(Пере. Пол. Или сер. 1920-х годов)

<...> Лирика — это вйдение и слышание себя изнутри эмоцио­нальными глазами и в эмоциональном голосе другого: я слышу себя в другом, с другими и для других. Лирическая самообъективация — это одержимость духом музыки, пропитанность и просквоженность им. Дух музыки, возможный хор — вот твердая и авторитетная позиция внутреннего, вне себя, авторства своей внутренней жизни. Я нахожу себя в эмоционально-взволнованном чужом голосе, воплощаю себя в чужой воспевающий голос, нахожу в нем авторитетный подход к сво­ему собственному внутреннему волнению; устами возможной любя­щей души я воспеваю себя. Этот чужой, извне слышимый голос, орга -низующий мою внутреннюю жизнь в лирике, есть возможный хор, со­гласный с хором голос, чувствующий вне себя возможную хоровую поддержку (в атмосфере абсолютной тишины и пустоты он не мог бы так звучать; индивидуальное и совершенно одинокое нарушение абсо­лютной тишины носит жуткий и греховный характер, вырождается в крик, пугающий себя самого и тяготящийся самим собою, своею на­зойливостью и голой наличностью; одинокое и сплошь самочинное на­рушение тишины налагает бесконечную ответственность или неоп­равданно цинично. Петь голос может только в теплой атмосфере, в атмосфере возможной хоровой поддержки, принципиального звуко­вого неодиночества). Лирический момент может быть и мечта о себе, но овладевшая музыкой другости и потому ставшая творчески продуктивной. И лирика полна глубокого доверия, имманентизиро-ванного в ее могучей, авторитетной любовно утверждающей форме, в авторе — носителе формального завершающего единства. Чтобы за­ставить свое переживание звучать лирически, нужно почувствовать в нем не свою одинокую ответственность, а свою природность ценност­ную, другого в себе, свою пассивность в возможном хоре других...

Возможна своеобразная форма разложения лирики, обусловлен­ная ослаблением авторитетности внутренней ценностной позиции другого вне меня, ослаблением доверия к возможной поддержке хора, а отсюда своеобразный лирический стыд себя, стыд лирического пафоса, стыд лирической откровенности (лирический выверт, ирония илирический цинизм). Это как бы «срывы голоса», почувствовавше-

86

го себя вне хора. (Нет, с нашей точки зрения, резкой грани между так называемой хоровой и индивидуальной лирикой, всякая лирика жива только доверием к возможной хоровой поддержке, разница может быть только в определенности стилистических моментов и формаль­но-технических особенностей; только там начинается существенное отличие, где ослабевает доверие кхору, там начинается разложение ли­рики. Индивидуализм может положительно определять себя и не сты­диться своей определенности только в атмосфере доверия, любви и возможной хоровой поддержки. Индивидуума нет вне другости. )<...>

Л.Я. Гинзбург О ЛИРИКЕ (1964)

Для нас уже неприемлемо некогда бытовавшее понимание лирики как непосредственного выражения чувств данной единичной лично­сти. Подобное непосредственное выражение было бы не только неин­тересно (если бы речь действительно шла об одной личности), но и невозможно, поскольку искусство — это опыт одного, в котором мно­гие должны найти и понять себя.

Наряду с концепцией «непосредственного выражения» издавна существовали и совсем другие определения лирики. При всем их мно­гообразии, противоречивости все они исходили обычно из признания особого положения субъекта, авторской личности в системе лири­ки, — что никоим образом не тождественно теориям прямых душев­ных излияний.

Автор по-разному и в разной мере включен в структуру своего произведения. В научной прозе он остается за текстом. Для художест­венной прозы или эпоса типичнее всего скрытое включение автора (рассказчик автору не равнозначен); его оценки, его отношение чита­тель воспринимает непрерывно, но в опосредствованной второй действительностью форме. Открытое включение автора дает ли­рическую прозу или прозу размышлений, и в стихотворном эпо­се — лирические отступления. Разумеется, существуют промежуточ­ные формы, я говорю здесь о типических.

Специфика лирики в том, что человек присутствует в ней не толь­ко как автор, не только как объект изображения, но и как его субъект, включенный в эстетическую структуру произведения в качестве дей­ственного ее элемента. При этом прямой разговор от имени лириче-

87

ского я нимало не обязателен. Авторский монолог — это лишь пре­дельная лирическая форма. Лирика знает разные степени удаления от монологического типа, разные способы предметной и повествова­тельной зашифровки авторского сознания — от масок лирического героя до всевозможных «объективных» сюжетов, персонажей, ве­щей, зашифровывающих лирическую личность именно с тем, чтобы она сквозь них просвечивала.

В лирике активен субъект, но субъект лирики не обязательно ин­дивидуален. О чем свидетельствуют, например, абстрактные и стан­дартные авторские образы классической жанровой системы. Эстети­ческая мысль не раз уже приходила к пониманию лирики как поэтиче -ской переработки, при которой личность эта, с ее раздумьями, чувст вами, с ее отношением к совершающемуся, всегда присутствует и всегда ощутима (в отличие от эпического автора). Гегелевская трак­товка пограничных с эпосом форм (героические песни, романсы, бал­лады) проясняет его понимание «лирической субъективности»: «Форма целого в этих жанрах, с одной стороны, — повествова­тельная... С другой стороны — основной тон остается вполне лири­ческим, ибо суть составляет не внесубъективное описание и обрисов­ка реальных событий, а, наоборот, манера постижения и восприятия субъекта...

Особое положение личности в лирике общепризнано (хотя пони­мают его по-разному). Но у лирики есть свой парадокс. Самый субъ­ективный род литературы, она, как никакой другой, устремлена к об­щему, к изображению душевной жизни как всеобщей, Притом изо­бражение душевных процессов в лирике отрывочно, а изображение человека более или менее суммарно. И лирика вовсе не располагает теми средствами истолкования единичного характера, какими распо­лагает психологическая проза, отчасти и стихотворный эпос нового времени. Обо всем этом дальше пойдет речь. Замечу пока, что если лирика создает характер, то не столько «частный», единичный, сколь­ко эпохальный, исторический¹, тот типовой образ современника, ко­торый вырабатывают большие движения культуры.

Лирическая поэзия — далеко не всегда прямой разговор поэта о себе и своих чувствах, но это раскрытая точка зрения, отношение ли­рического субъекта к вещам, оценка. Поэтическое слово непрерывно оценивает все, к чему прикасается, — это слово с проявленной цен­ностью. Оценочным началом проникнуты и столь живучие в лирике эстетические категории — высокого и низкого, поэтического и про-

¹ Об этом см.: Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1971.

88

заического. Классическая система жанров (в том числе лириче­ских — ода, элегия, сатира) исходила из таких эмоционально-оценоч­ных установок, как восторг, печаль, негодование. По самой своей сути лирика — разговор о значительном, высоком, прекрасном (иногда в противоречивом, ироническом преломлении); своего рода экспозиция идеалов и жизненных ценностей человека. Но также и антиценно­стей — в гротеске, в обличении и сатире; но не здесь все же проходит большая дорога лирической поэзии.