Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Социология и власть эпизоду советской истории, статья

Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Социология и власть: эпизоды советской истории // Тоталитаризм и посттоталитаризм (Статьи и подготовительные материалы). Кн.2. М.: ИС РАН, 1994. С. 174-201.

Г.С. БАТЫГИН, И.Ф. ДЕВЯТКО

СОЦИОЛОГИЯ И ВЛАСТЬ: ЭПИЗОДУ СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ

Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, грант 93-06-10046.

Понятие "тоталитаризм" было предложено приблизительно одновременно - и практически независимо друг от друга - несколькими европейскими интеллектуалами, принадлежавшими к консервативно-либеральной традиции. Постулаты политического либерализма и, что еще важнее, теоретический "багаж" консервативной традиции оказались весьма полезны в объяснения ставшего очевидным уже в 1930-е гг. "избирательного сродства" фашистских и коммунистических режимов. Теории тоталитаризма, совпадавшие лишь в некоторых фундаментальных чертах, были впервые разработаны Х.Арендт ("Происхождение тоталитаризма" 1951 г.) и Дж. Талмоном ("Происхождение тоталитарной демократии", 1952 г.). Х.Арендт, выдающийся теоретик и чуткий наблюдатель практической политики, дала классическое описание модели тоталитарной деспотии, основанной на терроре и господстве бюрократической элиты. Важным элементом этой модели стало представление об относительной изоляции правящей элиты от подвергаемой репрессиям и идеологическому манипулированию "атомизированной" толпы. Однако модели тоталитарного бюрократического господства одной партии явно недоставало аналитических возможностей в объяснении природы современных политических деспотий, существенно отличавшихся от того, что, скажем, мог бы предвидеть еще Монтескье. Наиболее характерные особенности тоталитарных режимов XX века - идеал "прямой демократии", политический мессианизм и институциализация "революционного спасения", а также политическая мобилизация масс, - получают удовлетворительное объяснение лишь в теории тоталитарной демократии, основные положения которой были предложены и применены Дж. Талионом, проследившим историческую генеалогию этой гражданской религии современного мышления от Французской революции до русского большевизма и немецкого фашизма. С особой наглядностью Галмон продемонстрировал просвещенческие корни тоталитарной демократии: убежденность в том, что права человека первичны в естественном порядке вещей, идею суверенитета народа и абстракцию универсального разума. Последняя имеет фундаментальное значение для понимания роли интеллектуалов в революционных движениях и тоталитарных институтах. В отличие от либерально-прагматической демократии, основывающей свою эффективность на всегда частных, эмпирических и компромиссных решениях, тоталитарная демократия получает доступ к абсолютной истине, открытой универсальному разуму. Социально-философская экспертиза, таким образом, оказывается неотделимой от политического руководства: лишь философ, стоящий выше любых партикуляристских интересов, способен без искажений видеть естественный порядок в делах человеческих и выражать общую волю суверенного народа. И поскольку объективная истина также оказывается имманентна человеческому сознанию, принуждение человека следовать истине просто не может больше быть чем-то сугубо внешним¹. Не исключено, что именно этот результат конструирования "современности" предвидел Акиба, когда рекомендовал своему сыну: "Не живи в городе, где правят ученые" (BT Pesahim 112а).

Социально-философские идеи Просвещения, сформировавшие программу общественной науки по меньшей мере на двести лет вперед, исходили из противоположения наличного состояния общества и того, что "должно быть". Отсюда и сверхзадача социологии: диагноз и критика настоящего, а также выработка "совершенных ориентиров" для сильных мира сего. Однако же за этим противопоставлением скрывается куда более фундаментальное напряжение между поту- и посюсторонним порядками. Учитывать данное обстоятельство необходимо хотя бы для того, чтобы не отождествлять тоталитарную организацию общественной жизни лишь с определенным типом идеологии и определенной социологической доктриной (например, марксизмом) и, тем более, не принимать всерьез уверения в чистоте социологического разума в его либеральной версии.

Если так, то историю социологической науки при советском режиме лучше рассматривать в экстерналистском ключе, то есть как социальную историю. Правда, социальная история науки претерпевает в данном случае безумную инверсию: жизнь профессионального сообщества, "социальный заказ", идеологический контроль, все виды довольствия и другие внешние обстоятельства выполняют роль независимых переменных в экстерналистской схеме уже после того, как претерпели формообразование со стороны социологической идеи.

Мы будем считать советское общество тоталитарным, хотя проблематичность такого положения стала очевидна задолго до окончания эпохи "холодной войны". Точнее говоря, восходящий к Веберу генетический принцип, объясняющий модель государственного социализма как результат "тоталитарного бюрократического господства" победившей партии, обнаружил свою неуниверсальность. Во-первых, хотя решающая санкция принадлежала партийной бюрократии, в процессе выбора целей и контроля за распределением ресурсов участвовали множественные бюрократии и группы интересов, то есть политическая система приобретала черты корпоративности. Во-вторых, в процессе эволюции авторитарных черт системы в корпоративные, роль эксперта, "человека знания" в принятии политических решений, получала устойчивый структурный контекст. Парадоксальным образом роль "научной" элиты в советской политической системе стала закономерно возрастать по мере размывания тоталитарного принципа, становясь сопоставимой с ролью интеллигенции в создании рациональной организации и бюрократического аппарата партии и, следовательно, в успешном захвате власти большевиками (интересно сопоставить это обстоятельство с обвинениями в порабощении рабочего класса интеллектуальной элитой, выдвигавшимися Яном Михайским, Розой Люксембург и, возможно, Александром Богдановым).

Последнее соображение указывает на более широкий контекст проблемы. Речь идет о давней дискуссии о взаимоотношениях интеллектуалов и власти. История "социологии как профессии" в России доказывает неальтернативный и исторически варьирующий характер существующих теоретических описаний: от дистанцированного по отношению к любым институциональным ценностям жреца чистой "умственной" функции (в духе Маннгейма) до статусно-детерминированного политического оппозиционера либо орошо интегрированного в институциональную структуру технократического общества эксперта партийной и административной бюрократии (в последнем случае - подлинного представителя "трудовой интеллигенции").

Авторы, писавшие о социологии в советском обществе (Дж. Фишер, А. Симиренко, Н. Новиков, Э. Уайнберг, В. Шляпентох, И. Яхот и др.), не имели доступа к достаточно полному и кому корпусу источников, включающему важнейшие архивные и личные документы. Помимо более широкой источниковедческой базы, немаловажное значение имеет и критическое отношение к теоретическим схемам традиционной советологии, восходящим к эпохе "холодной войны" и обладающим заметным сходством со схемами "критики буржуазной социологии". Мы будем исходить из того, что советская социологическая наука, хотя и претерпевала неприятности, в катакомбы никогда не уходила.

Экспансия марксизма в социологию послереволюционного периода поначалу носила дисциплинарно-организационный характер: были разрушены системы институциональной поддержки академической социологии и социальной статистики, в процессе реорганизации системы высшего образования старая "буржуазная" профессура вытеснялась с академических позиций. Деинституционализация социологии (начало 1930-х гг.) стала следствием групповой борьбы в марксистской общественной науке, закончившейся сначала поражением богдановско-бухаринской линии "научного марксизма", а затем и деборинской группы. Начавшийся в указанный период процесс консолидации канонической советской версии марксизма привел к оттеснению "социологии" на терминологическую периферию из-за нежелательных ассоциаций с бухаринской "ересью". Официально же социология никогда не запрещалась: в 1936 г. было еще раз отмечено, что подлинно научной социологией является исторический материализм. История социологических учений также была представлена в программах некоторых высших учебных заведений, в частности МИИФЛИ.

Сразу же после войны в Институте философии Академии наук СССР был организован сектор социологии. Проф. М.П. Баскин, руководивший сектором, был тесно связан с деятельностью высших идеологических инстанций и сыграл немаловажную роль в становлении "критики буржуазной социологии" как жанра, обеспечивавшего рецепцию мировой интеллектуальной традиции в марксизме и сыгравшего чуть позднее немаловажную роль в процессе реинституционализации советской социологии.

Еще одним важным толчком в возрождении дисциплины стал выход исторического материализма в "живую жизнь" (начало 50-х гг.). Полевые исследования приобрели в этот период форму изучения опыта работы и проведения теоретических конференций на передовых предприятиях. Заслуживает внимания соответствие этих ранних форм контакта исследователей с социальной реальностью некоторым новейшим рекомендациям "качественной методологии". Официальная легализация "конкретных" исследований может быть датирована уже 1950 г., то есть периодом активной борьбы против "догматизма и начетничества" и призывов изучать "живые образцы" коммунистического строительства, хотя эта легализация в течение еще некоторого времени оставалась скорее декларативной.

Наиболее трудная задача - анализ институциональных предпосылок и политического контекста социологического движения конца 50-х - первой половины 60-х гг. Существующие точки зрения весьма противоречивы - В.Шляпентох, например, не отрицая роли личностных факторов, склонен считать, что в институциональном оформлении социологического движения этого периода существенную роль играл реформистский импульс партийного руководства, видевшего в социологии средство социетальной модернизации, тогда как Н. Новиков исключает саму возможность такого объяснения, полагая, что в тоталитарном обществе "власть должна ничего не знать о реальной общественной ситуации", чтобы оставаться эффективной. Значение массового "социологического движения" в среде молодых гуманитариев, возникшего в благоприятный для инноваций период ослабления идеологического контроля и нестабильного распределения политической власти, может считаться бесспорным. Однако этого недостаточно, чтобы понять, каким образом сложился официальный статус социологии внутри высокоцентрализованной иерархической системы управления советской наукой и почему наиболее существенные решения, обеспечившие существование социологии как профессии (с ограниченной степенью профессиональной автономии), были приняты высшими партийными инстанциями и достаточно консервативным руководством Академии наук.

Во второй половине 50-х гг. хрущевская политика "мирного сотрудничества" и встречное стремление великих держав Запада расширить возможности для диалога и неофициальных контактов открыли перспективу международных научных контактов. Участие в международных социологических конгрессах (Амстердам, 1956; Милан - Стреза, 1959; Вашингтон, 1962) было санкционировано ЦК КПСС и рассматривалось партийными и академическими иерархами как средство "экспорта" единственно научной социологической теории - исторического материализма - в мировое научное сообщество. И этому же периоду относится "ренессанс" западного марксизма, сделавшей актуальной задачу критики "буржуазных и реформистских" социологических теорий. Проведение в Москве Международной конференции социологов (1958, январь) и приезд первых маститых социологов-визитеров (Р. Арон, Ж. Фридман, Т. Боттомор, Г. Шельски и др.) инициировали создание Советской социологической ассоциации: институциональное оформление советской социологии было такой же фикцией, как и политика мирного сосуществования, в рамках которой развивалась "экспортная" версия советской социологии.

Серия постановлений, принимавшихся партийными и академическими руководящими инстанциями, привела к созданию ряда социологических институций. Ведущую роль среди них играл Институт конкретных социальных исследований. Конкуренция "проектов" и "направлений" исследовательской работы в институте в конечном счете порождалась не столько борьбой парадигм или исследовательских "интеллектуальных коллективов", сколько выраженной амбивалентностью профессиональной роли социолога, подразумевавшей, с одной стороны, беспристрастное служение истине, но, с другой - требовавшей идеологической благонадежности и участия в разработке "научно обоснованной" политики.

Период жесткого директивного контроля и идеологических "чисток", часто называемый "веком серости" (с 1972 г.) не привел к устранению этих фундаментальных противоречий, однако создал условия для смены "типа развития" дисциплины: от революционного к кумулятивному. Профессиональное сообщество экстенсивно расширялось, появился устойчивый организационный контекст научных коммуникаций. К середине 80-х гг. - эпохе заката социализма - позиции социологов в научном истэблишменте чрезвычайно упрочились. С принятием постановления ЦК КПСС "О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых проблем советского общества" (1988 г.) тридцатилетняя война марксистской социологии с марксистской социальной философией закончилась. Однако победное шествие социологии, вытеснившей научный коммунизм и исторический материализм, приостановилось с концом советской эпохи в истории страны. Процесс демократизации расшатал традиционные институциональные нормы академической деятельности. Появление коммерческих либо непосредственно политически ориентированных социологических служб стало лишь пародийным "римейком" прежних попыток оказать научного воздействие на власть и демократическую общественность. Такова общая и историографическая схема, которую следует прокомментировать более детально и вписать в нее удивительные события, происходившие в советской социологии вплоть до середины 80-х гг. После этого ничего удивительного не наблюдалось.

Примечателен заголовок статьи, опубликованной Генрихом Манном в газете "Правда" II апреля 1936 г., - "Страна, где все иначе". Хотя в статье речь идет о том, что советским людям открыт путь к счастью, идея, выраженная ее заголовком, имеет прямое отношение к русской социологии. Исполненная несколько иначе, чем западная, она сумела довести почти до логического конца замысел европейского прогрессизма: перестроить мир на рациональных основаниях и сделать всех счастливыми.

Написать историю русской социологии было бы простым делом, если бы не некоторые трудности. Прежде всего, имеется слишком много разных фактов. Какой бы красивой и исчерпывающей ни казалась историографическая схема, рано или поздно открываются факты, которые превращают эту схему в произвольную конструкцию. Возможно, история русской социологии вообще не поддается рациональному описанию.

Еще более усложняет дело неопределенность самого термина "социология". Эта концептуализация являет собой нечто смутное, двусмысленное и метафоричное. С тех пор, как Огюст Конт придумал терминологический варваризм "социология", никто не понимал до конца, что он означает. Ни одна научная дисциплина не содержит столь несовместимых идей. Здесь мы сталкиваемся и с "социологией растительных сообществ", и с "социодрамой", и с "опросами общественного мнения". В социологической корзине можно найти любые обобщающие высказывания о человеке, среде его обитания и мире в целом. Проект "универсальной социологии" выполнен. Тем не менее существует три разновидности социологической науки - три социологии, каждая из которых представлена в российской традиции.

Во-первых, социологическими называют "высокие" теории общественного развития. Это sociologia prima. Она устремлена к последним истинам общественного бытия и мировой истории. Предпоследних истин здесь не бывает. "Sociologia prima" величественна и серьезна. Ее принципиальные идеи тесно связаны с мировоззрением и стилем мышления автора. Немаловажно и то обстоятельство, что автор сверхценной идеи стоит в ряду классиков или, по крайней мере, претендует на это место. Корпус классических сочинений по социологии образуется именами Конта, Маркса, Спенсера, Дюркгейма, Зиммеля, Вебера, Веблена, Кули, Мида, Парка, Парето, Маннгейма, Сорокина... Этот перечень "мастеров социологической мысли", представленный в знаменитой книге Льюиса Косера², может быть расширен в зависимости от личных пристрастий. Например, в него могут быть включены и Платон, и Богданов, хотя такая конъюнкция кому-то покажется неуместной. И все-таки существуют неявные критерии отграничения "социологов" от "несоциологов". Один из них соотносится со специфической социологической оптикой - способом видения мира. Социология предстает как особое отношение к миру, modus loguendi, и практика оперирования материалом. Здесь нетрудно распознать идеологическую доктрину и визионерский порыв. Если это так, то социология выходит за рамки научной дисциплины и превращается в рационализацию социальных предрассудков. Именно с идеологических доктрин начиналась русская социологическая мысль XIX в. Даже рецепция западных социологических идей приобретает в России экстраординарный характер: "русская рулетка" имеет мало общего с игрой на европейских курортах.

Во-вторых, под социологией имеются в виду описательные обследования и переписи населения. Эта традиция связана с социальным амелиоризмом и осознанием "социальных проблем". Рождаемость, смертность, положение семьи, жилищные условия, преступность, самоубийства, болезни, занятость и безработица, общественная мораль, политические институты - таков краткий перечень "социальных проблем", образующих тематическую программу "нравственной статистики" и социальных обследований. Истоки этой программы - в работах Зюссмильха и Герри, наивысшего расцвета она достигла в конце XIX - начале XX вв. В основе социальных обследований лежит принципиальная идея о законосообразном движении общественной машинерии по исчисляемым вероятностным траекториям. Аппарат статистического анализа создает в данной области надежный иммунитет против кваэитеоретических спекуляций. Вместе с тем, здесь совершенно очевидно влияние идеологии реформизма. Социальные обследования в России начались во второй половине XIX в. и были связаны преимущественно с изучением хозяйственной жизни.

В-третьих, мы должны указать на социологические исследования, которые отличаются от социальных обследований строгим процедурным регламентом верификации гипотез. Эта традиция зародилась в психологических лабораториях германских университетов и благодаря математической статистике К.Пирсона смогла быть распространена на данные массовых наблюдений. Окончательное формирование аналитической социологии связано с именем Пауля Лазарсфельда и так называемой "колумбийской традицией". Здесь нет ни сверхценных идей, ни стремления изменить общественный порядок, ни пророческой экзальтации. Этос дисциплины предписывает скромность исследовательских задач. Говорят, Л.Терстоун предпочитал читать только те публикации, где имелись таблицы. Впрочем, дело не в таблицах, а в профессиональной оптике: социальная реальность - это "пространство признаков". Этот тип социологии возник в Советском Союзе в 60-е гг. и доныне представляет собой причудливую транспозицию западного исследовательского опыта в советский идеологический лексикон и - в конце 80-х гг. - в лексикон "гласности".

Многие исследователи верят, что до либерализации политического режима в 1956 г. советская социология была изолирована от западной научной традиции и даже сама социология была запрещена как "буржуазная наука"³. В основе такого мнения лежит предубеждение, что социологическая наука может существовать только в демократическом обществе, где гарантированы права человека. Не имея возможности обсуждать здесь данный вопрос, мы будем исходить из факта существования в России различных версий социологии, в том числе социологии тоталитарной. Она включает марксистскую теоретическую доктрину общественного развития - исторический материализм, а также грандиозную, хотя и вполне эффективную, систему социального контроля. Возникновение в 60-е годы массовых опросов населения и соответствующей научной специализации было результатом закономерной диверсификации исторического материализма и теории научного коммунизма в изменившихся условиях.

Возникновение социологии в России можно приблизительно датировать 60-ми гг. XIX столетия. Это было время активного распространения позитивистских идей и "научного направления" в русской общественной мысли. Тогда появились первые публикации по проблемам "социологии", где развивались идеи Конта, Милля, Спенсера, Бокля. Тематическая программа русской социологии формировалась преимущественно вокруг концепций "общественного прогресса" и "счастья" (Н. Михайловский), "социализма" (П. Лавров), "органического взаимодействия" (Е.Де Роберти). Открытие органического единства мира и натуралистический постулат о закономерном развитии общества произвели сильное впечатление на русскую демократическую интеллигенцию. Принятие социологической точки зрения означало выражение интеллектуального протеста против монархических социальных институтов. Можно сказать, русская социология появилась на свет примерно тогда, когда писатель Иван Тургенев встретил в поезде молодого врача, который поразил его воображение как совершенно новый социальный тип "нигилиста". Так родился образ "Базарова" и роман "Отцы и дети". Русская социология стала своеобразной рационализацией "нигилизма", изначально посвятив себя критике несовершенного устройства общества и поиску социального идеала. Возвышение нового "социологического бога" произошло на фоне десакрализации общественной жизни и государства, публицистического активизма и появления "критически мыслящих личностей" с болезненным самолюбием. В данном контексте вполне объяснима особая популярность марксистских идей⁴.

Русская социологическая мысль не ограничивалась рецепцией позитивистских теорий. Духовная жизнь в России имела глубокие корни. В 1869 г. вышла знаменитая книга Н. Данилевского "Россия и Запад", где была развернута идея пространственной и временной локализации "культурно-исторических типов". (Через пятьдесят лет эта идея получит новое рождение в шпенглеровском "Закате Европы".) Мощную альтернативу позитивистскому идеалу социологии создавала русская религиозно-философская мысль (Ф. Голубинский, В. Кудрявцев-Платонов, В. Соловьев). Гегелевская школа в теории государства и права была представлена сочинениями В. Чичерина. Позднее заметное место в русской общественной мысли занимала неокантианская методология (М. Туган-Барановский, П. Струве, Б. Кистяковский, П. Новгородцев, С. Франк). Тем не менее, проблемный ареал социологии был подвергнут экспансии позитивизма. Собственно говоря, право называться "социологами" принадлежало преимущественно позитивистам. Русская социологическая школа представлена именами М.Ковалевского, Н. Кареева, П. Лилиенфельда, раннего П. Сорокина, Н. Тахтарева.

Параллельно с теоретической социологией в дореволюционной России развивались социальные и статистические обследования, имевшие институциональную организацию в виде земств -органов местного самоуправления в царской России. Земская статистика изучала имущественное положение и хозяйственную деятельность крестьян и фабрично-заводских рабочих, социальную структуру населения, жилищные условия, образование, санитарную культуру. К концу XIX в. систематические обследования велись в семнадцати губерниях Российской империи. В некоторых регионах проводились сплошные подворные переписи крестьянских хозяйств. Сведения о способах обработки земли, бюджете, найме рабочей силы стали предметом полемики о социальной дифференциации русского общества и формировании капитализма в России. Ко времени большевистского переворота 1917 г. в России были созданы первые социологические институции. Перспективная социологическая программа разрабатывалась в Психо-неврологи-ческом институте в Петербурге. Основой программы стала идея В.М. Бехтерева о научном управлении поведением на основе рефлексологии. В Институте действовала кафедра социологии во главе с M.М. Ковалевским и Е.В. Де Роберти, которые опубликовали несколько сборников статей "Новые идеи в социологии".

Экспансия марксистской общественной науки после революции началась с реорганизации системы высшего образования и вытеснения "буржуазной" профессуры с академических позиций. Отчасти для этой цели в университетах создавались "факультеты общественных наук". В 1918 г. организована Социалистическая Академия общественных наук (впоследствии Коммунистическая Академия), где "красные профессора" начали активно разрабатывать теорию исторического материализма. Эталоны исследовательской и пропагандистской работы были заданы в опубликованной в 1920 г. книге Н.И. Бухарина "Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии". "Научное направление" в советском марксизме было представлено идеями А. Богданова, М. Покровского, И. Скворцова-Степанова, В. Фриче. Ими было развито традиционное для европейской просветительской идеологии представление об обществе как технической системе. Социологизм 20-х гг. был в значительной степени ориентирован на идеалы технической рациональности. Миф о технике лежал в основании центральной идеи революции - всемирной миссии пролетариата. В книге Г. Гортера "Исторический материализм", переведенной и изданной И. Скворцовым-Степановым, сформулирована существенная для советской социологии 20-х гг. концепция технического редукционизма: общественное бытие пролетариата создается машиной, следовательно, "никакое божественное провидение и никакое человеческое духовное превосходство не в силах преградить рабочим путь к господству над миром, если техника превращает их в материальных и духовных владык мира"⁵. Аналогичная программа революционно-технического преобразования мира была представлена эксцентричной инженерной утопией А. Гастева.

Научно-социологическое направление в историческом материализме было связано не столько с традициями рационалистического интеллектуализма, сколько с революционной эйфорией. Нередко социологический редукционизм приобретал экстремистские формы. Одиозная редукционистская интерпретация марксистской идеи в духе "новой биологии" была предложена Э. Енчменом, который ставил цель разоблачить классовую сущность "душевных явлений". Он предпринял отчаянную атаку на "эксплуататорские воззрения" столь разных авторов как Н. Бухарин, Е. Де Роберти, В. Сарабьянов, А. Деборин, и призвал рабочих уничтожить кафедры философии и психологии как орудия эксплуататорского обмана. Социологический идеал коммунизма представлялся Енчменом как "единая система органических движений⁶. В конце 20-х гг. богдановско-бухаринская линия в историческом материализме и социологии была разгромлена и запрещена как антимарксистская. Значительная заслуга в этом принадлежит группе интеллектуалов-последователей гегелевской диалектики во главе с А. Дебориным. Вскоре и они подверглись репрессиям. В 30-е гг. категориальный аппарат советского марксизма начал канонизироваться и, поскольку социология ассоциировалась с бухаринской "теорией равновесия", этот термин использовался редко. Официально социология никогда не запрещалась. В 1936 г. было еще раз отмечено, что подлинно научной социологией является исторический материализм. "Ненаучные" социологические концепции тоже были представлены в программах некоторых высших учебных заведений. История социологических учений преподавалась, в частности, в Московском институте истории, философии и литературы в конце 30-х гг.