2. Архитекторы-деконструктивисты и их методы формообразования

Два заметных центра архитектурного неоавангарда появились в конце 60-х, в период «усталости» модернизма. Один из них - в Нью-Йорке: свободная ассоциация архитекторов, так называемая «нью-йоркская пятерка», возглавляемая Питером Эйзенманом. Другой - в Лондоне, получивший название «Оффис фор Метрополитан Аркитектур», или «ОМА», возглавляемый голландским архитектором Ремом Кулхаасом и по существу представляющий голландскую культурную инициативу.

2.1 Американская школа

2.1.1 Питер Эйзенман

Лидер деконструктивистского движения в Америке - Питер Эйзенман, в 1978 году отходит от сугубо рационалистических поисков и переходит в область иррационального. Внешним событием, спровоцировавшим этот перелом, оказался курс лечения Эйзенмана у психоаналитика. «Именно тогда я начал путешествовать по своему подсознанию. Уходить в самоанализ и все меньше ориентироваться на рационалистические функции мозга. Это вызвало сдвиг в моей архитектуре. Мои здания стали закапываться в землю и в область подсознательного».

Этот период поисков Эйзенмана можно обозначить как деконструктивистский, несмотря на то, что сам архитектор всячески отказывается от каких-либо четких определений. Сам себя он в разные периоды провозглашал постфункционалистом, постмодернистом, деконструктивистом. Такое отсутствие четкой позиции — и есть позиция Эйзенмана. Он считает, что человек волен выбирать из всего многообразия, предлагаемого этим миром, без каких-либо ограничений, все, что покажется лично ему близким в данный момент, что вызывает резонанс, заставляет задуматься о себе.

Работая как деконструктивист, Эйзенман в первую очередь исследует архитектуру как идею, а основными источниками вдохновения для него являются тексты Жака Деррида и психоанализ. Совместно с Деррида он создал проект «Хоральное произведение», включающий в себя литературный и архитектурный дискурс. При этом Деррида выступил в качестве дизайнера, а Эйзенман — как литератор. Это были две параллельные работы, которые были одновременно и независимы друг от друга, и в тесной корреляции между собой. В результате возник образец многоголосой, многоязыкой «архитектуры-полиглота». «Словесный дизайн» включает в себя хореографию, музыку, пение, ритмические эксперименты.

По мнению Эйзенмана, архитектура должна быть критична, она не должна удовлетворять нужды заказчика и решать его проблемы, напротив, — архитектура ставит проблемы. В соответствии с этой концепцией, Эйзенман выстраивает не только теории, но и реальные сооружения, часто шокируя заказчика. Например, в проекте «Гордиола Хаус» он заявил заказчику, что согласно его теории, окна дома не должны выходить на океан (о чём так мечтал заказчик); в «Векснер-центре», предназначенном для экспозиции работ художников, очень трудно повесить на стену Гордиола-хаус, Кадиз, Испания, 1988, архитектор Эйзенман картину (хотя бы потому, что стен как таковых нет). Здание заставляет художников искать иные способы самовыражения, работать не с пустыми стенами, а с весьма не простым контекстом.

Все исследования Эйзенман декларирует в своих текстах. Понять его архитектуру в отрыве от теории очень сложно, из-за чего Чарльз Дженкс причисляет его к модернистам, заставляющим мир подстраиваться под их идеи. Однако сам Эйзенман утверждает, что в данном случае это не абстрактные идеи, но то, что всегда было заложено в самой архитектуре, но до сих пор было скрыто. Задача архитектора — вскрыть то, что было подавлено, помочь выразится тому, что считалось Векснер-центр, Колумбус, США, 1983-1989 нефункциональным, бессмысленным и т. д.

Деконструктивизм, по мнению Эйзенмана, термин скользкий, спекулятивный и неоднозначный. По его словам: «в течение четырехсот лет существовало стремление архитектуры преодолеть природу, теперь же актуальна попытка отображения в символической форме преодоления знания». Первые здания, были упражнениями в чистом формализме, не без влияния историков искусств Розалинды Краусс и Клемента Гринберга, структуралистов типа Леви-Штраусс и Хомски, и минималистов типа Дональда Джудда. В 1978 году Эйзенман одним из первых применил приемы декомпозиции, явившимися элементами трансформации. Объект был создан путем вычитания элементов и проведения над ним ряда механических действий, которые разрушили центр дома (де-центрирование), уничтожили человеческий масштаб и общепринятые функциональные решения. Абстрактные результаты оказались, весьма красивыми и чувственная сторона была признана, а «неудачный» человеческий фактор из проектов скоро совсем будет вычеркнут - компьютер позаботится об этом.

В проекте красоте и гармонии Эйзенман предпочитает абстрактное слоение белых и серых сеток. Он использует метод масштабирования (увеличения или уменьшения сетки и рисунка), таким образом, чтобы объект стал самоподобным, а из не-антропометрических путей создания объектов особо выделяет масштабирование, коллаж и самоподобие, туда же относит и фрактальную, самоподобную, прерывистую геометрию. Эйзенман говорит, что идея относительности Aronoff Center for Design and Art, Цинциннати, Огайо, 1988—1996 центра становится очень интересной, что именно ее они использовали в Parc la Villette: «...берем фрагменты и формируем проект, кто-то еще будет брать фрагменты от нашего проекта и формировать что-нибудь еще»...

В 1987 году Эйзенман утверждал, что архитектура должна передавать одновременно присутствие (как реальный объект) и отсутствие в этом присутствии. Деконструктивистский объект должен иметь эффект нечеткости и неопределенность вместо иерархии составляющих.

В статье "Вечные архитектурные дебаты" американский критик Чарльз Дженкс пишет о парадоксе Эйзенмана. Суть в том, что зодчий, который служит самой по себе архитектуре, не отягощает себя какими либо программными соображениями, в конце концов находит (после первоначального непонимания) признание, становится понятным, популярным, модным. Верность этого парадокса подтверждает история профессии: Витрувий, Альберта, по существу, занимались абстрактным рисованием в своих исканиях симметрии, гармонии, соразмерности, пропорции; Палладио и Леду утверждали превосходство логического порядка независимо от назначении архитектурной формы; Томас Джеферсон и Мис ван дёр Роэ создавали свои произведения в той же системе ценностей, доступной для понимания только профессионалу.

Элитарность творчества Эйзенмана той же природы, что и рационально скомпонованные композиции Джефферсона, утвердившего основы классицизма на Американском континенте в XVII в. Для обоих характерно сравнение архитектуры с игрой в шахматы. Но особенность позиции Эйзенмена от предшественников-единомышленников, заключается в изменении отношения профессионала к самой архитектуре.

Позиция Эйзенмана характерна выявлением специфики языка архитектуры в его отличных от иных видов искусства качествах. Подобно тому, как в поэзии есть чистый звук, а в живописи - локальный цвет, в архитектуре есть чистое пространство или чистота архитектурных элементов.

Представление о структуре пространства, по сути дела, всегда и везде опыт культуры человечества, развертывающийся при «написании» и «прочтении» архитектурной формы. Но Эйзенман игнорирует культурные предпосылки организации пространства, давая лишь геометрическую и топологическую его характеристику, переводя верховную логику геометрии на язык символов, намеренно лишенных значения,

В качестве исходной формы зодчий берет, как правило, куб - объем, потенциально содержащий в себе «источник неисчерпаемого многообразия». Затем начинается «артикуляция - кристаллизация идеи». Куб членится колоннами, плоскостями, часто конструктивно ложными.

Головоломные преобразования стереометрии куба поражают изобретательностью: параллельные и перпендикулярные сечения ортогональных решеток, сдвиги и вращения плоскостей, сочетание замкнутых и разомкнутых объемов с врезанными в них под углом пространственными решетками. Создается впечатление, что сооружение - предлог для изощренных и самоценных для автора геометрических игр, элитарный рафинированный эстетизм, эзотеризм которых восходит к наследию Платона.

Композиции Эйзенмана столь отвлеченны, что по мнению критиков, с равным успехом могут быть жилыми особняками или офисами, магазинами или больницами, могут быть положены на бок либо поставлены вверх ногами. Архитектура как абстрактная геометрия, допускает любые смысловые интерпретации и толкования.

Занимаясь исключительно синктасисом, правилами связи, архитектор подчеркивает невозможность вычисления из композиции без ущерба для нее ни одного структурного элемента, ни изменения какого-либо ее свойства. Само призведение как манифестация системы взаимоотношений способно генерировать значения формы. Сдвиг, поворот, инверсия - таковы излюбленные приемы зодчего.

В своей практической деятельности в 70-80-е годы Эйзенман создал целую серию концептуально значимых построек, в том числе серию экспериментальных домов, или антидомов, от известного «Дома Икс» (1978) до «Фин де Хаус» (1983). Особой известностью пользовалась его постройка Векснер-центра визуальных искусств (1983-1988) в Колумбусе.

Концепция еще одного проекта Эйзенмана, который называется «Чердак Тома» (Нижний Манхэттен, Нью-Йорк, 1988), сходна с концепцией Векснер-центра. Подвергается переоценке само понятие дома как укрытия, несущего метафору космоса. Традиционная метафизика выворачивается наизнанку. Эйзенман прямо заявляет о своем желании сделать постройку «House X». Дом Икс Блумфилд Хиллс, Мичиган, Проект, 1975 «некомфортабельной». Он играет модернистскими модульными решетками, вызывая внешний эффект беспорядочного наложения их друг на друга, делает нарочито сбитыми и несовпадающими ритмический шаг стен и перегородок и шаг элементов подвесного потолка, скашивает углы, подрезает горизонтали, отрубает части опор. Все эти приемы своеобразно обогащают пластику интерьера, усиливают остроту восприятия, но делают пространство негуманным, постоянно меняющимся при передвижении в нем. Зритель испытывает чувство неуверенности, примерно такое же, какое испытывает человек, впервые попавший за кулисы во время смены декораций. Чувство неуверенности заставляет зрителя воспринимать архитектуру не подсознательно, как это чаще всего происходит, а осознанно, вступая с ней в диалог.