Введение в философию права Новгородцев / gl1-5

поддержанию общественного строя, не должны иметь активного влияния на общественные дела. Все могут пользоваться выгодами общества, но только те, которые содействуют общественному устройству, являются как бы настоящими акционерами общественного предприятия. Они одни суть истинные активные граждане, истинные члены общества"34. Соответственно с этим Сиейес требовал, чтобы к участию в избрании представителей допускались граждане, которые имеют интерес в общественных делах и способность к ним (qui ont a la chose publique interet avec capacite35). He будем следить здесь за ходом событий, в результате которых теория Сиейеса получила признание в декрете 22 декабря 1789 и в других однохарактерных декретах и затем в Конституции 1791 г.36 Для нас достаточно отметить, что постановление об активных гражданах, стоявшее в явном противоречии с Декларацией прав человека и гражданина, встретило особенно резкую отповедь со стороны тех, кто становился на точку зрения Руссо. Агитация против цензового ограничения избирательного права достигла особенной силы в июне 1791 г. во время созыва первичных собраний, которые должны были избрать выборщиков для выборов в Законодательное Собрание. Противники ценза, надеясь добиться его отмены, подняли в Париже целое движение в пользу всенародного голосования. С этой целью произносились речи, распространялись печатные воззвания и составлялись петиции к членам Национального Собрания. Язык этих петиций в высшей степени интересен; авторы их, очевидно, хорошо знали "Общественный договор". Постановлениям Национального Собрания они противополагают основания теории Руссо. Здесь-то, в агитационных листках и народных петициях мы встречаемся с точным воспроизведением мыслей "Central social", которые в прениях Национального Собрания находят лишь слабый отзвук. Вот, например, чрезвычайно любопытная петиция, подписанная президентами тринадцати народных клубов Парижа.

"Отцы отечества! Люди, подчиняющиеся законам, в образовании которых они не принимали участия и на которые не давали своей санкции, рабы. Вы объявили, что закон может быть только выражением общей воли, а между тем большинство населения состоит из граждан, носящих странное название пассивных. Если вы не назначите дня для универсальной санкции законов безусловно всем составом граждан, если вы не устраните жестокого разграничения, установленного вашим декретом о марке серебра37 между членами-братьями одного и того же народа, если вы не уничтожите навсегда эти различные степени избираемости, столь явно нарушающие вашу Декларацию прав человека, - отечество в опасности. 14 июля 1789 г. Париж насчитывал 300 000 вооруженных людей; список активных граждан, опубликованный муниципалитетом, не насчитывает и 80 000 их. Сопоставьте эти цифры и судите". Не менее любопытен текст петиции двух парижских избирательных секций, созванных на первичные собрания: и здесь точно так же в духе "Общественного договора" заявлялось требование: "Приготовьте священные дни универсальной санкции законов безусловно всем составом граждан. Довершите лучшее дело, какое когда-либо только было совершено. Нет нации, нет конституции, нет свободы, если среди рождающихся свободными и равными хоть один человек принужден повиноваться законам, в образовании которых он не имел права участвовать"38. Надо ли разъяснять, насколько идеи, выраженные в этих петициях и подготовленные красноречивой пропагандой вождей демократической партии,

34Archives, parlem. // Ibid. Т. VIII. P. 259.

35Ibid. P. 261.

36Подробную историю вопроса дает Aulard. Op. cit. P. 60 et suiv.; русск. пер. С. 73 и след.

37Марка серебра - ценз для избрания в депутаты.

38Текст этих петиций и все необходимые данные относительно порядка их составления приведены у

Aulard. Op. cit. P. 102-105, русск. пер. С. 125-128.

Марата, Робеспьера, Кондорсе, Люсталло и других, совпадали с духом "Общественного договора"39. Прибавим только, что в этой пропаганде мысль Руссо о необходимости участия всего народа в законодательных актах получила совершенно определенное выражение в формуле Клуба кордельеров: "народное правительство,

т.е. ежегодная и всеобщая санкция законов" - "un gouvernement national c'est a dire la sanction ou ratification universelle et annuelle". Так уже здесь основная идея

"Общественного договора" была отождествлена с принципом той системы, которая в настоящее время называется референдумом40.

Приведенные нами петиции и заявления имеют для нас чрезвычайно важное значение: они показывают, насколько ясно чувствовалось тогда многими противоречие между законодательными предположениями Национального Собрания и заветами Руссо. Нужды нет, что имя творца "Общественного договора" лишь изредка упоминалось его сторонниками, как, например, в той речи Робеспьера, где он

супреком говорил членам Национального Собрания, что при системе ценза Жан Жак Руссо не попал бы в выборщики, "между тем как он просветил человечество и его могучий и добродетельный гений подготовил ваши труды". Влияние Руссо чувствуется в каждой строке заявлений демократических групп. Но само Национальное Собрание весьма мало было склонно к тому, чтобы увлекаться подлинными учениями "Общественного договора". "Универсальная санкция всех законов безусловно всем составом граждан" вовсе не казалась ему обязательной. Это

сособенной ясностью обнаружилось в тот момент, когда зашла речь о санкции народа для основных законов, выработанных Собранием. Дело шло о том, чтобы получить народное согласие на учреждение нового порядка, который являлся как бы образованием нового общества. Но когда 30 августа 1791 г. Малуэ потребовал, чтобы

только что рассмотренная конституция была предложена к принятию народу, в собрании проявились знаки величайшего негодования41. Депутаты считали себя достаточно компетентными для того, чтобы безапелляционно выражать народную волю. Более того: они считали себя вправе поставить преграды, по крайней мере на известное время, для какого-либо иного выражения народной воли и с этой целью решили в самом законе установить запрет скорого пересмотра Конституции. Было сделано, между прочим, предложение назначить тридцать лет, как срок, в течение которого запрещался пересмотр Конституции. Д'Андре, которому принадлежало это предложение, мотивировал его необходимостью на более долгое время парализовать происки лиц, которые, пользуясь в силу своих крайних взглядов наибольшей популярностью, могли бы добиться пересмотра Конституции и, может быть,

перехода к республике. "Мое предложение, - говорил д'Андре, - дает благоразумным людям надежду прожить спокойно тридцать лет"42. Аплодисменты, раздавшиеся в собрании вслед за этой фразой, показали, что депутаты сочувственно отнеслись к мотивировке д'Андре.

Но с другой стороны раздались и голоса, правда, встреченные ропотом, но

определенно заявившие, что предложение д'Андре стоит в противоречии с понятием народного суверенитета43.

Противоречие было действительно слишком ясно, и, несмотря на очевидное сочувствие предложению о тридцатилетнем сроке, собрание не решилось принять постановление о невозможности пересмотра Конституции в течение 30 лет. Выходом

39В этой пропаганде принял участие и Камилл Демулен, за несколько недель до того отстаивавший вместе с Сиейесом начало ограниченного избирательного права.

40По-видимому, принцип референдума был высказан впервые у Люсталло в 1790 г. и затем развит в следующем году Рене де Жирарденом, который провел соответствующую резолюцию у кордельеров.

См.: Aulard. Op. cit. P. 82, 146; русск. пер. С. 100 и 177.

41Archives parlementaires. I-re Ser. XXX. P. 64.

42Archives parlem. XXX. P. 70.

43Archives parlem XXX. P. 70.

из затруднения явилась формула Тронше, носившая примирительный характер. Эта формула, принятая Собранием, гласила: "Народ имеет неоспоримое право пересматривать свою Конституцию, когда он этого захочет; но Национальное Собрание объявляет, что в интересах народа приостановить пользование этим правом на 30 лет". Так думали примирить провозглашенную самим Собранием идею народного суверенитета с представлением о праве Собрания говорить и решать за народ. Но примирение это никак нельзя было назвать удавшимся. В формуле Тронше явно проглядывало убеждение, отличавшее Национальное Собрание, что оно понимает интересы народа лучше, чем сам народ. Это, конечно, наносило идее народного суверенитета чувствительный ущерб.

Однако Национальное Собрание не удовлетворилось неопределенной формулой Тронше. На другой день, 31 августа снова возобновились прения по тому же вопросу, и в конце концов было принято постановление, вошедшее затем и в Конституцию и по существу воспроизводившее первоначальное предложение д'Андре. Было постановлено, что пересмотр Конституции мог быть произведен лишь

втом случае, если бы три последовательных законодательных собрания (а каждое из

них, согласно Конституции, избиралось на два года) высказались одинаково за изменение одной или нескольких статей Конституции44. Тридцатилетний срок таким образом сокращался, но устанавливалось в другом виде запрещение для народа пересматривать Конституцию в течение известного периода.

Едва ли в чем-либо другом сказалось в такой мере отступление Национального Собрания от духа "Общественного договора", как в этом постановлении Конституции 1791 года. Это не была только свойственная всем составителям законов боязнь за целость их труда, с любовью задуманного и выполненного. Здесь проявлялось также опасение, что народная воля может сбиться

вбудущем с правильного пути, и убеждение, что есть некоторые начала общественной жизни, которые выше изменчивой народной воли и с которыми она должна сообразоваться. Мы сейчас увидим, как это же убеждение сказалось при обсуждении другого вопроса, затронутого петициями, - об избирательном цензе.

Национальное Собрание не было склонно идти в этом отношении на скольконибудь значительные уступки. Несмотря на агитацию демократических групп в пользу совершенной отмены ценза, Собрание ограничилось лишь отменой декрета о марке серебра, - ценза для избрания в депутаты. Действие этого отменяющего постановления было, однако, отложено на два года, до нового созыва избирательных собраний, и выборы в Законодательное Собрание были произведены при действии декрета о марке серебра. Что касается других цензовых ограничений, относившихся к

избирателям и выборщикам, то они лишь были более подробно формулированы и составили едва ли не самые длинные статьи Конституции 1791 года45. Из доклада Сиейеса, выдержку из которого мы привели выше, нам знакомы мотивы, заставлявшие Собрание держаться системы ценза. Только те, кто содействует поддержанию общественного строя, кто соединяет интерес к общественным делам со способностью к ним, могут быть активными гражданами - такова была мысль Сиейеса. При обсуждении вопроса о цензе в августе 1791 г. эта мысль была в иных выражениях повторена Барнавом. Отвечая Робеспьеру и другим демократическим

44Archives parlem XXX P. 117 Cp.: Constitution du 3 juin 1791. Ch. V. Titre VII Весь этот отдел Конституции 1791 г. представляет, в сущности, чрезвычайно любопытную попытку устранить понятие народного суверенитета, см. особенно art. 7 Авторы Конституции всецело выразили здесь свое желание сохранить в неизменности ее основы. Формула Тронше, отдававшая известную дань народному верховенству, включена в art. 1 с значительными ограничениями и слова "le droit imprescriptible de changer sa Constitution" звучат в ней, как чисто отвлеченное упоминание, так как рядом с этим говорится, что этим правом своим народ должен пользоваться лишь в указанных границах.

45Я имею в виду в особенности art. 7. (Сh. I. Section II). См.: Duguit et Monnier. P. 9.

ораторам, он произнес речь, которая, судя по громким аплодисментам собрания, отвечала взглядам большинства депутатов. "Среди выборщиков, - сказал Барнав, - избрание которых не обусловлено платежом налога, равного тридцатиили сорокадневной рабочей плате, избирательная функция осуществляется не рабочим, не земледельцем, не честным ремесленником, которых нужда заставляет предаваться непрерывному труду, а людьми, одушевленными и движимыми интригой, вносящими в первичные собрания дух мятежа и желание перемен, которыми они внутренне пожираются; эти люди именно потому, что у них ничего нет и что они не умеют найти в честном труде недостающих им средств существования, стремятся создать новый порядок вещей, при котором интрига могла бы занять место честности, некоторая доля остроумия - место здравого смысла, а частный и всегда деятельный интерес - место общего и прочного общественного интереса"46. "Общий и прочный общественный интерес" - вот понятие, которое, по-видимому, наилучшим образом выражало тот принцип, который, по мнению Национального Собрания, должен был служить ограничением и сдержкой к беспрепятственному заявлению народных желаний. Во имя этого принципа принята была система ценза и установлено деление граждан на активных и пассивных; во имя его были поставлены законодательные преграды для пересмотра Конституции. Но надо ли разъяснять, насколько это политическое понятие шло вразрез с идеей верховной воли народа в смысле Руссо? Создавалась совершенно новая перспектива на идею общей воли; эта воля утрачивала свое верховное значение и приводилась в подчинение некоторым иным, стоящим над ней принципам.

Таково было заключительное слово Национального Собрания. События, последовавшие затем, шли таким лихорадочным темпом, что никакие сдержки и ограничения не могли уже иметь места. Заботы творцов первой французской Конституции о прочности установленного ею порядка обратились в ничто перед этим головокружительным ходом истории. Законодательное Собрание, явившееся на смену Национальному Собранию, принесло клятву в непоколебимой верности (de fidelite inebranlable) Конституции 1791 года, но несколько месяцев спустя оно нарушило эту Конституцию, отрешив короля от исполнения его функций и приняв решение созвать Национальный Конвент, который должен был принять меры "для обеспечения верховной власти народа и царства свободы и равенства". Это отвлеченное указание на цель предполагавшегося нового Собрания, равно как и самое наименование его "Конвентом" (что на политическом языке того времени обозначало собрание для пересмотра Конституции) ясно говорили о том, что новые законодатели Франции решились нарушить те статьи Конституции 1791 года, в которых установлялось запрещение назначать пересмотр Конституции ранее, чем три последовательных законодательных собрания выскажутся в пользу такого пересмотра. Демократическая волна, захватившая Законодательное Собрание, заставила его отменить и систему ценза. Было бы, однако, неправильно утверждать, что период господства Законодательного Собрания и последовавшего за ним Конвента представлял действительное торжество идеи народного суверенитета. В этот момент наивысшего напряжения революционных сил стремительная борьба с прошлым придавала всему политическому движению скорее разрушительный, чем созидательный, характер, и напрасно было бы искать здесь последовательного проведения каких-либо определенных начал. Главный законодательный памятник этой эпохи - Конституция 1793 г. - не был испробован на практике и остался простой демонстрацией и притом недостаточно решительной в пользу принципа народного суверенитета. Политическая же практика этой эпохи представляла, как справедливо замечает Жанэ, скорее нарушение этого принципа, чем его признание: здесь

46 Aulard. Op. Cit. P. 162; русск. пер. С. 197.

господствовала "демократическая олигархия, узурпация снизу, деспотическая диктатура, украшенная именем народного блага", но не было настоящего торжества общей народной воли47.

Лишь только схлынула революционная волна, Конвент спешил покончить с теми началами, которые казались ему "формальным сохранением беспорядка и господством анархии". Характеризуя общее направление деятелей того времени, Олар говорит, что они поставили своей задачей "упразднить господство черни в интересах самого народа, отменить всеобщее избирательное право, которое снова подвергло бы Францию игу королей и священников или террористов; допуская к участию в политической жизни только наиболее просвещенных граждан, они хотели основать правительство на разуме"48. Соответственно с этим Конституция 5 фруктидора III года республики восстановила ценз и поставила законодательную деятельность в такие условия, которые, по мнению ее авторов, могли бы обеспечить для нее более зрелое и обдуманное направление. Так обратились снова к открытому признанию того принципа, который с самого начала Французской революции ограничивал и умерял действие принципа народовластия. То под именем способности к участию в общественном устройстве, как у Сиейеса, то под видом уменья оценить прочные общественные интересы, как у Барнава, то под разными другими названиями и именами постоянно воспроизводится то начало политической способности, которое играло такую роль у Монтескье. Смело провозглашая лозунг народовластия, призывая народ взять все в свои руки, в то же время не вполне доверяют народу, вспоминают то, что говорили Вольтер и Монтескье, что говорил иногда сам Руссо; вспоминают, что интересы культуры и просвещения имеют свои пути и основы, перед которыми должна склоняться колеблющаяся народная воля. Этот мотив недоверия к народу и к его политическим способностям слышится все время в эпоху революции; он ясно виден в деятельности Национального Собрания, но он проглядывает и в эпоху Конвента, у якобинцев, и наконец, как преобладающий мотив, как результат всего предшествующего опыта, слышится у авторов Конституции III года республики.

Мы имеем теперь достаточно данных, чтобы ответить на вопрос, в какой мере принцип народного суверенитета нашел свое воплощение в политических идеях революционной эпохи. Соприкосновение с жизненной практикой, как мы видели, мгновенно преобразило его. Для того чтобы стать положительным устрояющим принципом политической жизни, он встретился с потребностью найти организацию для выражения народной воли, и такой организацией явилась система представительства. В качестве дополнения и коррективы к представительству иногда требовалась и применялась система референдума, но при тех ограничениях, которые вносились здесь в эту систему, она могла констатировать лишь факт согласия или несогласия народа с волей представительного собрания, которое и получало таким образом руководящее значение. Представительство выдвигалось в качестве свободного и управомоченного органа для выражения народной воли и получало именно тот характер, который так решительно отрицал за ним Руссо.

В связи с этим взглядом стояли и те частные последствия, которые уже в эпоху революции совершенно определенно связывались с понятием представительства. Отрицание сменяемости депутатов по усмотрению избирателей, отрицание императивного мандата, связывающего волю народных представителей, признание, что каждый депутат есть представитель всего народа, а не уполномоченный своих избирателей, - все это вытекало из одной общей мысли, из одного общего стремления рассматривать народное представительство как самостоятельный и свободный орган для выражения общей воли. Все это

47Janet. Histoire de la Science politique. II. P. 459.

48Aulard. Op. cit. P. 572; русск. пер. С. 690.

связывалось с верой в способность представительства служить органом этой воли и

ееточным выражением. С этим уже тогда сочетался совершенно определенный взгляд, что представительство есть не только право, вытекающее из положения гражданина, но и обязанность, связывающая и депутата, и каждого избирателя со всем обществом. В особенности члены Национального Собрания выражались по этому поводу с большой энергией. Известны цитируемые столь часто слова Барнава: "Качество избирателя есть только общественная функция, на которую никто не имеет права, которую общество распределяет так, как повелевает ему интерес... Функция избирателя не есть право; каждый осуществляет ее ради всех; активные граждане назначают избирателей для всех". И это не было частное мнение отдельного депутата. Как справедливо замечают Эсмен и Дюги, это была концепция, которая

господствует во всех конституциях эпохи революции, кроме Конституции 1793 года49. Все это в высшей степени важно и характерно. Очевидно, усвоив понятие представительства, вместе с тем должны были усвоить и тот взгляд на него, который вытекал из самого существа этой системы. По своей идее представительство является не частным поручением и не личным правом, а политической обязанностью. "Когда частный человек поручает свои дела другому, он имеет в виду исполнение своей личной воли, которую он для собственной выгоды или удобства передает поверенному, заступающему его место. Последний является здесь орудием или средством в руках другого... Все это немыслимо в народном представительстве. На поверенного возлагается не исполнение частной воли доверителя, а обсуждение и решение общих дел. Он имеет в виду не выгоды избирателей, а пользу государства. Призванный к участию в политических делах, он приобретает известную долю

власти и тем самым становится выше своих избирателей, которые, в качестве подданных, обязаны подчиниться его решениям"50. В этих словах Б.Н. Чичерина прекрасно выясняется самая сущность политического представительства. Но если так, то понятно, что представительство должно сочетаться со способностью к пониманию общих задач. В этом и состоит цель выборов: выделять из числа граждан тех, кто лучше других может отстаивать общий интерес. Так именно понимал систему представительства Монтескье. Предполагается, что представители - люди,

стоящие выше общего уровня, люди избранные и лучшие, и в этом смысле был прав Аристотель, считавший выбор началом аристократическим51. А за всем этим стоит, наконец, и дальнейшее предположение, что воля народная не есть готовый факт, который ясен для всех и каждого и которую любой гражданин может выразить так же хорошо, как и всякий другой, а лишь задача или руководящая норма, положительное содержание, которой раскрывается лишь тем, кто способен и призван

еепонимать.

Мы видим теперь с полной очевидностью, что последствия этого взгляда, как и его основания, стояли в самом решительном противоречии с идеей народного суверенитета в смысле Руссо. Отправляясь от мысли, что при нормальных условиях общая воля есть вместе и общее убеждение всех граждан, что стбит кому-либо предложить новый закон, чтобы высказать лишь то, что чувствовали уже другие, Руссо полагал, что каждый гражданин должен участвовать во всех актах суверенитета52. При этом взгляде не только не нужно, но и безусловно недопустимо выбирать кого-либо для выражения общей воли и вручать ему преимущественные права в этом отношении. Это было бы нарушением свободы и равенства всех

49Esmein. Op. cit P 276, Duguit. L'Etat, les gouvernants et les agents. P. 89 et suiv.

50Б. Чичерин. О народном представительстве. Изд. 2-ое (Библ. для самообразования. М., 1899). С. 3-4.

51Не так давно эту точку зрения защищал Sidgwick. Elements op politics. L., 1897. P. 616-619,

находивший что представительная система сочетает аристократическое начало с демократическим.

52Руссо говорит об этом, как о праве каждого, которое разумеется само собой: "Le simple droit de voter dans tout acte de souverainete, droit que rien ne peut oter aux citoyens..." (Cent. soc., L. IV, ch. I).

остальных, которые лишь тогда сохраняют гражданское полноправие, когда все одинаково участвуют в суверенной власти. Народная воля, как общее убеждение, как готовая и совершенно определенная истина, говорит о себе устами каждого гражданина, и если бы кто-либо был забыт в общем подсчете голосов, это было бы формальным нарушением справедливой общности голосования (toute exclusion formelle rompt la generalite).

Но при том безусловно отрицательном отношении к теории Руссо, .которое, несмотря на доводы его сторонников, возобладало в конституциях революционной эпохи, что же сталось с идеей народного суверенитета и какое значение сохранилось за ней в понятиях этого времени? Если даже и в Конституции 1793 года организующее значение этого принципа сказалось только в признании идеи референдума и если даже и здесь с полной ясностью проявилась руководящая сила начала представительства, это было очень знаменательно. Это означало, что понятие народного суверенитета явилось здесь не столько устрояющим юридическим принципом, сколько высшей нравственной санкцией всех властей и законов. Вместо того, чтобы стать непосредственной практикой жизни, безусловно господствующей над всеми политическими учреждениями, оно превратилось в отвлеченную норму, в отдаленный источник - fons remota - признанного порядка. Для этого нового положения народного суверенитета нашли и новый термин, достаточно туманный для того, чтобы скрыть неясность вытекавших из него последствий, термин более мистический, чем юридический, более знакомый нам из религиозно-философских концепций, чем из юридических построений. Это был термин эманации, исхождения всех властей из народного суверенитета. Как кажется, Сиейес первый в Национальном Собрании, в своем докладе конституционной комиссии употребил этот термин53, который перешел затем в Декларацию прав и в Конституцию 1791 года54. Столь же неопределенный характер имел другой термин, который употреблялся наряду с этим: "Начало всякого суверенитета пребывает (reside) по существу в нации"55. Более решительно определение Конституции 1793 года: "Суверенный народ есть совокупность французских граждан"; но в конце концов это было все же лишь отвлеченное определение, которое с легким видоизменением беспрепятственно было принято и в Конституцию III года, чуждую демократических пристрастий56. Нельзя признать случайным употребление этих терминов: "исходит", "пребывает". Они вполне соответствовали представлению о народном суверенитете, как об отдаленном и конечном источнике, который, не будучи сам по себе деятельным и движущим началом, лишь сообщает присущее и пребывающее в нем значение исходящим от него властям. Каким образом сообщает? - На этот вопрос конституции революционной эпохи отвечают: посредством делегации. Но понятие делегации покрывало собой в политической практике самые разнородные явления. Власть римских императоров считалась также результатом делегации римского народа. Теория делегации власти и эманации ее авторитета из народной воли ставит в

53Archives parlementaires, Т. V1H. Р. 260: Tous les pouvoirs publics, sans distinction, sont une emanation de la volonte g6nerale. В Декларации прав - Art. 3, в Конституции - Titre III. Art. 2 (la nation, de qui seule emanent tous les pouvoirs).

54В каком смысле уже тогда понимался некоторыми этот термин, это лучше всего видно из следующих слов Мунье: "Меня не заподозрят, конечно, в желании отрицать, что всякая власть исходит (йтапе) из народа; но единственное последствие, которое следует почерпнуть из этого принципа, заключается в том, что никакое правительство не существует для интереса управляющих; ибо если все власти исходят из народа, то для его счастья необходимо, чтобы он не пользовался ими сам, и чтобы он сохранял за собой только небходимое влияние, для того чтобы препятствовать носителям его властей делать из них употребление, противное его интересам". Archives parlementaires, I-re ser. T. VIII. P. 410.

55Декларация прав - Art. 3. Тот же термин повторяется в Конституции III года: "La souverainete reside essentiellement dans 1'universalite des citoyens" (Art. 17).

56Constitution du 24 juin 1793. Art. 7; Constitution du 5 fructidor an III. Art. 2.

сущности народную волю в положение fons remota признанных властей и практически допускает то, чего так боялся Руссо - отчуждение суверенитета, а вместе - и различные формы устройства делегированной верховной власти.

Итак, мы приходим к заключению, что в том виде, в каком теория народного суверенитета была усвоена практикой жизни, она лишь по имени и внешнему облику совпадала с доктриной Руссо: основных идей "Общественного договора" тут уже не было, как не было их в позднейшей практике представительных учреждений XIX столетия. Если, однако, и до настоящего времени видные теоретики государственного права продолжают говорить о народном суверенитете, то у них этот термин имеет совершенно особенное и лишь условное значение. Теория народного суверенитета в подлинном смысле этого слова никогда не перешла со страниц "Общественного договора" в действительную жизнь.