — Коляды на Рождество — и прочих подобных новогодних празднествах у многих народов. При этом обращает на себя вни­мание символическое число 12, связанное, по всей видимости, с количеством \ месяцев в году и соответствующих им зодиакальных символов. t

Малопонятными остаются представления носителей древнеземледельчес­ких культур нео-энеолита о загробной участи человека. Похоже, что типичные для первобытности анимистические представления здесь развились в веру в перевоплощения человеческих душ в пределах определенного родового кол­лектива, в убежденность, что душа умершего сородича возродится в младенце, родившемся в том же роде. На мысль об этом наводят захоронения младенцев, совершенные под полами или вблизи жилищ, по всей зоне переднеазиатско-восточносредиземноморских нео-энеолитических культур. Вероятно, эти пред­ставления и возродились в ранней античности в дионисизме и орфизме, свя­занными своим происхождением с Фракией — областью древнейшего в Евро­пе очага культур круга "расписной керамики".

Однако на позднейших стадиях развития, когда в различных областях Ев­ропы и Кавказа появляются могильники с трупосожжениями (софиевский типЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 229

в Среднем Поднепровье и т. д.) и грунтовыми или подкурганными трупополо-жениями (майкопская культура Северного Кавказа, усатовская культура Севе­ро-Западного Причерноморья и пр.), отражающие возникающее социальное неравенство, представления о загробной участи души существеннно меняются. Появляется вера в разную участь представителей разных социальных рангов. При этом в соответствующих комплексах уже явственно прослеживаются чер­ты, присущие культуре индоевропейских племен.

В связи с рассматриваемой темой большой интерес представляет исследо­вание А. Голана. С мифологическими реконструкциями последнего часто труд­но согласиться, однако общий вывод о существовании в нео-энеолитическую эпоху в Передней Азии и Юго-Восточной Европе развитой древнеземледель-ческой религиозно-культовой системы с богатой символикой, частично рас­пространившейся по всему Средиземноморью и Кавказу, а отдельными свои­ми мотивами затронувшей и значительно более отдаленные регионы, не вызы­вает сомнений. Представляется весьма вероятным, что в основе выделенной А. Голаном группы символов находится знаковая система древнеанатолийских хатто-хурритов, распространившаяся с их миграциями на Кавказ, Балканы, в Карпато-Дунайскую область, Западное Средиземноморье и прочие территории в VII—IV тыс. до н. э. Но в III тыс. до н. э. в европейско-переднеазиатском регионе изменилось смысловое содержание культовой символики, что связы­вается им с индоевропейской экспансией и началом вторжений в области древ­него земледелия с юга пастушеской части семитских этносов. В этот период древние индоевропейцы и вовлеченные в их движение индоевропеизирован-ные племена занимают значительные области Европы и Малой Азии, в резуль­тате чего была уничтожена культура древних земледельцев, образовались но­вые этносы и языки, изменились верования, а прежняя культовая символика была приспособлена для иных религиозных воззрений.

Хозяйственная жизнь и общественные отношения скотоводческих индоевропейских племен

Как уже отмечалось, на протяжении неолита и раннего энеолита, прибли­зительно до начала IV тыс. до н. э., племена древнейших индоевропейцев занимали предгорно-степно-лесостепные пространства в треугольнике между Нижним Днепром, Северным Кавказом и Южным Уралом. Их хозяйственная деятельность была ориентирована в основном на животноводство. Однако до тех пор, пока оно не стало достаточно эффективным, не меньшую роль, оче­видно, играли и ранние формы земледелия. В неолитическую эпоху ранние индоевропейцы, кроме скотоводства, занимались примитивным земледелием на мягких почвах речных пойм, а также охотой, рыболовством и собиратель­ством. Присваивающая экономика в неолите Кавказа и юга Восточной Евро­пы продолжала играть важную, а во многих местах ведущую роль. Особенно это относится к чрезвычайно богатым ценными видами рыбы (осетровыми, лососевыми и др.) низовьям больших рек: Волга, Кубань с Керченским проли­вом, Дон и Днепр с его порожистой частью.

Особое значение в ранней истории индоевропейцев имела доместикация ими (не позднее V тыс. до н. э.) коня. Верховая езда, облегчавшая набеги на соседей, угон скота и умыкание женщин, стимулировала ускорение темпов

230

Первобытные основания цивилизации

социального расслоения в среде полноправных соплеменников, перераспреде­ление богатства (основой которого был скот), появление в обществе людей с неполноценными статусами (похищенные женщины и их дети), наконец — становление и институционализацию отрядов молодых воинов во главе с их предводителями-вождями.

К финалу общеиндоевропейского единства образовывавшие его племена помимо свиньи и собаки владели овцами, крупным рогатым скотом и лошадь­ми. Такой видовой состав стада позволял начать освоение открытых степных плато, в том числе и засушливых пространств Северного Прикаспия, Южного Урала и Казахстана. При этом до начала своего великого расселения древние индоевропейцы уже знали такие металлы, как золото, серебро, медь и свинец, а также, судя по всему, колесный транспорт.

Как и во многих других обществах, такое переплетение соседско-общин-ных и кровно-родственных отношений цементировало племя как этносоци­альную, живущую общей культовой жизнью общность. Оно состояло из не­скольких родов с «их лидерами (из старшей генеалогической линии в каждом), при том что члены различных родов совместно образовывали соседские об­щины. Если род был, прежде всего, социально-культовым институтом и осно­вывался на кровном родстве его членов по мужской линии, то община высту­пала в качестве социально-экономического института и скреплялась брачны­ми отношениями входивших в ее состав большесемейных коллективов.

Переплетенные на общинном уровне брачными, хозяйственными и многими другими отношениями роды образовывали структурную основу племени, глава которого выполнял прежде всего ритуально-юридические функции, выступая медиатором как между богами и соплеменниками, так и между отдельными ро­дами и общинами. Об этом позволяет говорить наличие общеиндоевропейских терминов как для "предводителя рода", так и для "священного царя". Последний — *rek' — играл особо важную ритуальную роль, символизируя единство и бла­гополучие всего сообщества. Судя по всему, он был вождем-первосвященником и выполнял, в первую очередь, культово-магические и административно-юриди­ческие функции, соответствуя главному богу Верхнего мира. Институционализа-ция и сакрализация его должности появились гораздо раньше, чем возникла должность постоянного, тем более наследственного, военного вождя.

Речь идет о племени в его уже вполне оформившемся виде — в качестве "вождества", появляющегося на второй фазе развития надобщинных институ­тов власти и управления. Впрочем, по сравнению с классическими чифдомами-вождествами, этнографически описанными на африканских и полинезийских материалах, соответствующие древнеиндоевропейские социумы позднего нео­лита и раннего энеолита имели еще весьма архаический облик. "Священный царь" древних индоевропейцев, как справедливо подчеркивает Э. Бенвенист, должен рассматриваться не как самодержец, а в качестве человека, олицетворя­ющего все, что связано с правом, освященным сакральным авторитетом. Это понятие более религиозное, чем политическое. Обязанности гех'а не повелевать и не вершить власть, а устанавливать правила и определять то, что относится к "праву" в прямом смысле этого слова. Определенный таким образом rex оказы­вается значительно ближе к жрецу, чем к самодержцу. Царская власть такого рода сохранялась, с одной стороны, у италийцев и кельтов, с другой — в Древ­ней Индии. Подобного рода цари-жрецы древних индоевропейцев были по сво-f

Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 231

им функциям близки фигурам первосвященников-судей древних израильтян досаулового времени, также ведших в основном пастушеский образ жизни.

Таким образом, к финалу общеиндоевропейской стадии, т.е. во время мари­упольской и ранней фазы среднестоговской историко-культурных общностей V— IV тыс. до н. э., рассматриваемое общество представляется как состоящее из племен, возглавляемых, прежде всего, имеющими ритуально-культовое зна­чение вождями-первосвященниками. Власть последних зиждется на их сак­ральном авторитете и никакими средствами принудительного воздействия на общество они еще не располагают.

Нет данных, свидетельствовавших бы о том, что эти племена образовыва­ли социальные организмы более высокого уровня, чем они сами. Однако от­ношения между ними нередко основывались на договорных началах и взаим­ных клятвах верности достигнутым соглашениям, что отражено в соответ­ствующей общеиндоевропейской лексике.

В социальном отношении общество древних индоевропейцев с неолитичес­ких времен состояло из: 1) юношей, занимавшихся преимущественно выпасом скота; 2) взрослых мужчин, глав малых семей, составлявших основную произ­водительную, а в случае широкомасштабных столкновений с соседями и воен­ную силу; 3) глав болыпесемейных групп-"фамилий", наделенных медиативно-жреческими полномочиями и образовывавших социально-доминирующую про­слойку. Очевидно, в руках последних сосредотачивалась культово-магическая и юридическая жизнь, в особенности до тех пор, пока на межродовом уровне с появлением племенных структур где-то к концу неолитического времени не начали возвышаться фигуры вождей-первосвященников. Однако главы родов, родовых подразделений (линиджей) и большесемейных домохозяйств полнос­тью сохраняли свои полномочия на соответствующем иерархическом уровне.

Очевидно, разветвленное многоступенчатое родовое деление предполага­ло разделение на старшие, более уважаемые, и младшие, боковые, генеалоги­ческие линии. Их представители должны были иметь различный доступ к общественному культу, прочим почетным обязанностям и др. Ранее средне-стоговского времени, когда выделение слоя родоплеменной знати фиксирует­ся археологически, трудно судить, насколько эти тенденции актуализирова­лись. Но если в IV тыс. до н. э. они уже хорошо прослеживаются археологи­чески (конеголовые скипетры и булавы в престижных погребениях Новода­ниловского типа и пр.), то их вызревание должно было растянуться как мини­мум на все V тыс. до н. э. и начаться еще в эпоху мариупольской общности. Становление социально стратифицированного общества происходило во вза­имосвязи с появлением первых симптомов имущественных различий в среде соплеменников. Однако первое вовсе не было следствием второго. В перво­бытном сознании знатность, авторитет вовсе не коррелировались непосред­ственно с обладанием большим количеством богатства.

Вместе с тем лицам с высоким наследственным статусом в силу их принад­лежности к знатному роду, равно как и всем, перешедшим благодаря возрасту в определенную социально-статусную категорию, легче было обеспечить себе и более высокий имущественный достаток. Аналогичным образом, при прочих равных условиях, тому, кто имел в своем распоряжении большее количество скота и прочих ценностей, а также жен, чад и домочадцев, поддерживающих его кровных родственников и свойственников, легче было завоевать и домини-232

Первобытные основания цивилизации

рующие общественные позиции внутри племени и даже заслужить авторитет на межплеменном уровне.

Еще до распада общеиндоевропейского единства весьма развитыми были различные формы дара и обмена, в том числе и престижные траты типа "по-тлача" индейцев северо-западного побережья Северной Америки или престиж­ных пиршеств с широким поколом свиней у папуасов и меланезийцев, хорошо известных по этнографической литературе. Такого рода престижные траты повсеместно были связаны с борьбой за лидерство в общине или племени, что предполагало привлечение как можно большего числа сторонников щедрыми подарками и обильными пиршествами.

Однако, в отличие от приведенных этнографических примеров, специфика престижных трат у древних индоевропейцев определялась стремлением закре­пить связь между военным лидером и окружающими его молодыми воинами. Возможность на равных одаривать и угощать в древнеиндоевропейской среде, как и в любой другой позднепервобытной, означало равенство статусов, тогда как невозможность эквивалентной отдачи предполагала зависимость в той форме, которая еще не отличалась от личной преданности. Такие отношения были, в первую очередь, характерны для военных лидеров и окружавших их юношей-воинов. Однако древние индоевропейцы еще до начала широких пе­реселений знали и иную форму личной зависимости.

Общеиндоевропейским выступает деление на "свободных" и "несвободных", причем первые мыслились как непосредственно связанные с хозяйственной деятельностью, принадлежащие к группе людей, объединенных общностью рождения или традиционными дружескими связями. Именно этот смысл и имеет известное индо-иранское слово агуа — свободный, полноправный, а значит — благородный. Свободному человеку противопоставляется чужой, потенциаль­ный враг, который может быть гостем, но если будет захвачен на войне, то станет пленником, в позднейших языках — рабом, который мыслится неизмен­но как иноплеменник. Очевидно, рано появляющееся в земледельческой среде кабальничество и вырастающее из него долговое рабство индоевропейским народам очень долго не было знакомо.

В различных индоевропейских языковых группах такие иноплеменные не­вольники-рабы получают название с различным содержанием: у хеттов это "те, которые должны быть уведены" в плен, у италиков — от понятия "служащий", "охраняющий" (очевидно, скот), у индо-ариев понятие "раб", "слуга" (dasa) производно от понятия "принадлежащий к чужому племени", "чужеземец", а у славян понятие "обездоленный", "сирота" развивается в "находящийся в услу­жении", "невольник", "раб". Последнее связано с бесправным положением детей-сирот, которые (сами или с их матерями) инкорпорировались в состав победив­шего племени после убийства пленных мужчин побежденного социума.

Характерная для подвижного скотоводческого образа жизни борьба за па­стбища, связанная с угоном скота и умыканием женщин у соседних племен, усиливали военный дух мужчин, в особенности еще не женатых — пастухов-воинов. Они стремились прославиться и обогатиться во время военных акций. Поводов же для таких набегов всегда было достаточно: по данным этнографии, на протяжении всей первобытности и много позже нормой была кровная месть, переходившая из поколения в поколение. Соответствующие действия требова­ли надлежащей подготовки и руководства. Начинается выдвижение военныхЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 233

вождей, рядом с которыми сохраняется морально-магическая власть вождей-первосвященников (священных "царей") и жрецов-старейшин, выполнявших юридические функции и представлявших в мирное время высший коллегиаль­ный орган власти и управления.

Опираясь на обширный, собранный В.А. Шнирельманом, Ю.И. Семеновым и А.И. Першицем этнографический материал, касающийся военных действий в первобытном обществе, можно с уверенностью полагать, что древние индо­европейцы знали две основные их формы: военный набег и собственно меж­племенную войну.

Набег осуществлялся группой юношей. Он готовился тайно и осуществлялся внезапно, чтобы застать жертву врасплох. Планировался он либо на соседнее племя, с которым члены нападающего были в состоянии длительной вражды и на примирение в обозримом будущем рассчитывать не приходилось, либо (зна­чительно чаще при наличии соответствующих транспортных средств — боль­ших весельных лодок или, как в нашем случае, верховых коней) на племена, обитавшие на значительном расстоянии, особенно если они были принципиаль­но отличными в этноязыковом и хозяйственно-культурном отношении. Возглав­лял набег обычно опытный, пользующийся высокой репутацией воин — при­знанный юношами племени лидер и авторитет. Целью набега, в первую очередь, были грабеж (в частности, в пастушеских обществах — угон скота) и похищение женщин. Однако такие набеги нередко проходили под лозунгами кровной мес­ти, и в этом случае нападавшие были заинтересованы истребить как можно больше своих врагов-мужчин и вообще нанести им максимальный урон.

Этнографии известны и иные цели такого рода нападений, однако древне-индоевропейское общество в канун своего разделения на крупные этноязыко­вые группы уже явно переросло стадию "бескорыстной" охоты за головами — как самоцели военной акции, и еще не достигло той ступени, когда поход или набег осуществлялся с целью захвата пленных, которых затем отпускали за выкуп, продавали в рабство или использовали в качестве домашних рабов. Похищенные же женщины, строго говоря, рабынями еще не становились, хотя, имея социально ущербный статус полонянок-наложниц, не могли восприни­маться как полноценные члены инкорпорировавшего их коллектива. При этом набег никогда не ставил своей целью захват чужой территории.

Иное дело — межплеменные войны. Они велись открыто, и в них должны были участвовать все способные носить оружие мужчины-соплеменники, при­чем иногда в боевые действия могли вовлекаться также девушки и молодые женщины. В случае победы и здесь производились захват женщин и детей, угон скота, сожжение вражеских селений и пр. Однако основной целью являлся не грабеж сам по себе, а решение более масштабных задач — уничтожение или максимальное сокращение живой силы врага, изгнание его с занимаемой им территории и т. п. При переселении племени на захваченные у разгромленных соседей земли общим правилом было поголовное истребление плененных муж­чин (а то и юношей-подростков, даже вообще всех мальчиков) побежденной стороны, включение в состав племени женщин и, в большинстве случаев, детей, по крайней мере девочек. Этнография предоставляет обширный материал, под­тверждающий повсеместное распространение на стадии поздней первобытнос­ти именно такой практики. Яркие тому примеры известны из Библии и истории древнейших цивилизаций, в частности раннединастической Месопотамии.234 Первобытные основания цивилизации

Последнее, между прочим, дает ключ к объяснению быстрого смешения пришлого и субстратного населения в процессе индоевропейской (и не только этой) экспансии, а значит, и образования синкретических, сочетающих эле­менты автохтонных и пришлых традиций археологических культур.

Следует иметь в виду, что для пастушеских племен военизированное состо­яние является нормой жизни. Воинская доблесть — главное, чем гордятся юно­ши, причем для многих из них удачный набег или слава в бою суть единствен­ные способы повысить свой социальный статус или поправить материальное положение (скажем, чтобы заплатить "калым" родителям невесты). Это стано­вится особенно важным по мере разделения на знатные и незнатные роды, становления сословно-варновой, с тенденцией к наследственному закрепле­нию статусов, стратификации и в особенности появления в обществе мальчи­ков с неопределенным социальным статусом — детей полонянок, включенных в состав соплеменников, но обреченных при естественном ходе событий на ущемленность в течение всей жизни.

В отличие от древнеземледельческих обществ Ближнего Востока или доко-лумбовой Америки, основанных на организации коллективного труда больших масс практически бесправных общинников, подчинявшихся административно-жреческой верхушке, в индоевропейском обществе формировалась система не пирамидально-бюрократической, а сословно-функциональной иерархии, пол­ностью сложившейся в среде арийских племен с появлением профессиональ­ных воинов-колесничих. В индо-арийской терминологии представители этих сословий именовались брахманами, кшатриями и вайшьями. Аналоги тому дает ирано-арийская, а также хеттская, кельтская, германская и прочие традиции

Колесничие воины, кшатрии, в эпоху средней бронзы сменили прослойку юношей-воинов, символически идентифицировавших себя с волками, но заня­ли промежуточное положение между жрецами-старейшинами и основной мас­сой свободных общинников, пастухов и земледельцев, в результате чего обра­зовалась трехчленная социальная структура индоевропейских племен, наибо­лее характерная именно для ариев. Появление воинского ядра племени во гла­ве с временными его лидерами подводило к появлению институционализован-ной власти военных вождей, опиравшихся на лично преданные им дружины. Военные предводители поднимались до уровня священных вождей-жрецов, и, очевидно, нередко противостояли им. Это явление — стадиальное и весьма распространенное. Достаточно вспомнить выдвижение в раннединастическом Шумере князей-военачальников — лугалей, к которым в конечном счете пере­ходит власть царей-первосвященников — энси и патеси.

Такого рода развитие происходило уже после распада индоевропейского единства. Однако вполне вероятно, что именно индоевропейская система объе­динения юношей-воинов вокруг выдвигавшихся лидеров была одной из древ­нейших или даже древнейшей в мире. Позднее подобное известно и у древних тюрок, чьи предки были тесно связаны с тохарскими и арийскими племенами, как минимум, с III тыс. до н. э., у их восточных соседей — монгол и пр.

Верования и формы культурной жизни древних индоевропейцев

Описанной выше социальной структуре в ее развитой сословной форме соответствовали, как показал Ж. Дюмезиль, представления о трехчленной струк­туре Космоса и населяющих его богов. Сферы Космоса и их божества строгоЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________235

соотносились с тремя социальными группами индоевропейского, а в особенно­сти арийского, общества — жрецами, воинами и общинниками.

Космос делился на три сферы: верхнюю, наднебесную, соотносившуюся со жрецами; среднюю, между небом и землей, которой в социальном плане соот­ветствовали воины с их предводителями; и низшую — земную и расположен­ную непосредственно под землей, которой соответствовали составлявшие ос­нову социума общинники. Архаические духи-хозяева этих сфер в неолитичес­кое время постепенно приобретали антропоморфные черты, индивидуализиро­вались и трансформировались в типичных языческих богов, отвечавших за природно-космические явления и соотносившиеся с тремя названными выше социальными прослойками.

Возможно, что еще к мезолитическим (если не палеолитическим) временам относится соотнесение разнообразных диких живых существ с тремя сферами мироздания.

Верхнему миру, согласно реконструкциям Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Ива­нова, соответствовали — птица—орел, журавль, лебедь, ворон—ворона, тете­рев—глухарь, гусь—лебедь—утка и др.; среднему — волк, медведь, леопард— барс, лев, рысь, лиса—шакал, вепрь, олень—лось—антилопа (антилопа—сай­гак?), тур—зубр—дикий бык, заяц и др.; нижнему — змея—червь, выдра— бобер, мышь—крот, черепаха, рыба—лосось, жаба—лягушка, черепаха и др.

С этого или, скорее, еще более раннего времени в сознании праиндоевро-пейцев утверждается идея мирового дерева как простирающего свои ветви на все четыре стороны света и соединяющего три мира, уходя корнями в нижний и достигая кроною верхнего. У его корней извивается змея, возле ствола — олень, позднее замещенный конем, а на ветвях — птица. Идея мирового дерева является универсальной, общечеловеческой. Однако характерно, что в праин-доевропейском сознании оно ассоциировалось именно с дубом, столь типич­ным для древнего ландшафта южных, как лесистых предгорных, так и лесо­степных, переходящих в степи, областей Восточной Европы. В индоевропей­ских, как и кавказских, традициях дуб считается священным деревом, соотне­сенным с богом грозы и его священным животным конем.

В эпоху неолита, приблизительно в VI тыс. до н. э., религиозно-мифологи­ческое видение мира протоиндоевропейцами в основных чертах было типоло­гически близко аналогичным представлениям носителей древнеземледельчес-ких культур Восточносредиземноморско-Переднеазиатской зоны, отличаясь, как надо полагать, от последних большим архаизмом и сильнейшей связью с веро­ваниями мезолитической, охотничье-собирательской стадии развития.

Ближний Восток, представленный на Кавказе и в Балкано-Дунайском реги­оне продвигавшимися на север древнеземледельческими общинами, оказывал на протоиндоевропейский массив не только хозяйственное, но и мощное рели­гиозно-мировоззренческое воздействие. Уже В.М. Иллич-Свитыч надежно свя­зал такие термины индоевропейских и частично картвельских языков, как "жер­твоприношение", "звезда" (имеется в виду обожествленная зезда, Венера), "бо­жество, демон", священное число "семь" с прасемитскими корнями.

В этой связи особый интерес вызывают разработки Н.А. Чмыхова, реконстру­ировавшего в общих чертах астрально-зодиакальные представления прасемитов и праиндоевропейцев. По его мнению, у создателей ближневосточных протонеоли-тических культур, а впоследствии и у соседствующих с ними обитателей Циркум-236 Первобытные основания цивилизации

понтийской зоны, формируется представление об универсальном мировом законе круговращения природных и космических состояний, который, используя широ­ко известную ведическую терминологию, можно было бы назвать законом "риты". Понятие круга "риты" в целом является чрезвычайно широким и охватывает: за­кон, обычай, порядок; подчиненное этому закону пространство и все, что на нем находится, в том числе и организованных в определенный социум людей; цикли­ческое время реализации этого закона с празднеством возобновления природной жизни — днем весеннего равноденствия (прообраз Пасхи).

Иными словами, действию "риты" подчинялся весь Космос с населяющими его божествами, людьми, растениями и животными, а ее наблюдаемым вопло­щением был зодиак с его символическими обозначениями созвездий. Сущнос­тным началом этого закона мирового круговращения, который — как вечное возвращение, вечно вращающееся колесо бытия — со временем будет столь вдохновенно воспет Ф. Ницше, было движение Солнца в круге зодиака. Тем самым зодиак стал прообразом иереднеазиатско-средиземноморско-европей-ской календарной системы, которая, по мнению многих исследователей, уже в глубокой древности была воспринята вплоть до Индии и Китая.

Действительно, без разработанных календарных представлений вести произ­водящее хозяйство в зоне с резко отличающимися сезонами года едва ли было возможно. Поэтому календарь должен был строиться на наблюдениях за сменой состояний солнца, луны и звездного неба. Земледелие и животноводство возник­ло на Ближнем Востоке на несколько тысячелетий раньше, чем появилось в Восточной Европе, причем, как известно, появление здесь производящеих форм хозяйства было связано с инфильтрацией групп его носителей через Кавказ и Балканы. Естественно предположить, что именно они и передали местным пра-индоевропейцам основы календарно-зодиакальных представлений.

Судя по всему, в неолитическое время у праиндоевропейцев, как и у ближай­ших к ним пракартвелов, прасеверокавказцев (в том числе Анатолии и Балкан) и более отдаленных прасемитов, прашумеров и праэламитов, Верхний мир персо­нифицировался небесным богом, Отцом-Небом, с недифференцированным при-родно-антропоморфным обликом, очевидно ассоциировавшимся и со светлым, дневным, сияющим, и с темным, ночным или темно-грозовым, небом.

На уровне Среднего мира ему соответствовало женское божество (в отличие от его аналога в древнеземледельческих культурах Восточносредиземноморско-Переднеазиатского региона — с сугубо пассивными функциями), оплодотворяю­щееся Небесным Богом посредством дождей и (или) солнечных лучей — Богиня-Мать-Земля. Примечательно, что именно в индоевропейских курганных культу­рах особое распространение получил обычай хоронить умершего в скорченном положении — "позе зародыша". Очевидно, это отражало веру (или надежду) на его последующее возвращение к жизни в виде новорожденного члена рода.

На уровне Подземного мира Богу Неба противостоит хтоническое боже­ство — Дракон-Змей, связанный с миром усопших, низинами, реками, весен­ними паводками. Он похищает скот и богиню жизни-плодородия-раститель­ности, а Небесный Бог сражается с ним, побеждает и, преследуя, загоняет в подземный мир, освобождая при этом богиню и вступая с ней в священный брак, гарантирующий приплод скота и урожайность полей.

Постепенно мотив борьбы и победы в религиозно-мифологическом миро­воззрении древнейших индоевропейцев становится ведущим. Судьбы богиниЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов

237

и богатства-скота решаются поединком богов. Битва Бога Небесного мира со Змием (мотив змееборства хорошо известен практически во всех мифологиях индоевропейских народов и переходит в христианское сказание о св. Георгии) становится центральным сюжетом новогоднего обряда, поскольку в представ­лении древних индоевропейцев нормальное существование и самовоспроиз­водство Космоса обеспечивается не столько священным браком (как представ­лялось древнеземледельческим племенам Восточносредиземноморско-Передне-азиатского региона нео-энеолитического времени), сколько победой в бою.

И без того не очень выразительный образ женского божества, по мере возрастания роли скотоводства и милитаризации быта (при соответствующем сужении сферы проявления женской самостоятельности), все более "понижа­ется" в космо-пространственном отошении. Основные богини, как ведических ариев, так и древних германцев (Сарасвати и Фрейя), связанные с землей и плодородием, относятся к нижнему миру, тогда как в первичных пантеонах других индоевропейских племенных групп они вообще малоразличимы

Сказанное не противоречит богатству женскими божествами древнегре­ческой или древнеиндийской мифологий. Образы великих богинь ранних ин­доевропейских цивилизаций Средиземноморья, Передней Азии и Индостана (такие как Гея, Рея, Деметра, Гера и другие у греков, Кибела у фригийцев, Анахита у иранцев, Лакшми, Кали, Дурга у индусов и пр.) имеют выразитель­ные черты Великой Богини ранних земледельцев доиндоевропейской эпохи.

Со временем, где-то в энеолитическое время, непосредственно перед распа­дом праиндоевропейской общности, на каждом из трех уровней Космоса, в соот­ветствии с проанализированным К. Леви-Строссом законом первобытного мыш­ления по принципу бинарных оппозиций, выделяются отдельные пары сакраль­ных персонажей, отличающихся друг от друга, вплоть до противоположности, своими функциями. Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов реконструируют имена двух общеиндоевропейских наднебесных богов — 't^rieu(s)-p^lh]Ht^l'^ller и *pl^hler(ki^hi)u-no. Первый выполнял функции верховного божества, ассоциировался с ясным сол­нечным небом, жреческими функциями и способностью к плодоношению людей, скота и земли. Второй, пребывая несколько в его тени, связывался с устрашающи­ми силами хмурого неба, громом и молнией, конфликтами и столкновениями, но также с хозяйственной деятельностью и плодовитостью.

В последующие времена образы и имена этих богов у различных ветвей индоевропейских племен подверглись существенным трансформациям. Счита­ется, что ближайшими функциональными эквивалентами этим небесным древ-неиндоевропейским божествам являются индо-арийские (ведические) Митра и Варуна, тогда как в древнеиранском пантеоне, по мнению многих исследовате­лей, в результате религиозной реформы Заратуштры образ общеарийского Варуны был заслонен высшим богом добра, правды и света — Ахура-Маздой. В древнегерманском пантеоне соответствующие позиции занимали Тюр (не пу­тать с Тором) и Один, а у праславян — Сварог и Стрибог.

Однако с распадом древнеиндоевропейской общности все большее значе­ние начинают приобретать более конкретные персонификации природно-кос-мических сил, действующие на уровне Среднего мира (между небом и землей). Они и перебирают на себя "змееборческие" функции, как хеттский Бог Грозы, индо-арийский Индра, славянский Перун, балтский Перкунас, германо-скан­динавский Тор, развившийся из образа прагерманского Пунра — эквивалента238

Первобытные основания цивилизаі

славяно-балтского Перуна-Перкунаса и пр. Боги-змееборцы различных груї индоевропейских племен, как правило, выступают в облике богов грозы и мс нии, связаны с идеей войны и победы. Параллельно с ними выдвигаются индоевропейские солнечные божества — индо-арийский Сурья, иранский Xof хеттский Бог Солнца, греческий Гелиос, затем отождествленный с Аполлоне славянский Даждьбог и др.

Следует отметить также весьма характерный для многих индоевропейск религиозно-мифологических традиций близнечный культ, в его развитой фс ме выступающий в качестве почитания близнецов-всадников (индо-арийск Ашвины, греческие Диоскуры), но известный и в более смутной форме, в вщ например, связанных с лошадьми божественных близнецов древних германц и балтов. Им же, как и индо-арийским Ашвинам, приписывали целебную си; Вполне возможно, что развившийся на Руси столь рано и мощно культ святі братьев Бориса и Глеба заменил традиционное почитание божественных блі-нецов-всадников древнеиндоевропейской традиции.

Возможно, к более раннему пласту, до появления коневодства, относили близнечные мифы иного плана, где, как и во многих первобытных неиндоевр пейских мифологиях, фигурируют брат и сестра. Такая близнечная пара изі стна у греков (дети Латоны — Аполлон и Артемида) и предполагается у слав (возможно — Лада и Лель). Этой, более архаической форме близнечного мш соответствует просматривающийся на индоевропейских (как и на многих др гих) материалах мотив инцеста близнецов.

Лингвистические реконструкции позволяют установить и древнейшие оби индоевропейские представления о посмертном бытии. Загробный мир рисове ся тучным пастбищем, где обитают души умерших людей и принесенных в же тву домашних животных. Он отделен от мира живых водной преградой и f> того, чтобы туда попасть, необходимо преодолеть его с помощью старца-nej возчика, представляющегося прообразом древнегреческого Харона. В этой сі зи вспомним о религиозной значимости отдельных животных, особенно дома них — коня и быка, следы культа которых прослеживаются со времен марі польской историко-культурной области, т. е. не позднее, чем с V тыс. до н. э.

Весьма распространенной была вера в очистительную силу огня (развиви яся впоследствие в зороастризме в религиозный культ огня). С ней связа известная уже праиндоевропейцам практика кремации трупов, сосуществов< шая с древнейших времен с ингуимацией — закапыванием тел усопших в зе лю. Выбор того или иного обряда определялся у различных племен различи ми соображениями, среди которых основными были социальный статус, в< раст, пол умершего и обстоятельства его смерти.

До распада индоевропейской общности ингумация преобладала повсеме но. При трупоположениях умерших клали в скорченном или (реже) вытянут положении в ямы, перекрывавшиеся деревянными плахами или каменными ш тами. Нередко тела посыпали красной охрой. Возле умерших ставили сосудь ритуальной пищей, рядом иногда клали орудия труда и предметы вооружения лицам соответсвующего ранга символы власти — булавы или скипетры.

В канун распада индоевропейской общности в причерноморско-приазовск степях появляются и первые курганные насыпи над могилами. В дальнейш подкурганные захоронения становятся типичными едва ли не у всех ветвей І доевропейских племен. Высота кургана зависила от социального статуса пог]Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 239

бенного. В энеолитическое время в среде древнеиндоевропейских племен, осо­бенно в южном ареале, появляются каменные антропоморфные стелы с выпол­ненными краской или резьбой изображениями магических символов, предметов вооружения и т. п. Они, по предположению НА. Чмыхова, персонифицировали дух (лурушу индо-ариев) знатного и/или обладающего выдающимися качества­ми соплеменника и, возможно, мыслились в качестве его местопребывания.

В древнеиндоевропейском обществе уже сложились представления о раз­личной посмертной участи представителей родоплеменной знати (в первую очередь "царей-первосвященников" и связанных с ними родоплеменных ста­рейшин, выполнявших жреческие функции), основной массы рядового населе­ния и, вероятно, лиц, принадлежавших к незначительной прослойке неполно­правных иноплеменников.

Жреческая, выполнявшая важнейшие управленческо-судебные функции ари­стократия поддерживала непосредственные контакты с миром богов и усоп­ших предков с помощью сложной, детально разработанной системы ритуалов, предполагавших пышные жертвоприношения (домашних животных, а иногда и людей) и молитвенных обращений-призывов к богам, постепенно принимаю­щих вид религиозных гимнов — наподобие тех, что дошли до нас в виде авес­тийских яштов, сложенных еще до начала проповеднической деятельности За-ратуштры, или гимнов "Ригведы".

В культовой жизни огромную роль играли жертвоприношения. Создается впечатление, что у древних индоевропейцев обряд жертвоприношения выс­тупал своего рода парадигматическим идее-образом, дававшим ключ к пости­жению Универсума как такового. Через жертвоприношение созидается мир (весьма архаический арийский миф о Пуруше), через него он поддерживает­ся в упорядоченном состоянии и зиждется на нем. В акте жертвоприношения как бы сливаются и мистически отождествляются приносящий жертву, жер­тва и субъект жертвоприношения, что определяет особое ритуально-магичес­кое значение всего действа.

Как и в Переднеазиатско-Восточносредиземноморском регионе, у неолити­ческих индоевропейцев среди животных длительное время почитался главным образом бык, символизировавший силу, неистовство и ярость, а также жиз­ненные потенции, небо и пр. Жертвоприношение быка, тем более нескольких быков, считалось особо почетным. Изображения быка хорошо известны в нео-энеолитических культурах Передней Азии, Средиземноморья и Европы.

Однако с началом разведения лошадей на первое место среди почитаемых животных выдвинулся конь. Важную идейно-символическую нагрузку нес об­раз "небесного коня". Параллели обнаруживаются и в традиционных культу­рах ближайших соседей индоевропейцев, в частности у алтайских — тюркско-монгольских этносов, где также (явно под индоевропейским воздействием) позднее развился связанный с культом бога Неба и его сыновей ритуал жерт­воприношения коня.

Обращает на себя внимание тот факт, что в отличие от быка, однозначно соотносимом с небом и божествами наднебесной сферы, конь соответствовал богам атмосферного плана, прежде всего связанным с грозой, бурей, воин­ственным и мужским порывом —• таким как Индра, Перун, родственный хур-ритскому Тешубу хеттский Бог Грозы и др. или же солнечно-светозарным бо­гам типа Гелиоса, Сурьи, Ушас и др.240________________________________________Первобытные основания цивилизации

Это — боги младшей генерации по сравнению с такими, как, скажем, Варуна или Стрибог, собственно — поколение их сыновей. Однако на стадии поздней первобытности именно они постепенно выходят на передний план как связанные с военно-политическими и организационно-административно-хозяйственными функциями. Вместе с ними поднимается и культовое значение коня, тем более что люди прекрасно понимали связь между их успехами на войне и в мирное время с использованием силы и скорости лошади.

Такая система взглядов в целом должна была оформиться в течение V тыс. до н. э., а в последующие тысячелетия она подлежала уже самостоятельной разработке (естественно, не без взаимовлияний) в отдельных этноязыковых группах индоевропейских племен.

Интересно отметить особое место стихотворца-песнопевца в древнеиндо-европейском обществе. Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов реконструируют такие общие для индоевропейских племен (до момента их распада) понятия, как "со­стояние возбуждения, экстаза, вдохновения", связанное с процессом поэтичес­кого творчества, а,гакже смежные с ним термины: "воспринимать", "знать", "предвидеть". В этой связи следует подчеркнуть, что в древнеиндоевропейской традиции бог отличается от человека не только бессмертием, зачастую "небес-ностью" и потреблением особого священного напитка (нектар, амрита), но и тем, что он обладает особой речью, отличной от человеческой.

Поэт-псалмопевец оказывается как бы причастным к этой божественной речи, и потому его стихотворный текст оказывается магически значимым и содержит высшую мудрость. Поэт-псалмопевец выступает как "провидец", "прорицатель", "пророк", что приравнивает его к жрецу, поскольку сама сти­хотворная форма представляется выражением не человеческой, а божествен­ной мысли. Дальнейшее развитие такого почтительного отношения к поэти­ческому творчеству наблюдается у ариев (риши как авторы гимнов "Ригве-ды"; Заратуштра — сочинитель гат "Авесты"), кельтов с их бардами, греков с их аэдами, славян, чтивших своих поэтов-сказителей (например, упоминаемо­го в "Слове о полку Игоревом" Баяна) и др.

Эта черта культуры присуща, естественно, не только древним индоевропей­цам. Однако у них она, как представляется, на позднепервобытной стадии стано­вится более выразительной, чем у иных подобного уровня развития этносов. Она сопоставима лишь с древнетюркской традицией, однако последняя и более по­здняя, и сложилась в центральноазиатском ареале индоевропейского воздействия.

Как и всякая религия позднепервобытного уровня, индоевропейская система ориентировалась на решение практических потребностей и вместе с тем выра­жала искренний пиетет перед высшими силами бытия, была направленной на достижение ощущения у ее адептов чувства богопричастности как антитезы богооставленности. Высочайшее в мировой культуре напряжение такого рода чувств, связанных с упованием и отчаянием, находим в ветхозаветных псалмах.

Но и индоевропеистика позволяет говорить об их наличии не только у ведических ариев и архаических греков, но и на общеиндоевропейском уров­не. В первую очередь, сказанное относится к самому понятию "священного", "сакрального" как божественного или, по крайней мере, сопричастного бо­жественному. Однако оно всегда амбивалентно: в какой-то степени доступно людям, а в какой-то — табуировано, причем степень доступности/запретнос-ти не универсальна для всех людей, а зависит от многочисленных факторовЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов

241

(время и место, пол, возраст и социальный статус человека, его ритуальная чистота или нечистота и пр.).

Как отмечает в связи с этим Э. Бенвенист, при изучении обозначения "свя­щенного" обнаруживается удивительная картина: отсутствие особого термина в общеиндоевропейском языке и одновременно двойное обозначение во мно­гих языках (иранских, латыни, греческом). Однако древнейшее осознание сак-ральности по отношению к человеку и требовало двух самостоятельных терми­нов, один из которых имел положительную нагрузку — "освященное присут­ствием божества", а другой отрицательную — "то, соприкосновение с чем для человека запретно".

Этноязыковые общности Старого Света эпохи формирования первых цивилизаций вне древнеиндоевропейского ареала

Теперь в самых общих чертах постараемся представить конфигурацию и пространственное соотношение основных этноязыковых общностей, как они сложились к началу широкого расселения индоевропейских племен и моменту образования первых цивилизаций Старого Света (рубеж IV—III тыс. до н. э.). В поле нашего внимания остаются отчасти тропический, но, прежде всего, суб­тропический и умеренный пояса Старого Света к северу приблизительно от Северного тропика.

Начиная обзор с запада, следует отметить наличие в IV—II тыс. до н. э. в Западносредиземноморско-Приатлантическом регионе, от Сицилии до Брита­нии и Канарских островов, большой группы так назывемых мегалитических культур, связанных с мореходством и оставивших величественные каменные сооружения культового характера (храмы о. Мальта, Стоунхендж в Англии и пр.). Отчасти о них уже упоминалось выше. Наиболее развитые группы пред­ставителей этой общности на юге Испании в III—II тыс. до н. э. вышли на уровень создания ранней цивилизации, известной в первой половине I тыс. до н. э. под именем государства Тартес (упоминаемый в Библии Таршиш), уничто­женного карфагенянами около 500 г. до н. э.

Исходя как из общего уровня развития, в частности мореходства, этих об­ществ, так и из разительных, едва ли возникших случайно, культурных парал­лелей между цивилизациями древнего Ближнего Востода и доколумбовой Аме­рики (неоднократно констатировавшихся разными исследователями, в частно­сти Т. Хейердалом), можно предполагать наличие в то время спорадических трансатлантических контактов, инициированных выходцами из Западного Сре­диземноморья. Не будем забывать, что полинезийцы, освоившие гораздо боль­шие морские просторы, находились на куда более низком уровне развития, если о том судить по данным их материальной культуры.

В этноязыковом плане можно лишь предполагать, как о том шла речь ра­нее, что северные группы представителей общности мегалитических культур должны были иметь отношение к наиболее западным ответвлениям синокав-казской (ее хаттско-западнокавказской линии) общности, к которой принад­лежит сохранившийся в Пиренеях с тех времен баскский язык. Вполне веро­ятно, что его предком был древний иберийский язык, сохранявшийся на боль­шей части территории Испании до рубежа эр, а затем вытесненный прине­сенной римлянами латынью.Первобытные основания цивилизации

242

Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов

243

'f-'t* — Цивилизационные центры и их ближние периферии

* ^»

Основные группы древних индоевропейцев ' — языкового ареала "А" — языкового ареала "В" 1 — npaxemmo-лувийцы, 2 — пратохары, 3 — пракельто-иллиро-итолики, 4 — прагреко-армяно-фракийцы, 5 — прагерманцы, 6 — праболто-славяне,

7 — праарии 7а — праиндоарии, 76 — праираноарии

1 — Шум еро -Аккадская цивилизация

II — Египетская цивилизация

III — Хараппская цивилизация долины р. Инд

IV — Минойская цивилизация

Ф — Периферийные ранние цивилизации. 1 — Эламская,

2 — Эбла, 3 — Хаттуса, 4 — Дильмун, 5 — Маган, 6 — Сиалк, 7 — Алтын-Деле,

8 — Шахри-Сохте, 9 — Мундигак

| — Мегалитические культуры приатлантической Европы

II — Древнеземледельческие культуры Северного Китая

Щ ~ Древнеземледельческие культуры Юго-Восточной Азии

Карта 14. Расселение древних индоевропейцев и ранние цивилизации Старого Света в III тыс. до н. э.

С большей степенью уверенности можно полагать, что носители мегалити­ческих культур и их прямые потомки в Северо-Западной Африке относились к ливийско-гуанчской группе афразийских языков, о чем свидетельствует не только факт принадлежности к ней берберско-туарегских наречий современной Са­хары и неарабизированных районов Атласа, но и гуанчского языка коренных жителей Канарских островов, предки которых морем попали на них где-то в IV—III тыс. до н. э.

В рассматриваемое время во всей Северной и Северо-Восточной, а отчасти и в примыкающих к ним областях Центральной Африки уже явно преобладали (или, по крайней мере, были выразительно представлены) скотоводческо-земледельчес-кие племена, говорившие на родственных гуанчским ливийско-берберских, а так­же чадских, кушитских и омотских наречиях, относимых вместе с коптско-древ-неегипетскими и семитскими к афразийской (семито-хамитской) общности. В целом они находились на позднепервобытном, но еще весьма далеком от рубежей циви­лизации уровне развития. Некоторое исключение составляют разве что нубийцы, жившие выше I Нильского порога в непосредственной близости от Египта. Не исключено, что если бы не экспансия со стороны последнего в течение III тыс. до н. э, они могли бы самостоятельно развить у себя основы цивилизации.

Однако бесспорным лидером в становлении основ цивилизации в IV тыс. до н. э. были предки древних египтян, создавшие на базе племен-вождеств два раннеполитических образования — царства Долины и Дельты, которые к рубе­жу IV—III тыс. до н. э. были объединены в рамках одного государства. Прямы­ми потомками древних египтян стали копты, чей язык и ныне является бого­служебным среди египетских христиан.244

Первобытные основания цивилизации

Обширные территории Ближнего Востока в рассматриваемое время были заняты преимущественно племенами семитской языковой группы, также отно­симой к афразийской общности. Древние семиты компактно заселяли про­странства Синая, Палестины, Ливана, Сирии с прилегающими областями Вер­хней и частично Средней Месопотамии, а также большую часть Аравийского полуострова, возможно, без его восточных, обращенных к Персидскому зали­ву и Аравийскому морю областей. В соответствии с различными природными условиями, древнесемитское население подразделялось на жителей достаточно увлажненных естественными осадками районов (главным образом на Сирий­ско-Финикийском побережье) и плодородных оазисов, с одной стороны, и па­стушеские племена сухих степей и полупустынь внутренних областей (Трансиор-дания, Синай, Аравия и пр.) — с другой.

В пригодных для земледелия местах уже в IV—II тыс. до н. э. наблюдаем переростание племен-вождеств в так называемые номовые города-государства древневосточного типа. К началу III тыс. до н. э. они появляются уже в занятой аккадцами (северная ветвь древних семитов, языковые предки вавилонян и ассирийцев) и Средней Месопотамии (Киш, Мари). Вскоре в большом количе­стве мы видим появление таких городов-государств в областях Приевфратской Сирии (Эбла, Халеб, Алалах и пр.) и у ханаанеев (Угарит, Библ, Сихем, Иери­хон и пр.), языки которых вместе с диалектами ряда пастушеских народов (амореи, арамеи, халдеи, древние евреи и арабы и пр.) относятся к центрально-семитской группе. Обособленную, южную ветвь древних семитов составляли жители Йемена, создавшие в предгорьях и оазисах Южной Аравии раннециви-лизационное образование к концу II тыс. до н. э.

Северными соседями древних семитов были носители древнеанатолийско-северокавказских языков, представленные, главным образом, двумя ветвями — западной, хаттской, в Малой Азии (с ответвлениями на Северном Кавказе в виде языковых предков абхазо-адыгейских народов), и восточной, хурритской, на Армянском нагорье и в прилегающих областях Северной Месопотамии, За­падного Ирана и Закавказья (с ответвлениями на Северном Кавказе в виде предков нахско-дагестанских народов). До индоевропейской экспансии, как уже отмечалось, представители этой общности преобладали в Эгеиде и Балка-но-Дунайско-Карпатском регионе. В их окружении в IV тыс. до н. э. оказались пракартвелы Закавказья.

Восточнее древних семитов, в Нижней Месопотамии, компактно жили шу­меры, создавшие, параллельно древним египтянам, одну из двух древнейших цивилизаций. Очевидно, родственные им в этноязыковом отношении группы обитали по берегам всего Персидского залива, создав в Восточной Аравии в течение III тыс. до н. э. ряд небольших цивилизационных центров (на о. Бах­рейн, который идентифицируется с древним Дильмуном, в Омане).

Восточнее же Месопотамии и Персидского залива, тесно контактируя с шуме­рами и аккадцами на периферии Двуречья, обитали эламиты, занимавшие как территорию собственно Элама (в бассейнах впадавших в заболоченную Тигрско-Евфратскую дельту рек Каруна и Керхе), так и обширные пространства Иранско­го плато до предгорий Гиндукуша и Сияхана. В их среде, не без влияния со сторо­ны соседних шумеров, основы цивилизации закладываются к началу III тыс.до н.э.

В течение III — начала II тыс. до н. э. раннецивилизационные центры появ­ляются в оазисах Ирана, Афганистана, а также южных районов Туркмениста-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 245

на (Сиалк, Шахри-Сохте, Мундигак, Алтын-Депе, Намазга), а во второй поло­вине II тыс. до н. э. и на территории Южного Узбекистана (Джаркутан). В Средней Азии в творцах раннецивилизационных очагов бронзового века труд­но усматривать собственно эламитов, однако, скорее всего, ими были люди, причастные к эламо-дравидийскому этноязыковому массиву, вероятно, пред­ставлявшие его северные ответвления.

Восточнее Гиндукуша, в западных и ближайших к ним областях Индостана, в IV—III тыс. до н. э. быстрыми темпами развивался родственный эламитскому дравидийский этноязыковый массив, в рамках которого в долине р. Инд в III тыс. до н. э. появляется цивилизация Хараппы и Мохенджо-Даро, третяя древней­шая цивилизация после Египетской и Шумеро-Аккадской.

Менее отчетливо просматриваются контуры этноязыковых общностей IV— III тыс. до н. э. во внутренних областях Центральной и на пространствах Вос­точной Азии. Недавние раскопки в Синьцзян-Уйгурии дали материалы, весьма близкие в стадиальном и культурно-типологическом отношении к саппалите-пинской культуре Южного Узбекистана, в частности к комплексу Джаркутана.

При этом в бассейне Хуанхэ в IV—III тыс. до н. э. хорошо известны древне-земледельческие (типа трипольской) культуры с расписной керамикой (Яншао). В их создателях трудно предполагать кого-либо, кроме предков древнекитай­ской этнической общности, называвшихся "хуася" ("все ся"). Вместе с обжи­вавшими в то время предгорья Тибета и Гималаев и спускавшимися на юго-восток вдоль течения Брахмапутры тибето-бирманцами они образовывали сино-тибетско-бирманскую этноязыковую общность.

Гораздо более стабильной и консервативной во всех отношениях являлась зона лесных охотничье-рыболовческих обществ VI—III тыс. до н. э. северных регионов Евразии, также неоднородная в этноязыковом отношении. Обычно весь лесной присваивающий неолит Европы относят к области уральских ди-алекгов, однако это не представляется столь самоочевидным, если учесть, что ареалом формирования уралоязычного этнического массива была обширная область вокруг Арала: между Каспием и Южным Уралом, с одной стороны (западнее которых начиналась зона древнейших индоевропейцев), и Балха­шем, а, возможно, и предгорьями Алтая и Тянь-Шаня — с другой (около кото­рых формировались этносы алтайской общности, языковые предки будущих носителей тюркских, монгольских, тунгусо-маньчжурских и корейско-япон­ских диалектов).

Обживание уралоязычными группами (предками носителей финно-угорских и самодийских языков) лесной зоны началось, очевидно, только после освое­ния ими челночно-сетьевого рыболовства в условиях усиливавшейся аридиза-ции пространств нынешнего Казахстана. Это позволяет полагать, что "урализа-ция" лесных массивов по обе стороны от Урала, между Волгой и Обью или даже Енисеем, относится к раннему неолиту, а появление финно-угров ураль­ского языкового массива в Верхнем Поднепровье и Прибалтике где-то к V— IVтыс. до н. э. Археологически данный процесс фиксируется по распростране­нию в это время по всей лесной зоне Восточной Европы, со стороны Среднего Поволжья, культур ямочно-гребенчатой керамики. Поэтому едва ли уместно относить к уральскому языковому массиву те этнические группы лесного нео­лита южнее и восточнее Балтийского моря, которые непосредственно выраста­ют на основе местного мезолита в VI тыс. до н.э.

246________________________________________Первобытные основания цивилизации

Первичной зоной формирования уралоязычного массива были обширные про­странства Казахстана и отчасти севера Узбекистана и Туркменистана, откуда в эпоху мезолита и раннего неолита по мере иссушения этих территорий соответ­ствующие этнические группы распространяются в лесную зону Уральского реги­она, постепенно осваивая бассейны Оби и Волги. Здесь появляются культуры ямоч-но-гребенчатой керамики, органическая связь которых с рыболовческим неоли­том Приаралья и сопредельных областей, представленных памятниками кельтеми-нарской культурной общности V—III тыс. до н. э, вполне очевидна.

На Среднерусской равнине ямочно-гребенчатые комплексы перекрывают слои с накольчато-гребенчатой керамикой в IV тыс. до н. э., в результате чего на обширных лесных и отчасти лесостепных пространствах Восточной Европы складывается несколько взаимосвязанных культурных групп общности ямоч-но-гребенчатой керамики, как то: волго-окская, наиболее ранняя среди них, верхнедонская, северско-донецкая и деснинско-сожская, а также многочис­ленные группы к серверу от Волги до Белого моря.

Общая идентификация носителей культур ямочно-гребенчатой керамики с уральским этноязыковым массивом представляется вполне очевидной. Однако сам этот массив в древнейшие времена, безусловно ранее III (а значит, в IV или даже V) тыс. до н. э., разделился на две большие ветви: финнно-угорскую и самодийскую. Формирование финно-угорских этносов надежно связывается с волго-камской культурной общностью неолита, на основе которой в III тыс. до н. э. складывается заведомо финно-угорская волосовско-турбинская общность лесной полосы Восточной Европы эпохи раннего металла. Поэтому носителей культур общности ямочно-гребенчатой керамики логично было бы связывать с представителями протосамодийского ареала.

В настоящее время языки самодийской (самоедской) группы распростра­нены в тундровой зоне от Белого моря до Таймыра (ненцы, энцы, нганасаны) и в тайге по Нижнему и Среднему Енисею, а также на Средней Оби (сельку­пы), при том что до XIX в. носители самодийских говоров занимали также область Саян и Верхнего Енисея. Однако приблизительно до рубежа эр, как предполагают лингвисты, прасамодийцы были сугубо лесными обитателями и в тундре не расселялись.

Рассматривая культуры ямочно-гребенчатой керамики, В.Ф. Генинг конста­тировал, что они проникают на Среднерусскую равнину с востока, о чем сви­детельствует система орнаментации, типичная для керамики сибирского неолита. В дальнейшем система ямочной орнаментации устойчиво сохраняется в бассейне Иртыша и среди заведомо древнесамодийских этносов Приобья. Прослеживая же судьбу носителей ямочно-гребенчатой керамики в Восточной Европе, этот исследователь отмечал, что часть их потомков со временем вытес­няется к северу, удерживаясь в Карелии и бассейнах Северной Двины и Вы­чегды. Оттуда, судя по всему, предки нынешних ненцев и энцев, теснимые более развитыми финно-уграми, и начали освоение тундры.

Учитывая такие соображения, можно предположить, что носители праса-модийских диалектов были первой волной уралоязычного населения, распрос­транившегося речными бассейнами по лесным и частично лесостепным про­странствам Евразии огромной, но прерывчастой дугой от Саян и Енисея через бассейн Оби, Урал, бассейны Западной Двины и Волги до Верхнего Дона и Подесенья. При этом в Волжско-Камско-Приуральском регионе начинает фор-

Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов

247

мироваться достаточно компактная (как для охотничье-рыболовческих общин) этнокультурная группа ранних финно-угров III тыс. до н. э., развившаяся в волосовско-турбинскую культурно-историческую общность Волго-Окского меж­дуречья, Волго-Камского региона и Урала III—II тыс. до н. э.

Существеннейшую роль в подъеме ранних финно-угров Волжско-Ураль-ского региона сыграло начало развития здесь цветной металлургии на базе богатых местных месторождений меди. Продвигаясь реками лесной зоны в западном и восточном направлениях, они осваивают огромные пространства от Финского и Ботнического заливов Балтии до Средней Оби, ассимилируя или вытесняя на северную и восточную периферии уральского языкового ареала носителей самодийских языков.

В это время в Приаралье еще сохранялись уралоязычные рыболовческие группы кельтеминарской традиции, однако, оказавшись в окружении более раз­витых и многочисленных индоевропейских-прототохарских, а затем и арийских племен, освоивших степные просторы внутренних областей Евразии в течение бронзового века, они постепенно ассимилировались последними, перенимая у них навыки скотоводства и земледелия.

К этому следует добавить, что предгорья Алтая с районами у Саян и Забай­кальем в неолите занимали носители алтайских диалектов, западные группы которых в течение эпохи бронзы развились в племена ранних тюрок, цент­ральные, в пределах Северной Монголии, — в общность ранних монгол, а вос­точные, бассейном Амура и предгорьями Хингана распространяясь все дальше на восток, образовали тунгусско-маньчжурскую и отделившуюся от нее где-то во II тыс. до н. э. пракорейско-японскую группы.

Две первые уже с III тыс. до н э. в казахстанских и монгольских степях вступили в интенсивные контакты с пастушескими племенами индоевропейцев, тогда как две другие (собственно языковые предки маньчжуров, корейцев и японцев, еще до переселения последних на острова) в пределах Дальнего Восто­ка с раннежелезного века все более оказывались в поле воздействия Китайской цивилизации. При этом тунгусы, отталкиваясь от северных предгорий Алтая и Саян, осваивали необозримые пространства Центральной Сибири, не вовлека­ясь в цивилизационный процесс до начала Нового времени.

Представив панораму этноязыковых общностей Старого Света VI—III тыс. до н. э., можно показать распространение носителей индоевропейских языков в эпоху бронзы по обширным территориям Евразии. Оно сыграло огромную роль в историческом развитии прелдивилизационного и раннецивилизацион-ного времени. В результате массовых миграций отдельных групп племен — носителей индоевропейских языков — этноязыковая картина в мире принци­пиально изменилась. Индоевропейские языки распространились от Британии до Индии и Центральной Азии. Это существеннейшим образом повлияло на ход социокультурного развития человечества.

Великое расселение индоевропейских племен

К V тыс. до н. э. древние индоевропейцы, освоив ранние формы скотовод­ства и земледелия, обживают южные районы Восточной Европы в треугольни­ке между Северо-Западным Причерноморьем, Северным Кавказом и Южным Уралом, активно взаимодействуя с более развитыми земледельческо-скотовод-ческими этносами Балкано-Дунайского региона и Кавказа.248 Первобытные основания цивилизации

К этому времени выделяются две основные зоны сосредоточения раннеин-доевропейских общин — южная, по предгорьям Крыма и Северного Кавказа, по северным берегам Черного и в зоне еще не образовавшегося Азовского морей, в низовьях больших восточноевропейских рек, и северная, по рубежу степной и лесостепной зон, преимущественно в средних течениях бассейнов Днепра — Дона — Волги.

Речными поймами поддерживаются межобщинные контакты, тогда как обширные степные плато остаются в основном безлюдными. Такое распреде­ление населения постепенно ведет к размежеванию раннеиндоевропейских диалектов на два основных ареала, однако окончательного разделения на два языковых массива в это время еще не происходит. По крайней мере, этого не наблюдается еще в V тыс. до н. э., когда индоевропейцами был одомашнен конь и когда они впервые познакомились с цветным металлом.

Распад на два языковых ареала происходит приблизительно на рубеже V— IV тыс. до н.э. — после^как можно предполагать, прорыва средиземноморских вод через Босфор и затопления обширных областей Северного Причерноморья (до его нынешней береговой линии) и всей современной акватории Азовского моря. Этот "потоп" должен был усилить отток населения вверх по Днепру, Северскому Донцу и Дону, чему благоприятствовал климатический оптимум того времени.

В соответствии с намеченными в предыдущие тысячелетия полосами кон­центрации населения в богатых природными ресурсами районах стыков эколо­гических зон южной половины Восточной Европы оформляются две выделяе­мые Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Ивановым первичные области индоевропейских диалектов, условно названных этими учеными ареалами "А" и "В".

Индоевропейский языковый ареал "А" соответствует энеолитическим пле­менам порубежья степной и лесостепной зон и в общих чертах совпадает с зоной распространения памятников среднестоговско-хвалынскои этнокультур­ной общности. Из него вышли древнеанатолийская (хеттско-палайско-лувий-ская), иллиро-кельтско-венето-италийская и тохарская группы языков.

Индоевропейский языковый ареал "В" соответствует племенным группам вы­деленной В.Н. Даниленко азово-черноморской линии развития, обитавшим в энеолите в Предкавказье, Крыму, в областях Северного Причерноморья и При­азовья — в приморско-предгорных, поименно-речных и использовавшихся под пастбища степных районах юга Восточной Европы. От него происходят герма-но-балто-славянская, греко-армяно-фракийская и индоиранская группы языков.

От языкового ареала "А" первой, еще во второй половине IV тыс. до н. э., в сторону Нижнего Дуная и Балкан отходит группа племен — носителей древне-анатолийских диалектов, языковых предков хеттов, палайцев и лувийцев. В на­чале III тыс. до н. э. они господствуют в названном регионе, а их передовые отряды — очевидно протохетты (языковые предки позднейших хеттов-несситов Центральной Анатолии) — уже переправляются черед Босфор и Дарданеллы и занимают Северо-Восточную Анатолию. Вскоре за ними следуют протопалайцы, занимающие Северную Анатолию, и в середине III тыс. до н. э. разрушающие Трою II протолувийцы, оседающие в третьей четверти названного тысячелетия в Южной Анатолии. Следует полагать, что такие перемещения носителей древне-анатолийских диалектов с Балкан в Малую Азию были вызваны различными причинами, среди которых не последнюю роль должно было играть и давление на них со стороны Подунавья других групп индоевропейских племен.

Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________249

Приблизительно на рубеже IV—III тыс. до н. э. в процессе расселения ско­товодческих племен на восток, за р. Урал, от языкового ареала "А" отделяется и группа прототохар, выступающая авангардом индоевропейского освоения степных просторов Центральной Азии. В настоящее время судьбу этой этноя­зыковой общности, известной по текстам раннего средневековья, проследить практически невозможно. Однако, судя по всему, именно прототохары при­несли в названный регион навыки скотоводства, начав передавать его прото-тюркской и протомонгольской ветвям алтайской общности.

После отхода на юго-запад носителей хеттско-палайско-лувийских диалек­тов и ухода на восток прототохар в лесостепной полосе Восточной Европы из представителей языкового ареала "А" к началу III тыс. до н. э. остались носите­ли еще не расчлененных кельто-итало-венето-иллирийских диалектов, иденти­фицирующиеся с теми материалами ямной культурно-исторической общности, которые в пределах территории Украины демонстрируют преемственную связь с местными среднестоговскими комплексами. В течение первой половины — середины III тыс. до н. э. они частично ассимилируются племенами языкового ареала "В", частично отходят на запад.

Начиная с рубежа IV—III тыс. до н. э. просматривается и первичная диффе­ренциация языкового ареала "В". Одна группа племен — протогреко-армяно-фракийцы — из Северо-Западного Причерноморья через Нижнее Подунавье распространяется на Балканский полуостров, причем идущие в ее авангарде предки протогреков продвигаются западнее других племен этого массива, за­нимая области нынешней Сербии, тогда как предки протоармяно-фракийцев, господствуя в Нижнем Подунавье, осваивают территории нынешних Болгарии и Македонии, вытесняя в течение первой половины III тыс. до н. э. носителей хеттско-палайско-лувийских диалектов в Малую Азию или, по крайней мере, занимая оставляемые ими места.

В результате усиливающегося размежевания к середине III тыс. до н. э. протогреческая и протоармяно-фракийская племенные группы вполне разде­ляются. Протогреки консолидируются в областях нынешней Сербии, откуда приблизительно в третьей четверти названного тысячелетия начинают вытес­няться на юг, к Эгеиде (долинами Моравы и Вардара), продвигающимися в Среднее Подунавье и Западные Балканы племенами носителей кельто-итало-венето-иллирийских диалектов. В результате в последней четверти III тыс. до н. э. протогреки осваивают северное побережье Эгейского моря, разделяясь на два потока. Основной, собственно эллинский поток несколькими волнами в конце III—начале II тыс. до н. э. накатывается на материковую Грецию. Первыми здесь оказываются ионийские племена, затем — ахейцы и, нако­нец, эолийцы. Фессалийцы и дорийцы оказываются здесь после Троянской войны. Другая волна протогреков или, по крайней мере, ближайших к ним по происхождению племен, продвигаясь Северной Эгеидой на восток на рубеже III — II тыс. до н. э. занимает Северо-Восточную Анатолию, образуя основу тех троянцев, с которыми в XIII в. до н. э. ахейцы и союзные с ними гречес­кие племена будут вести упорную, воспетую в гомеровском эпосе войну.

Протоармяно-фракийская группа племен где-то около рубежа III—II тыс. до н. э. разделяется на два основных массива. Из них один, протоармянский, во второй половине II тыс. до н. э. (возможно, еще до Троянской войны, но массо­во — уже явно после нее) начинает распространяться в Анатолию, достигая к250________________________________________Первобытные основания цивилизации

XI в. до н. э. пределов Армянского нагорья. Там, в результате многовековой ассимиляции местных хуррито-урартских этносов, к середине I тыс. до н. э. формируется древнеармянский народ.

При этом фрако-фригийцы остаются долгое время ведущей силой в преде­лах Восточных Балкан. Их фригийская ветвь около рубежа II—I тыс. до н. э. занимает северо-западные и центральные области Малой Азии, а немного поз­же северные группы фракийцев — гето-даки, носители культуры фракийского гальштата, овладевают большей частью Карпатского региона.

Параллельно с греко-армяно-фракийцами из языкового ареала "В" вырас­тает и его северо-западная германо-балто-славянская ветвь. Носители соответ­ствующих диалектов в течение первой половины III тыс. до н. э., тесня в сторо­ну Карпат и Среднего Подунавья кельто-итало-венето-иллирийские племена и, очевидно, в значительной мере смешиваясь с ними, продвигаются из приазов-ско-северопричерноморских степей вверх по долинам Дона, Северского Дон­ца, Днепра, Южного Буга и Днестра, ассимилируя остатки посттрипольского населения в пределах Лесостепной Украины.

Огибая Карпаты с севера, племена германо-балто-славянской группы уг­лубляются в лесные пространства Восточной и Центральной Европы в широ­кой полосе от Волго-Окского междуречья до Нижней Эльбы и Южной Сканди­навии. Оседая и смешиваясь с автохтонным, ассимилируемым ими населени­ем, они уже где-то к началу II тыс. до н. э. постепенно разделяются на несколь­ко этноплеменных массивов: прежде всего прагерманцев и балто-славян, с пос­ледующей дифференциацией последних.

Существеннейшую роль в ускорении разделения прагерманцев и балто-сла­вян сыграло распространение венето-иллирийских, или просто правенетских, племен из областей Среднего Подунавья на север бассейнами Вислы и Одера. В результате этого движения здесь, как можно предполагать, сложилась особая группа племен, оставивших впоследствии памятники лужицкой культуры.

Последние, восприняв этноним переселенцев с юга — венетов/венедов — в языковом отношении остались, скорее всего, связанными с местными корня­ми и, соответственно, образовали этноязыковую группу, занимавшую среднее положение между прагерманцами на западе и балто-славянами, а затем — раз­делившимися праславянами и прабалтами на востоке. После того как этот пле­менной блок (союз племен — ?) был разгромлен скифами, его западная часть германизировалась, составив основу поодерских восточных германцев-ванда­лов, тогда как восточная — ославянилась, став повисленскими славянами-вене­дами первой половины — середины I тыс.

Формирование прагерманцев, таким образом, было некоторым образом связано с правенетским проникновением в бассейны Одера и Вислы и консо­лидацией там племенной группы правенедов. Очевидно, в ходе этого движения предки прагерманцев были несколько потеснены в бассейнах Одера и Эльбы, что должно было послужить дополнительным стимулом к их расселению в те­чение II тыс. до н. э. в сторону Нижнего Рейна, с одной стороны, и через Ютландию в Южную Скандинавию — с другой.

Приблизительно с начала II тыс. до н. э. мы можем говорить и о балто-славянах как об особом этноязыковом массиве, граничащем на западе с пра-венедами, на юго-западе — с праиллирийцами, на юге, юго-востоке и востоке — с ариями, уже разделившимися на индо-ариев и ирано-ариев, а на севере-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________251

востоке и севере — с финно-уграми. В течение указанного тысячелетия, при­мерно по лини Припятского и Деснинского Полесья (где обитало редкое, пе­реходное в этноязыковом отношении население) происходило медленное раз­межевание на два массива — праславян и прабалтов. Общими и главенствую­щими богами балто-славян выступают борющиеся между собой Перун/Пер-кунас и Велес/Велс.

Праславяне, благодаря сохранению посттрипольских и иных хозяйственно-культурных навыков древнего земледельческого населения Украинской Лесо­степи, обитая на лучших почвах в более благоприятном климате, недалеко от Карпатского металлургического центра, контактируя с более развитыми южны­ми племенами и периодически принимая вызовы с их стороны, консолидирова­лись и развивались динамичнее, чем прабалты. К рубежу II—I тыс. до н. э., при переходе к раннежелезному веку, их ядро можно связывать с чернолесской куль­турой Правобережной Украины и ближайших областей.

Прабалты, по сравнению с праславянами, длительное время сохраняли бо­лее архаичный, близкий к состоянию балто-славянской общности хозяйствен­но-культурный облик и языковый строй. В течение II—I тыс. до н. э. их предки и они сами занимали лесные пространства Восточной Европы от Балтийского побережья (между низовьями Вислы и Даугавы — Западной Двины) до Волго-Окского междуречья (в пределах которого проникшие туда на заре бронзового века немногочисленные группы балто-славян в течение первой половины II тыс. до н. э. были ассимилированы местными финно-уграми).

По мере того как греко-армяно-фракийцы осваивали Балканы, а германо-балто-славяне — лесостепные и лесные бассейны Днепра, Вислы, Одера и Эль­бы, остатки племен языкового ареала "В" в течение первых трех четвертей III тыс. до н. э. вытеснялись (прежде всего — арийскими племенными объеди­нениями) от Днепра — Нижним Дунаем и Карпатским ареалом — в Среднее Подунавье. Речь идет о кельто-итало-венето-иллирийцах. Их движение в сторо­ну Центральной Европы и расселение на ее просторах способствовало, как отмечалось, вытеснению протогреков на юг в середине III тыс. до н. э. и диф­ференциации германо-балто-славянского массива с образованием в его соста­ве особой группы правенетов.

Внутреннее членение кельто-итало-венето-иллирийского массива (занимав­шего к началу II тыс. до н. э. области Карпатской котловины, Среднего Подуна-вья и Западных Балкан с восточными предгорьями Альп) было связано с рас­ширением ареала образовывавших его племенных групп.

Пракельты продвигались в бассейн Верхнего Дуная, переходя на Рейн, а в начале раннежелезного века кельтские племена достигают Приатлантической Франции, Британии и Испании, обрушившись затем на Северную Италию, Кар­патский бассейн и Балканы, достигнув в конце концов Северо-Западного При­черноморья, Греции и Малой Азии.

Праиталики двумя волнами в течение второй половины II тыс. до н. э. занима­ют большую часть Апеннинского полуострова. К концу I тыс. до н. э. (по мере утверждения римского господства) италики ассимилируют (латинизируя) его пол­ностью, как и вскоре обширные пространства Европы и Северной Африки, во­шедшие в состав Римской империи.

Правенеты, закрепившись у северных берегов Адриатики (где их потомки со­хранялись в качестве отдельной этноязыковой группы до римского времени и252 Первобытные основания цивилизации

даже увековечили свой этноним в названии города Венеция), второй своей ветвью распространились севернее Дуная в областях Чехии, Восточной Германии и Польши, растворившись там в прагермано-балто-славянской среде, но, как отмечалось, пе­редав свой этноним группе местных племен.

И, наконец, иллирийцы, предки которых освоили к концу II тыс. до н. э. Среднее Подунавье и Западные Балканы, удерживались на этих местах до рим­ского завоевания, после которого большая их часть была романизирована, но некоторое количество сохранило этноязыковую аутентичность, развившись в современных албанцев.

В результате оттока в Анатолию хетто-лувийцев, Центральную Азию — прототохар, а в различные области Южной, Центральной и Восточной Европы — греко-армяно-фракийцев, кельто-италико-венето-иллирийцев и германо-балто-славян Крымско-Кавказские предгорья, вся зона восточноевропейских степей и лесостепные пространства Среднего Подонья и Среднего Поволжья к сере­дине III тыс. до н. э. остаются за арийскими племенами начинавшего диффе­ренцироваться индоиранского языкового единства. Археологически в середи­не — второй половине III тыс. до н. э. им соответствуют материалы основных (прежде всего восточных) групп ямной историко-культурной общности (осо­бенно на ее позднем этапе) и майкопской культуры.

Носители майкопской и ближайших к ней культур представляются первичной группой выделяющихся из общеарийского массива протоиндо-ариев. С конца III тыс. до н. э. они начинают экспансию в Закавказье, в результате которой ко второй четверти II тыс. до н. э. отдельные их объединения проникают в Северную Месо­потамию и Сирию, где при их активнейшем участии образуется царство Митанни. Поэтому их условно молено назвать митаннийскими индо-ариями.

Основными божествами для всего арийского массива выступают Мира и Варуна. Наряду с ними в среде протоиндо-арийских племен развивается культ Индры, так и оставшийся специфическим именно для них. Три названных бога вместе с Насатьями (Ашвинами) выступают сакральными патронами индо-ари-ев в целом и их ответвления в царстве Митанни в частности.

Экспансия в конце III тыс. до н. э. с Кавказа (с восточной периферии майкоп­ской культуры) племен катакомбной погребальной традиции, владеющих бронзо­вым оружием и не позднее начала II тыс. до н. э. начавших, вероятно, применять запряженную лошадьми легкую боевую колесницу, привела к существеннейшей трансформации всего арийского племенного массива. Этот массив дифференци­руется на ряд культурных групп или даже самостоятельных археологических культур в пределах катакомбной историко-культурной общности. Из них южные, прежде всего приазовско-северокавказские, представляют индо-арийскую группу племен, доминирующую в течение первой четверти, если не всей первой трети, II тыс. до н. э. в пределах степных и лесостепных пространств Восточной Европы.

Более северные культуры, главным образом в пределах лесостепных областей Подонья и Поволжья, представляют ирано-арийскую группу племен. При этом в Северо-Западном Причерноморье, между Нижним Днепром и Восточными Кар­патами, начинается развитие особой, третьей после индо-арийской и ирано-арий­ской, группы арийских племен, которых, ввиду их последующего развития в сто­рону исторических киммерийцев, предлагается называть киммеро-ариями.

Племена индо-ариев благодаря военно-техническому и, вероятно, органи­зационному превосходству над соседями в течение названного выше периодаПРАСАМОДИЙЦЬІ О» прАФИНО-УГРы

ПРАИНДЕЙЦЫ ЮЖНОЙ АМЕРИКИ

А — Восточносредиземноморско-Переднеазиатская цивилизационная ойкумена 1 — Египет, 2 — Нубия,

3 — Вавилония, 4 — Элам, 5 — Ассирия, 6 — Митанни, 7 — Угарит, 8 — Хеттское царство, 9 — Троя, 10 — Крит, 11 — Микенская Греция, 12 — Сабейское царство, 13 —Джаркутан

8 — Восточноазиатская цивилизационная ойкумена' 14 — Шан-Иньская цивилизация

Этноязыковые общности древних индоевропейцев. 1 — прагерманцы, 2 — пракельты, 3 — правенеты, За — правенеды,

4 — праиталики, 5 — праиллириицы, б — прафракийцы, 7 — праармяне, 8 — балтославяне, 8а — прибалты, 86 — праславяне,

9 — праиндо-арии, 10 — праирано-арии, Юа— западноиранские племена, 106 — восточноиранские племена, 11 — пратохары

Карта 15. Древние цивилизации Старого Света в середине—второй половине II тыс. до н. э. и расселение арийских (индо-иранских) племен254________________________________________Первобытные основания цивилизации

удерживают гегемонию в южной части Восточной Европы. Однако к концу первой трети II тыс. до н. э. индо-арии теряют монополию на обладание боевой колесницей и их общество, вероятно после ряда поражений со стороны вос­ставших против них племен, оказывается в кризисном состоянии. При этом отдельные группы индо-арийского в языковом отношении населения еще дли­тельное время, до Античности, оставались в Крыму, Восточном Приазовье и на Кубани, составляя здесь подоснову будущих синдов и меотов.

Другая группа индо-ариев откатывается в XVII в. до н. э. на Южный Урал, где, освоив богатые медные копи, на некоторое время задерживается, оставив памят­ники открытой В.Ф. Генингом синташтинской культуры. Однако, очевидно будучи теснимыми с запада, они в скором времени отходят в восточные и южные районы нынешнего Казахстана. Продвигаясь предгорьями центральноазиатских хребтов далее на юг, к XV в. до н. э. их передовые группы достигают северных районов Индостана, где впоследствии они известны как ведические индо-арии.

При этом весьма- вероятно, как предположил Л. С. Васильев, что незначи­тельная группа индо-арийских племен приблизительно в это же время, распро­страняясь далее на восток, достигает Северного Китая и, растворяясь среди местного населения, передает ему металлургию бронзы, коня и боевую колес­ницу. Их можно называть монгольско-синьцзянскими индо-ариями.

К концу первой трети II тыс. до н. э. ирано-арийские племена, преимуще­ственно лесостепных и примыкающих к ним степных районов Подонья и Поволжья, осваивают боевую колесницу и помимо своих старых богов, преж­де всего Митры (Мифры) и Варуны, начинают почитать воинственного Вэрт-рагну — определенного аналога Индры.

В течение середины названного тысячелетия ирано-арийские племена прочно обживают степные пространства Восточной Европы и Казахстана, оставляя памятники срубно-андроновской (кроме, судя по всему, материалов федоров­ского типа Восточного Казахстана и сопредельных областей, связанных с индо-ариями) культурно-исторической общности.

К этому времени в среде ираноязычных племен уже произошло разделение на восточноиранский и западноиранский ареалы. От первого происходят древ­ние и раннесредневековые языки Средней Азии и нынешний пуштунский, а также языки кочевников сако-скифо-сарматской группы с аланским и его по­томком — осетинским. От второго — древние мидийский и персидский, а так­же большинство современных языков иранской группы: в частности, собствен­но иранский, таджикский и курдский.

Носители восточноиранских диалектов, распространяясь преимуществен­но из ареала Степного Поволжья (где их предкам принадлежат материалы пол-тавкинской культуры катакомбного времени) в середине — третьей четверти II тыс. до н. э. прочно овладели казахстанско-среднеазиатскими степями. Там они оставили основной массив памятников алакульской культуры андронов-ской культурно-исторической общности.

К концу II тыс. до н. э. восточноиранские (в языковом отношении) племена начали осваивать ранее занятые представителями древнеземледельческих про-тоцивилизаций (типа Саразма) или даже ранних цивилизаций (типа Джаркута-на) области будущих Согдианы, Маргианы и Бактрии, вступая в активное вза­имодействие и постепенно ассимилируя в языковом отношении местное насе­ление. Они составили основу творцов древних цивилизаций раннежелезногоЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________255

века в названных областях, а также в Южном Приаралье, где ирригационное общество Хорезма вырастает на почве созданной ими тазобагъябской культу­ры. От них происходят согдийцы, бактрийцы и хорезмийцы.

Другая часть племен восточноиранского диалектного ареала, оставаясь в казахско-приалтайских степях и ориентируясь на отгонное скотоводство, по мере иссушения климата в течение последней четверти II тыс. до н. э. перехо­дит к кочевому скотоводству, изобретая при этом совершенный уздечный на­бор, при помощи которого всадник может на ходу легко управлять конем. Пе­реход к кочевому скотоводству значительно повысил продуктивность хозяй­ства и открыл новую эпоху в истории Евразийских степей. В скором времени из данной группы племен на историческую арену выходят скифы, побеждаю­щие в Северном Причерноморье киммерийцев, а за ними савроматы — сарма­ты с их прямыми потомками аланами, тогда как в казахско-среднеазиатских степях ведущая роль принадлежит кочевым племенам саков и массагетов.

Особым и до конца не решенным вопросом остается проблема происхожде­ния и последующего перемещения племен — носителей западноиранской груп­пы диалектов. Наиболее вероятным представляется связывать их формирование с культурами первой половины — середины II тыс. до н. э. в пределах Среднего Дона, бассейна Северского Донца и Северного Приазовья и далее идентифици­ровать с западным ареалом срубной культурно-исторической общности.

Не позднее рубежа II—I тыс. до н. э. носители западноиранских диалектов начинают проникать в северо-западные области Ирана, где они в последующие века и консолидируются в народности мидийцев и персов. Очевидно, их распрос­транение осуществлялось главным образом через восточные области Кавказа: Дербентский проход и Азербайджан. Однако не исключено, что какая-то часть представителей данной диалектной группы могла проникнуть в Северо-Западный Иран и в обход Каспия, через нынешний Туркменистан.

Таким, предельно схематическим образом можно в общих чертах предста­вить образование основных индоевропейских и окружавших их в древности этноязыковых общностей, так сказать, познакомиться с народами — участни­ками цивилизационного процесса. При этом следует помнить, что цивилизаци-онный процесс разворачивался и в Новом Свете, где его проводниками высту­пали различные индейские этноязыковые общности. О характере последних мы можем с определенностью судить относительно нескольких последних сто­летий, предшествовавших конкисте (майя, ацтеки, инки), при том что о наро­дах, создавших великие цивилизации предыдущей генерации (такие как Теоти-хуакан или Тиауанако) нам мало что известно.

Между тем вполне очевидно, что в IV—I тыс. до н. э. процесс становления и развития локальных цивилизаций и региональных цивилизационных систем с их подразделениями на центры цивилизационного развития и их периферий­ные зоны охватил огромные пространства южной половины Европы и Север­ной и Северо-Восточной Африки, практически всей Азии южнее полосы евра­зийских степей, а также ведущие зоны социокультурного развития Централь­ной и Южной Америки.ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ПЕРВЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ. ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ СИСТЕМЫ ВТОРОЙ ГЕНЕРАЦИИ (ИНДИЯ, КИТАЙ, АНТИЧНОСТЬ)

f ГЛАВА VIII

СТАНОВЛЕНИЕ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Предпосылки и условия формирования первых цивилизаций Социально-экономические основания становления ранних цивилизаций Простые и сложные раннегосударственные социальные организмы Роль внешних факторов в становлении ранних цивилизаций

Предпосылки и условия формирования первых цивилизаций

Следует разграничивать вопросы о предпосылках и условиях становления древнейших цивилизаций. Предпосылками возникновения цивилизации мож­но, очевидно, признать совокупность тех факторов, действие которых опреде­ляет возможность движения в сторону высокостратифицированных эксплуата­торских обществ раннегосударственного типа, тогда как его условиями следует бы считать те обстоятельства, наличие которых определяет действительную реализацию данного процесса. Иначе говоря, если предпосылки определяют начало и объективную возможность процесса становления цивилизации, то условия обеспечивают его успешное завершение.

Причинами движения от первобытности к цивилизации являются те внутрен­ние, глубинные, имманентно присущие всем элементам (конкретным людям) вся­кой социокультурной системы свойства, которые побуждают их к творческой, пре­образующей деятельности, направленной на преобразование наличного бытия. Не следует забывать, что история — это история людей и что ее творят сами люди. Нельзя подменять человека производительными силами и производственным отно­шениями, равно как и абсолютными или какими-то еще идеями или шпенглеров-скими "прафеноменами" культуры, а то и попросту "суммой технологий".

Традиционное для марксистской историографии положение о том, что реша­ющей предпосылкой выхода на уровень цивилизации яляется получение доста-Становление первых цивилизаций_____________________________________________257

точного объема прибавочного продукта, отчуждаемого эксплуататорской вер­хушкой у массы рядовых, эксплуатируемых ею непосредственных производите­лей, вполне сохраняет свое значение и сегодня. Получение регулярного приба­вочного продукта, безусловно, представляется важнейшим моментом в процессе перехода от первобытности к цивилизации, экономическим содержанием клас-сообразовательного процесса. Без соответствующих социально-политических и культурно-психологических изменений возможность увеличения производства сама по себе не может вывести на уровень цивилизации. Как известно (данные на сей счет были проанализированы В.А. Коротаевым), многие первобытные этносы, продлив свой рабочий день на один—два часа, могли бы обеспечить необходимый для выхода на уровень цивилизации объем прибавочного продук­та. Однако они не имеют для этого необходимых социокультурных стимулов.

Становление цивилизации — процесс системный, предполагающий взаи­мообуславливающую трансформацию экономической, социально-политической и культурной субсистем при соответствующем повышении демографического потенциала и сложении новой территориально-поселенческой структуры авто­номного социального организма вокруг формирующегося раннегородского центра-столицы. Важнейшая роль, наряду с производственным потенциалом, принадлежит здесь институционализированной общественной организации власти и управления в виде формирующихся раннеполитических структур.

На основании изложенных в двух предыдущих главах материалов и сообра­жений можно сказать, что основными предпосылками становления цивилиза­ции являются:

1. Переход к прочной оседлости, впервые осуществлявшийся с началом широкого освоения специализированного (с использованием сетей и лодок) рыболовства, а затем продолжавшийся по мере распространения земледель­ческих форм хозяйства.

2 Связанное с этим качественное увеличение (в пригодных для ведения вы­сокопродуктивных форм присваивающей и производящей экономики нишах) прироста, численности и плотности населения, что, в свою очередь, вело к давле­нию на производительные силы, стимулировавшему как интенсификацию про­изводственной деятельности, так и расселение избыточного населения.

3 Освоение и конечная переориентация на производящие формы ведения хозяйства, главным образом на земледелие, занятие которым в большинстве случаев предполагает не только широкие возможности производства приба­вочного продукта, но и определяет появление соответствующих социокультур­ных стимулов, определяющих общественную потребность в росте эффектив­ности экономики.

Теперь рассмотрим условия классообразования. Как неоднократно отмеча­лось, одна лишь возможность получения натурального прибавочного продукта сверх необходимого минимума еще не ведет к развитию общественного нера­венства и становлению основ цивилизации. Для самого регулярного производ­ства прибавочного продукта необходим еще некий (некие) дополнительный вне­экономический стимул. Этот стимул, в первую очередь, связан с появлением в обществе прослойки людей, не задействованных непосредственно в сфере пи­щевого производства, но выполняющих существеннейшие функции по органи­зации и регуляции общественной жизнедеятельности в рамках соответствую­щих социальных организмов (общин, племен, межплеменных объединений).258

Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

Становление и развитие управленческого аппарата в значительной, а то и в решающей степени определяет эффективность функционирования всего обще­ственного механизма в пределах автономного и автаркического, самодостаточ­ного социума. Без него были бы невозможными широкомасштабные мелиора­ция и ирригация пойм великих рек пояса сухих субтропиков (Нила, Тигра и Евфрата, Инда), террасирование горных склонов (Анды, Юго-Восточная Азия), превращение в плодородные поля болотистых джунглей (Юкатан) или создание сложной системы координации деятельности специализирующихся на различ­ных видах производства общин при последующей редистрибуции создаваемых ими материальных благ (Эгеида бронзового века, Перуанско-Боливийские Анды).

Прогрессирующее общественное разделение труда с неизбежностью вело к обособлению отдельных социально-профессиональных групп, занимавших различное место в системе общественного производства и имеющих, соответ­ственно, различное отношение к средствам производства. Это определяет и различную степень ^доступа к общественным накоплениям, оказывающимся, благодаря реализации принципа власти-собственности через систему редист­рибуции в распоряжении власть имущих.

Представители знати, по мере усиления борьбы за власть между главами конкурирующих аристократических родов и между самими вождями соперни­чающих племен, стремятся к получению дополнительных средств, расходуемых на содержание вспомогательного аппарата (обслуживающие знать ремесленни­ки, воины, жрецы и знахари, наложницы, прислуга и пр.) и на престижное по­требление. Это ведет к развитию разнообразных форм эксплуататорских отно­шений как среди членов одного социального организма, так и между ним и более слабыми соседями — посредством военного грабежа и данничества.

Можно сказать, что в качестве условий успешной реализации процесса становления основ цивилизации (при наличии названных ранее его предпосы­лок) могут быть выделены следующие моменты:

1. Обеспечение возможности производства прибавочного продукта, связан­ное с развитием как организационно-управленческого труда, обеспечивающе­го максимальную эффективность экономики данного социального организма при гарантии как его внутренней стабильности и внешней безопасности, так и самой материально-технической базы производства.

2. Появление сложной иерархически организованной социально-политичес­кой системы, в основе которой лежит принцип общественного разделения тру­да и, соответственно, неодинаковое отношение различных социальных групп к средствам производства и продуктам труда. Наличие такого рода системы обес­печивает возможность концентрации отчуждаемого у рядовых производителей прибавочного продукта в руках власть имущих, непосредственно заинтересо­ванных в увеличении его производства.

3. Наличие в общественном сознании установки на корреляцию высокого социального статуса с престижным потреблением, что, при появлении соответ­ствующих возможностей, определяет осуществление трансформации сконцен­трированного в руках знати прибавочного продукта в престижно значимые ценности, подчеркивающие привилегированный статус их обладателя

Положительная обратная связь между увеличением производства обществен­ного прибавочного продукта, развитием социальной стратификации при соот­ветствующем усложнении аппарата власти и управления и ростом престижно-1

Становление первых цивилизаций

259

го потребления в контексте общей модификации всей системы традиционной культуры, роста численности и плотности населения, а также при становлении новой территориально-поселенческой структуры, фокусной точкой которой становится раннегородской (столичный) центр, определяет становление ранне-цивилизационной системы.

Социально-экономические основы становления ранних цивилизаций

Традиционная советская историография решающее значение в процессе перехода от первобытности к цивилизации (понимаемого в контексте станов­ления классовых отношений) отводила отделению ремесла от земледелия. Од­нако конкретная роль ремесленного производства в становлении первых циви­лизаций долгое время оставалась неясной. Поэтому целесообразной была по­становка вопроса о том, является ли отделение ремесла обязательной предпо­сылкой становления раннеклассовых отношений, или же оно должно рассматри­ваться как производный момент от этого процесса. Вопрос можно сформули­ровать следующим образом: возможно ли получение прибавочного пищевого продукта, достаточного для перехода к цивилизации, без специализированного ремесленного производства?

Отметим, что в некоторых ранних цивилизациях, и прежде всего в древней­ших из них, степень развития профессионального ремесла была настолько не­значительной, что практически не сказывалась на уровне производительности сельскохозяйственного труда. В полной мере это показал В.И. Гуляев для обще­ства древних майя, где в рамках сельских общин ремесло еще не полностью отделилось от земледелия и мастера-профессионалы существовали лишь там, где это требовали нужды правящего класса. Осуществляя в рамках своей семьи про­изводство орудий труда (из дерева и камня) и керамической посуды, рядовой майяский земледелец имел у себя под рукой почти все необходимое для незави­симого ведения хозяйства. Профессиональные ремесленники сосредоточивались только при дворцах и храмах, удовлетворяя потребности высших слоев и культа.

В данном случае, мы с полным правом можем сказать, что не выделение ремесла в особую производственную сферу обусловило рост производительно­сти труда в сельскохозяйственной сфере, а, наоборот, прибавочный пищевой продукт, сосредоточивавшийся в руках господствующей прослойки, позволял обеспечивать содержание ремесленников-профессионалов, изготовляющих предметы роскоши. Это же можно утверждать и относительно других древней­ших цивилизаций, возникших на энеолитической технологической базе (Еги­пет, Шумер, Элам, Хараппская цивилизация, древнейшие цивилизационные центры доколумбовой Америки — ольмеки, майя, Теотихуакан, культуры Мо-чика и Наска, Тиауанако и пр.).

На стадии формирования и первых фаз развития практически ни одна из древнейших цивилизаций не знала специализированного ремесленного произ­водства орудий земледельческого труда. Ремесленное же производство предме­тов престижного потребления и культа было им присуще изначально. Сказан­ное, в целом, подтверждается и материалами двух древнейших самостоятельно возникших цивилизаций (Минойский Крит и Шан-Иньский Китай), которым на завершающей стадии их сложения было знакомо бронзолитейное производство.

260

Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

В Шан-Иньском Китае из бронзы в основном изготовляли ритуальные сосу­ды, детали для боевых колесниц и предметы вооружения, хотя иногда встреча­лись и некоторые орудия ремесленного труда. Бронзолитейное производство было строго централизованно, и мастера обслуживали непосредственно потреб­ности правителя и его близких, его аппарата, его дружины, тогда как в повсед­невном быту простых крестьян бронза практически не использовалась, как почти не были известны изделия из других металлов.

Аналогичным образом продуктами цветной металлургии Минойской ци­вилизации были ювелирные изделия, предметы вооружения, топоры и целые серии меньших металлических ремесленных орудий (шила, сверла, долота и т. д.), но не собственно орудия земледельческого труда. Появление ремесленной специализации на Крите было возможно, как показал К. Ренфрю, благодаря возрастанию сельскохозяйственного производства и концентрации ресурсов редистрибутивной системой, поддерживающей ремесленную специализацию в редистрибутивном центре — центре политической власти. Ремесло было ори­ентировано на военные и престижные запросы дворца.

Понятно, что в еще меньшей степени экономический потенциал древне-земледельческих цивилизаций определялся уровнем керамического производ­ства. В доколумбовых цивилизациях Америки гончарный круг так и не был изобретен, хотя в ряде случаев, как, например, в цивилизации Мочика, специ­ализированное керамическое производство осуществлялось при помощи осо­бых форм. В Старом Свете развитие керамического производства главным об­разом было связано с появлением гончарного круга: первоначально (на терри­тории Месопотамии в IV тыс. до н. э.) медленного вращения, а затем инерцион­ного (быстрого) в Месопотамии, а также в ряде районов Сирии, Ирана и Аф­ганистана на рубеже IV—III тыс. до н. э.

Однако везде ремесленное керамическое производство, работавшее, оче­видно, и на удовлетворение запросов непривилегированной части населения, практически не оказывало воздействия на повышение производительности труда в сельском хозяйстве, существуя за счет производимых в нем излишков.

Таким образом, в условиях формирования древнейших цивилизаций ре­месленная специализация выступает в качестве феномена, производного от наличия регулярного прибавочного пищевого продукта, перераспределяемого по каналам редистрибутивной системы. Ремесло на первых порах производит почти исключительно предметы престижного потребления для знати и культа, а также военное снаряжение и транспортные средства. Только появление ме­таллургии бронзы открывает возможности для начала обратного воздействия отделившегося ремесла на рост производительности сельскохозяйственного труда, что, впрочем, на уровне раннебронзового века едва уловимо.

В условиях сложения древнеземледельческих цивилизаций увеличение про­изводства прибавочного пищевого продукта — материальной базы становле­ния раннеклассовых отношений — достигалось не за счет усовершенствования орудий труда, а благодаря введению новых принципов организации труда. Пос­леднее связано с проведением коллективных работ, специализацией отдельных групп людей, а то и целых общин в рамках социального организма в различных сферах производственной деятельности при централизованном перераспреде­лении продуктов их труда за счет развития редистрибутивной системы. Это, естественно, дополнялось успехами в селекции растений и выведении новыхСтановление первых цивилизаций 261

пород скота, увеличением объема агротехнических знаний и разработкой строгой календарной системы производственных циклов, развитием торговли, отделе­нием ремесел в виде производства предметов потребления, ориентированного на удовлетворение запросов знати и культа. С хозяйственными успехами не­разрывно связан и рост численности и плотности населения.

Возрастание численности населения объективно способствовало развитию разделения труда, предопределяющего углубление социальной стратификации и производственной специализации. Чем более многочисленен но своему со­ставу социальный организм, тем (при прочих равных условиях) объем совокуп­ного прибавочного продукта должен быть большим. Следовательно, необходи­мыми материальными благами можно обеспечить большее количество лиц, не связанных непосредственно с производственным процессом: административ­но-управленческий аппарат, профессиональные воины, деятели культуры, штат прислуги и т. д. Это, в свою очередь, сказывалось на состоянии всех субсистем и на характере внешних связей данного социального организма.

Так, развитие управленческого аппарата усложняет структуру социальной иерархии. Наличие значительного числа профессиональных воинов усиливает позиции правителя-военачальника в борьбе с оппозиционной родоплеменной аристократией и, кроме того, позволяет обогащаться господствующему классу за счет ограбления и подчинения более слабых соседей. Увеличение числа про­фессиональных деятелей культуры создает необходимые условия для специа­лизации в различных ее сферах (ритуальная обрядность, изобразительное ис­кусство, музыка и танец, литература, зачатки естественно-научных и матема­тических знаний и т. п.).

Прочие моменты (развитие внешней торговли, учащение войн, появление рабов, точнее рабынь, в домах знати и т. п.) не являются определяющими и необходимыми, хотя, как правило, присутствуют и способствуют утверждению раннеклассовых отношений. Ремесленное же производство оказывается необ­ходимым фактором для окончательного установления раннеклассовых отноше­ний, однако само по себе является производным моментом от увеличения про­изводства и концентрации прибавочного продукта в рамках оформившегося социального организма.

Однако если в очагах древнейших цивилизаций резкого увеличения произ­водства пищевого прибавочного продукта можно было добиться за счет усовер­шенствования организации труда, то в других районах, особенно в умеренной и тропической зонах Старого Света, для такого же, а чаще гораздо более скромно­го эффекта требовалась коренная перестройка самой системы средств произ­водства, что неразрывно связано с развитием ремесленного производства средств производства — металлургии и металлообработки.

Первые следы ремесленного производства средств производства относятся к эпохе раннебронзового века и прослеживаются не только в оформившихся в ту пору Древнеегипетской и Шумеро-Аккадской, Эламской и Хараппской, Минойской и Шан-Иньской цивилизациях, но и в других центрах становления и развития раннеклассовых обществ — Сирии, Анатолии, Южной Туркмении и пр. Для широкого внедрения бронзовых орудий труда в основные сферы производства в огромном большинстве регионов условия были крайне неблаго­приятными, прежде всего из-за отсутствия сырья. Медь и олово привозили издалека. Как правило, они были настолько дороги, что из них в первую оче-262 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

редь изготовляли предметы престижного потребления, вооружения, а затем уже некоторые инструменты.

Как отмечал Г. Чайлд, бронзовые орудия практически не применялись в сель­ском хозяйстве вплоть до второй половины II тыс. до н. э. Только после 1500 г. до н. э. на территории Восточносредиземноморско-Переднеазиатского региона ме­талл получает более широкое распространение. Бронзовые орудия труда (ста­мески, долота, тесла, молотки, кирки и даже серпы) с этого времени начинают применяться и европейскими племенами. Появление не только предметов воо­ружения, но и орудий труда, в том числе и бронзовых серпов, характерно и для Северо-Западного Причерноморья сабатиновского времени (позднебронзовый век). Однако уже на соседней с этим регионом территории Украинской Лесосте­пи металлургия была развита намного слабее, и все основные орудия труда изго­товлялись по-прежнему из кремня, камня, дерева и кости.

Качественный скачок в усовершенствовании средств производства был до­стигнут лишь с развитием черной металлургии. Только железо сделало воз­можным полеводство на крупных площадях благодаря вырубке и корчевке ле­сов, расчистке лесных пространств под пашню и луг и последующей вспашке тяжелых почв, что было немыслимо без железного топора, железной лопаты и плуга с железным лемехом. В Европе внедрение железных орудий в хозяй­ственную жизнь, в том числе и в сельскохозяйственное производство, про­изошло в первой половине I тыс. до н. э. Приблизительно в то же время в первой трети I тыс. до н. э. индо-арии, носители культуры серой расписной керамики, начинают производить из железа вооружение, ремесленные инструменты (долота, гвозди, щипцы и т. д.), земледельческие орудия (серпы, топоры для рубки леса), что позволило им освоить к середине I тыс. до н. э. покрытую непроходимыми джунглями долину Ганга. В последние века до н. э железо проникает в Юго-Восточную Азию, что обеспечивает необходимые усло­вия для интенсивного развития как террасного ирригационного, так и ладанго-вого (подсечно-огневого) рисоводства.

Аналогичные процессы в то время происходят и на Дальнем Востоке — в Китае, Корее, а затем и в Японии, где бронзовые изделия в предшествующий период использовались в основном в ритуальных целях, но железные орудия предназначались для постоянного употребления в хозяйстве. С конца I тыс. во многих районах Тропической Африки (Западный Судан, Камерун, Межозерье, междуречье Замбези—Лимпопо и т. д.) освоение железа также привело к рас­ширению площади возделываемых земель, отделению ремесла от земледелия и усилению знати, опиравшейся на вооруженную дружину и возглавлявшую гра­бительские походы против соседей.

Таким образом, в определенных условиях ремесленная специализация и прежде всего выделение черной металлургии, непосредственно определяющей производство средств производства, является обязательной предпосылкой клас-сообразования.

Становление черной металлургии как основы дальнейшего хозяйственного прогресса при жесткой системе социальных взаимосвязей, отсутствии частной собственности на основное средство производства (землю) и контроле племен­ных органов власти и управления над всеми сферами социально-экономичес­кой жизни могло осуществляться лишь на базе функционирования редистри-бутивной системы. Условия, вызвавшие ее появление и определившие ее ха-Становление первых цивилизаций 263

рактер в обществах, ставших на подобный путь развития, значительно отлича­лись от того, что наблюдалось в древнеземледельческих культурах.

Экономические стимулы создания надобщинной централизованной систе­мы производства и перераспределения материальных благ в условиях наличия парцеллярных, использующих железные орудия труда домохозяйств обычно были гораздо менее ощутимыми и не являлись ведущими в процессе создания племенных и тем более надплеменных объединений. Каждая община вела зам­кнутую производственную жизнь, что было естественно при отсутствии по­требности в проведении межобщинных хозяйственных работ. Сказанное в первую очередь относится к обществам Европы, Тропической Африки и Даль­него Востока, тогда как в Индокитае со временем развилась система организа­ции сельскохозяйственного труда в общегосударственном масштабе (Ангкор).

Рост населения неизбежно приводил к межобщинным конфликтам. Возрас­тающая плотность населения вынуждала к более тесному сплочению людей как внутри, так и по отношению к внешнему миру. Это стимулировало образование союзов родственных племен, обычно при доминировании одного из них.'В дан­ной ситуации органы племенной и межплеменной власти и управления выпол­няют не столько организационно-хозяйственные, сколько военно-политические функции, осуществляя охрану и, в случае необходимости, расширение общей территории, а также регулируя межобщинные отношения.

Успех межплеменной борьбы зависел не только от численности противо­стоящих друг другу коллективов (стремившихся опереться на как можно боль­шее количество союзников), но и от характера вооружения и транспортных средств, не говоря уже об эффективности системы управления. До появления металлургии качество военного снаряжения разных народов существенно не отличалось. В последующий период (при прочих равных условиях) победить большие шансы имели те, кто обладал бронзовым, а затем и железным воору­жением и высококачественной боевой техникой (например, легкими колесни­цами во II тыс. до н. э. или специально оснащенными судами).

Конфедерации, вооруженные металлическим оружием и соответствующи­ми транспортными средствами, на определенном этапе обрушиваются не толь­ко на менее развитые племена, но и на соседние высокоразвитые цивилиза­ции, нередко подчиняя их, как это было при гиксоском завоевании Египта или касситском — Вавилонии. В качестве примера можнб привести и экспансию народов средней полосы Европы в Эгеиду, Малую Азию и Восточное Среди­земноморье, докатившуюся до границ Ассирии и Египта, и так называемое "нашествие народов моря" или расселение кельтов по территории Европы во второй трети I тыс. до н. э.

Естественно, что вопрос о производстве металлического вооружения при­обретал важнейшее значение и должен был решаться централизованно, в мас­штабах всего политического объединения. Добыча и выплавка руды требовали коллективных организованных усилий определенной части общинников, а про­изводство металлических изделий — некоторого числа литейщиков и кузне­цов-профессионалов, обеспечивающих необходимым вооружением всех муж­чин-воинов. С производством вооружения, боевого снаряжения и транспорт­ных средств были, конечно, связаны не только специалисты в области метал­лургии и металлообработки, но и лица, профессионально владевшие мастер­ством изготовления колесниц, повозок, судов, щитов, луков и т. п.264 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

В результате производство вооружения выделилось в отдельный вид ремесла еще до того, как стали изготовлять сельскохозяйственные орудия. Металлическое оружие повсеместно предшествует появлению бронзовых и железных изделий хозяйственного назначения. Организация его производства и распределения находилась в ведении военной аристократии и ее лидера, распоряжавшегося общественным прибавочным продуктом и обладавшего властью-собственностью на естественные и трудовые ресурсы социального организма.

Как видим, в развитии позднепервобытных коллективов усиливается необ­ходимость организации централизованной концентрации и перераспределения материальных благ. Однако ее значение несколько отличается от роли редист-рибуции в условиях становления номовых городов-государств древнеземледель-ческих цивилизаций. Деятельность центральных органов власти ориентирова­на, в первую очередь, на обеспечение военно-политического могущества соот­ветствующего объединения.

Отчуждающийся представителями (союзно-) племенной знати у экономи­чески автономных общин прибавочный продукт расходуется на производство вооружения и боевых транспортных средств, а также на закупку сырья и гото­вых изделий. Рост торговли цветными металлами в эпоху бронзы, а также цен­трализованная организация ремесленного производства даже не на общинном уровне, а, очевидно, в масштабах социальных организмов (племен и устойчи­вых надплеменных объединений) обеспечивали не только концентрацию в ру­ках выделяющейся знати львиную долю общественного прибавочного продук­та, но и престижно значимых ценностей, получаемых в результате внешней торговли и производимых своими же, подчиненными ей ремесленниками. Во­енной аристократии принадлежит и право дележа военной добычи, а также даннических поступлений от покоренных племен, что является существенным, а то и главным источником ее обогащения.

Однако в условиях данного пути развития решающая роль металлургии состоит не столько в том, что она обеспечивает военное превосходство одних племен над другими, но во все более реализующейся с начала железного века ее функции по производству средств производства: первоначально ремеслен­ных инструментов, а затем и сельскохозяйственных орудий. В большинстве регионов умеренного и тропического поясов это прежде всего и вело к гло­бальной трансформации всей системы социально-экономических отношений, что было связано с качественным повышением производительности труда в земледелии. Общее техническое перевооружение при наличии редистрибу-ции как внутри общин, так и на межобщинном уровне обеспечивало все необ­ходимые условия для окончательного отделения от сельскохозяйственной де­ятельности не только производства средств производства и вооружения, но и изготовления предметов потребления.

При этом логично предположить, что с эпохи раннежелезного века начина­ет существенно изменяться и социальная организация ремесел, прежде всего связанных с металлургией и металлообработкой. В умеренной и тропической зонах большинства районов земного шара существовали достаточно благопри­ятные условия для организации железоделательного производства не только в рамках отдельных социальных организмов, но и на уровне связей нескольких соседних общин. Такого рода общинное ремесленное производство средств производства со временем могло стать в значительной степени автономным поСтановление первых цивилизаций 265

отношению к центральной редистрибутивной системе и поддерживаться реди-стрибуцией на уровне более низких звеньев управления.

Вместе с тем, производство вооружения, боевого снаряжения и престижно значимых ценностей опиралось на редистрибуцию материальных благ в масш­табе всего военно-политического объединения и организовывалось его лидера­ми. Рост производительности земледельческого труда в данном случае прямо не обеспечивался организационной деятельностью представителей высшей власти, однако зависел от деятельности региональной администрации и об­щинных органов самоуправления.

Таким образом, если в условиях становления древнеземледельческих циви­лизаций энеолита и раннебронзового века решающую роль в процессе увели­чения объема производимого прибавочного продукта играло усовершенствова­ние системы организации труда, то при формировании раннеклассовых отно­шений в обществах позднебронзового и раннежелезного веков определяющее значение имело появление ремесленного производства средств производства, что также связано с организационными изменениями в сфере производства и распределения. Если в первом случае ремесло выступало лишь в качестве про­изводства предметов престижного потребления, то во втором — в своей дву­членной структуре, включая группы А и Б (производство предметов потребле­ния и производство средств производства).

Простые и сложные раннегосударственные социальные организмы

Для развития социально-имущественной стратификации прибавочный про­дукт должен быть не только произведен, но и отчужден у непосредственных производителей и сконцентрирован в руках верхушки. Для этого необходимо наличие органов власти и управления, способных контролировать деятельность людей в рамках определенной территории и обладающих достаточной военной силой для защиты ее границ.

Численность населения и площадь территории, подвластные раннегосудар-ственным органам, должны были обеспечивать производство прибавочного продукта в объеме, достаточном для содержания выделившейся знати и свя­занных с ней новых социальных групп (профессиональных воинов, чиновни­ков, ремесленников, прислуги и т. д.). Но в различных экологических и истори­ческих условиях объем прибавочного продукта, необходимого для завершения становления раннеклассовых отношений, был не одинаков.

На ранних стадиях развития цивилизации Шумера, Египта или доколумбо-вой Америки содержание знати, чиновничьего и военного аппарата требовало гораздо меньших затрат, чем, например, при образовании Киевской Руси. Это объясняется, во-первых, теплым климатом и отсутствием потребности во многих специальных приспособлениях для защиты от холодов, во-вторых, отсутствием серьезной внешней опасности, а значит, и крупных военных ассигнований. Пер­вобытная периферия древнейших цивилизаций на стадии их образования не представляла для них серьезной угрозы. В условиях же формирования, напри­мер, Киевской Руси следовало обеспечить отапливаемыми зданиями, теплой одеж­дой и дорогостоящей амуницией, в том числе и гораздо более сложным, чем в эпоху древнейших цивилизаций, вооружением, не только правящий слой, но и дружину, охранявшую и поддерживающую целостность социального организма. Угроза нападения извне требовала больших затрат на сооружение оборонитель-266

Первые цивилизациии Цивилизационные системы второй генерации

ных линий и укрепленных пунктов. Кроме того, определенная часть материаль­ных средств и людских ресурсов гибла в войнах, особенно при набегах кочев­ников, а порою могла отчуждаться в виде дани более сильным соседям.

В древнейших цивилизациях даже при использовании орудий, изготов­ленных из дерева с использованием камня, кости и рога, прибавочный про­дукт был настолько велик, что, к примеру, в Египте в эпоху Древнего царства (III тыс. до н. э.) одна семья земледельцев (естественно, при общегосудар­ственной организации производства) могла получить из плодородной почвы долины Нила в три раза больше пищевых продуктов, чем это было необходи­мо для удовлетворения ее личных потребностей. Само качество земли спо­собствовало высокой урожайности.

Значительно меньшая производительность труда в земледелии, даже при использовании железных орудий, наблюдается в умеренной зоне. Так, избы­точный продукт древнерусского крестьянского хозяйства составлял около тре­ти производимой им продукции, причем большая его часть должна была расхо­доваться на приобретение товаров, в которых древний египтянин не нуждался

Плотность населения в долине Нила или Нижней Месопотамии была во много раз выше, чем в лесостепной и тем более в лесной зоне Восточной Евро­пы, а затраты на содержание господствующего класса и окружающих его лиц, а также расходы на общественные нужды, в том числе и на обеспечение внеш­ней безопасности, гораздо ниже. Гигантский прибавочный продукт, оказав­шийся в руках фараонов после объединения страны, не мог быть целесооб­разно (с экономической точки зрения) использован и застывал в пирамидах и сфинксах. Подобного обращения с ресурсами ни одно другое государство ан­тичности или средневековья позволить себе уже не могло.

Таким образом, численность населения и тем более размеры территории различных раннеклассовых социальных организмов существенно отличались друг от друга. В полосе умеренного и, как правило, тропического климата в силу природных факторов производительность земледельческого труда при прочих равных условиях, а то и при использовании более качественных орудий труда, не могла быть такой же высокой, как в долинах великих рек субтропической полосы. Поэтому для перехода к эксплуататорским отношениям в первых двух зонах необходимо было не только перейти к использованию железных орудий, но и объединить под эгидой единой политической власти обширные территории — например, бассейн Днепра и ряд близлежащих земель (Киевская Русь), Сред­нее Поволжье и Прикамье (Волжская Булгария), Южное Приамурье (Бохай и государство чжурчженей) или среднее течение Нигера (Гана и Мали). В силу аналогичных причин раннегосударственные образования кочевников также за­нимали огромные территории. Достаточно вспомнить Великую Скифию, держа­вы гуннов, Тюркский каганат, Хазарию или Золотую Орду.

Можно вывести следующую закономерность: чем больший объем приба­вочного продукта производит каждый трудящийся и чем дешевле обходится содержание раннегосударственного аппарата, тем меньшее количество людей и меньшая территория необходимы для сложения раннеклассового социально­го организма. Напротив, чем более дорогостоящей является новая социальная система и чем ниже производительность труда, тем большую территорию зани мает раннеклассовый социальный организм и тем большим должно быть егс население. Соответственно, в первом случае объем раннегосударственногсСтановление первых цивилизаций 267

организма может быть незначительным -— население около 30 тысяч человек и территория в радиусе дня пути от центрального поселения-столицы (древне­египетские и шумерийские номы, города-государства Мезоамерики и пр.), во втором — возникающее раннеклассовое государство не может не охватывать обширные пространства, по площади равные сотням, а по численности населе­ния — десяткам номов.

Конечно, объем раннегосударственного социального организма не оп­ределяется лишь рассмотренными показателями. Кроме них, в каждом конк­ретном случае существуют и другие: экономические, социально-политические и этнокультурные.

Среди экономических факторов в первую очередь следует назвать потреб­ность всякого социального организма в обеспечении себя всем необходимым для нормального существования. Требующиеся для этого продукты можно либо добыть или произвести на собственной территории, либо получить извне — в результате торговли или же насильственного отчуждения у соседей. Однако обеспечение раннегосударственных образований основными жизненно важ­ными продуктами торговым путем прослеживается редко — этими методами скорее приобретаются предметы роскоши. Исключением является доставка цветных металлов в эпоху энеолита-бронзы. В большинстве случаев раннепо-литические объединенния стремятся иметь все необходимое на собственной территории, что приводит к захвату ими соседних земель, богатых сырьем.

Величина складывающегося раннеклассового социального организма во многом определяется и конкретной военно-политической ситуацией в период его становления. С одной стороны, в древнейших очагах формирования циви­лизации номовые социальные организмы не имели рядом с собой достаточно сильных противников, так что внешняя угроза не стимулировала их сплочения; с другой — общеизвестна роль объединения сил в процессе формирования ранних государств на периферии уже сложившейся цивилизации или перед лицом опасности со стороны кочевников.

Немаловажен и фактор наличия эффективного вооружения и транспорт­ных средств, обеспечивающих мобильность армий и возможность контроля обширных территорий, поставляющих прибавочный продукт центру. Если в эпоху энеолита крупные централизованные монархии могли сложиться лишь в районах, связанных речным судоходством (вдоль Нила, Тигра и Евфрата, оче­видно, Инда), то в бронзовом веке, благодаря появлению легких боевых колес­ниц и развитию морского судоходства, возникают "военные", как их называет Г.А. Меликишвили, государства (Митанни, Хеттское царство, Минойский Крит, Ахейская Греция, Шан-Иньский Китай), целостность которых зиждется глав­ным образом на военной силе политического центра.

Перспективы образования крупных социальных организмов во многом оп­ределяются и изначальной этнокультурной близостью коллективов, охвачен­ных интеграционным процессом. Этнокультурная близость осознается как "род­ственность", что способствует установлению более тесных контактов. Есте­ственно, что осознающим свою изначальную, "кровную" близость и связан­ным общими преданиями, верованиями и культами группам легче объединить­ся в устойчивую федерацию, чем племенам и общинам различного происхож­дения. Особенно важную роль играет языковая близость. Однако следует заме­тить, что и полиэтничный состав складывающегося раннеклассового социаль-268____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

ного организма, при наличии достаточно сильных экономических и социально-политических причин интеграции, не является непреодолимым препятствием. В большинстве случаев формировавшиеся социальные организмы включали не только этнически близкие, но и другие группы населения.

Как видим, можно выделить два типа раннегосударственных социальных организмов, которые могут быть названы простым и сложным.

В условиях сочетания высокой производительности труда и ее сравнитель­но незначительными затратами на содержание правителей и их окружения раннеклассовые социальные организмы возникают на базе племен-вождеств в виде го родов-государств номового типа. Их территория была небольшой, а зна­чительная часть населения концентрировалась в столице, где сосредоточива­лась экономическая, социально-политическая и культурная жизнь. Такие ран-негосударственные образования мы будем именовать простыми социальными организмами. Существенные черты такого типа раннегосударственного социального организма (нома) определяются, в конечном итоге, тем, что произ­водство прибавочнрго продукта увеличивается за счет усовершенствования организации труда и системы редистрибуции в масштабах политического це­лого. В этих условиях выделение ремесла является следствием общего эконо­мического подъема. Его функции главным образом сводятся к трансформации натурального прибавочного продукта в престижно значимые ценности. Так как появляется необходимость в проведении крупномасштабных коллективных работ, координации действий специализированных производственных ячеек и перераспределении материальных благ в масштабах всего номового города-государства, правящий слой выполняет организационно-хозяйственные, в том числе и редистрибутивные, административно-политические и тесно связанные с ним культурно-культовые функции.

Подобные социальные организмы возникают на стадии энеолита и бронзово­го века в рамках наиболее благоприятных для ведения эффективного земледель­ческого хозяйства районов. Обычно они появляются на базе группы близких в этнокультурном плане племен-вождеств. На фоне достаточно крупных этнокуль­турных общностей родственных племен, в рамках устойчивых социальных орга­низмов (номовых городов-государств) возникают новые этносоциальные общнос­ти, которые можно было бы назвать территориально-городскими (шумерийцы — урцы, урукцы, лагашиты и т. д.; финикийцы — тиряне, сидоняне и т. д.).

Этническая специфика жителей городов-государств определялась не толь­ко общностью самосознания и самоназвания, но и определенным культурно-культовым единством на основе почитания бога-(святого-) покровителя, персони­фицирующего единство гражданской общины, а также спецификой диалекта. Многие исследователи справедливо в качестве основного этнического подраз­деления раннеклассовых обществ называли гражданскую общину города-госу­дарства, входящую в состав более крупной этнокультурно-языковой общности. Эта идея в целом соотносима с предложенным Ю.В. Бромлеем разграничением народностей на "узкой" (социально-экономической в рамках политического целого) и "широкой" (культурно-языковой) основе.

Примерами подобного рода серий этнически близких номовых социальных организмов могут служить города-государства майя и ацтеков, шумерийцев, египтян (до объединения страны Менесом), ханаанеев, финикийцев и т. д. Их можно определить как локальные цивилизации, для составных частей которыхСтановление первых цивилизаций____________________________________________269

(номов) характерны общность происхождения, идентичность социально-эко­номической и политической структуры, а также этнокультурно-языковая бли­зость при наличии (на этом уровне) общего самосознания, противопоставляю­щего их как "людей высшего сорта", обладающих "настоящей культурой" всем остальным — "варварам". В дальнейшем, по мере развития экономических, политических и культурно-культовых связей между номами, при значительном усилении одного из них, на базе такого рода локальной цивилизации может сложиться крупная централизованная монархия (Египет с начала и Нижняя Месопотамия с последней трети III тыс. до н. э.). Однако пример древних майя показывает, что такое развитие наблюдается не всегда.

Там же, где прибавочный продукт был не на столько велик, чтобы обеспе­чить развитие серии номовых городов-государств, необходимым условием ста­новления раннеклассовых социальных организмов было отчуждение прибавоч­ного продукта многих общин, племен и даже союзов племен, экономически обособленных друг от друга, в пользу ведущего центра. Такие государственные образования формируются в результате подчинения неким формирующимся раннеполитическим образованием менее развитых соседей, нередко близких ему в этнокультурном плане. Прибавочный продукт, отчуждаемый у данничес-ки зависимых обществ, и обеспечивает становление раннеклассовых отноше­ний в рамках лидирующего центра — ядра, представляющего собою, в сущно­сти, город-государство, господствующий над своими данниками. При этом пос­ледние по своему внешнему облику и образу жизни могут выглядеть вполне первобытно, однако именно они обеспечивают возможность властвующему центру выйти на цивилизационный уровень. Данническая эксплуатация сосе­дей может прикрываться объективной необходимостью мобилизации средств в интересах совместной обороны, но в большинстве случаев является следстви­ем прямого военного давления или завоевания.

По мере концентрации прибавочного продукта вассально зависимых об­ществ в руках господствующей знати общества-лидера резиденция последней приобретает характер города-столицы. Само же государство институционали­зируется в виде сложной общественно-политической структуры, состоящей из ядра, соответствующего городу-государству, и зависимых (эксплуатируемых), но могущих длительное время сохранять свою внутреннюю автономию облас­тей, своего рода "племенных княжений". Отчуждаемый у них прибавочный продукт обеспечивает ускоренное развитие центра, что на первых порах мо­жет сдерживать процесс социально-имущественного расслоения на перифе­рии. Такие иерархически организованные социумы уместно называть сложны­ми социальными организмами.

Существенные черты данного типа раннегосударственного социального орга­низма (за неимением лучшего термина его можно назвать княжеством, точнее — великим княжеством) определяются в конечном итоге тем, что производство при­бавочного продукта увеличивается (до определенного предела) за счет усовершенствования орудий труда и появления ремесленного производства средств производства в виде общинного ремесла при определенной экономической авто­номии отдельных общин и домохозяйств. В таких условиях государственная власть ограничивается организацией лишь определенных видов производства, в частно­сти, обеспечивающих обороноспособность политического целого, и прямо не вме­шивается в экономическую деятельность крестьянских общин.270____________________Первые цивилизациии Цивилизационные системы второй генерации

В системе централизованного перераспределения функционирует приба­вочный продукт, отчужденный в виде дани у зависимых периферийных об­ществ и изъятый в качестве ренты-налога у крестьянских общин центра. За счет последних содержатся правитель и его двор, знать, военно-администра­тивный аппарат и работающая на удовлетворение их запросов прослойка ре­месленников вне крестьянских общин. Правящий слой выполняет прежде все­го редистрибутивные (в оговоренном выше смысле) и военно-административные функции. Располагая властью-собственностью над ресурсами социального орга­низма, правитель и знать за счет системы централизованного перераспределе­ния обеспечивают содержание служилого сословия. Однако из-за обширности подлежащих контролю территорий может развиваться система выделения опре­деленных общин для содержания представителей господствующего сословия на местах, соответствующая тому, что обычно понимают под феодализмом.

К феноменам такого рода также, очевидно, применимо понятие локальная цивилизация. Данные общества возникают на базе определенной территори­ально-этнической общности поздней первобытности по мере развития и ук­репления надплеменных, а в перспективе — раннегосударственных органов власти и управления. Как и в предыдущем случае, наблюдается двучленная этническая структура. Но в отличие от раннеклассовых обществ древнейших цивилизаций Ближнего Востока, этническая общность высшего уровня скла­дывается в рамках сложного социального организма, тогда как на низшем эт­нические различия отражают старое племенное и союзно-племенное деление культурно-языкового плана.

В дальнейшем, по мере социально-экономического развития и производ­ства в рамках отдельных областей прибавочного продукта в объеме, достаточ­ном для появления классовых отношений в границах соответствующих микро­структур, при стирании старых племенных рубежей и развитии городских цен­тров на периферии, на базе сложного социального организма ("великого кня­жества") появляется серия отпочковывающихся от него простых социальных организмов ("удельных княжеств"), развившихся на периферии под эгидой ядра.

Формируясь в рамках достаточно устойчивой этнической общности высшего порядка, утвердившейся на базе сложного социального организма, по мере рас­пада старых и становления новых общественных отношений и территориально-хозяйственно-административных связей, такие социальные организмы, приобре­тая этническую специфику и особое самосознание и самоназвание (новгородцы, полочане, смоляне, галичане и т. д. на Руси), сохраняют и этнокультурно-языко-вую общность в рамках целого. Такой путь развития может быть проиллюстри­рован на примере истории Китая эпохи Чжоу и периода "борющихся царств" (первые три четверти I тыс. до н. э.) и Киевской Руси или Японии в средние века.

В ряде случаев в процессе формирования сложных эксплуататорских соци­альных организмов определенную, а то и решающую роль играют разнообраз­ные контакты оседлоземледельческих и кочевнических обществ, так что ран-неполитические объединения нередко складываются в результате насильствен­ного их объединения под эгидой крупных, сложных по своей структуре госу­дарств типа Гуннской державы, Аварского каганата, Хазарии, раннесредневе-ковых Дунайской и Волжской Болгарии, Венгрии и т. д. Обычно такие соци­альные организмы имеют непрочные внутренние связи, основывающиеся глав­ным образом на даннической эксплуатации кочевниками земледельцев. Поэто-Становление первых цивилизаций

271

му они обычно распадаются при первых же серьезных поражениях. Однако при некоторых ситуациях на их основе могут складываться и устойчивые этно­социальные организмы (Болгария, Венгрия).

Роль внешних факторов в становлении ранних цивилизаций

Раннегосударственные социальные организмы могут возникать как на осно­ве сугубо внутреннего развития (древнейшие цивилизации), так и в условиях контактов с уже сложившимися цивилизационными центрами. Роль устанав­ливающихся между ними связей в одних случаях состоит в заимствовании неко­торых достижений, в других — оказании мощного стимулирующего воздействия.

И те, и другие общества можно называть контактными, различая, соответ­ственно, контактные заимствующие и контактные заимствующе-стимулиру-емые общества, именуемые часто (А.Дж. Тойнби, Л. Огшенхеймом и др.) "циви­лизациями-спутниками" ("цивилизациями-сателлитами").

В условиях непосредственных контактов цивилизованных и позднеперво-бытных обществ наблюдается одна из трех ситуаций.

1. Цивилизация непосредственно влияет на граничащие с ней общества финальной стадии первобытности, выступающие в роли ближней или внешней периферии (контакты греков с фракийцами, иллирийцами, скифами и т, д.; германские и славянские племена на границах Рима и Византии и т.д.).

2. Цивилизация подчиняет и включает в свой состав позднепервобытные или раннеклассовые этносы, приобретающие статус внутренней периферии, а затем в большинстве случаев и вовсе сходящие с исторической арены в качестве само­стоятельно развивающихся обществ (население многих североафриканских и европейских провинций Римской империи: нумидийцы, мавританцы, иберы, кель­ты, иллирийцы, фракийцы, даки и др.; население южнокитайских областей, вклю­ченных в состав империи Хань, и т. д.).

3. Успешный натиск варварских народов на переживающую, как правило, в этот момент общий кризис цивилизацию может привести к образованию на тер­ритории занятых ими провинций повторной периферии (германское и славянское завоевание областей Римской и Византийской империй, фригийцы на территории разрушенного Хеттского царства, кочевники на берегах Хуанхэ в IV—V вв. и т. д.).

В условиях повторной периферии часто складываются благоприятные усло­вия для становления вторичных цивилизаций, что мы видим в ргеиде, Палести­не, Иране, Индии и Китае в конце бронзового и начале раннежелезного веков. Внутренняя периферия не представляет собой самостоятельного типа разви­тия, хотя в ряде случаев, впитав достижения более высокой культуры, соответ­ствующие общества со временем могут перерасти в самостоятельные государ­ственные образования (например, отделившаяся в начале I тыс. до н. э. от Египта Напата в среднем течении Нила). На базе внешней периферии склады­ваются социальные организмы контактных цивилизаций, причем роль цивили-зационного центра в процессе их формирования может быть различной.

В ряде случаев воздействие цивилизационного центра на позднепервобыт-ную периферию состоит главным образом в том, что последняя лишь перени­мает некоторые достижения более развитых соседей. Движущими силами их развития являются исключительно внутренние процессы, в какой-то степени активизирующиеся под воздействием внешних стимулов, но не подвергающи­еся существенным изменениям с их стороны.

I272____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

Обычно такая ситуация наблюдается там, где в условиях приблизительно одного хозяйственно-культурного типа в соседних, связанных между собой районах происходит постепенный переход к раннеклассовым отношениям. Однако в одном месте этот процесс протекает несколько быстрее: вырабатыва­ются новые принципы организации всех сфер жизни, определенные этичес­кие, эстетические и религиозные каноны, наилучшим образом соответствую­щие данным историческим условиям. Естественно, что несколько отстающие, но аналогичные по характеру развития соседние общества, находящиеся в бо­лее или менее интенсивных контактах с очагами цивилизаций, перенимают многие достижения, что ускоряет их развитие.

В качестве примера можно назвать обширную зону сухих субтропиков Пе­редней Азии, где, судя по археологическим материалам, на рубеже III—II тыс. до н. э. в зоне перекрестного влияния Шумера и Хараппской цивилизации форми­ровалось несколько раннеклассовых обществ. О них можно судить по таким поселениям раннегородского типа, как Шахри-Сохте на западе Ирана, Алтын-Депе и Намазга-Депе в Южной Туркмении, Мундигак в Южном Афганистане, Джаркутан на юге Узбекистана и др., выполнявшим функции хозяйственного политического и идеологического лидерства в масштабах определенной терри­тории. В целом они имели местную основу и развивались вполне самостоятельно как города-государства номового типа, однако в их облике и культуре заметно использование месопотамских и хараппских образцов и эталонов.

Социальные организмы таких контактных цивилизаций по своей структуре близки к опережающим их в развитии соседям. В некоторых случаях грань между цивилизационным центром и периферией достаточно условна. Это хо­рошо видно на примере Элама, где становление ирригационного земледелия, городских центров, царской власти, жреческих корпораций и появление пись­менности протекало спонтанно и почти одновременно с аналогичными про­цессами в Нижней Месопотамии. Однако большинство сфер эламской культу­ры все же развивалось под сильным шумерийским влиянием.

Поэтому а.дж. Тойнби и Л. Оппенхейм имели основания относить Элам к категории цивилизаций-спутников наряду с Хеттской и Урартской. Усилившаяся на рубеже IV—III тыс. до н. э. торговля между номовыми социальными организма­ми Двуречья и населением богатого сырьевыми запасами Иранского нагорья иг­рала существенную роль в подъеме протоэламской цивилизации, осуществлявшей контроль над этими торговыми путями, причем по отношению к позднепервобыт-ным обществам плато Элам выступало в роли цивилизационного центра.

Следовательно, условиями развития контактных заимствующих цивилиза­ций являются: 1) сходство в направлении социально-экономического и куль­турного развития цивилизационного центра и его внешней периферии; 2) не­равномерность их развития; 3) своего рода "ненасильственное" восприятие периферией отдельных достижений центра, не приводящее к отклонению от заданной внутренними закономерностями линии спонтанного развития.

Для второго типа контактных цивилизаций характерно не просто влияние, а активное воздействие более развитых соседей на внутреннюю структуру формирующихся эксплуататорских обществ. Так, особенности внешних свя­зей во многом определяли конкретные пути развития Хеттского царства, Ахей­ской Греции или Финикии, Македонии, Фракии, Дакии и Скифии, Хазарии и обеих Болгарии, Великоморавской державы, Киевской Руси и СкандинавскихСтановление первых цивилизаций

273

стран, средневековых государств Западного Судана и Восточной Африки, Даль­него Востока, Индокитая и т. д. Соответствующие общества можно назвать заимствующе-стимулируемыми.

Условиями появления заимствующе-стимулируемых социальных организ­мов являются: 1) неравномерность социально-экономического развития — вы­движение цивилизационного центра и отставание внешнепериферийных об­ществ; 2) их активное многоплановое взаимодействие; 3) способность цивили­зационного центра в процессе развития контактов с периферийными соци­альными организмами видоизменять и в определенной степени "направлять" спонтанное развитие последних.

В терминологии А.Дж. Тойнби, рассматривавшего мировую историю в ас­пекте взаимодействия цивилизаций друг с другом и с природной средой, этот механизм определяется как "вызов-и-отклик": периферийные общества пере­страиваются в ответ на импульс, получаемый из цивилизационного центра, и в свою очередь воздействуют на соседнее общество.

Принадлежность обеих взаимодействующих сторон к одному или различ­ным хозяйственно-культурным типам в данном случае не имеет принципиаль­ного значения, хотя торговые контакты, очевидно, бывают более интенсивны­ми при специализации в различных сферах хозяйственной деятельности, тогда как культурное влияние, по всей видимости, легче распространяется при ис­ходной хозяйственно-культурной близости. Поскольку внешние связи в усло­виях развития контактных заимствующе-стимулируемых социальных организ­мов (составляющих огромное большинство обществ рассматриваемого пере­ходного периода) играют принципиально важную роль, представляется целесо­образным рассмотреть их более подробно.

Основным видом экономических контактов являются торговые связи. По-зднепервобытная, а затем и раннеклассовая периферии могут поставлять ци-вилизационному центру разнообразное сырье (руду, древесину, ценные поро­ды камня, самоцветы, благородные металлы и т. п.), продукцию промыслов (дорогие меха, перья редких птиц, слоновую кость и т. д.), рабов, всевозможные приправы, благовония, экзотические яства, в некоторых случаях и диковинных животных, в эпоху железного века — сельскохозяйственные товары, главным образом продукцию животноводства и зерно.

Взамен периферийные общества получают не только сельскохозяйственные товары (поставка зерна из Месопотамии в соседние горные и степные районы, экспорт вина и масла из Эгеиды Крито-Микенского и всего Средиземноморья Античного периодов и т. д.), но и ремесленную продукцию, удовлетворяющую престижные запросы варварской знати (дорогие ткани, художественную кера­мику, высококачественные металлические изделия, украшения и т. п.). При этом, как видно на примере древней Передней Азии, цивилизационный центр неред­ко нуждается в товарообмене намного больше, чем периферия. Агрессивность месопотамских деспотий в значительной мере обусловливалась стремлением подчинить соседние территории, являвшиеся источниками сырья.

Товарообмен с цивилизационным центром сказывается на периферийных обществах двояким образом. Из центра на периферию поступают новые товары, а также передовые для того времени идеи в области ведения хозяй­ства, организации социально-политических отношений, государственного ус­тройства, научные знания, эстетические каноны и т. д. Все это, как правило,274____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

способствует социально-экономическому развитию внешнепериферийных социальных организмов.

Более важен второй момент — широкомасштабная торговля с цивилизо­ванным центром во многих случаях оказывает огромное воздействие на харак­тер и направленность исторического развития периферийных социальных орга­низмов. Сказанное проявляется в том, что последние в той или иной степени ориентируют свое хозяйство в соответствии с запросами внешнего рынка и определенным образом трансформируют собственную социально-экономиче­скую и даже территориально-поселенческую структуру. Характер обществен­ной трансформации определяется, в первую очередь, способом получения экс­портируемой продукции, которая может быть либо местного производства, либо полученной у соседних народов: мирным путем — через торговые связи или же насильственно — в виде военной добычи или дани.

При экспорте собственной продукции центральная власть заинтересована в интенсификации ее производства. В качестве примера можно привести севе-роафриканскудо Нумидию эпохи правления Массинисы (около 215—149 гг. до н. э.), когда ввиду резкого увеличения спроса на зерно на внешнем рынке (в Италии и Греции) правительство начинает активно содействовать развитию земледелия в преимущественно скотоводческой стране.

В том случае, когда рынок цивилизационного центра требовал сырье и осо­бенно металлы, расширение торговых связей стимулировало развитие государ­ственной добычи и переработки полезных ископаемых. Примером могут слу­жить африканские государства древности (Напата, Мероэ, Аксум) и средневе­ковья (Гана, Мали, Сон-гай), где правительство монополизировало и (или) строго контролировало плавку и обработку железа, медные копи, серебряные рудни­ки и золотые прииски. Подобные мероприятия укрепляли позицию государ­ственного сектора в экономике и, соответственно, правящей династии. С этим можно сопоставить данные о том, что в Македонии доходы от рудников при­надлежали царям, что предполагается и для Фракии с Дакией.

Если же контактный социальный организм экспортирует в основном товары не местного производства, то роль внешней торговли во многом зависит от того, специализируется ли он на транзитных поставках или же сбывает насильствен­но отчужденную у соседей продукцию. В первом случае периферийные соци­альные организмы могут выполнять роль посредника между самостоятельными цивилизационными центрами (страна Дильмун (о. Бахрейн) в Персидском за­ливе, бывшая в III тыс. до н. э. торговым посредником между Месопотамией и Индией; Угарит, выполнявший во II тыс. до н. э. посреднические функции в товарообмене между Месопотамией, Египтом, Эгейским миром и Хеттской Ана-толией) либо между сложившимся цивилизационным центром и позднеперво-бытными или уже формирующимися раннегосударственными организмами (Элам, древнейший Ашшур, специализировавшийся на поставках сырья из Малой Азии в Нижнюю Месопотамию; Троя, выступавшая в роли поставщика Востоку ев­ропейского металла в эпоху бронзы). В подобных социальных организмах тран­зитная торговля становится одной из важнейших статей дохода и определяет род деятельности многих людей, среди которых важную роль играют государственно-храмовые торговые агенты — тамкары древнего Ближнего Востока.

В случае когда сбываемые в цивилизационный центр товары добываются насильственным путем в виде дани или военной добычи, имеются все основа-Становление первых цивилизаций

275

ния предполагать усиление военно-политической власти, ориентированной на систематическое отчуждение прибавочного продукта у более слабых соседей, владеющих пользующимися спросом на мировом рынке товарами. Ярким приме­ром являются Киевская Русь и Волжская Болгария на ранних этапах развития, а также западносуданские государства раннего средневековья — Гана и Мали.

В эпоху раннего средневековья в Восточной Европе и Западной Африке метод получения товаров, экспортируемых в соседние более развитые обще­ства (в Византию и прикаспийские мусульманские земли в одном случае и в исламизированные Египет и Магриб — во втором), был идентичным и сводил­ся главным образом к следующим моментам. Благодаря развитию земледель-ческо-скотоводческого хозяйства в районах Восточноевропейской лесостепной полосы и Западносуданских саванн, при широком использовании железа, на берегах великих рек (Днепра, Волги, Нигера), служивших основными транс­портными артериями, складываются сложные социальные организмы.

Политической консолидации способствовала угроза со стороны кочевни­ков (тюркских народов и берберов), а развитие социально-экономической и культурной жизни стимулировалось торговыми контактами с цивилизацион-ными центрами. Потребности рынка последних, поставлявших периферийной знати престижные предметы, определяли стремление высших слоев к получе­нию товаров, пользующихся особым спросом у торговых партнеров. Цивилиза-ционные центры, опираясь на достаточно прочную экономику, обеспечиваю­щую военное превосходство, подчиняют и облагают данью лесные племена, обеспечивая при этом, по мере сил, безопасность ведущих к соседним цивили­зациям торговых путей. В результате в обществе заметно возрастает роль во­енной знати, получающей взамен на отчужденный натуральный продукт соб­ственной периферии престижные предметы роскоши.

Предложенная модель может быть, очевидно, соотнесена и с исторической ситуацией, возникавшей и в ряде других регионов. Прежде всего имеются в виду государственные образования, возникавшие на территории Маньчжурии (Бохай, царство чжурчженей). С одной стороны, они тесно связаны с Китаем, а с другой — контролировали население лесных просторов Приамурья.

Сходная ситуация складывалась и при регулярных торговых связях круп­ных, кочевнических в своей основе, государственных образований, собираю­щих дань с подвластных им земледельческих обществ и'цивилизационных цен­тров. Подобное могло происходить в Скифии Атея, среднеазиатском государ­стве гуннов-эфталитов, в Хазарии и Золотой Орде. Примечательно, что столи­цы этих государств (Итиль, Сарай-Бату и пр.) размещаются главным образом в низовьях крупных рек — важнейших транспортных артерий (как Волга), где контролировали сбыт товаров всего речного бассейна в заморские страны. Концентрация экспортируемых и импортируемых товаров в руках военной знати таких раннеполитических структур способствует усилению редистрибутивной функции власти, что усиливает социально-экономическое неравенство членов не только господствующего ядра данного сложного социального организма, но и между центром и подвластными ему территориями.

Однако постоянные деловые контакты правящей знати и средних слоев с приезжими купцами должны были способствовать развитию товарно-рыноч­ных форм обмена и внедрению денежных знаков в качестве всеобщего экви­валента стоимости. Приезжие купцы в первую очередь имели дело с централь-276 Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

ной властью, концентрирующей в своих руках львиную долю совокупного при­бавочного продукта. Но чем большей степенью экономической самостоятель­ности обладали отдельные домохозяйства, тем более значительная часть произ­водимых материальных благ оставалась в их распоряжении и, следовательно, могла быть продана иноземным торговцам. А это стимулировало становление сословно-классовых отношений.

Таким образом, внешние связи могли, с одной стороны, на первых порах содействовать укреплению государственно-редистрибутивной системы, а с дру­гой, особенно при возможности широких контактов иностранных купцов со средними слоями населения, — создавались благоприятные условия для вне­дрения и последующего развития товарно-денежных отношений. Там, где внешнеторговая инициатива принадлежала периферийным социальным орга­низмам, а их правители сами организовывали сбыт товаров в цивилизацион-ный центр, можно предполагать более значительную роль первой тенденции. Там же, где в роли торговых посредников выступали иностранные купцы, со­здавались условия для реализации и второй.

В любом из этих случаев столичный центр выступал в качестве фокусной точки товарообмена: сюда по каналам редистрибутивной системы стекались экспортируемая продукция и доставляемые из-за рубежа товары. Здесь же со­вершался товарообмен между приезжими купцами и мелкими производителя­ми, привозившими свою продукцию на столичный рынок.

В процессе становления и развития многих раннеклассовых социальных организмов значительную роль играют и военно-политические контакты, при­чем не только с соседним цивилизационным центром, но и со стадиально близ­кими обществами. Постоянная военная угроза, как уже отмечалось, стимули­рует политическое объединение главным образом этнически близких кол­лективов в целях совместной самообороны. С угрозой со стороны критской талассократии исследователи связывают становление ахейских центров; консоли­дации складывавшихся древнеиранских городов-государств, еще сохранявших старые племенные связи, в Мидийское государство способствовала ассирий­ская, а затем и скифская угроза; ассирийская опасность стимулировала и обра­зование царства Урарту на базе федерации формировавшихся городов-госу­дарств Армянского нагорья — "союза Наири".

Многочисленные примеры показывают, что военная опасность, если она не столь велика, чтобы уничтожить формирующееся раннеклассовое общество, в целом стимулирует процесс консолидации и способствует появлению сложных социальных организмов. А наблюдавшееся при этом укрепление центральной власти способствует более четкому обособлению военной знати. Выделение дружинной прослойки неизбежно связано с концентрацией значительных мате­риальных ресурсов в руках центральной власти. Последнее, в свою очередь, стимулирует возрастание редистрибутивной системы и государственную орга­низацию отраслей производства, определявших обороноспособность социально­го организма в целом, что должно было отражаться на характере социальной организации ремесла. Постоянная военная угроза способствует развитию госу­дарственного ремесленного производства и усилению правительственного конт­роля над некоторыми отраслями посадского (где оно присутствует на этапе офор­мления эксплуататорских отношений) и общинного ремесел. Военная опасность предполагает и возрастание роли столицы как политического, редистрибутивно-Становление первых цивилизаций 277

го и ремесленного центра. Город окружается фортификационными сооружени­ями, особенно укрепляется резиденция правителя — цитадель, детинец, кремль.

Внешняя опасность может и тормозить темпы общественного развития. Это происходит в тех случаях, когда нужды самообороны требовали непомерно больших средств, которые при благоприятных обстоятельствах могли бы спо­собствовать росту социально-имущественной стратификации и развитию ре­месел, торговли и культуры. Кроме того, постоянные войны приводят к сокра­щению трудоспособного населения и гибели материальных ценностей, запус­тению земель и т. д. Поэтому роль военно-политических контактов в каждом случае должна рассматриваться конкретно.

По сравнению с военными, прочие виды политических контактов (обмен посольствами, визиты правителей и т. п.) сами по себе играют гораздо менее существенную роль. Однако они способствуют перенятию некоторых органи­зационных и особенно церемониальных форм, идеологических доктрин и ре­лигиозных культов, заимствованию мод и символики.

Таким образом, военно-политические контакты сказываются на самых раз­личных сферах общественной жизнедеятельности: стимулируют и ускоряют про­цессы консолидации и интеграции в рамках складывающихся раннеклассовых организмов, способных противостоять врагу; усиливают социально-имуществен­ную стратификацию, связанную с ростом значения военной прослойки в жизни общества; обусловливают и определенные экономические тенденции; влияют на культурную сферу, способствуя "военизации" идеологии и быта высших слоев.

Следует отметить, что важным социально-экономическим последствием удач­ных войн является, как правило, значительный приток пленных, не всегда, впро­чем, обращавшихся в рабов. По справедливому замечанию И.А. Стучевского, для развития рабовладельческих отношений важен не столько сам факт массового угона пленных, сколько характер их последующей эксплуатации. Условия страны, куда попадали военнопленные, не всегда открывали возможность их эксплуата­ции рабовладельческими методами. Так, в Египте Нового царства, в эпоху макси­мального притока пленных в эту страну, абсолютное их большинство вливалось в число зависимых земледельцев, составлявших основную массу населения страны. Аналогичным образом с пленными поступали ассирийские и урартские цари, пра­вители Вавилонии и империи Ахеменидов, гунны и тюрки, киевские великие кня­зья, монархи раннеклассовых государств Тропической Африки.

По всей видимости, в большинстве случаев (за исключением обществ ан­тичного Средиземноморья) в докапиталистических обществах и тем более в раннеклассовых социальных организмах пленных, в том случае, если их не убивали, не отпускали за выкуп и не перепродавали, сажали на государствен­ные земли. Как неполноправные работники, они подвергались более интенсив­ной эксплуатации, чем рядовое население, но в дальнейшем их потомки влива­лись в состав данного этноса. Пленных ремесленников поселяли в столице и других городах, где они работали на нужды государства, правителей и знати, постепенно приобретая характер полусвободных лиц.

Экономические и политические контакты приводят к знакомству варваров с культурой и идеологией более развитого общества, способствуют развитию культурных контактов. Последние воспринимаются либо фрагментарно, глав­ным образом в эпоху древности, когда преобладали политеистические доктри­ны, либо заимствуются системно, во всех основных аспектах, что типично для

278____________________Первые цивилизациии. Цивилизационные системы второй генерации

эпохи распространения мировых религий. В обоих случаях влиянию со сторо­ны культуры соседних цивилизаций наиболее подвержены высшие слои обще­ства, сосредоточенные в столице, а впоследствии непосредственно связанные с ними городские массы, что на примере Киевской Руси было показано Б.А. Рыба­ковым. Этой логике соответствует и разработанная С.А. Арутюновым на мате­риале освоения японцами китайско-корейской буддийско-конфуцианской тра­диции модель культурных заимствований.

Фрагментарное восприятие элементов культуры соседней цивилизации при обычно негативном отношении к ней в целом наиболее характерно для раннек­лассовых обществ древности, что связано с национальным характером религии той эпохи. Воспринять чужую религию, в образах которой концентрировались мировосприятие и миропонимание другого народа, означало отказаться от соб­ственных традиций. Однако знать охотно пользовалась престижно значимыми, подчеркивающими ее высокий социальный статус изделиями иностранных мас­теров, широко заимствовала моды и образцы более развитых соседей и в ряде случаев даже была,склонна к восприятию некоторых чужеземных культов.

Ярким примером фрагментарного заимствования соседней культуры могут служить скифы. Правда, общественное мнение отрицательно относилось к склон­ности некоторых царей и аристократов (Скила, Анехарсиса) приобщиться к эллинской культуре, за что те и поплатились жизнью [Геродот.— IV, 76—80; Диоген Лаэртский.— I, 102]. В то же время археологический материал сви­детельствует о широком заимствовании скифской знатью многих элементов материальной, а также, очевидно, и духовной культуры греков.

Сказанное не отрицает возможности более широких заимствований идей, ценностей и традиций в условиях языческого политеизма — в подобном случае воспринимаемые извне представления не противопоставлялись местным веро­ваниям, а постепенно внедрялись в комплекс соответствующей культуры, по­степенно трансформируя ее. Например, синкретические религиозные представ­ления населения римских провинций или эллинистических царств, когда мест­ные божества так или иначе дополняли Олимпийский пантеон или отождеств­лялись с отдельными его персонажами.

Иной вариант того же процесса наблюдается на примере восприятия буддий­ской культуры народами Центральной, Восточной и Юго-Восточной Азии. В Япо­нии, Бирме или Тибете заимствовался весь комплекс буддийского вероучения с соответствующими философскими доктринами, иконографическими канонами, литературными жанрами и т. п. Однако, попадая на иноэтничную почву и пропа­гандируя в принципе космополитическое учение, буддисты никогда не отрицали местных верований и традиций и умело адаптировались к новой среде. В этом смысле распространение буддизма коренным образом отличалось от утверждения христианства и ислама, нередко опиравшихся на военную силу и всегда яростно боровшихся с традиционными верованиями местного населения.

Системное заимствование внешнепериферийными социальными организ­мами целого комплекса некоей наднациональной культуры, оформленной в виде определенного вероучения, характерно для эпохи мировых религий. Эти рели­гиозные учения, космополитические по своей сути, выступали в надэтничной форме. Космополитизм, безусловно, способствовал их восприятию внешнепери­ферийными народами. Главным фактором, обеспечивающим им победу даже в том случае, когда правящая знать поначалу относилась к ним враждебно, была

Становление первых цивилизаций 279

их оптимальная приспособленность к социально-экономическим условиям, формам общественно-политической организации и культурно-мировоззренчес­ким запросам классовых докапиталистических обществ.

Мировые религии несли систему мировоззрения, удовлетворявшую эмоцио­нальным потребностям и интеллектуальным запросам практически всех соци­альных слоев, тогда как традиционное язычество уже не могло эффективно ре­агировать на поставленные жизнью социальные и духовные проблемы. Они да­вали целостное монистическое миропонимание: образное, наглядное — для широ­ких масс, и теоретически разработанное, философско-теологическое -— для ин­теллектуальной элиты; обещали компенсацию за прижизненные страдания и гарантировали наказание для обидчиков и злодеев; подтверждали и обосновыва­ли право власть имущих на их привилегированное положение, утешая угнетен­ных тем, что перед богом все равны, а богатство и знатность, скорее, препятствуют достижению высшей цели. Попадая в ту или иную иноэтничную среду, такая мировоззренческая система неизбежно приспосабливалась и видоизменялась, однако в данном случае адаптировались не отдельные фрагменты, вписывающи­еся в уже сложившуюся структуру, а целостный культурно-мировоззренческий комплекс, являющийся каркасом новой идейно-ценностной системы.

Необходимо подчеркнуть, что восприятие всякой культурной инновации осуществлялось не этносом в целом, а вначале отдельными социальными груп­пами, неудовлетворенными старой системой взглядов и не связанными с ней личными интересами. Другие слои по тем или иным причинам какое-то время сохраняют приверженность традиционным взглядам и борются за их сохране­ние, как это было в эпоху утверждения христианства на Руси.

Культурные контакты способствовали заимствованию хозяйственно-техни­ческих достижений, а также приводили к существенным изменениям в адми­нистративно-политической сфере, например, в ориентировавшейся на китай­ский эталон раннесредневековой Японии в ходе проведения реформ Тайка. Очевидно, преобразования государственного устройства, проведенные князем Владимиром после крещения, также не в последнюю очередь были связаны с освоением политического и идеологического опыта Византии.

Основным пунктом проведения иноземных влияний становится столица. Характерно, что одной из главных идей, усваиваемых знатью раннеклассовых социальных организмов, является представление о городе как центре и средо­точии всех сфер общественной жизни. При этом молодые народы нередко стремятся придать своим столицам подобие внешнего вида центров тех госу­дарств, на культуру которых они ориентируются и соперниками которых могут выступать. Так, древнеяпонские столицы строились по типу китайской Чаньа-ни, а появление в Киеве Золотых ворот и Софийского собора по константино­польскому образцу молено рассматривать и как следование византийской тра­диции, и как своего рода вызов "ромейской" империи.

Как видим, воздействие цивилизационного центра на периферийные по-зднепервобытные и раннеклассовые социальные организмы в одной сфере неизбежно влечет за собой изменения и в других. С этим связано и переселе­ние некоторого числа людей из центра на периферию в периоды ее интенсив­ного развития: насильственное (увод пленных), или же добровольное (приглаше­ние на службу), бегство от противников и так далее, что в некоторых случаях имело важные исторические последствия.