2) Тема России и «русская идея» в лирике ю.П. Кузнецова.

Глубина постижения путей духовного развития русского народа и кризисных явлений современности выдвигает Кузнецова в лидеры почвеннического направления. Он выявляет не для всех видимые закономерности бытия, показывает различные возможности преломления социокультурных, политических и нравственных аспектов национальной жизни.

Увлеченность Ю. Кузнецова «русской идеей» в полной мере раскрывается в 70-80-е годы. Осознанной и притягательно прекрасной стала для него главная цель – переплавить горький социальный опыт, опыт земного существования в ценности духовной жизни. Развернутые ассоциативные образы и сюжеты, в которых раскрываются драматические узлы судьбы России, горькие изломы национального пути содержатся в стихотворениях «Седьмой», «Семейный вечер».

В поэме «Дом» (1973) все события концентрируются вокруг мысли о едином пути национальной истории, прошлой и будущей. В отношении Запада и Востока эпическое пространство Руси серединно: «Косматый Запад тучи шлет, Восток – сухую пыль». Национальный мир контрастно противостоит чужому: «Цветами родина полна, шипеньем – заграница». Поэт подчеркивает непостижимость самоощущения, через которое определяет русский человек свою жизнь, – «ничего»: «Что в этом мире «ничего» - / Загадка или притча? / Сквозит вселенной из него, / Но Русь к нему привычна».

Кузнецов глубоко убежден в том, что Россия – это последняя надежда человечества. С гибелью этой загадочной страны оно неизбежно деградирует и уничтожится: «Я ухожу. С моим исчезновеньем / Мир рухнет в ад и станет приведеньем / - Вот что такое русское ничто!».

В. Бондаренко о Кузнецове пишет так: «уже в силу всей своей поэтической системы он вначале стал поэтом всемирных тем, поэтом мирового пространства, а уже затем, в разговорах и спорах с В. Кожиновым, постигая в себе русскость, а в судьбе отца и в своей судьбе – особый русский путь, он с олимпийского мирового пространства вернулся на нашу землю, в координаты русской поэзии. <…> Это путь изначально всемирного поэта в свою национальную нишу. Возвращение блудного сына, затерявшегося в олимпийских просторах. С собой он в нашу национальную сокровищницу принес и Данте, и Шекспира, и священные камни европейских святынь. <…> И Ю. Кузнецов присваивает России, присоединяет к русской культуре немецкие и скандинавские мифы и предания, поэзию кельтов, французскую вольность Вийона. <…>

Его мрачный Дант – это уже русский Дант, его Гомер – это уже русский Гомер. С Достоевской всечеловечностью он не присоединяет патриархальную Россию к цивилизованному миру, а присоединяет к России всю мировую культуру. С простотой милосердия он былых врагов превращает в заклятых братьев, отрицая битву идей, он создает единый мир знаков и символов, образов и мифов.

Поэт не придумывает, не восхваляет, он дает концепцию нашей жизни, ее стратегический замысел».

К. Анкудинов говорит, что «славянофильство» Кузнецова носит странный характер, он рассматривает его через отношение к «Мифу» и доказывает это на примере стихотворения «И снился мне кондовый сон России…». «Сон России, – пишет Акудимов, – это выражение коллективного бессознательного России. Коллективное бессознательное по своей сущности – мифологично (архетипично). Мифологическая реальность желает окончательно избыть все проявления иных реальностей, желает свести бытие России к бесконечному исполнению заданной Мифом программы. Удивительно то, что подобное будущее Россия втайне от себя готовит потомкам (речь идет не о предках, как кажется вначале, а именно о потомках; Россия грезит не о прошлом, а о будущем). Прогресс, культура, стремление занять свое место в “сообществе цивилизованных государств” – все это перед ликом Мифа отпадает, как ненужная позолота. Миф – непрерывно и в любых условиях размножает себя. На протравленных кислотой пальцах вновь и вновь проступают прежние линии».