Евгений Онегин статья Маймина

КОМПОЗИЦИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ.

ОСОБЕННОСТИ КОМПОЗИЦИИ РОМАНА „ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН"

В своем первом опыте законченного и целостного анали­за мы обратимся к изучению композиции эпического произ­ведения. Анализ композиции в целях учебных (как, впро­чем, и в научных и литературно-критических целях) допус­кает самые различные пути подхода. При этом избранная для анализа форма может быть обусловлена многими при­чинами— и субъективного и объективного порядка. Изучая композицию того или иного произведения в школе, учитель, естественно, выбирает тот путь, который ему ближе и луч­ше знаком. Вместе c тем он сосредоточивает внимание на тех сторонах композиции, которые ему представляются наиболее существенными и о которых он может сказать максимум интересного, нетривиального, основанного и на собственных наблюдениях и восприятии. Особенный методологичес­кий подход к анализу определяется и характером ли­тературного материала, подлежащего изучению. Так, будет заметно различным изучение свободных компо­зиций и композиций несвободных — и различным не толь­ко по содержанию, но и по методическому решению.

В качестве материала для нашего примерного анализа композиции мы избираем роман Пушкина «Евгений Оне­гин». Такой выбор не является произвольным. Он объясня­ется не только тем, что роман Пушкина входит в школьную программу и что изучение его композиции в школе пред­ставляет известные трудности,— не в последнюю очередь этот выбор обусловлен необычностью, ярким своеобразием композиции романа. Именно необычность и своеобразие композиции «Евгения Онегина» открывает перед учителем широкие возможности для плодотворного, содержащего эле­менты нового и потому увлекательного разговора.

37

«Евгений Онегин» — не просто эпическое произведение, не просто роман, но роман в стихах. Это влияет на характер его построения, на особенные связи частей романа между собой— и с точки зрения познавательной делает изучение романа и его композиции особенно интересным. Структура «Евгения Онегина» заключаете себе много загадок для пыт­ливого ума,— но это значит, что содержательный разговор о романе, глубокое осмысление композиции и ее законов мо­гут и должны привести учащихся к новым и полезным зна­ниям о композиции изучаемого произведения и о композиции литературного произведения вообще.

Однако изучение композиции произведения, при всем сво­ем значении и важности, не может быть для учителя само­целью. Как и всякое изучение отдельных элементов худо­жественного целого, это больше средство, больше путь изу­чения, нежели конечная цель. Анализ композиции должен, прежде всего помочь проникнуть в авторский замысел, луч­ше понять мысль художника, «внутренний мир» его произ­ведения. Только в этом случае анализ композиции будет не формальным, а содержательным.

Прежде чем перейти к анализу композиции романа Пушкина «Евгений Онегин», нам необходимо вполне уяс­нить для себя содержание и смысл того понятия, с которым в своем анализе мы все время будем иметь дело. Что такое композиция? Ради чего, с какими целями мы изучаем ком­позицию художественного произведения?

В точном значении слова композиция — это построение. Раскрывая дальше это понятие, мы можем сказать, что это расположение частей внутри единого целого, взаимозависи­мость этих частей, их соподчиненность. Композиция — по­нятие, применимое не только к литературному произведе­нию и не только к произведениям искусства вообще. Все, что создано, все что построено,— безразлично, в материаль­ном ли смысле или духовном,— естественно, имеет то, что можно назвать построением, композицией.

Перед нами новое, только что выстроенное здание. Мы заходим в него, мы видим, как расположены в нем комна­ты и подсобные помещения — и по тому, каковы их размеры и внутренняя отделка, как они устроены и как соединены между собою, как они дополняют друг друга, мы можем судить не только о том, хорошо или плохо построен этот дом, но и о назначении дома.

Позволительно ли сравнивать композицию здания и композицию литературного произведения? Сравнение, 38 ........ ......... .

как говорит французская поговорка, еще не есть доказатель­ство, и в сравнении не бывает всей полноты сходства. Наше сравнение, разумеется, лишь самое приблизительное. Но оно позволяет выделить одно существенное свойство ком­позиции: ее целесообразность, ее теснейшую связь с общим замыслом

. Для литературного произведения это особенно важно. Его композиция в максимальной степени целена­правленна, подчинена идейным и художественным автор­ским задачам,— и именно поэтому анализ композиции позволяет нам лучше понять мысль художника, помогает углубленно прочесть художественное произведение.

Композиция — это проблема и для всякого, кто изучает литературное произведение, и еще больше для того, кто соз­дает его,— для писателя, автора. Как расположить матери­ал, подчинив его главному, как устроить и населить одно­временно и выдуманный и такой реальный художественный мир, чтобы он полнее и лучше воздействовал на читателя, заражал его теми мыслями и чувствами, которые владеют писателем, когда он создает свое произведение? Для авто­ра это первейший вопрос и едва ли не самая серьезная за­бота. Самый процесс работы писателя над произведением, создание художественного целого в его окончательном, завершенном виде — это больше всего работа писателя над композицией произведения. В композиции отражается не просто авторская мысль, но движение авторской мысли, мысль в ее противоречиях, борьбе, в ее живой плоти. Жива» мысль художника выявляется в композиции и через компо­зицию. Это относится ко всякому совершенному литератур­ному произведению. Это относится и к роману в стихах Пуш­кина «Евгений Онегин».

Связь композиции пушкинского романа и его замысла в принципе едва ли подлежит сомнению. Но в чем эта связь выражается конкретно?

В письме к Вяземскому, написанном в 1823 году, т. е. в то время, когда был только начат роман «Евгений Оне­гин», Пушкин сообщал: «Что касается до моих занятий, я теперь пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. Вроде Дон-Жуана — о печати и думать нечего; пишу спустя рукава».

Приведенный отрывок из письма к Вяземскому — самое первое и очевидное указание на замысел «Евгения Онегина».

¹ А. С. Пушкин. Поли. собр. соч. в десяти томах, т. X. М.—Л., 1965, стр. 70. (Письмо от 4 ноября 1823 г.)

39

Очевидное — но не до конца понятное. Во всяком случае, для нас, современных читателей, оно требует дополнитель­ных разъяснений. Что, в самом деле, означают слова «дья­вольская разница»? Почему роман в стихах так сильно отличается от просто романа, т. е. романа в прозе? Ответ на вопрос, который часто можно услышать от учащихся: стиха­ми писать труднее, чем прозой,— применительно к Пушкину выглядит очень наивным и, разумеется, ничего не объясняет» Хорошую прозу писать так же трудно, как и хорошие стихи. Суть дела, смысл пушкинских слов, видимо, в дру­гом.

Писать стихами и для Пушкина, и для всякого поэта вообще — это значит писать принципиально иначе, чем про­зой, подчиняться иным художественным законам, создавать иной по своей структуре художественный мир. Стиховая речь — речь в бытовом восприятии необычная, выходящая из нормального ряда: в жизни, в быту стихами люди не. раз­говаривают. Стихи — это речь сугубо условная.

Когда мы говорим об условности стиховой речи, мы име­ем в виду и художественную природу ее и ее возможности. Стихи не только условны, но и допускают условность. Они в большей степени, нежели проза, позволяют уклоняться от всего привычного и общепринятого, потому что сами явля­ются таким «уклонением». В известном смысле в мире сти­хов поэт чувствует себя вольнее, чем в прозе: в своем повествовании он может опускать некоторые обязательные для прозаического произведения связи и мотивировки, сме­шивать временные и повествовательные планы, уходить от сюжета и снова возвращаться к нему. Роман в стихах для Пушкина— это прежде всего свободный роман.

Что это именно так, косвенно подтверждается и ссыл­кой Пушкина в том же его письме к Вяземскому на роман Байрона «Дон Жуан»> «Вроде Дон-Жуана» — пишет Пуш­кин о задуманном и уже начатом «Евгении Онегине». Но роман Байрона, тоже роман в стихах, и есть произведение очень свободное по композиции: без сюжетной завершенно­сти, со множеством отступлений, допускающее легкий, непринужденный разговор с читателем и не ограниченную строгими сюжетными рамками игру фантазии.

О том, что Пушкин мыслил в своем «Евгении Онегине» больше всего «свободный» роман, есть и другие прямые и не совсем прямые свидетельства. В «Отрывках из путешествия Онегина» Пушкин характеризует свое повествование как

40

«рассказ несвязный». В самом конце романа, в восьмой гла­ве, он пишет:

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл Еще не ясно различал...

А в письме к Бестужеву, в 1825 году, Пушкин советует: «...возьмись-ка за целый роман—и пиши его со всею сво­бодою разговора или письма, иначе все будет слог сбиваться на Коцебятину. Кланяюсь планщику Рылееву, как говари­вал покойник Платов, но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов»¹.

Зачем же Пушкину так нужна свобода в романе, почему он о ней так часто вспоминает и к ней стремится? Ответ на вопрос не может ограничиваться общим, хотя и вполне справедливым замечанием, что всякий большой поэт естест­венно дорожит художественной свободой. Ведь Пушкин го­ворит в приведенных здесь отрывках не о художественной свободе вообще, а о свободе романа. Видимо, свобода Пуш­кину нужна не сама по себе, а для решения конкретного ли­тературного замысла: она больше всего нужна была имен­но для «Евгения Онегина». Почему же?

Чтобы понять это, стоит обратиться к тому определению, которое Пушкин дает роману как жанру. В 1830 году, т. е. как раз в ту пору, когда поэт завершал работу над «Ев­гением Онегиным», он писал в рецензии на «Юрия Милославского» Загоскина: «В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном

повествовании»².

То, что Пушкин пишет о содержании понятия «роман», имеет прямое отношение и к его собственному роману «Ев­гений Онегин». Ведь высказывания и суждения общего, тео­ретического порядка у Пушкина, как и у других великих художников, всегда опирались на осмысление собственного художественного опыта.

Итак, в «Евгении Онегине» Пушкин ставил перед собой задачу изобразить целую историческую эпоху, за вымыш­ленными героями, судьбами, картинами быта и нравов по­казать жизнь народа и его историю. Белинский позднее определил это словами: «энциклопедия русской жизни». С та-

¹ А. С. Пушкин. Поли. собр. соч. в десяти томах, т. X. М.—Л., 1965, стр. 192. (Письмо от 30 ноября 1825 г. Курсив мой.—Е. М.)

² А. С. Пушкин. Поли. собр. соч., т. VII, стр. 102,

41

ким замыслом и характером романа связана и его композиция. Основной принцип композиции «Евгения Оне­гина», сама свобода ее неотделима от пушкинского замыс­ла социально-исторического романа. В произведении, огра­ниченном по своему объему, но далеко не ограниченном по художественным целям, нужна была свобода для быстрого перехода от темы к теме, для не стесняемого никакими ог­раничениями движения художественного материала и дви­жения авторской мысли. И главная особенность композиции «Евгения Онегина» — ее свобода, и все другие композицион­ные особенности обусловлены идейно-художественным за­мыслом Пушкина — и они раскрывают для нас этот замы­сел, художественно выявляют его.

Композиция «Евгения Онегина» строится на видимой сюжетной, событийной основе. Является ли произведение по форме сюжетным или несюжетным — это далеко не пус­той и не формальный вопрос. Строгая подчиненность сюже­ту до известной степени связывает писателя,— отказ от сю­жетного построения может служить признаком творческой свободы и желания свободы. Конечно, это справедливо лишь отчасти и далеко не для всякого случая. Для оценки структуры художественного целого — и, следовательно, глу­бинного писательского замысла — важно не то только, есть ли в произведении сюжетная основа, но и какой характер носит сюжет, заострен он или, напротив, ослаблен, как он построен, каково место сюжета в общей композиции.

Отметить сам факт наличия сюжета в «Евгении Онеги­не» — явно недостаточно. Нужно рассмотреть, что собою представляет сюжет пушкинского романа в стихах. Он пре­дельно прост и в известном смысле традиционен. А. Л. Сло­нимский отмечал его связь с народными песнями '.

Сама безыскусственная традиционность фабулы рома­на² — показатель того, что она играет не исключительно важную роль в композиции произведения. Чем свежее и за-

¹См: А. Слонимский. Мастерство Пушкина. М., 1959 (гла­ва «Евгений Онегин»).

² Я намеренно употребляю понятия «сюжет» и «фабула» как тождественные не только потому, что подобная традиция существует в науке (такова, например, точка зрения Б. В. Томашевского), но и по убеж­дению, что для школьника не нужна и вредна всякая перегруженность терминологией, всякая усложненность в терминах, тем более, когда такая усложненность нисколько не содействует лучшему пониманию произведения. Впрочем, терминологическая перегруженность и усложненность не нужны не только школьнику. •

42

нимательнее фабула, тем больше она подчиняет себе все остальные элементы композиции. И напротив, традиционная фабула, уже в силу своей обыденности, известности, меньшей занимательности, оказывается менее «тиранической»; она не требует к себе всей полноты внимания и предостав­ляет поэту большую творческую свободу. То, что сюжет «Ев­гения Онегина» предельно прост и традиционен, находится, таким образом, в тесной связи с пушкинским замыслом сво­бодного романа.

При всей простоте сюжета «Евгения Онегина» он носит в себе черты незаконченности, известной конспективности. В нем очень заметны разрывы в событиях, отсутствие полноты связей, глубины психологических и иных мотивировок. Почему умный и образованный Онегин решился на убийст­во ничем не обидевшего его Ленского, а не стрелял, скажем, вверх? Что сталось с Онегиным после злополучной дуэли? Какие перемены произошли в его жизни и особенно в нем самом: что он чувствовал, о чем думал? Всего этого мы не зна­ем, во всяком случае Пушкин нам об этом не говорит: види­мо, не считает нужным говорить. «Отрывки из путешест­вия Онегина» далеко не восполняют указанные пробелы; ведь эта глава не столько об Онегине, сколько о России.

Мы не знаем, мы можем только догадываться, как и под влиянием каких обстоятельств Татьяна из застенчивой уездной барышни превратилась в исполненную спокойного достоинства, умную и гордую светскую даму. На это обстоя­тельство, кстати, указывал Пушкину поэт Катенин. Пушкин признал справедливость замечания Катенина, однако ниче­го не стал менять в своем романе. Опять-таки — не считал нужным менять.

Роман кончается сценой объяснения Онегина с Татья­ной. Основные события в романе достигают кульминации. Но они тут же и обрываются. Развязки событий в «Евгении Онегине» нет, и Пушкин это не только сознает - он спе­циально это подчеркивает, как бы демонстрирует перед чи­тателем:

Она ушла. Стоит Евгений, Как будто громом поражен. В какую бурю ощущений Теперь он сердцем погружен!

Но шпор внезапный звон раздался, И муж Татьянин показался, И здесь героя моего, В минуту злую для него, Читатель, мы теперь оставим, Надолго... навсегда..,

43

В романе нет не только четкой развязки, но нет и сколь­ко-нибудь определенной завязки. Во всяком случае, на про­тяжении целых двух первых глав нет и намека на завязы­вающееся действие. В науке принято называть две первые главы «Евгения Онегина» экспозицией действия. Как бы то ни было, это не совсем обычная, слишком затянувшаяся экспозиция - и это в целом не совсем обычное построение сюжета. Современный Пушкину критик в журнале «Галатея» за 1839 год, говоря о романе Пушкина, подчеркивал в нем недостатки в отношении к «завязке, развязке, харак­терам и движению». По видимости критик был прав, но он был не прав по существу. То, что он считал недостатками у Пушкина, на самом деле было отличительной особен­ностью пушкинского произведения, тесно связанной с его идейным замыслом.

Внешняя незавершенность сюжетного построения «Евге­ния Онегина», некоторая «размытость» и намеренная за­медленность действия, отсутствие иных связей и мотивиро­вок— это выражение все той же свободы, которая так нужна была Пушкину для решения его художественных за­дач: для создания романа социального и романа историчес­кого. Пушкин не чувствовал себя связанным в отношении сюжета. Он легко отбрасывал то, что казалось необходи­мым для полноты изображения действия и событий, но было не нужно ему для его совсем иных и более значительных целей. Пушкин не только свободно относился к сюжету, но и не скрывал этого, при всяком удобном случае говорил об этом читателю — он чувствовал себя свободным и утверж­дал свое авторское право на свободу.

Интересно, что при незаконченности сюжета композиция целого у Пушкина представляется вполне завершенной. Она завершена по внутренней своей идее, завершена и фор­мально. Формальная законченность в построении романа достигается параллелизмом ключевых сцен и мотивов, свое­образным композиционным кольцом. То, что было в начале, повторяется затем в конце, только с другим поворотом и другим значением: признание в любви, письмо, свидание, отповедь. Внешне похожей ситуацией повествование замы­кается в круг, создается впечатление предельной закончен­ности. Нарочитая, подчеркнутая незавершенность в одном сочетается у Пушкина со строгой законченностью в другом. Это у него как сам мир, как сама человеческая жизнь, от­крывающая в завершенном незавершенное, в конечном — бесконечное.

44

В сюжете романа «Евгений Онегин» для Пушкина са­мым важным было не изображение сколько-нибудь занима­тельных событий, а возможность через сюжет показать и раскрыть типы современной ему русской жизни. Именно типы, а не характеры в точном и узком значении этого сло­ва. Онегин — больше всего такой социальный тип. Читате­лю может быть не все до конца ясным в его внутренних по­буждениях в том или ином случае, в строго индивидуаль­ных, психологических мотивах его поступков - но по Онегину он, читатель, узнает и начинает лучше понимать то, что встречается ему в жизни, встречается среди людей.

Не случайно Онегиным начинается целый длинный ряд со­циальных типов, порожденных русской исторической дейст­вительностью и столь ярко запечатленных в великой русской реалистической литературе. Как писал Герцен, «образ Оне­гина настолько национален, что встречается во всех рома­нах и поэмах, которые получают какое-либо признание в России, и не потому, что хотели копировать его, а потому, что его постоянно находишь возле себя или в самом себе»¹.

То, что сказано об Онегине, в большей или меньшей мере относится и к Татьяне, и к Ольге, и к Ленскому. В том, как их изображает поэт, общее, типическое тоже оказывается на переднем плане. Но именно при изображении общетипи­ческого больше, чем при изображении сугубо индивидуаль­ного, возможна для художников творческая свобода. Инди­видуальное в искусстве нуждается прежде всего во всей пол­ноте психологической мотивировки, обобщенно-типическое— в правде существенного. Вот почему, кстати, свободная сати­рическая поэтика, с ее постоянными смещениями, нарушени­ем реальных пропорций, использованием гиперболического и фантастики (в «Евгении Онегине» эта свободная сатири­ческая манера ярче всего выражена в сне Татьяны, который художественно предваряет следующую за ним картину съезда гостей к Лариным), возможна лишь при изображе­нии социально-типического и заметно затруднена — если вообще возможна — при изображении индивидуально-ха­рактерного. Рисуя тип и типическое, художник имеет и боль­шее право на свободу, и большую необходимость в такой

свободе.

Вместе с тем тип и типическое — это то в искусстве, что

¹ А. И. Герцен. О развитии революционных идей в России. Собр. соч. в тридцати томах, т. VII. М., 1956, стр. 204.

45

самым непосредственным образом соотносится с социальной действительностью. В литературном типе запечатлен не только определенный род людей, но и определенный род жизненного уклада. В художественном отношении тип ока­зывается непосредственно социально значимым. Таким об­разом, стремление Пушкина к изображению преимущест­венно общих и типических черт в своих героях неотделимо от его замысла показать в романе больше всего жизнь, эпо­ху, историческую действительность.

Авторскому замыслу подчинен в «Евгении Онегине» и осо­бый род композиционной связи между персонажами. В романе есть два типа изображения персонажей: изображение «крупным планом» — так нарисованы Онегин и Татьяна, Ольга и Ленский — и изображение общим планом, как бы вскользь, но с акцентированием особо значимых деталей — так обрисован дядя Онегина, старшее поколение Лариных, московское общество, высший петербургский свет и пр. и пр. Оба типа изображения в «Евгении Онегине» абсолютно рав­ноправны. Здесь не может быть и речи о главном и второс­тепенном, здесь все одинаково важно, хотя и показано с разной степенью интенсивности, при неодинаковой «фоку­сировке». Но, хотя и неодинаково выявленные, персонажи романа уравнены между собой общей, единой и высокой целью: своим художественным бытием они признаны выра­зить и всесторонне 'раскрыть историческую жизнь страны и народа.

Персонажи в романе Пушкина в композиционном смысле не соподчинены, не помогают наиболее полному и глубо­кому раскрытию главного героя (как это мы видим, напри­мер, в романе Лермонтова «Герой нашего времени»), а су­ществуют по большей части параллельно: их художествен­ное существование непосредственно подчинено общему замыслу. Конечно, Ленский, с его романтической востор­женностью и трогательным незнанием и непониманием жиз­ни, до некоторой степени помогает лучше понять Онегина, во еще больше он помогает понять некоторые существенные стороны русской жизни 20-х годов XIX века, помогает по­знакомиться с одним из самых интересных типов русских людей того времени. Разочарованность рядом с романти­ческой очарованностью, трезвость рядом с восторженностью и идеальностью — это несомненные и резкие приметы той эпохи.

Герои в романе «Евгений Онегин» не столько объясняют, сколько дополняют друг друга. Так с Онегиным и Ленским,

так с Татьяной и Ольгой, так и с другими героями. Компози­ция романа направляет повествование не столько вглубь, сколько вширь. Основной принцип композиции не интенсив­ный, а экстенсивный. И мы понимаем, как это тесно свя­зано с общим социально-историческим пафосом романа.

Стремление поэта возможно шире показать социально-исторические типы и через них — пеструю, живую, многооб­разную и многоголосую историческую эпоху объясняет наличие в «Евгении Онегине» большого количества так назы­ваемых эпизодических персонажей. Они не принимают учас­тия в действии, мало или совсем не связаны с главными героями романа, но они до бесконечности раздвигают рамки романа — и тем самым роман не только полнее отражает жизнь, но и сам становится как жизнь: таким же бурлящим, говорливым, многоликим. Каждый из этих персонажей ярко типичен и незабываем, а вместе, в целом — они образуют большой художественный мир, в котором запечатлены жи­вая жизнь и живая история.

Вот перед нами Петербург с его обитателями, людьми разных сословий и состояний, разных социальных кругов: любимица публики актриса Семенова и колкий Шаховской, автор популярных в свое время комедий; великий балет­мейстер Дидло и героиня многих шумных историй и дуэлей балерина Истомина; «сатиры смелый властелин» и «друг свободы» Фонвизин и автор героических трагедий Озеров. Все это из мира искусства, в котором прошлое и настоящее, жизнь и история — неразделимы.

Рядом с ними люди другого, хотя и не совсем чуждого искусству мира. Это хорошо всем знакомый Чаадаев, пока­занный поэтом с несколько интимной стороны. Это Каверин, когда-то студент Геттингентского университета, а теперь лихой гусар и гуляка.

Перейдем вместе с Пушкиным в другую сферу жизни, выйдем рано утром на петербургские улицы, разбуженные барабанным боем. Мы увидим трудовой люд большого го­рода: разносчика, молочницу-охтенку, увидим, как медлен­но тянется на биржу извозчик, в то время как аккурат­ный хлебник-немец открывает свое окошко — «васисдас».

Перелистаем страницы романа, совершим с поэтом более далекое путешествие, заглянем в один из уголков деревен­ской России. Здесь нас ожидают новые впечатления, новые незабываемые картины, знакомство с новыми человечески-

47

ми типами. Вот деревенский старожил, дядя Евгения, сего нетронутым никакой цивилизацией бытом:

Он в том покое поселился,

Где деревенский старожил

Лет сорок с ключницей бранился,

В окно смотрел и мух давил.

Все было просто: пол дубовый,

Два шкафа, стол, диван пуховый,

Нигде ни пятнышка чернил.

Онегин шкафы отворил;

В одном нашел тетрадь расхода,

В другом наливок целый строй,

Кувшины с яблочной ^водой

И календарь осьмого года:

Старик, имея много дел,

В иные книги не глядел.

Вот другой персонаж из той же дворянской деревенской глуши. Впрочем, это, может быть, и не один, а несколько персонажей. Мы слышим голос, не зная, кому он принадле­жит, и тем не менее легко можем представить себе говоря­щего:

Сосед наш неуч; сумасбродит;

Он фармазон; он пьет одно Стаканом красное вино;

Он дамам к ручке не подходит; Все да, да нет; не скажет да-с

Иль нет-с...

Это сказано об Онегине. Но за этими словами мы видим не Онегина, а того или тех, кто так о нем говорит. За слова­ми мы видим новые лица и вместе с ними — допотопный, и смешной и страшный, мир чуждых человеческому разуму представлений.

Перед нами еще персонаж. Около него мы останавливаемся подольше, вглядываемся в него пристальнее, знако­мимся с ним основательнее. Это мать Татьяны и Ольги — старшая Ларина. В ней перед нами предстает не только но вый герой-тип, но и картина нравов -типическая картина и историческая картина:

...Привычка усладила горе,

Не отразимое ничем;

Открытие большое вскоре

Ее утешило совсем:

Она меж делом и досугом Открыла тайну, как супругом Самодержавно управлять,

И все тогда пошло на стать.

48

Она езжала по работам, Солила на зиму грибы,

Вела расходы, брила лбы. Ходила в баню по субботам. Служанок била осердясь — Все это мужа не спросясь.