Заключение

К середине XIX в., в канун буржуазных реформ, в России завершился один из внутренних этапов в историко-культурном процессе (XVIII- первая половина XIX вв.). Основным его содержанием было развитие национальной культуры, когда в полную силу выявились ее характерные черты и особенности: гуманизм и сопричастность общественной жизни, гражданственность и интерес к “маленькому человеку”.

В рассматриваемый период произошло становление современного литературного языка, определилась более тесная связь художественной культуры с идейными исканиями и общественно-политической мыслью.

Одной из особенностей русской национальной культуры была ее открытость, способность к усвоению элементов культуры других народов, но при этом сохранились национальная самобытность и цельность. Этому несомненно способствовало длительное, многовековое хозяйственное и культурное общение русского народа с другими народами, входившими в состав Российской империи.

В рассматриваемый период культурный потенциал был сосредоточен в дворянском сословии. Дворянство было основным носителем профессиональной культуры. Высоко оценивая интеллектуальный уровень дворянской культуры 30-50-х годов, Н.А.Бердяев связывал с именами Чаадаева, братьев И. и П. Киреевских, Хомякова, Грановского, Герцена, Пушкина, Лермонтова, Гоголя развитие русской философии, гуманитарных, исторических знаний, искусства и литературы.

Вместе с тем к концу крепостной эпохи в общественно-культурной жизни России все более отчетливо проявилось несоответствие между уровнем духовной культуры и возможностями овладения культурными ценностями. В обществе были весьма ограничены средства широкого распространения просвещения, народного образования.

В первой половине XIX в. общественно-культурная жизнь наиболее разнообразной и полнокровной была лишь в столицах. Провинция, по мнению одного из современных исследователей, “еще находилась в состоянии глубокой умственной спячки”.

Литература

1. Мамонтов С.П. Основы культурологии.

2. Бердяев Н. А. Философия свобод­ного духа.

7. Н.А. Бердяев о характере русского народа

Н.А. Бердяев

о характере русского народа.

Николай Александрович Бердяев — один из самых известных русских

философов XX века. Учился в Киевском университете. За участие в «Союзе

борьбы за освобождение рабочего класса» был исключен сослан в Вологду.

Вскоре отошел от марксизма. В начале XX столетия принимает активное участие

в духовно-общественном движении, получившем название «русский религиозный и

культурный ренессанс». Участвовал в программных сборниках «Проблемы

идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Из глубины» (1918), ставших, по общему

признанию, манифестами русского идеализма. После Октября был профессором

Московского университета, основал Вольную академию духовной культуры. В

1921 году выслан из СССР; жил в Берлине, затем в Париже. Здесь им были

написаны книги, принесшие ему мировую известность.

Философия Бердяева впитала в себя множество самых разнообразных

источников. В различные периоды, его вдохновляли Кант, Маркс, Беме,

Шопенгауэр, Ницше. Из русских мыслителей на него заметное влияние оказали

Михайловский, Хомяков, Достоевский, Соловьев, Несмелое, Розанов и другие.

Проблемы России, русской мысли в творчестве Бердяева занимают центральное

место. Одна из последних, итоговых книг «Русская идея» (1946) — посвящена

анализу интеллектуальной истории России. Исследованием русской идеи Бердяев

начал заниматься еще в годы первой мировой войны. В 1915 году он

опубликовал очерк «Душа России», а затем серию статей, составивших книгу

«Судьба России» (1918).

Суждения Бердяева о России, русском народе, русской душе неповторимы,

свободны и широки. В них нет строгой последовательности и терминологической

точности, зато присутствуют яркая образность и аллегоричность, обилие

афоризмов и исторических параллелей, контрасты и парадоксы. Русская душа,

пишет он, представляет собой сочетание разнородных сущностных начал:

«неисчислимого количества тезисов и антитезисов» - свободы и

порабощенности, революционности и консерватизма, новаторства и инертности,

предприимчивости и лени.

Труды Бердяева содержат критику социалистического пути переустройства

России. Вместе с тем за рубежом он выступал как патриот, видный

представитель русской культуры, противник различных форм русофобии. Наряду

с В.Зеньковским, Г.Федотовым и С.Франком впервые познакомил Запад с

историей русской философии, способствовал восприятию русской культуры как

явления, имеющего мировое значение.

Н.А.Бердяева и поныне считают одним из властителей дум XX века. Чему

же конкретно обязан своей известностью этот философ? Он не аналитик, не

исследователь. Он, конечно, автор оригинальных концепций: о богоподобных

возможностях человека-творца, о «ничто» как подоснове мира, не входящей в

божественную компетенцию, и т. п. Но, думается, не в этом дело. А в том,

что Бердяев — мыслитель, не устававший возвещать о драгоценной человеческой

личности и пророчествовать о ее судьбе.

Ответственный, озабоченный состоянием мира, взгляд Бердяева

формулировался в ответ на вызов времени. Большинство его пророчеств,

рождавшихся как будто от соударений с духовными реальностями и, как молнии,

озарявших будущее, до сих пор остаются в силе, о чем ясно говорит и

предлагаемая ниже подборка текстов Бердяева.

«Мировая война остро ставит вопрос о русском национальном

самосознании. Русская национальная мысль чувствует потребность разгадать

загадку России, понять идею России, определить ее место в мире. Все

чувствуют в нынешний мировой день, что Россия стоит перед великими мировыми

задачами. Но это глубокое чувство сопровождается сознанием

неопределенности, почти неопределимости этих задач. С давних времен было

предчувствие, что Россия предназначена чему-то великому, что Россия —

особенная страна, не похожая ни на какую страну мира. Русская национальная

мысль питалась чувством богоизбранности и богоносности России. Идет это от

старой идеи Москвы как Третьего Рима, через славянофильство -к

Достоевскому, Соловьеву и к современным неославянофилам. К идеям этого

порядка прилипло много фальши и лжи, но отразилось в них и что-то и

подлинно народное, подлинно русское. Не может человек всю жизнь чувствовать

какое-то особенное и великое призвание и остро сознавать его в периоды

наибольшего духовного подъема, если человек этот ни к чему значительному не

призван и не предназначен. Это биологически невозможно. Невозможно это и в

жизни целого народа.

Россия не играла еще определяющей роли в мировой жизни, она не вошла

еще по-настоящему в жизнь европейского человечества. Великая Россия все еще

оставалась уединенной провинцией в жизни мировой и европейской, ее духовная

жизнь была обособлена и замкнута. Россия все еще не знает мир, искаженно

воспринимает ее образ и ложно и поверхностно о нем судит. Духовные силы

России не стали еще имманентны культурной жизни европейского человечества.

Для западного культурного человечества Россия все еще остается каким-то

чуждым Востоком, то притягивающим своей тайной, то отталкивающим своим

варварством. Даже Толстой и Достоевский привлекают западного культурного

человека, как экзотическая пища, непривычно для него острая. Многих на

Западе влечет к себе таинственная глубина русского Востока. Свет с Востока

видели лишь немногие избранные индивидуальности. Русское государство давно

уже признано великой державой, с которой должны считаться все государства

мира и которая играет видную роль в международной политике. Но духовная

культура России, то ядро жизни, по отношению к которому сама

государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает

еще великодержавного положения в мире. Дух России не может еще диктовать

народам тех условий, которые может диктовать русская дипломатия. Славянская

раса не заняла еще в мире того положения, которое заняла раса латинская или

германская. Вот что должно в корне измениться после нынешней великой войны,

которая являет собой совершенно небывалое историческое сплетение восточного

и западного человечества. Творческий дух России займет, наконец,

великодержавное положение в духовном мировом концерте. То, что совершалось

в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным и

замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и не

западным. Для этого давно уже созрели потенциальные духовные силы России.

Но осуществление мировых задач России не может быть предоставлено

произволу стихийных сил истории. Необходимы творческие усилия национального

разума и национальной воли. И если народы Запада принуждены будут, наконец,

увидеть единственный лик России и признать ее призвание, то остается все

еще неясным, сознаем ли мы сами, что есть Россия и к чему она призвана? Для

нас самих Россия остается неразгаданной тайной. Россия — противоречива,

антиномична. Душа России не покрывается никакими доктринами. Тютчев сказал

про свою Россию:

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

И поистине можно сказать, что Россия непостижима для ума и неизмерима

никакими аршинами доктрин и учений...

Россия — самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И

русский народ — самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать

свою землю. Все подлинно русские, национальные писатели, мыслители,

публицисты — все были безгосударственниками, своеобразными анархистами.

Анархизм — явление русского духа, он по-разному был присущ и нашим крайним

левым, и нашим крайним правым. И русские либералы были скорее гуманистами,

чем государственниками. Никто не хотел власти, все боялись власти, как

нечистоты. Русская душа хочет священной власти, богоизбранной власти.

Природа русского народа сознается, как аскетическая, отрекающаяся от земных

дел и земных благ...

В основе русской истории лежит знаменательная легенда о призвании

варяг-иностранцев для управления русской землей, так как «земля наша велика

и обильна, но порядка в ней нет». Как характерно это для роковой

неспособности и нежелания русского народа самому устраивать порядок в своей

земле! Русский народ как будто бы хочет не столько свободного государства,

свободы в государстве, сколько свободы от государства, свободы от забот о

земном устройстве. Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его

природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах

государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина. Россия - земля

покорная, женственная. Пассивная, рецептивная женственность в отношении к

государственной власти — так характерна для русского народа и для русской

истории. Нет пределов смиренному терпению многострадального русского

народа. Государственная власть всегда была внешним, а не внутренним

принципом для безгосударственного русского народа; она не из него

созидалась, а приходила как бы извне, как жених приходит к невесте. И

потому так часто власть производила впечатление иноземной, какого-то

немецкого владычества. Русские радикалы и русские консерваторы одинаково

думали, что государство — это «они», а не «мы». Очень характерно, что в

русской истории не было рыцарства, этого мужественного начала. С этим

связано недостаточное развитие личного начала в русской жизни. Русский

народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в

стихии земли, в лоне матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и

чести, создает закал личности. Этого личного закала не создавала русская

история. В русском человеке есть мягкотелость, в русском лице нет

вырезанного и выточенного профиля.

Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую

империю. С Ивана Калиты последовательно и упорно собиралась Россия и

достигла размеров, потрясающих воображение всех народов мира. Силы народа,

о котором не без основания думают, что он устремлен к внутренней духовной

жизни, отдаются колоссу государственности, превращающему всё в свое орудие.

Интересы созидания, поддержания и охранения огромного государства занимают

совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории. Почти не

оставалось сил у русского народа для свободной творческой жизни, вся кровь

шла на укрепление и защиту государства. Классы и сословия слабо были

развиты и не играли той роли, какую играли в истории западных стран.

Личность была придавлена огромными размерами государства, предъявлявшего

непосильные требования. Бюрократия развилась до размеров чудовищных.

Русская государственность занимала положение сторожевое и оборонительное.

Она выковывалась в борьбе с татарщиной, в смутную эпоху, в иноземные

нашествия. И она превратилась в самодовлеющее отвлеченное начало; она живет

своей собственной жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной

функцией народной жизни. Эта особенность русской истории наложила на

русскую жизнь печать безрадостности и придавленности. Невозможна была

свободная игра творческих сил человека. Власть бюрократии в русской жизни

была внутренним нашествием неметчины. Неметчина как-то органически вошла в

русскую государственность и владела женственной и пассивной русской

стихией. Земля русская не того приняла за своего суженого, ошиблась в

женихе. Великие жертвы понес русский народ для создания русского

государства, много крови пролил, но сам остался безвластным в своем

необъятном государстве. Чужд русскому народу империализм в западном и

буржуазном смысле слова, но он покорно отдавал свои силы на создание

империализма, в котором сердце его не было заинтересовано. Здесь скрыта

тайна русской истории и русской души. Никакая философия истории,

славянофильская или западническая, не разгадала еще, почему самый

безгосударственный народ создал такую огромную и могущественную

государственность, почему самый анархический народ так покорен бюрократии,

почему свободный духом народ как будто бы не хочет свободной жизни? Эта

тайна связана с особенным соотношением женственного и мужественного начала

в русском народном характере...»

После этих слов не кажется странным и алогичным соединение имени

Бердяева и феномена перестройки. Между тем перестройка, проходящая, точнее

пытающаяся проходить под знаком духовного возрождения, естественно, вызвала

интерес к именам русских философов, незаслуженно забытых. К их числу

относится и Н.А. Бердяев. Он был патриотом России и его глубоко волновала

ее судьба. Живя в переломное время, Бердяев много размышлял над прошлым,

настоящим и будущим Родины, выдвигал идеи ее преобразования и даже

употреблял при этом термин «перестройка». Его мысли о политическом

обновлении России глубоки и некоторые из них могут использоваться в

сегодняшней жизни нашего общества.

Идейное наследие Бердяева противоречиво. С одной стороны, он

оригинальный философ. Его конструктивно-творческие суждения, раздумья и

выводы представляются ныне злободневными. С другой стороны, мыслитель

выступает как критик марксизма и социалистической революции. И та и другая

позиции Бердяева находят своих сторонников. Вот почему, читая его труды,

так и хочется сказать, что Бердяев среди участников перестройки, причем

одновременно по ту и другую стороны развернувшейся борьбы. Каждый участник

перестройки по-своему читает Бердяева, осмысливает его суждения и выводы, а

затем преломляет их с учетом современного этапа перестройки в своей

практической деятельности. Следовательно, идейное наследие Бердяева и,

прежде всего его социальная философия, может рассматриваться как духовная

почва для творческих поисков решения проблем, вставших перед нами сегодня.

Революционный пафос нашей перестройки в значительной степени связан с

отрицательным отношением к советскому прошлому. Перефразируя Бердяева можно

сказать, что в перестройке слишком сильна зависимость от прошлого,

влюбленная ненависть к прошлому. Сегодня мы все более приходим к выводу,

что не ненависть, а консолидация и любовь обеспечат успех перестройки.

«Что такое русский народ, что такое народ? Народ не есть какой-нибудь

класс, какая-нибудь социальная группа, не есть крестьянство или рабочий

класс. В народ входят все русские люди, все классы и все группы. Народ есть

великое целое, существующее тысячелетие в истории, в нем соединяется

далекое историческое прошлое с далеким историческим будущим. Нельзя

произвольно называть народом то, что мне захочется в сегодняшний день

истории, и поставить определение народа в зависимость от классовой борьбы

этого сегодняшнего дня, от того соотношения социальных классов, которое

существует в настоящее. Народ глубже того, что происходит сегодня, глубже

всех преходящих классов с их противоположными интересами. И для того, чтобы

узнать лицо русского народа и судьбу этого народа в истории, нужно

присмотреться не к крестьянину и помещику, не к рабочему и промышленнику,

не к купцу и интеллигенту, а к скрытому в них русскому человеку, к душе

его, которая глубже всех этих внешних социальных оболочек. Эта душа

русского человека, душа целого народа нашла себе выражение в великой

русской литературе, у Пушкина и Гоголя, у Толстого и Достоевского. И ни

один русский человек, к какому бы классу он ни принадлежал, не может быть

исключен из русского наряда.

Дворянин, буржуа и интеллигент так же принадлежит к русскому народу,

составляет такую же неотъемлемую его часть, как и крестьянин, и рабочий

Существует русский народ, существует Россия, а не только класс рабочих или

промышленников, крестьян или помещиков. Существуют интересы всей России,

всего русского государства, интересы великого целого, а не только интересы

отдельных классов и отдельных людей. И еще нужно помнить, что само

существование и благополучие каждого русского человека и каждого класса

зависит от существования и благополучия всей России, от ее силы и величия.

Россия - мать, питающая своих сынов. Русские рабочие и крестьяне могут

вести лишь национальное существование, в материнском лоне. Если бы было

уничтожено русское государство и ослаблена русская промышленность, то

уничтожены и ослаблены были бы все русские, все классы, все крестьяне и

рабочие. Ни один русский гражданин не может поставить своего существования

вне России,— он может существовать лишь в ней и через нее. Только раб

способен легко отречься от своей родины и предать ее».

Н.А.Бердяевым были высказаны также интересные суждения об исторической

необходимости нового общества, о социально-экономической системе

коммунизма, в котором якобы предстояло жить русскому народу. Но при этом

русский мыслитель отрицательно относился к буржуазному принципу

хозяйствования, который ныне усиленно рекламируется кое-кем как панацея от

всех наших бед. Бердяев отрицательно оценивал и частную собственность,

выступал за общественную, общинную и другие коллективные формы

собственности, а также за личную трудовую собственность. По его мнению,

западные понятия о собственности чужды русскому народу, считавшего землю

божьей. Сегодня, когда в стране решается вопрос о земле, собственности,

суждения такого авторитета в понимании русской души, как Бердяев, важны

практически. Нам следует поразмыслить над ними, решать вопросы о земельной

и другой собственности без излишней торопливости, на основании свободного

волеизъявления непосредственно самого народа путем референдума.

Отвергая критику буржуазной политэкономии коммунистического принципа

как утопического, Бердяев делает вывод, что экономический человек преходящ,

что вполне возможна новая мотивация труда, более соответствующая

достоинству человека. Это не может быть лишь проблемой организации

общества. Главное здесь воспитание нового человека. Нельзя создать нового

человека и новое общество, объявив хозяйственную жизнь обязательным делом

чиновников государства. Коммунизм в той форме, в какой он сложился в

России, есть, по Бердяеву, крайний этатизм, а советское государство —

тоталитарное государство.

Созвучны идеям перестройки и суждения Бердяева о плюралистической

социальной системе. Он говорил, что свободе человеческого духа

соответствует не монистическая, а плюралистическая социальная система, ибо

первая ведет к тирании и угнетению личности. В политике Бердяев выступал за

многопартийность, высказывался за образование новой партии, которая была бы

левее кадетов по своей связи с народными массами, с историческим прошлым

России, с почитанием ее заветов и основ.

Процессы демократизации выдвинули на передний план в формировании

общественного сознания повышение общей и политической культуры, сделали

злободневными проблемы соотношения слов и реальности в общественных

отношениях, демократии и личности, отвлеченности, абсолютности и

относительности в политике.

«Русский народ — единый великий народ, а не механическая смесь

разрозненных частей, преследующих лишь свои интересы. Русский народ имеет

свое лицо в мире, не похожее ни на один народ, свою историю, свое великое

просимое и великое будущее, имеет задачи, выпавшие на его долю. И русский

народ должен отстаивать себя как целое, защищать свое место в мире, свое

дело в мире. У всякого здорового, жизнеспособного, свободного человека это

чувство сильнее, чем классовый интерес, чем классовая рознь. Это великое

чувство национального единства и национального призвания есть у французов,

у англичан, у немцев. Если бы оно совсем исчезло у русских, то Россия

перестала бы существовать и русский народ рассыпался бы, как пыль. Сейчас

происходит в России болезненный и мучительный переход к новому

национальному сознанию и новому свободному патриотизму. Старое умерло,

новое же еще не родилось. Революцию совершил весь русский народ, как

великое целое, а не тот или иной класс, совершил из чувства самосохранения

и из порыва к новой, свободной жизни. И переход к демократии есть переход к

самоуправлению целого народа, независимо от принадлежности к тому или иному

классу. Демократия есть гражданская и политическая зрелость целого народа.

Демократию нельзя противопоставлять буржуазии, как это у нас теперь делают

по невежеству. Демократия означает верховную власть всего народа, и в нее

входит каждый русский гражданин, права которого должны быть обеспечены в

равной степени с правом всех остальных граждан. Демократию нельзя понимать

как господство рабочего класса или крестьянства. Диктатура пролетариата

была бы насилием меньшинства над большинством, и она по существу враждебна

демократии, антидемократична, она посягает на суверенитет народа,

устраивает против него заговор. Свободный народ не может потерпеть

диктатуры какого-нибудь класса.

Переход целого народа, так долго жившего в рабстве, к

демократической форме государственности прежде всего ставит задачу

воспитания народа, роста сознания, просвещения и культуры в массе народной,

духовного возрождения тех человеческих душ, из которых состоит народ. Если

народ в массе своей состоит из рабьих душ, полных рабьих склонностей к

насилию, неуважению к человеческому достоинству, к свободе и правам

личности, то он еще неподготовлен и неспособен к демократии и ему грозит

неизбежное восстановление деспотизма, возвращение к какой-нибудь форме

цезаризма. Насилия, совершаемые незрелой революционной демократией, всегда

готовят тиранию. Насилующий будет изнасилован, это — закон природы. Вот

почему задача воспитания и просвещения массы русского наряда есть основная

задача, поставленная превращением России в демократическое государство.

Демократия может быть лишь особого рода культурой человеческого духа,

или она будет худшим из рабств, худшей из деспотий. Лишь свободные,

управляющие собой души способны создать свободное демократическое

государство.

Народ тогда только достоин наименования свободного народа и граждански

зрелого народа, когда он сознает свое национальной единство и целость как

внутри своего собственного государства, так и во вне, перед другими

народами и государствами. Когда народ распадается на части внутри и не

хочет защищать своей целости и своего достоинства во вне, он возвращается к

рабскому состоянию, он не готов для Свободы. Вот почему отношение к

единству государственный власти в России и к войне есть испытание зрелости

русского народа для новой, свободной жизни.

Русский народ в нынешний грозный и ответственный час своей истории

должен сознать свое нравственное, государственное и культурное единство,

свою нерушимую целость перед теми дробными частями, классами, областями и

народностями, из которых состоит русское государство, и перед теми народами

и государствами, из которых состоит человечество. Этому сознанию целости и

единства должна быть подчинена социальная борьба классов. Народ должен

поскорее определить свое свободно-гражданское отношение к единству своего

государства и к войне. Время не терпит. Каждый день стихийного нарастания

анархии и разложения влечет Россию в бездну и готовит ей рабство, рабство

чужеземное и рабство у собственных темных сил, которые одинаково есть и с

крайней правой, и с крайней левой стороны.

Государственный порядок и побеждающий всякую анархию, уже в нем самом,

а не вне его, не над ним. Свободный человек тем и отличается от раба, что

он умеет собой управлять, в то время как раб умеет лишь покоряться или

бунтовать. Бунт из долгого исторического рабства и переходит к жизни

вольной, к народовластию и народоправству. Велико было долготерпение

русского народа, и оно внушало иностранцам мысль, что русский народ — раб в

душе. И вот теперь русский народ должен показать всему миру, что он

поистине свободный народ. После происшедшего великого переворота русский

человек должен сам собой управлять. Источник власти, поддерживающий

государственный порядок и побеждающий всякую анархию, уже в нем самом, а не

вне его, не над ним. Свободный человек тем и отличается от раба, что он

умеет собой управлять, в то время как раб умеет лишь покоряться или

бунтовать. Бунт есть лишь обратная сторона рабства. Свободный может сделать

революцию, но не может бунтовать, ибо свободный только на себя возлагает

ответственность за судьбу своего государства и своего отечества. И только

те, которые остаются рабами в душе, могут относиться к своему государству и

своему отечеству, как к чужому, навязанному им, враждебному.

Народ достоин гражданской зрелости, когда он научается управлять

собой. Свобода и есть прежде всего способность к самоуправлению. Управлять

другими, управлять целой страной могут лишь те, которые научились управлять

собой, своими мыслями и чувствами, своей собственной стихией. Лишь те могут

установить порядок в стране, которые установили порядок внутри себя,

привели в порядок собственную волю и направили ее к высшей цели.

Но целью, во имя которой русский человек должен научиться управлять

собой и управлять другими, не может быть корыстный интерес отдельных людей

или классов. Такой целью может быть лишь благо целого, благо России, благо

всего народа, подъем народа до более высокой жизни в правде и истине.

Свобода не означает произвола, не означает, что каждый может делать, что

ему в голову взбредет,— свобода предполагает уважение ко всякой

человеческой личности, признание ее неотъемлемых прав, бережное отношение к

собственной и чужой человеческой душе Те, у кого анархия внутри, анархия в

мыслях, воле и чувствах, ничего, кроме анархии, не могут создать в стране,

в государстве, в жизни всего народа. Тогда часть восстает на целое, каждое

стремится к своим частным, личным или групповым интересам, не считаясь с

интересами России, с благом всего русского народа. Свобода невозможна без

дисциплины без самообуздания и самоограничения, без подчинения себя той

истине, которая и делает человека свободным.

В Евангелии сказано: «И познаете истину, и истина сделает вас

свободными». И целый народ делается свободен лишь тогда, когда он познает

истину и служит ей.

Потеря всякой дисциплины в народе, всякой способности к самоуправлению

и самоограничению, к подчинению себя высшим целям превращает народ в стадо

диких зверей и возвращает его к рабству первобытных времен. Неумение

управлять собой, ограничивать свои интересы и подчинять их целому есть знак

рабского состояния и ведет к разделению России, к превращению ее в

бесформенную кучу рассыпающегося песка. Каждый тащит себе то, что ему

нужно, и от этого расхищения перестает существовать русский народ как

великое целое.

Свободный никого не насилует, ни у кого ничего не похищает, он всем

дарует свободу, всем обеспечивает их права. Кто совершает насилия, тот еще

раб. Народ может осуществлять свои цели, реализовать все свои силы лишь в

государстве; не защищенный собственным государством, он попадает в рабство

к другим народам. Но государство не может быть сыпучим песком, оно должно

быть кристаллом, имеющим строгие очертания и границы. Создание, охранение и

развитие государства требует от народа закала характера, твердости народной

воли. Бесхарактерность народа подвергает опасности существование его

государства и грозит народу рабством.

Русский народ вступает в новый период своего исторического

существования, он переходит к форме государственности, именуемой

демократией. Демократия же основана на самоуправлении народа, на высоких

качествах народного характера. Народ, в котором обнаружится рабский дух,

который не захочет управлять собой и будет склонен к насилиям, такой народ

не способен к демократии, не созрел до нее.

Еще Монтескье учил, что демократия основана на доблести, на любви к

общему делу. Если этой доблести нет в душе народа, если нет любви к общему

делу, то демократия вырождается в деспотию. И русский народ ныне держит

экзамен на демократию, история испытывает его «доблесть», его гражданскую

зрелость".

Прав философ, когда пишет, что слова имеют огромную власть над нашей

жизнью. В этом мы ежедневно убеждаемся. Как в 1917 году, так и сегодня,

восемьдесят лет спустя, мы произносим, слушаем и читаем слова, часто не

отдавая себе отчета в их реальном содержании, принимаем слова на веру,

выдаем им безграничный кредит. В общественной жизни условная, но ставшая

привычной фразеология приобретает порой почти власть. Характерной чертой

нашей жизни стали ярлыки-слова. Они еще в большей степени, чем во времена

Бердяева, выступают самостоятельной общественной силой.

«У нас, — отмечал он, — часто убивают людей посредством приклеивания

ярлыков «реакционер», «оппортунист» и т. п., хотя, может быть, за этим

скрывается сложное и оригинальное явление, неопределимое обычными. В другом

лагере убивают при помощи слов противоположных. И все боятся слов и

ярлыков».

Мы и сегодня загипнотизированы словами и почти не можем мыслить вне

этих ярлыков. А ведь как правильно подметил Бердяев, реальный вес этих слов

невелик и реальное их содержание все более и более испаряется.

Бердяев приводит пример, который в переработанном варианте можно

отнести и к характеристике некоторых наших народных депутатов,

разглагольствующих на съездах и сессиях Советов всех уровней.

Говоря о России, Бердяев отмечал, что многие думают: «Главная беда

России в том, что русское общество недостаточно либерально или радикально,

ожидая многого от поворота общества влево. В действительности же главная

беда в «плохой общественной клетке», недостатке настоящих людей, которых

история могла бы призвать для реального, подлинно радикального

преобразования страны, в слабости русской воли, недостатке общественного

самовоспитания и самодисциплины. Нашему обществу недостает характера,

способности определяться изнутри. Русского человека слишком легко заедает

«среда», он сильно подвержен эмоциональным реакциям на все внешнее. России

нужна прежде всего радикальная моральная реформа, возрождение самих истоков

жизни".

Читая Бердяева, невольно приходишь к мысли: история как бы

повторяется, как и в первые годы Октября, сегодня «правая» Россия начала

уже разлагаться, когда «левая» не вполне созрела. «Все приходит у нас

слишком поздно. И мы слишком долго находимся в переходном состоянии, в

каком-то междуцарствии».

Но русский мыслитель верил в народ и предсказывал ему великое будущее.

«В глубине клеток народной жизни должно произойти перерождение, идущее

изнутри, и я верю, что оно происходит, что русский народ духовно жив и что

ему предстоит великое будущее. Смутная эпоха пройдет. Пора сбросить внешние

покровы и обнаружить истинную сущность вещей, истинные реальности».

Самоуправление возлагает ответственность за судьбу общественности на

человека и его силу, на народ. Народ, по Бердяеву, не механическая,

бесформенная масса, а некий организм, обладающий характером, дисциплиной

сознания и дисциплиной воли, знающий, чего хочет. А демократия — это

организованная и обнаружившаяся во вне потенция человеческой природы

народа, его достигнутая способность к самоуправлению, к властвованию.

Бердяев обращает внимание то, что властвовать может лишь тот, кто властвует

над собой, что потеря личного и национального самообладания, расковывание

хаоса делают демократию невозможной, они ведут к деспотизму. Поэтому задача

образования демократии — это образование национального характера,

предполагающего образование личного характера. Общественные сознание и воля

должны быть направлены на выработку закала личности, а этой направленности

у нас до сих пор нет. Демократию и сегодня в нашем обществе слишком часто

понимают навыворот — не ставят ее в зависимость от внутренней способности к

самоуправлению, от характера народа и личности. Как предостерегал Бердяев —

это реальная опасность для нашего будущего. Сегодня в условиях перестройки

эти опасения многократно подтверждаются.

Как и в 1918 году, ныне перед нашим народом стоит исторической

важности задача — перейти к истинному самоуправлению. Решая ее, следует

помнить и учитывать суждения Бердяева о том, что «этот переход зависит от

качества человеческого материала, от способности самоуправлению всех нас.

Это требует исключительного уважения к личности, ее правам, к ее духовно

самоуправляющейся природе». При этом философ предупреждает, что «никакими

искусственными взвинчиваниями нельзя создать способности к самоуправлению.

Разъяренная толпа, одержимая корыстными и злобными инстинктами, не способна

управлять ни собой, ни другими...».

Обращая свои взоры к России, думая о ее судьбе, Бердяев с горечью

отмечал, что «России более всего недостает людей с дарованием власти», но

вместе с тем с оптимизмом утверждал, что «такие люди должны явиться». И как

бы подтверждая прозорливость мыслителя, наша перестройка выдвигает таких

людей. Осуществляемое ныне строительство гуманного, демократического

общества с присущими ему атрибутами гласности, правового государства,

плюрализма, форм собственности, многопартийной политической системы

свидетельствует, что некоторые конструктивно-перестроечные идеи

Н.А.Бердяева предвосхищают эти процессы.

«Русский народ вышел из подневольного состояния, из долгого

исторического рабства и переходит к жизни вольной, к народовластию и

народоправству. Велико было долготерпение русского народа, и оно внушало

иностранцам мысль, что русский народ - раб в душе. И вот теперь русский

народ должен доказать всему миру, что он поистине свободный народ. После

прошедшего великого переворота русский человек должен сам собой управлять.

Источник власти в нем самом, а не вне его и не над ним.

Постыдно думать, что русский народ лишь до тех пор составлял единое и

великое государство, пока он жил в рабстве и принуждении, и перешел к

анархии и распадению, когда стал свободным. И еще постыднее думать, что

русский народ лишь до тех пор составлял доблестную армию и исполнял свой

долг перед родиной, пока его принуждали к этому, как раба. Если бы

оказалось, что для русского народа возможны или рабская покорность и

принуждение из кнута, или рабский бунт и анархия, то народ этот был бы

обречен на гибель. Тогда народ распадется и превратится в беспорядочные

орды, которым вновь придется призывать варяг. Произойдет возвращение к

истокам русской истории, и вновь нужно будет собирать великую Россию.

Слишком многие сейчас проповедуют это возвращение назад и с легкостью

отрицают весь труд русской истории, все жертвы, принесенные народом для

создания единой, великой и сильной России.

Но я верю, что русский народ, переживший уже смутную эпоху, переживет

и теперь соблазны и падения и перейдет к высшей, свободной жизни. Но нужно

открыто говорить и кричать о том, что те, которые сейчас толкают народ на

путь анархии и распадения, толкают его на путь рабства и унижения и убивают

душу народа. Всякий народ живет в истории и совершает великие дела силой и

цельностью своего духа. Когда дух народа растлевается и угашается, народ

сходит с исторической сцены, отодвигается на второй план и отцветает. Но

русскому народу предстоит еще великая роль в истории, он только теперь

вступает в мировую новую жизнь, и, верю, он не погибнет».

Социально-философское наследие Бердяева содержит множество

интереснейших мыслей, которые, творчески переработанные и усвоенные

участниками перестройки, могут содействовать ей.

Литература:

Адюшкин В.Н. Социальная философия Н.Бердяева в свете перестройки

// Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. - 1991. -

N3. - С.76-85.

Бердяев Н.А. Душа России // Русская идея. - М., 1992. - С.295-304.

Бердяев Н.А. Свободный народ // Родина. - 1990. - N1. - С.8-9.

Судьба человека в современном мире. (Статьи, письма Н.А.Бердяева) //Новый

мир. - 1990. - N1. - С.207-232.

Скачать|Найти похожие документы

ГУМИЛЕВ Лев Николаевич(1912-1992) – историк культуры, этнограф. Род. в семье Н.С. Гумилева и А.А. Ахматовой. Расстрел в 1921 отца и постоянное преследование властями матери сказались на жизненном пути Г. В 1936-56 его четырежды арестовывали и трижды давали тюремные сроки. После второго освобождения Г. (1943) отправляется добровольцем на фронт и доходит до Берлина. Начиная с 30-х гг. – времени учебы в Ленинград. ун-те – Г. проявляет интерес к народам Центр. Азии, в особенности к кочевым, к-рый в дальнейшем приводит ученого к специальному исследованию их истории и культуры.

Гл. идей Г. является теория пассионарности. Основные ее положения были сформулированы в марте 1939 в тюремном заключении. По собств. признанию автора, на разработку его концепции особое влияние оказали идеи Г. Вернадского,евразийцев и автора теории системного подхода Л. фон Берталанфи. По всей видимости, в этот ряд следует поставить и нем. антропогеографаРатцеля,предложившего исследовать культуру как феномен, возникающий на стыке географии и истории, а такжеФрейдас его учением о бессознательном и представлением о культуре как рез-те сублимации либидо, что, вероятно, сказалось на разработке Г. теории пассионарности.

Культурологич. концепция Г. отрицает цикличность. По его мнению, культура развивается импульсивно и состоит из "концов и начал". Одни культуры служат основой для других, но ни о какой преемственности не может быть и речи. Динамика развития культуры проходит, согласно его теории пассионарности, ряд закономерных фаз от негэнтропийного толчка до финальной энтропийной фазы гомеостаза.

Под культурой Г. понимает совокупность материального производства и традиций. Фиксировать момент, а тем более процесс зарождения культур невозможно. Определению поддается лишь фаза становления, к-рая обладает вполне опр. признаками. Предыдущая фаза, т.е. собственно культурогенез,является инкубационной по отношению к становлению. Но именно в этот период складывается смысл и направленность культуры, зарождаются ее стереотипы, накладывающие отпечаток на все последующее развитие культуры, вплоть до ее исчезновения.

Исследуя проблему происхождения культуры, Г. принимает концепцию С. Лема,согласно к-рой в культурогенезе, наряду с факторами физич., биол., социального и технико-эконом. характера участвуют и "чисто культурная вариация", связанная с возможностью выбора тех или иных решений. Для реализации выбора необходима "энергия, преломленная через психофизиологию особи, т.е. пассионарность". Т.о. пассионар-ность понимается Г., как основа любой культуры, в то время как факторы Лема определяют конкр. характер и смысл культуры.

Фазе культурогенеза не свойственно создание оригинального искусства, т.к. все силы молодого этноса, носителя нарождающейся культуры, затрачиваются на развитие хозяйства, войну и организацию общественного строя. Искусство в этом случае либо продолжает культурные традиции предшествующей эпохи, либо заимствует элементы чужой культуры, что определяется этнопсихол. симпатией носителей одной культуры к другой, называемой Г. комплементарностью. Напр., скиф. культура оказала сильное воздействие на своих завоевателей юечжей (согдов) и соседей-хуннов, культура к-рых также восходит к андроновской культуре II тысячелетия до н.э.

Появление новой культуры инициируется мощным всплеском пассионарного напряжения. Это приводит либо к поглощению ряда сопредельных культур, либо к расширению ареала за счет неокультуренных территорий, либо к сочетанию обоих процессов. Несмотря на то что культурогенез находится в прямой зависимости от пассионарности, ее избыток отрицательно влияет на последующее развитие культуры, т.к. в этом случае пассионарное сверхнапряжение направляется на саморазрушение. Поэтому лишь расширение ареала приводит к снижению уровня пассионарности до оптимума, когда становится возможной продуктивная деятельность и "кристаллизуется культура того или иного этноса".

Связывая культуру с жизнедеятельностью людей, Г. считает ее одним из свойств этноса и, в силу этого, различает культуру возможных этнич. объединений: консорций, конвиксий, субэтносов, этносов, суперэтносов. Объединяющим моментом является наличие этнокультурных доминант, словесных выражений тех или иных идеалов, к-рые в каждом случае имеют одинаковые значения и сходную смысловую динамику, определяемые ритмом культуры. Сходство ритмич. рисунка всех чело-веч. объединений в рамках этноса и суперэтноса приводит к культурному противопоставлению прочим группировкам на уровне "свой – чужой" и определяет отношение "мы – они".

Этнокультурный ритм не является врожденным; что это свойство этнич. коллектива, а не особи. Ритм культуры задается конкр. этнической группировкой, представляющей собой пассионарное поле одного ритма, к-рое отличает ее от других этнич. объединений.

В свою очередь, ритмич. рисунок той или иной культуры определяется истор. фактором – предшествующими культурными традициями и геогр. фактором – вмещающим ландшафтом, т.е. местом, где зародилась культура. Особое внимание Г. уделяет геогр. фактору: однородный ландшафтный ареал препятствует быстрому развитию культуры, но тем самым и стабилизирует культуру обитающих в нем этносов. Разнородный вмещающий ландшафт способствует возникновению процессов культурогенеза, а также стимулирует изменения, ведущие к смене культур.

Одним из вариантов появления разнородных ландшафтов Г., по-видимому, считает его целенаправленное антропогенное изменение. Признавая, что культуры народов, активно преобразующих природу, развиваются более динамично, он не считает носителей экстенсивных культур примитивными и малоразвитыми (сюда он относит греков, арабов, центрально-азиат. кочевников). Классифицируя культуры по способу их взаимодействия с природой, Г.выделяет два типа: 1) приспособление к природным условиям; 2) изменение природных условий. Рассматривая второй тип, Г. утверждает, что радикальное изменение природных условий возможно лишь однажды за все время существования культуры. Вторичное изменение обязательно приведет к смене культурного типа, т.к. осн. назначение культуры – консервация представлений опр. народа о его взаимоотношениях с природой. Культура представляет собой достаточно жесткую замкнутую систему, неспособную к самостоят, развитию, т.к. она лежит за пределами природного саморазвития и является делом человеч. рук. Поэтому культура может либо сохраняться, либо разрушаться.

Время существования культур Г. связывает с продолжительностью пассионарного напряжения от толчка до рассеивания пассионарной энергии у этноса – носителя культуры. В среднем это время составляет 1500 лет. Так, согласно расчетам Г., вост.-славянская древнерус. культура существовала в 1-15 вв., а выделившаяся из нее около 1200 года российская культура к сегодняшнему дню насчитывает 800 лет.

Соч.: Этногенез и биосфера Земли. Л., 1990; М., 1994; Этносфера: История людей и история природы. М., 1993; Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации. М., 1993; Из истории Евразии. М., 1993; Древние тюрки. М., 1993. Сочинения. М., 1994; От Руси к России: очерки этнич. истории. М., 1994; Конец и вновь начало. М., 1994; Черная легенда: друзья и недруги Великой степи. М., 1994; Древний Тибет. М., 1996.

А. В. Шабага

СОРОКИН Питирим Александрович(1889-1968) – социолог и культуролог. С детства работал маляром, декоратором и золотых дел мастером, занимаясь поновлением церквей в селах и городах вологод. севера. Окончив школу, учительскую семинарию и сдав экстерном гимназич. курс, С. получает возможность учиться в унте. В 1916 он оканчивает Петербург, ун-т, получив звание магистра уголовного права. С 1906 С. принимает активное участие в полит, жизни России, а к 1916 становится одним из идеол. лидеров партии эсеров. В июле-ноябре 1917 С. – помощник премьер-министра, А.Ф.Керенского. После победы большевиков его заключают в Петропавловскую крепость, затем он вновь подвергается аресту. В 1922 С. выслан из России и с 1923 живет в США. Научная работа в ун-тах Иллинойса, Висконсина и Гарварда (где С. основывает социол. факультет) приносит ему мировую известность. Венцом научной деятельности С. явилось избрание его а 1964 президентом Амер. социол. ассоциации.

Из числа разрабатывавшихся С. теорий наибольшей известностью пользуется его учение о социокультурной динамике. Подобно Шпенглеру, Тойнби, Крёберу,П.Лигети, Ф.Чемберсу, С. создал интегрированную теорию повторяющихся фаз в жизни большинства культурных суперсистем. На сорокинский вариант учения о социокультурной динамике оказали сильнейшее воздействие концепция Дж. Вико с чередующимися эпохами божественности, героизма, человечности ("Основания новой науки об общей природе наций") и теория трех стадий О.Конта, со сменяющими друг друга теологич., метафизич., позитивной фазами ("Система позитивной политики..."). Укажем также на значит, сходство динамики культурных фаз С. с древнеинд. циклич. представлениями о закономерной смене мировых периодов (юг). Вполне вероятно, что на представления С. о волнообразной динамике культуры повлияла итеория его друга Н.Д.Кондратьева, описавшего волны больших циклов конъюнктуры.

Основой культурологич. концепции С. являются об-во и культура, рассматриваемые им как единый феномен. Сквозь эту призму он предлагает рассматривать все аспекты человеч. деятельности. С. полагал, что социокультурное взаимодействие представляет собой своеобр. матрицу, любая ячейка к-рой является одновременно и определяющей, и определяемой. Поэтому значение каждого индивида может быть понято лишь в контексте этой матрицы, содержащей всю полноту информации о социокультурных явлениях и их отношениях. Т.о., с т.зр. С., существует жесткая взаимосвязь между элементами неразрывной триады – личностью, об-вом и культурой. При этом личность выступает как субъект взаимодействия; об-во как совокупность индивидов, с его социокультурными отношениями и процессами; культура как совокупность значений, ценностей, норм, и совокупность ее носителей, к-рые объективируют, социализируют и раскрывают значения.

С. утверждал, что любая теория, концентрирующаяся на одном из этих аспектов при исследовании социо-культурного пространства, является неадекватной. В качестве примера он указывал на интегративность зап. об-ва, попытка объяснить к-рое, используя лишь один "первичный фактор", обречена на неудачу. По мнению С., экономика, вопреки теории Маркса, не может быть базисом. Метаморфозы зап. об-ва свидетельствуют, что изменения претерпела вся социокультурная система. Изменения в одном классе интегрированной системы приводят к одновременным или отложенным изменениям в другом классе. Но это говорит не о первичности к.-л. фактора, а о постоянной трансформации всей системы в целом.

Экон., полит, и любые др. флуктуации бесцельны. Не существует никакой устойчивой тенденции в развитии об-ва от монархии к республике или смены правления меньшинства большинством. С. оценивает эти процессы как "шараханье истории". В качестве примера отсутствия вектора прогресса он указывает на возвышение и падение разл. гос-в (Египта, Афин, Спарты, Англии, Германии, Франции, России и др.). Постоянные взлеты и падения разл. культур показывают, что невозможно познать суть социокультурных процессов, опираясь на принципы материалистич. детерминизма. С. полагает, что в истории "есть некая трансцендентальная цель и невидимые пути приближения к ней". Но они никем не установлены, и поэтому теория бесцельных флуктуаций представляется ему вполне корректной.

Однако если частные проблемы социокультурного развития не поддаются в предложенной С. парадигме надежному причинному истолкованию, то глобальные процессы объясняются им, на большом фактич. материале, убедительно и остроумно. Правда, невзирая на скептич. отношение С. к биосоциологии, его собств. анализ основывается все же на двойств, природе человека. Он считает, что, люди – существа мыслящие и чувствующие. Поэтому они периодически испытывают необходимость в удовлетворении то витальных, то идеальных потребностей. С. не уподобляет об-во ни человеку, ни даже сумме индивидов. Описывая динамич. процессы социокультурной системы как состояние непрерывного перехода из идеальной (идеациональной)фазы вчувственнуюи наоборот, он показывает коренные отличия интегративного об-ва от отд. индивида. Принципиальное различие заключается, в частности, в том, что переход об-ва из одной фазы в др. чреват внутр. потрясениями и жесточайшими конфликтами. Все войны и социальные катастрофы 20 в. С. объясняет как закономерное следствие перехода зап. культуры (играющей в наст. время доминирующую роль на планете) изчувственнойфазы, достигшей в 19 в. пика своего развития, кидеациональнойфазе, ориентированной на сверхчувств, царство Бога.

Согласно теории С., время перехода отмечается культурной поляризацией об-ва. Часть людей "ментально и морально дезинтегрируется". Поэтому в такие эпохи на первый план выступает необходимость сплочения сил "позитивного полюса" для решения задачи альтруистич. трансформации человечества. Ибо лишь при условии сохранения системы ценностей, основанных на "чувстве нравств. долга и Царства Божия, рац. средства, возможно, помогут разрешить многие практич. проблемы культурного и социального возрождения".

Грядущая идеациональнаяэпоха, по мнению С., приведет к конвергенции рус. и амер. моделей культур "в некий промежуточный тип, соединяющий черты демократии и тоталитаризма". Эта фаза будет также отмечена "возрождением великих культур Индии, Китая, Японии, Индонезии и исламского мира".

Соч.: Человек. Цивилизация. Об-во. М., 1992; Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992; Социологические теории современности. М., 1992; Система социологии. Т. 1-2. М., 1993; Общедоступный учебник социологии. Ст. разных лет. М., 1994; Гл. тенденции нашего времени. М., 1993; Social and Cultural Dynamics. V. 1-4. N.Y., 1937-41; Man and Society in Calamity. N.Y., 1942.

Лит.: Голосенко И.А. Питирим Сорокин: судьба и труды. Сыктывкар, 1991; Он же. Социология Питирима Сорокина: рус. период деятельности. Самара, 1992; Канев С.Н. Путь Питирима Сорокина. Сыктывкар, 1991; Колева Д. Сорокин – культурологични идеи. София, 1993; Социальная теория и современность. Вып. 8: П. Сорокин "Человек, цивилизация, общество". М., 1993; История социологии в Зап. Европе и США. М., 1993; Кукушкина Е.И. Рус. социология. XIX-нач. XX в. М., 1993.

А. В. Шабага

БЕРДЯЕВ Николай Александрович(1874-1948) – философ, литератор, публицист, обществ, деятель. Один из "властителей дум" 20 в., экзистенциальный мыслитель, страстно отзывающийся на глубинные сдвиги в человеч. духе; христ. гуманист, наследник Вл. Соловьева, чувствующий свою ответственность за судьбу человека в совр. мире. В 1894 поступил на физ-мат. ф-т Киев. ун-та, через год перешел на юридический; штудировал немецкую философию и своих "вечных спутников" – Достоевского и Льва Толстого; увлекался Ибсеном, Метерлинком и Ницше. В ун-те окунулся в марксистскую среду; при посредничестве М.И. Туган-Барановского стал активно сотрудничать в журн. "Мир божий" (1898-1904). В 1897-1898 за участие в студенч. демонстрациях арестован, затем исключен из ун-та; в 1898 снова последовал арест. В 1899 дебютировал статьей "Ф.А. Ланге и критич. философия" (опубл. на нем., затем на рус. яз. в 1900), содержащей предпосылки его эволюции от марксизма к идеализму.

После возвращения из ссылки (Вологда, 1900-1902, затем Житомир) в Киев (1903) наступил "ставрогинский период" в жизни Б. – пропагандиста революции, не верящего в свое дело. Разочаровавшись в полит, деятельности, Б. сосредоточился на религиозно-культурном просвещении. В к. 1902 знакомится с Л. Шестовым (с С.Н. Булгаковым познакомился до ссылки).

С окт. 1904 Б. в Петербурге, соредактор, совм. с Булгаковым, журн. "Новый путь", а с янв. 1905 "Вопросов жизни". Б. поначалу ощущал себя соратником Мережковскогои его единомышленников ("О новом религ. сознании", 1905); но вскоре отходит от них ("Декадентство и мистический реализм", 1907); статьей "Трагедия и обыденность" Б. откликнулся на книгу Шестова "Достоевский и Ницше. Философия трагедии" (1903). Параллельно Б. сотрудничал в "Полярной звезде", "Вопросах философии и психологии", "Голосе Юга", "Моск. еженед.", "Книге". Большинство эссе этих лет вошло в сб. "Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные (1900-06)" (1907), отражающий сложный путь от имманентного идеализма, критич. марксизма и эстетич. модернизма к христианству нового сознания.

С янв. 1909 начался моек., "религ." этап жизни и творчества Б.: он входил в среду "правосл. возрождения", участвовал в Религ.-филос. об-ве, в деятельности изд-ва "Путь", печатался в его сб-ках. Изучал рус. религ. мысль, вост. патристику, аскетич. лит-ру. В центре его размышлений на этом этапе – послерев. "кризис духа" и проблема ответственности за него опр. обществ, сил ("Духовный кризис интеллигенции. Ст. по обществ, и религ. психологии", 1907-1910). Критика церкви шла у Б. в русле идей B.C. Соловьева; интеллигенцию Б. обвинял в подчинении "утилитарно-обществ. целям", в измене бескорыстной истине и "метафизич. духу великих рус. писателей" и призывал ее порвать с радикализмом ("Филос. истина и интеллигентская правда", вошедшая в знаменитый сб. "Вехи", 1909).

Зимой 1911 Б. уехал в Италию; происходит окончат. творч. самоопределение – новое религ. сознание Б. расщепилось: его филос. интуиция вылилась в метафизику свободы в духе Я. Бёме и нем. мистиков ("Философия свободы", 1911). Его профетич. реформаторство, направлявшееся ранее на "общественность", оформилось в экстатич. утопию творчества. Манифест Б. "Смысл творчества. Опыт оправдания человека" (1916) Вяч. Иванов оценил как "покорительно талантливую", но в то же время "опрометчиво своевольную" книгу. В 1912 Б. вышел из "Пути" и Религ.-филос. об-ва. Опыт своих блужданий и встреч Б. в своей обычной полемич. манере обобщил в серии статей "Типы религ. мысли в России" (1916). Он борется против идущих в 10-е гг. на смену "декадентству" оккультных увлечений.

Первонач. подъем духа у Б. во время Февр. революции 1917, вызванный "вступлением в великую неизвестность" и бескровным "падением священного рус. царства", к-рое приравнивалось им к "падению Рима и Византии", сменился страхом перед нараставшей стихией насилия. В "стихии коммунистич. революции", к-рую он считал возмездием за пороки старого об-ва и противником к-рой он был как враг насилия, и в годы сов. власти Б. переживал "чувство наибольшей остроты и напряженности жизни", вылившееся в разнообразную активность: Б. читал лекции, выступал в Клубе анархистов, проводил у себя дома лит.-филос. "вторники" (1917-22), участвовал в кооперативной Лавке писателей. В 1918 Б. был избран вице-пред. Всерос. союза писателей. В 1920 Б. – проф. Моск. ун-та. Зимой 1918/19 Б. организовал Вольную акад. духовной культуры, где читал лекции на филос.-ист. и филос.-религ. темы, вел семинар по Достоевскому, в результате чего родилась кн. "Миросозерцание Достоевского" (Прага, 1923), во многом определившая восприятие писателя на Западе.

В 1920 был арестован и допрошен Дзержинским, к-рому Б. высказал все, что он думает о коммунистич. идеологии и новом режиме. В 1922 последовал второй арест, а в сентябре высылка из России с известной группой интеллигенции. Уезжал в тоске, но с провиденциальным предчувствием начала новой "творч. эпохи".

До сер. 1924 Б. в Берлине, где учреждает Русский научный ин-т, а при поддержке амер. организации ИМКА открывает Религиозно-филос. академию, продолжавшую программу московской ВАДК; он читает лекции по истории рус. мысли и этике; участвует в первом съезде РСХД в г. Пшерове (окт. 1923), редактирует альманах "София". Дом его становится центром оживленных лит. собраний не только рус. эмиграции, но и нем. интеллигенции. Краткий берлин. период творчества Б. можно назвать историософским: продумываются мысли о путях рус. и мировой истории, родившиеся прежде всего в революц. пожаре, но также навеянные углубляющейся секуляризацией духа и наступлением массового об-ва в Европе (Смысл истории. Опыт человеч. судьбы, Берлин, 1923; Новое средневековье: Размышление о судьбах России и Европы, 1924).

Не позже осени 1924 благодаря хлопотам Шестова Б. переезжает в Париж и окончательно поселяется в Кламаре, в доме, подаренном ему одной англ. поклонницей, где жизнь его приняла по-европейски размеренный оборот при обширной лит., научно-лекционной и редакторско-издат. деятельности. В ноябре 1924 он открывает париж. отделение РФА, основывает и возглавляет журн. "Путь" (1925-40), изд-во ИМКА-пресс. Вместе с Маритеноми о. С. Булгаковым становится одним из инициаторов экуменич. движения. С к. 20-х гг. выступает с докладами на европ. конгрессах, участвует в "Декадах Понтиньи", на к-рых устанавливаются постоянные связи с М. Бубе-ром, Г. Марселем, Э. Мунье, Р. Фернандесом, А. Жидом, Р. Мартен дю Гаром, А. Моруа, Ф. Мориаком, К. Бартом, А. Мальро; выступает одним из основателей "Лиги православной культуры" (1930), журн. "Esprit" (1932), соредактором ежеквартальника "Orient et Occident" (1929-34), читает лекции в "Русском центре" и прославленном Богословском ин-те (1934). Дом Б. в Кламаре становится центром притяжения интеллектуальной элиты Франции и местом регулярных коллоквиумов. Париж, этап жизни Б. богат собственно филос. творчеством, развитием идей его экзистенциалистской метафизики (Философия свободного духа, 1927; О назначении человека, 1931; О рабстве и свободе человека, 1931; Я и мир объектов, 1934; Дух и реальность, 1935 и др.). Б. выступает и как культурно-истор. публицист, выделяющий центр. явления в жизни духа, творчества, церкви, об-ва в "Пути", "Новом граде", "Совр. записках", "Возрождении", "Рус. записках", "Новоселье", "Рус. новостях", "Последних новостях", "Рус. патриоте". В центре всегда остается судьба России: он раздумывает над ее истор. предназначением, над ее нац. лицом и духовным складом (Русская идея, 1946), никогда не забывая о случившейся с ней катастрофе. Однако Б., не перестававший до конца дней заявлять о "правде коммунизма", а также не вполне изживший в себе марксизм, трактует Октябрьскую революцию прежде всего как "национальную", списывая издержки марксистской идеи за счет нац. почвы, подставляя на место "пролетарского мессианизма" будто бы действующий в революции некий "мессианизм рус. народа". Этот дезориентирующий миф, получил затем широкую популярность благодаря сочинению Б. "Истоки и смысл русского коммунизма" (на нем. и англ. яз., 1937; на франц. и исп., 1938 и 1939, на рус., 1955).

Во время Второй мир. войны Б. пережил патриотически-ностальгич. настроения, его идейная неприязнь к советскому гос-ву потускнела, что до крайности обострило отношения с эмиграцией. Однако по окончании войны Б. испытал разочарование в своих надеждах на близкое либеральное перерождение советского режима, однако окончательно их не утратил ("Истина и откровение", 1996). Умер Б. за письменным столом, завершая работу над кн. "Царство Духа и царство Кесаря" (1949). Похоронен на старом кладбище в Кламаре.

Верующий вольнодумец, Б. не нашел себе места ни в одном стане "рус. ренессанса": в лит.-модернист. кругах он оказался посторонним как христ. моралист, а в православных как непреклонный индивидуалист. Первонач. увлечение синтезом христианства и язычества ("О новом религ. сознании") переходит затем у Б. в осуждение его принципиальной двусмысленности; его отталкивал эстетически-эротич. уклон у Мережковского (нехватка "нравств. твердости"), родовой и бытовой – у Розанова; магический – у Флоренского. В критике совр. искусства Б., будучи персоналистом, прежде всего улавливал признаки дегуманизации, что в итоге перевешивало симпатию Б. к модернист. течениям, "освобождающимся от материи" (футуризм, кубизм); ужас от "складных чудовищ" Пикассо побеждал спиритуалистич. веру Б. в правоту разоблачения материальных иллюзий; "растерзание" человеч. образа в "Петербурге" Белого мешало Б. признать роман полноценным прообразом "нового" искусства. Опасный отказ от личного начала Б. находил в "Серебряном голубе", где автор, открыв в рус. народе экстатич. стихию, сам "растворяется" в безличной тотальности. В "двоящуюся атмосферу" расслабляющей мечтательности погружена, по Б., символист, поэзия с ее подменами мистич. опыта поэтическим, чаемого откровения – текущей эмпирикой ("Двенадцать" Блока он характеризует как "почти гениальную ... но кощунственную вещь", "Мутные лики"//сб. "София", 1923). Он сетует на утрату блестящим серебряным веком существенности, "необыкновенной правдивости и простоты рус. лит-ры" 19 в., к-рая осталась уникальной для Б. ценностью, возраставшей в его глазах по мере знакомства с зап., гл. обр. франц., романом 20 в., с его "фактографич." правдой, отсутствием духовной позиции у автора (Л. Селин, А. Мальро, Д. Лоренс) и распадом Я в "плавучем мире ощущений" (М. Пруст, А. Жид). Рус. классика с ее "больной совестью" и "нравств. гениальностью" защищает метафизич. права личности и одарена ист. провидением: "пневматолог" Достоевский, по Б., возвратил человеку его "духовную глубину", уловил "подземные сдвиги" в человеч. душе и показал "человека, отпущенного на свободу", чем и предвозвестил судьбу совр. человечества (Миросозерцание Достоевского); эта трактовка не обходится, однако, у Б. без избыточного упора на "безосновную свободу". Его собств. философия творчества унаследована от рус. символизма как теургич. идея спасающего искусства, к-рая претерпевает радикальные изменения в религ. экзистенциализме Б. с его антиномией между христ.-позитивным "мир во зле лежит", и его надо спасать, и неоромантически-бунтарским "мир есть зло", и его надо упразднить. Упор на переживание необъективируемого творч. подъема открывает у Б. за истиной спасения мира психологию спасения от мира с его тоскливой обыденностью. Б. оказал влияние на ев-роп. критич. культурфилософию своей профетической концепцией заката европ. цивилизации (Конец Ренессанса, 1922; Предсмертные мысли Фауста, 1922; Новое средневековье, 1924 и др.), на франц.экзистенциализмиперсонализм.

Б. принадлежит около 40 книг и 500 статей; его работы переведены на более полутора десятка языков, о нем написано более десятка монографий. По свидетельству зап. наблюдателей, Б. оказался самым известным русским философом, чей труд явился связующим звеном между Востоком и Западом, между христианами и нехристианами, между нациями, между прошлым и будущим, между философией и теологией, между видимым и невидимым (Д. Лоури); одним из величайших философов и пророков нашего времени, сравнимым с Ницше, Гегелем и даже Аристотелем.

Соч.: Собр. соч. Т. 1-3. Париж, 1989; Соч. М., 1994; Судьба России. М., 1918; Воля к культуре и воля к жизни//Шиповник. Сб. 1, М., 1922; Предсмертные мысли Фауста // Освальд Шпенглер и закат Европы. М., 1922; Константин Леонтьев: Очерк из истории русской религиозной мысли. Париж, 1926; В защиту А. Блока// Путь. Париж, 1931, N 26; Кризис интеллекта и миссия интеллигенции // Нов. град, Париж, 1938, N 13; Эрос и личность: Философия пола и любви. М., 1989; Судьба человека в современном мире // Новый мир, 1990, N 1; Самопознание: Опыт философской автобиографии. М., 1991; О русских классиках. М., 1993; О назначении человека. М., 1993; Философия творчества, культуры и искусства. Т. 1-2. М., 1994.

Лит.: Шестов Л. Николай Бердяев: Гнозис и экзистенциальная философия//Совр. записки. 1938. N 67; Вадимов А. Жизнь Бердяева: Россия-Berk., 1993; Н.А. Бердяев: pro et contra: Антология: В 2 кн. Т. 1. СПб., 1994; Н.А. Бердяев о русской философии. Ч. 1-2. Свердловск, 1994; Гальцева Р.А. Очерки русской утопической мысли XX в. М., 1992; Porret E. Berdiaeff, prophete des temps nouveaux. Neuchatel, 1951; Lowrie D.A. Rebellious Prophet: A Life ofN. Berdyaev. N.Y., 1960; Bibliographic des oeuvres de N. Berdiaev. P., 1978; Clement 0. Berdiaev. P., 1991.

P. A. Гальцева