X Гипонопедия

Поздней осенью 1957 года Woodland Road Camp, исправительное учреждение округа Тулар штата Калифорния, стало местом проведения интересного эксперимента. Под подушками заключенных, которые дали согласие выступить в роли подопытных свинок, разместили миниатюрные динамики. Все динамики были подсоединены к фонографу в офисе коменданта. Ночью каждый час проникновенным шепотом повторялись короткие моральные проповеди. Проснувшись, заключенный мог услышать спокойный тихий голос, восхваляющий основные добродетели, или выступающий в роли его собственной лучшей половины: «Я наполнен любовью и состраданием ко всему сущему, да поможет мне Бог».

После того как я прочитал о Woodland Road Camp, я вернулся ко второй главе «Дивного Нового Мира». В этой главе Директор Инкубатория и Воспитательного Центра Западной Европы объясняет группе студентов принцип работы государственной системы нравственного воспитания, известной в седьмом веке После Форда, как гипнопедия. Ранние попытки обучения во сне были неудачными из-за неверных предпосылок. Преподаватели думали, что гипнопедия может стать средством развития интеллекта их дремлющих учеников. Но интеллектуальная активность не совместима со сном. Гипнопедия стала успешной только тогда, когда ее начали использовать. Что называется, для морального тренинга – другими словами, для выработки модели поведения с помощью словесного внушения во время пониженного психологического сопротивления. «Бессловесное обусловливание слишком грубый, оптовый метод, с его помощью нельзя привить сложные модели поведения. Для этой цели нужны слова, но слова, над которыми не нужно думать»… то есть такие, которые не требуют анализа для своего восприятия, и могут быть просто проглочены спящим мозгом. Это и есть настоящая гипнопедия, «величайшая нравственно-воспитательная и социо-образующая сила во все времена». В Дивном Новом Мире граждане, принадлежащие к низшим кастам, никогда не доставляют беспокойства. Почему? А потому, что как только он начинал говорить и понимать речь, каждый ребенок низшей касты ночь за ночью, во время сна и полудремы, подвергался бесконечно повторяемым внушениям. Эти внушения, «словно капли жидкого сургуча, падают, впитываются, объединяясь с тем, на что они падают, пока, наконец, весь камень не превращается в один пурпурный сгусток. Пока наконец, сознание ребенка не станет этими внушениями и сумма этих внушений не станет сознанием ребенка. И не только ребенка, но и взрослого – на всю жизнь. Сознание, которое судит, желает и решает – создано из этих внушений. Но эти внушения - наши внушения – внушения Государства …»

На сегодняшний день, насколько я знаю, гипнопедические внушения в таких масштабах как в округе Тулур больше нигде не проводились, да и по своему содержанию эти внушения не вызывают возражений. Если бы всех нас, а не только заключенных Woodland Road Camp могли бы во время сна наполнить любовью и состраданием ко всему сущему! Нет, это не послание, переданное проникновенным шепотом, вызывает возражение, а сама идея обучения во сне, проводимая правительственными учреждениями. Является ли гипнопедия тем инструментом, которым чиновникам, призванным осуществлять управление в демократическом обществе, можно разрешить пользоваться по их усмотрению? В данном случае они использовали его только на добровольцах и с самыми лучшими намерениями. Но нет никакой гарантии, что и в других случаях намерения будут столь же хорошими и исключительно с добровольного согласия. Любой закон или социальный порядок, который сделал бы возможным для чиновников войти в искушение, - плохой закон. Любой закон или социальный порядок, который не дал бы им воспользоваться делегированной им властью ради собственной выгоды или для выгоды государства или некоторых политических, экономических или религиозных организаций, – хороший закон. Гипнопедия, если применять ее эффективно, стала бы чрезвычайно опасным инструментом в руках любого, кто имел бы такую возможность. Демократическое общество - это общество, в котором исходят из предпосылки, что властью часто злоупотребляют и потому передавать ее чиновникам следует лишь в ограниченном объеме и на ограниченный срок. В таком обществе использование гипнопедии официальными лицами должно регулироваться законом – конечно, в том случае, если она станет инструментом власти. Но действительно ли она инструмент власти? Будет ли она сейчас работать так же хорошо, как я представил это в седьмом веке П.Ф.? Давайте обратимся к фактам.

В июльском номере Psychological Bulletin за 1955 год, Чарльз У. Симон и Уильям Х. Эммонс проанализировали и оценили десять наиболее серьезных исследований в этой области. Все они имели отношения к памяти. Помогает ли обучение во сне механическому запоминанию? И какую часть того, что ему нашептывали на ухо, человек сможет вспомнить, когда проснется? Симон и Эммонс ответили следующее: «Было рассмотрено десять опытов обучения во сне. Многие из них не раз цитировались коммерческими фирмами и популярными журналами как подтверждение возможности такого обучения. Мы проанализировали эти опыты с точки зрения постановки, статистики, методологии и критерии оценки сна. Все они имели нарушения по одному или нескольким из этих пунктов. Проведенные опыты нельзя считать доказательствами, что обучение во сне действительно возможно. Тем не менее, некоторое запоминание все же наблюдалось в том особенном состоянии бодрствования, о котором испытуемые не могли сказать, просыпались ли они тогда. Это может иметь большое практическое значение для экономии времени обучения, но это нельзя назвать обучением во сне… Проблема во многом связана с неадекватным определением сна».

Тем не менее, остается фактом, что в американской армии во время Второй мировой войны (и даже, в виде эксперимента, во время Первой) дневное обучение коду Морзе и иностранным языкам было дополнено обучением во сне – и, очевидно, с неплохими очевидно, с удовлетворительными результатами. После окончания Второй мировой войны несколько коммерческих фирм в Соединенных Штатах и в других странах продали большое количество говорящих подушек, фонографов с контролем времени и магнитофонов. Их покупали актеры, у которых не хватало времени учить свои роли, политики и проповедники, которым хотелось бы создать иллюзию импровизированного красноречия, студенты - для подготовки к экзаменам и, наконец, огромное число людей, неудовлетворенных собой и желающие, чтобы их убедили (или они сами себя убедили) стать кем-то еще. Самовнушение легко записать на магнитную пленку и слушать каждую ночь во время сна. Внушение также можно купить в виде записей, предлагающих широкий выбор полезных посланий. В продаже есть записи для снятия напряжения и достижения глубокого расслабления, записи для укрепления уверенности в себе (очень популярные среди торговых агентов), записи для усиления личного обаяния и привлекательности. Среди лучших продаж - записи для достижения сексуальной гармонии и для тех, кто хотел бы избавиться от лишнего веса. («Я равнодушен к шоколаду, не люблю чипсы, и меня не тянет к пирожным»). Есть записи для улучшения здоровья и даже для того, чтобы заработать больше денег. И если судить по отзывам, которые присылают покупатели, то многие люди действительно начинают зарабатывать больше денег, слушая гипнопедические внушения на эту тему, многие дамы, страдающие ожирением, теряют свои лишние килограммы, а многие пары, находясь на грани развода, достигают сексуальной гармонии и живут долго и счастливо.

В этом контексте очень интересна статья Теодора Х. Барбера «Сон и гипнопедия», которая появилась в октябре 1956 года в журнале The Journal of Clinical and Experimental Hypnosis. Мистер Барбер указывает, что есть большая разница между легким и глубоким сном. На электроэнцефалограмме во время глубокого сна альфа-волны не прослеживаются, они появляются только во время легкого сна. В этом плане легкий сон ближе к пробуждению или к гипнотическому состоянию (в обоих альфа-волны присутствуют), чем глубокий сон. Если человек находится в состоянии глубокого сна, то громкий шум заставит его проснуться. Менее жесткие стимулы не разбудят его, но станут причиной появления альфа-волн. Глубокий сон на времяуступит место легкому сну.

время уступит место легкому сну. В течение глубокого сна внушения бесполезны, но во время легкого, утверждает Барбер, человек будет отвечать на внушения, так же, как и в состоянии гипнотического транса.

Многие исследователи гипноза и раньше проводили подобные эксперименты. В своей классической работе «История, практика и теория гипноза», впервые опубликованной в 1903 году, Милн Брэмуэлл пишет: «многие авторитетные исследователи утверждают, что они переводили естественный сон в гипнотический. По словам Веттерстрэнда часто бывает очень легко войти в контакт со спящими людьми, особенно с детьми…

Веттерстрэнд считает, что такой метод введения в гипноз имеет большую практическую ценность, и утверждает, что сам его часто и успешно использовал». Брэмуэлл ссылается и на других опытных гипнотизеров (в том числе и на таких несомненных авторитетов как Бернхейм, Молл и Форел), которым удавалось достигать того же эффекта. Сегодня экспериментатор не сказал бы, «переход естественного сна в гипнотический». Он бы просто сказал, что легкий сон (в противоположность глубокому сну без альфа-волн) это состояние, в котором многие люди воспримут внушения с той же легкостью, как если бы они находились под гипнозом. Например, если им в таком состоянии скажут, что через какое-то время они проснуться, ощущая сильную жажду, многие действительно просыпаются - в положенное время и с пересохшим горлом, ощущая потребность выпить стакан воды. Кора головного мозга, вероятно, слишком заторможена, чтобы мыслить связно и четко, но все же достаточно активна, чтобы воспринимать внушения и передавать их вегетативной нервной системе.

Как мы уже знаем, Веттерстрэнд, известный шведский врач и экспериментатор, добился особых успехов в гипнотическом лечении спящих детей. В наши дни его методы широко используют педиатры, которые учат молодых матерей искусству давать детям полезные внушения в период легкого сна. Таким образом детей можно отучить мочить постель и грызть ногти, избавить от страха перед операцией, внушить уверенность и успокоить, когда по тем или иным причинам обстоятельства их жизни складываются не очень удачно. Я сам видел замечательные результаты, которых удалось достичь при лечении маленьких детей во сне с помощью терапевтических внушений. Сравнимые результаты, вероятно, могли быть получены и при лечении взрослых.

Для потенциального диктатора мораль всего этого очевидна. В соответствующих условиях гипнопедия действительно работает – и работает не хуже, чем гипноз. Большая часть того, что можно сделать с человеком в гипнотическом сне, можно сделать и в состоянии легкого сна. Словесные внушения могут быть переданы через дремлющую кору головного мозга среднему мозгу и затем вегетативной нервной системе. Если эти внушения хорошо сформулированы и достаточно часто повторяются, функции организма спящего могут быть улучшены или, наоборот, подавлены, могут быть установлены новые модели чувствования, а старые изменены, заданы постгипнотические команды, призывы, формулы, ключевые слова - надежно встроены в память. Дети поддаются гипнозу легче, чем взрослые, и будущий диктатор непременно это использует. В яслях и детских садах во время дневного сна будут прокручивать гипнопедические внушения. Для старших детей, особенно для детей партийных работников – тех мальчиков и девочек, которые со временем сами станут лидерами, администраторами и учителями, - создадут закрытые школы, где превосходное дневное обучение будет дополнено обучением во сне. Среди взрослых специальное внимание будет уделяться больным. Как показали опыты Павлова, сильные, упрямые собаки становятся полностью гипнабельными после операции или во время изнуряющей болезни. Поэтому наш диктатор обязательно позаботится, чтобы все больницы были радиофицированы. Аппендиктомия, роды, пневмония, гепатит - все эти случаи могут использоваться для проведения интенсивного курса преданности и истинной веры и для освежения принципов местной идеологии. Другие невольные слушатели могут быть найдены в тюрьмах, трудовых лагерях, армейских бараках, на морских кораблях, в ночных поездах и самолетах, в унылых залах ожидания вокзалов и автобусных станций. Даже если эти гипнопедические внушения окажутся эффективными лишь на десять процентов, результат все равно будет впечатляющим и очень полезным для диктатора.

От повышенной внушаемости, которая бывает во время легкого сна и гипноза давайте перейдем к нормальной внушаемости тех, кто бодрствует – или, по крайней мере, думает, что бодрствует. (Буддисты считают, что большинство из нас идут по жизни в полусне, как сомнабулы, послушные чьим-то внушениям. Просветление - это полное пробуждение. Слово «будда» можно перевести как «бодрствующий»).

Генетически каждый человек уникален и во многом отличен от любого другого. Диапазон индивидуальных отклонений от статистической нормы удивительно широк. Статистическая норма годится только для статистических расчетов, а не для реальной жизни. В реальной жизни среднестатистического человека не существует. Есть конкретные мужчины, женщины и дети - каждый со своими врожденными психическими и физическими особенностями, и все они пытаются (или их вынуждают) втиснуть свои биологические различия в пределы некоторой культурной модели.

Внушаемость - одно из тех качеств, которые значительно варьируют от индивида к индивиду. Внешние факторы, конечно, влияют на внушаемость, но внушаемость зависит и от конституционных различий индивидов. Очень высокая устойчивость к внушению встречается довольно редко. И это хорошо. Если бы все были так же невнушаемы как некоторые, социальная жизнь была бы просто невозможна. Общество способно функционировать достаточно эффективно только потому, что, хотя и в разной степени, люди все же внушаемы. Очень высокая внушаемость, вероятно, столь же редко встречается, как и высокая устойчивость к внушению. И это тоже хорошо. Если бы многие люди очень легко поддавались стороннему влиянию, то свободный разумный выбор для большинства избирателей стал бы фактически невозможен и демократические институты не смогли бы выжить или даже появиться.

Несколько лет назад в Массачусетской больнице группа исследователей провела очень показательный эксперимент, связанный с обезболивающим эффектом плацебо. (Плацебо - это вещество, которое пациент считает лекарством, тогда как на самом деле оно фармакологически инертно). В этом эксперименте участвовали 162 пациента, которые перенесли операцию, и все они испытывали довольно сильную боль. Когда пациент просил что-нибудь для облегчения боли, ему делали инъекцию либо морфия, либо дистиллированной воды. Каждый из них получил по несколько инъекций морфия и плацебо. Около 30 процентов пациентов никогда не ощущали облегчения после плацебо. Около 14 процентов получали облегчение после каждой инъекции. Оставшиеся 55 процентов иногда чувствовали облегчение, а иногда нет.

В каких аспектах реагирующие на плацебо индивиды (реакторы) отличаются от не реагирующих (не-реакторов)? Внимательное изучение и тестирование выявило что ни пол, ни возраст значения не имеют. Мужчины реагируют на плацебо так же часто, как и женщины, а молодые люди так же часто, как и старые. Как показали стандартные тесты, не связано это и с интеллектом. Средний IQ обеих групп был почти одинаков. Чем люди этих двух групп отличались друг от друга, так это темпераментом, в том, как они относились к себе и другим людям. Реакторы были более склонны к сотрудничеству, чем не-реакторы, менее критичны и подозрительны. Они не доставляли сестрам особых хлопот и думали, что в больнице о них прекрасно заботятся. Но хотя и более дружески расположенные к другим, реакторы все же гораздо больше беспокоились о самих себе. Под влиянием стресса их беспокойство имело тенденцию переходить в ряд психосоматических симптомов, такие как желудочные расстройства, диарея или головная боль. Несмотря на это, а может быть именно из-за их беспокойства, большинство реакторов были менее сдержаны в проявлении своих эмоций, чем не-реакторы, и более разговорчивы. Также они были более религиозны, а на подсознательном уровне намного больше озабочены своими тазовыми и брюшными органами.

Интересно сравнить эти данные с предположениями тех, кто занимался гипнозом. Они говорят, что примерно одну пятую населения, можно загипнотизировать очень легко. Еще одну пятую вообще нельзя загипнотизировать, если только наркотики или сильная усталость не понизят их психологическое сопротивление. Остальные три пятых можно загипнотизировать - не так легко как первую группу, но значительно легче, чем вторую. Один производитель гипнопедических записей говорил мне, что около 20 процентов его покупателей полны энтузиазма и сообщают, что за короткое время получили отличные результаты. На другом конце спектра внушаемости оказались восемь процентов меньшинства, которые регулярно просят вернуть им деньги. Между этими двумя крайностями находятся люди, которые не могут достичь быстрого эффекта, но все же достаточно внушаемы, чтобы через какое-то время этот эффект проявился. Если они настойчиво продолжают слушать гипнопедические наставления, то, в конце концов, получают то, что хотят – уверенность в себе или сексуальную гармонию, меньше лишних килограммов или больше денег.

Идеалам демократии и свободы противостоит факт неразумной человеческой внушаемости. Одной пятой избирателей достаточно подмигнуть и она будет загипнотизирована, одной седьмой можно облегчить боль инъекциями воды, одна четверть быстро и с энтузиазмом отзовется на гипнопедию. И ко всем этим слишком податливым меньшинствам остается добавить медленно раскачивающееся большинство, чью меньшую внушаемость может эффективно использовать любой, кто знает свое дело и готов потратить время и силы.

Совместима ли личная свобода с высокой степенью индивидуальной внушаемости? Могут ли выжить демократические институты среди нашествия манипуляторов, искушенных в искусстве использовать обе внушаемости - толпы и индивидов? В какой мере слишком высокая внушаемость может быть нейтрализована образованием? Насколько закон может контролировать эксплуатацию чрезмерной внушаемости бизнесменами и священнослужителями, стоящими у власти, или стремящимися к ней, политиками?

Прямо или косвенно, первые два вопроса рассматривались в предыдущих главах. Далее я хотел бы остановиться на задачах предупреждения и лечения.

ХI Образование для свободы

Это образование должно начинаться с установления фактов и формулирования ценностей, и продолжаться, развивая и совершенствуя адекватные техники для реализации этих ценностей и для борьбы с теми, кто, по той или иной причине, станет игнорировать эти факты или отрицать эти ценности.

В одной из предыдущих глав я рассуждал о Социальной Этике, в рамках которой вред от перенаселенности и заорганизованности оправдан и даже полезен. Согласуется ли такая система ценностей с тем, что мы знаем о человеческой конституции и темпераменте? Социальная Этика утверждает, что воспитание определяет человеческое поведение и что природа – психофизическая оснастка, с которой психофизическое оснащение, с которой человек рожден, – незначительный фактор. Но разве это правда? Разве правда, что люди - не более чем продукты социальной среды? А если неправда, то какое оправдание можно найти для утверждения, что отдельный индивид менее важен, чем группа, членом которой он является?

Все существующие факты указывают на то, что в жизни людей и народов наследственность играет не меньшую роль, чем культура. Каждый индивид биологически уникален и отличается от других индивидов. Следовательно, свобода - это великое благо, терпимость – великая добродетель, а всякая регламентация – великое несчастье. Для своих теоретических и практических целей, диктаторы, функционеры и некоторые ученые страстно желают свести ошеломляющее разнообразие человеческих форм к некой более управляемой однородности. Во время первой вспышки бихевиористической горячки, Дж.Б.Уотсон прямо заявил, что он не смог найти «никаких доказательств наследования ни моделей поведения, ни специальных способностей (музыкальных, художественных и т.д.), которые, традиционно считалось передаются в семьях из поколения в поколение». И даже сегодня известный психолог, профессор Б.Ф.Скиннер из Гарварда настаивает, что «вместе с тем как научная картина мира становиться все более полной, вклад, который может внести отдельный человек, стремительно приближается к нулю. Его хваленая творческая сила, его достижения в искусстве, науке и морали, его способность выбирать и наше право считать его ответственным за последствия сделанного выбора – ничего этого не видно в новом научно обоснованном автопортрете человека». Одним словом шекспировские пьесы были написаны не Шекспиром и даже не Бэконом или графом Оксфордским, они были написаны елизаветинской Англией.

Более чем шестьдесят лет назад Уильям Джеймс написал эссе на тему «Великие люди и их окружение», пытаясь защитить выдающихся индивидов от нападок Герберта Спенсера. Спенсер заявлял что «Наука» (замечательно удобная персонификация мнений профессоров Х, Y и Z) совершенно упразднила Великого Человека. «Великий человек, - писал он, - должен оцениваться, наряду со всеми другими явлениями в обществе, как продукт прошлого этого общества». Великий человек может быть (или казаться) «непосредственным инициатором изменений… Но, инициатором этих изменений… Но если есть настоящее объяснение этих изменений, то его нужно искать в той совокупности условий, из которых и он и они возникли». Эта одна их тех мудростей, которые не имеют никакого практического смысла. Наш философ говорит, что нужно знать все, прежде чем полностью понять хоть что-то. Несомненно. Но дело в том, что мы никогда не будем знать все. Поэтому мы должны быть удовлетворены частичным пониманием и непосредственными причинами – включая и влияние великих людей. «Если что и бесспорно, - писал Уильям Джеймс, - так это то, что общество великого человека, справедливо так названное, не сделает его прежде, чем он его не переделает. Физиологические силы, которые создают его, имеют столько же общего с социальными, политическими, географическими и, на большом временном отрезке, с антропологическими условиями, сколько кратер Везувия с мерцающим огоньком газа, при котором я сейчас пишу. Возможно, мистер Спенсер считает, что 26 апреля 1564 года социальное силы так сосредоточили свое давление на Страдфорд-на-Авоне, что некий У. Шекспир, со всеми особенностями его мышления, просто должен был там родиться? То есть, он имел в виду, что если бы вышеупомянутый У.Шекспир умер в младенчестве от детской диареи, другой матери в Стратфорд-на-Авоне, пришлось бы срочно родить его копию, чтобы восстановить социологическое равновесие?»

Профессор Скиннер опытный психолог и его трактат на тему «Наука и человеческое поведение» солидно подкреплен фактами. Но к сожалению, эти факты принадлежат к такому ограниченному классу, что, когда он рискует делать обобщения, его выводы имеют такое же отношение к реальности, как и выводы викторианских теоретиков. И это неизбежно, поскольку профессор Скиннер, как и Герберт Спенсер, игнорирует то, что Джеймс называет «физиологическими силами». Генетические факторы, определяющие человеческое поведение, не удостоились у него и страницы. В его работе нет упоминаний ни о конституционном лечении, ни о конституционной психологии, в рамках которой (и, насколько я могу судить, только ее одной,) можно было бы написать полную и реалистичную биографию индивида, имеющую отношение к наиболее значимым факторам его существования - его телу, его темпераменту, его интеллектуальным способностям, его непосредственному окружению в тот или иной момент, его времени, месту и культуре. Наука, изучающая человеческое поведение, подобна науке о движении вообще, – нужная только самой себе, совершенно не адекватная к фактам. Возьмем, например, стрекозу, ракету и прибой. Все они иллюстрируют одни и те же основные законы движения, но иллюстрируют их разными способами и различия эти так же важны, как и сходство. Само по себе изучение движения не скажет нам почти ничего о том, что в каждом конкретном случае движется. Точно так же изучение поведения не скажет нам почти ничего о том разумном теле, которое в каждом конкретном случае демонстрирует свое поведение. Но для нас - разумных тел, знания о разумных телах представляют первостепенную важность. Более того, из личного опыта и наблюдений мы знаем, что различия между разумными телами невероятно велики и что некоторые разумные тела могут, и оказывают, значительное влияние на свое социальное окружение. По этому последнему пункту Бертранд Рассел полностью согласен с Уильямом Джеймсом – и практически со всеми, кроме сторонников спенсеровской и бихевиористской псевдонауки. Рассел считает, что причинами исторических изменений могут быть - экономические перемены, политические теории и сильные личности. «Я не верю, - говорит Рассел, - что какой-то из них можно пренебречь или объявить результатом действия других причин». Таким образом, если бы Бисмарк и Ленин умерли во младенчестве, наш мир очень бы отличался от того, какой он сейчас. «История еще не наука, ей можно лишь придать некое наукообразие путем фальсификаций и опущений». В реальной жизни, в которой мы живем день за днем, влияние индивида не может быть проигнорировано. Это только теоретически его вклад приближается к нулю, на практике все они очень важны. Когда в мире делается какая-то работа, кто ее делает? Чьи глаза и уши передают информацию, чей мозг обдумывает, чьи чувства побуждают к действию, чья воля преодолевает препятствия? Определенно не вся социальное окружение, поскольку группа, это еще не организм, а лишь слепая бессознательная организация. Все, что делается в обществе, делается индивидами. На них, конечно, оказывает глубокое влияние местная культура, система запретов и морали, информация и дезинформация, переданная из прошлого и сохраненная в виде традиций разговорной речи или литературы. Но что бы ни брал каждый индивид от общества (а точнее, от других индивидов, объединенных в группы, или из выборочных записей, сделанных другими индивидами, живыми или умершими), он использует это своим собственным уникальным способом, исходя из особенностей его системы восприятия, его биохимии, его конституции и темперамента и ничьей больше. Никакое научное объяснение, каким бы всеобъемлющим оно ни было, не может обойти стороной эти очевидные факты. И давайте не забывать, что научный портрет человека как продукта социальной среды, который представил профессор Скиннер, не единственный научный портрет. Есть и другие, более реалистичные. Рассмотрим, например, портрет, сделанный профессором Роджером Уильямсом. Он описывает не абстрактное поведение, но поведение разумных тел, которые, с одной стороны, являются продуктами среды, где они существуют вместе с другими разумными телами, а с другой - продуктами собственной наследственности. В своих работах «Фронтир человечества» и «Свободные, но неодинаковые» профессор Уильямс подробно описывает те врожденные различия между индивидами, для которых доктор Уотсон не смог найти никаких оснований и чья значимость, по мнению профессора Скинера, приближается к нулю. При движении по эволюционной лестнице внутривидовое биологическое разнообразие становится все более заметным. Самое выраженное оно у человека, и люди в более широких пределах демонстрируют биохимические и структурные различия, как и различия в темпераменте, чем особи других видов. Это простой и очевидный факт. Но то, что я назвал Волей к Порядку, стремлением свести ошеломляющее разнообразие явлений и форм к некой более понятной и управляемой однородности, привело к тому, что многие стали пренебрегать этим фактом. Они свели к минимуму биологическую уникальность и сосредоточили внимание на более простом и, при существующей системе знаний, более понятном влиянии внешних факторов на поведение человека. «В результате такого подхода, центрированного на среде, - пишет профессор Уильямс, - была принята доктрина изначальной однородности человеческих младенцев, которая до сих пор преобладает среди значительной части социопсихологов, социологов, социальных антропологов и многих других, включая историков, экономистов, педагогов, юристов и общественников. Это доктрина закрепилась в сознании многих, кто имеет дело с образовательной и государственной политикой, и часто без вопросов принимается теми, у кого нет привычки к самостоятельному критическому мышлению».

Этическая система, основанная на достаточно реалистичной оценке данных опыта, вероятно, принесет больше пользы, чем вреда. Но многие этические системы, основанные на оценке опыта, имеют безнадежно нереалистичные взгляды на природу вещей. Такая этика, вероятно, принесет больше вреда, чем пользы. Например, не так давно считалось, что плохая погода, заболевания скота и сексуальная импотенция могли быть вызваны, и во многих случаях действительно вызывались, происками злобных колдунов. Схватить и убить колдуна - было долгом, божественно освященным во Второй Книге Моисея: «Ворожеи не оставляй в живых». Системы этики и закон, основанный на ложном представлении о природе вещей, были причиной (на протяжении веков, когда они наиболее серьезно воспринимались властями) самых ужасных злодеяний. Разгул шпиономании, линчевания и освященных законом убийств был несравним ни с чем, пока коммунистическая этика, основанная на ошибочных взглядах на экономику, и нацистская этика - на ошибочных взглядах на человеческие расы, не стали служить оправданием еще более страшных злодеяний. Едва ли менее нежеланными могут последствия всеобщего принятия Социальной Этики, основанной на ошибочном представлении, что мы - полностью общественный вид, что все наши младенцы рождаются одинаковыми, и что личности это продукты формирования окружающей среды внутри самой этой среды. Если бы эти взгляды были корректными, если бы люди действительно принадлежали к подлинно общественному виду и если бы их индивидуальные различия были несущественны и могли быть полностью сглажены воспитанием, тогда, очевидно, свобода была бы не нужна, и государство имело бы полное право преследовать еретиков, которые бы этого требовали. Для каждого термита служба термитнику это и есть самая лучшая свобода. Но человеческие существа не полностью социальны, а всего лишь относительно. Их сообщества не организмы, подобно улью или муравейнику, а организации, другими словами, ad hoc (подходящие по случаю) устройства для коллективного проживания. Более того, различия между индивидами так велики, что, несмотря на все более интенсивную культурную утюжку, крайний эндоморф (если использовать терминологию Шелдона) все равно сохранит свои общительные висцеротонные черты, крайний мезоморф так и останется энергичным соматоником, а крайний эктоморф всегда будет церебротоником, интровертированным и гиперчувствительным. В Дивном Новом Мире социально желаемое поведение обеспечивалось двойным процессом - генетической манипуляцией и постнатальным обусловливанием. Зародышей выращивали в бутылях и высокую степень однородности обеспечивали путем использования яйцеклеток, взятых у ограниченного числа матерей, и воздействия на яйцеклетку, с целью заставить ее делиться снова и снова, производя десятки и даже сотни идентичных близнецов. Это давало возможность оснащать стандартизированные машины стандартизированным обслуживающим персоналом. И чтобы сделать эту стандартизацию совершенной, после рождения младенцы подвергались обусловливанию, гипнопедии и химически индуцированой эйфории, служащей заменой удовлетворению от осознания себя свободной творческой личностью. В мире, в котором мы живем, как это указывалось в предыдущих главах, огромные безличные силы способствуют централизации власти и регламентации общества. Генетическая стандартизация пока еще невозможна, но Большое Правительство и Большой Бизнес уже обладают или скоро будут обладать всеми техниками, описанными в Дивном Новом Мире, вместе с другими, на которые у меня не хватило воображения. Не имея возможности генетически стандартизировать эмбрионы, правители завтрашнего перенаселенного и заорганизованного мира будут пытаться насадить социальное и культурное единообразие среди взрослых и детей. Для достижения этой цели, они станут использовать все техники манипулирования, которые будут в их распоряжении, без колебаний усиливая методы иррационального убеждения экономическим давлением и угрозами физического насилия. Чтобы избежать этого вида тирании, мы безотлагательно должны начать учиться и учить наших детей свободе и самоуправлению.

Такое обучение, как я уже говорил, должно основываться на осознании фактов и ценностей – фактов индивидуальных различий и генетической уникальности, и ценностей свободы, терпимости и взаимопомощи, которые являются этическим следствием этих фактов. Но к сожалению, корректных знаний и здоровых принципов недостаточно. Скучную правду может заслонить яркая ложь. Умелая игра на чувствах часто оказывается сильнее самых лучших намерений. Эффект ложной и губительной пропаганды не может быть нейтрализован кроме как путем обучению искусству анализа ее техники и умению видеть сквозь ее софизмы. Язык сделал возможным человеческий прогресс от состояния дикости к цивилизации. Но язык породил и то устойчивое безрассудство и ту систематическую поистине дьвольскую жестокость, которые так же характерны для человеческого поведения, как и систематическая предусмотрительность и поистине ангельская доброжелательность. Язык позволяет тем, кто им пользуется, обращать внимание на предметы, людей и события, даже когда эти предметы и люди отсутствуют, а события еще не произошли. Язык проясняет наши воспоминания и с помощью символов превращает непосредственные ощущения страстного желания или отвращения, любви или ненависти в фиксированные принципы выражения чувств и поведения. Ретикулярная система мозга незаметно для нас выбирает из бесконечного числа стимулов те, которые имеют практическую ценность. Из этих бессознательно отобранных стимулов уже более или менее осознанно мы выбираем и абстрагируем еще несколько, давая им словестные обозначения из нашего словаря, а затем классифицируем в системе одновременно метафизической, научной и этической, созданной из других слов на более высоком уровне абстракций. В случаях, когда отбор и абстрагирование продиктованы системой относительно верной с точки зрения природы вещей, и когда вербальные обозначения правильно подобраны и их символическая природа достаточно ясна, наше поведение будет адекватным и вполне приемлемым. Но под влиянием плохо подобранных слов, приложенных без понимания их символического характера к стимулам, которые отбирались и абстрагировались в свете системы ошибочных идей, мы способны вести себя с дьявольской жестокостью и тупым упорством, к которой бессловесные животные (именно потому, что они бессловесные и не могут говорить) слава богу, неспособны.

В своей иррациональной пропаганде враги свободы систематически искажают язык, чтобы соблазном или страхом заставить свои жертвы думать, чувствовать и действовать так, как им это нужно. Образование для свободы (и для любви и развития интеллекта, которые одновременно являются и условиями и следствиями свободы) должно включать в себя среди прочего и обучение правильному использованию языка. Последние два-три поколения философов посвятили немало времени анализу символов и знаковых средств. Как слова и фразы, которые мы произносим, относятся к предметам, людям и событиям, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни? Обсуждение этой проблемы могло бы занять слишком много времени увести далеко в сторону. Достаточно сказать, что все необходимые материалы для обучения правильному использованию языка на каждом уровне - от детского сада до аспирантуры - уже есть и вполне доступны. Обучение искусству различать правильно и неправильно приложенные символы можно было бы начать прямо сейчас. Более того, его можно было начать в любое время за последние тридцать-сорок лет. И тем не менее, детей нигде систематически не учит отличать истинные высказывания от ложных, или имеющих смысл от бессмысленных. Почему? Да потому что их старшие, даже в демократических странах, не хотят, чтобы им давали подобное образование. В этом контексте очень показательна одна короткая грустная история Institute for Propaganda Analysis (Институт Анализа Пропаганды) основанного филантропом из Новой Англии Э.Филеном в 1937 году, когда нацистская пропаганда достигла своего пика. В ходе изучения и анализа иррациональной пропаганды были подготовлены несколько пособий для студентов высших школ и институтов. Затем разразилась война – тотальная война на всех фронтах, как на физическом, так и на психологическом. Поскольку правительства всех союзников оказались вовлечены в «психологическую войну», настаивать на анализе пропаганды было несколько бестактным. Институт закрыли в 1941 году. Но даже еще до начала войны его деятельность у многих вызывала раздражение. Педагоги, например, осуждали преподавание анализа пропаганды на том основании, что это сделало бы подростков еще более циничными. Не приветствовалось это и военными властями, которые опасались, что новобранцы начнут анализировать приказы своих ротных сержантов. Что же касается священников и рекламных агентов, то священники были против анализа пропаганды, потому что это грозило подорвать веру и уменьшить посещаемость церкви, а рекламщики - потому что это могло подорвать преданность потребителей брэнду и уменьшить число продаж.

Эти страхи не были, конечно, безосновательными. Если простой народ начнет слишком много думать над тем, что им говорят их хозяева и пасторы, это может оказаться губительным. В свое настоящей форме социальный порядок может существовать только на безоговорочном принятии пропаганды, проводимой властями, и пропаганды, освященной местными традициями. Одним словом, проблема как всегда в том, чтобы найти золотую середину. Индивиды должны быть достаточно внушаемы, чтобы общество могло работать, но не настолько, чтобы оказаться беспомощными в руках профессиональных манипуляторов. Соответственно, они должны знать достаточно об анализе пропаганды, чтобы не поверить в какой-нибудь полный вздор, но не настолько, чтобы с ходу отвергать не всегда обращенные к разуму, но преследующие благие цели излияния защитников традиций. Вероятно, счастливое соотношение между легковерностью и тотальным скептицизмом не может быть выведено с помощью одного только анализа. Такой довольно негативный подход к проблеме должен быть дополнен чем-то более позитивным – провозглашением достижимых ценностей, имеющих под собой солидную фактическую базу. Самая первая из них – ценность свободы личности, основанная на фактах человеческого разнообразия и генетической уникальности, затем – ценность милосердия и сострадания, основанная на известном факте, подтвержденном недавними исследованиями в области психиатрии, что любовь также необходима людям, как пища и кров, и, наконец, - ценность разума, без которого любовь бессильна, а свобода недостижима. Этот набор ценностей предоставит нам критерии оценки пропаганды. Если пропаганда и бессмысленна и аморальна, ее нужно отвергать сразу. Если она просто иррациональна, но сочетается с любовью и свободой и не основана принципе, противоречащему развитию интеллекта, то такая пропаганда может быть условно принята.