Мариносян х. Э. Национальное государство. Проблемы и перспективы в эпоху глобализации// Философские науки. — № 8. — 2008. — c. 5 — 25. — 15. 02. 11.

…Вопрос о судьбах национального государства в эпоху глобализации представляет не только академический или политико-идеологический интерес. Он имеет значение для подавляющего большинства населения планеты. Казалось бы, формирование международных рынков, «свободное движение» капитала, увеличение потоков информации, мигрантов и туристов, образование «транс», «интер» и «над» национальных финансовых, экономических и политичес­ких институтов должны были бы сплотить народы и страны в некую глобальную целостность. Но вскоре стало очевид­ным, что глобализация, вызывая противодействие, не толь­ко не разрушает, но и консервирует и, более того, во многих случаях развивает сложившуюся планетарную иерархию народов и наций. Противоречия между различными этносами, нациями, государствами, между национальными го­сударствами и международными властными структурами, между крупнорегиональными сообществами, между межго­сударственными стратегическими объединениями и блока­ми не исчезают, а обостряются. Процессы глобализации в финансово-информационной сфере вторгаются в область прерогатив национальных государств, а её очевидные, преж­де всего экономические, преимущества для нескольких раз­витых стран для многих других оборачиваются значитель­ными потерями, вызывая защитную реакцию противодей­ствия и формируя так называемые асимметричные угрозы.

Вполне очевидно: глобализация не принесла с собой ни согласия, ни тем более глобального порядка. А все попыт­ки упорядочивания системы международных отношений на принципах равноправия порождают лишь эскалацию хаоса и насилия. Поэтому Бауман называет глобализацию «но­вым мировым беспорядком». По его мнению, локальные действия имеют глобальные последствия, но средства для осуществления действий глобального регулирования отсут­ствуют. Бауман констатирует бессилие институтов, кото­рые призваны создавать и обеспечивать мировой порядок, в ряду которых национальным государствам, когда-то, от­водилась решающая роль. Некоторые даже определяют сущность глобализации через утрату полномочий нацио­нальным государством. Каким будет его будущее в «эру гло­бализации»?

…гло­бализация стала почти универсальным термином. …трансформи­сты, считают, что глобализация является абсолютно новым феноменом. С их точки зрения, она представляет собой дви­жущую силу всех современных изменений, в ходе которых осуществляется трансформация экономических и социаль­но-политических границ. Одной из отличительных черт се­годняшнего мира, по их мнению, оказывается адаптация государств к новому миропорядку, в котором нет четкого разделения на внешнюю и внутреннюю сферы.

Так, по мнению Э. Гидденса, вследствие того, что со­временные государства теснейшим образом связаны с ре­гиональными и транснациональными политическими и экономическими группировками и корпорациями, грани­цы современных государств теряют статус жестких демар­кационных линий. Их, скорее, можно сравнить с «фронтирами», отодвигаемыми по мере добровольного делегирова­ния правительствами части полномочий в пользу наднаци­ональных институтов и организаций. Таким образом, гло­бализация ассоциируется с трансформацией, в том числе и государства.

…Отечественная социал-реформистская мысль также однозначно высказывается за сохранение прерогатив наци­онального государства, полагая это особенно важным имен­но во время усиления давления глобализационных процес­сов. И. В. Данилевич пишет, что государство — это основ­ной инструмент защиты национальных интересов и взаи­модействия с другими государствами на мировой арене в решении глобальных проблем.

…современный совокупный дискурс о судьбе на­ционального государства в эпоху глобализации, во-первых, формируется на основе взаимной критики его участников, во-вторых, подавляющее число участников дискурса ведут речь о глобализации не как о всемирном историческом про­цессе, а о её современной стадии, в-третьих, сами дискур­сы выстраиваются по принципу «за» и «против» глобализа­ции, а участники дискурса, в четвертых, сосредотачивают основное внимание не на определении социально-истори­ческой сущности и формах глобализации, а на её различ­ных последствиях для судеб современного мира, в том чис­ле — для современных наций и национальных государств. Аналогичное заключение можно сделать и относительно дискурсивного пространства академических исследований, конфигурация которого определяется не приверженностью авторов одной из нескольких идейно-политических тради­ций, а использованием идеологически «нейтральных», но содержательно различных парадигмальных образцов иссле­дования. При этом количество используемых «парадигм» с трудом поддается исчислению, в том числе и по причине произвольного употребления этого термина.

Таким образом, в отечественном и зарубежном научном сообществе нет единства взглядов на природу, формы, ха­рактер и направления эволюции ни «глобализации», ни «на­ций», ни «национальных государств». Соответственно, нет и общепринятых концепций указанных исторических фе­номенов, и тем более работ, специально исследующих диалек­тику их формирования и коэволюции в прошлом и настоящем.

В этих условиях перспективы изучения исторической диалектики глобализации и национального государства свя­заны, по мнению Ю. Д. Гранина, с выходом в сферу транс­дисциплинарных исследований — сферу социальной фило­софии, в пределах которой глобализация интерпретируется как «мегатенденция к географическому распространению и поэтапному объединению цивилизационно, экономически, куль­турно, политически и иначе разделенного человечества в по­тенциально возможную глобальную (планетарную) общ­ность», реализующаяся в череде предметно-практических и духовных попыток организации или реорганизации об­щего пространства совместной жизни народов на основе принятых в качестве «универсальных» ценностей, норм и институтов общежития, выработанных в пределах той или иной цивилизационной модели развития.

Йонас Г. Принцип ответственности. Опыт этики для технологической цивилизации. — М.: Айрис-пресс, 2004. — 480 с.

5. Естественная и договорная ответственность

Устроенная самой природой, т. е. существующая от природы ответственность, представленная пока что одним (и единственным достоверным) примером родительской ответственности, не зависит ни от какого предшествующего согласия, безотзывна и бессрочна; и ещё она тотальна. Ответственность «ис-кусственная», устроенная распределением и принятием поручения, например должностная (однако также и та, что возникает на основе молчаливого согласия или вследствие компетентности), описывается возложенным заданием по его содержанию и временной протяжённости. Её принятие содержит элемент выбора, от которого можно отказаться, подав в отставку, как и, с другой стороны, возможно освобождение от должности. Ещё важнее то различие, что ответственностъ получает здесь свою обязывающую силу от договорённости, чьим порождением она является, а не от самозначимости дела. Тот, на кого возложен сбор налогов, кто позволил это дело на себя возложить, в подлинном смысле слова отвечает за выполнение этого, какого бы мнения он ни был о ценности данной или любой вообще налоговой системы. Так что в исполнении таких исключительно договорных, не продиктованных собственными притязаниями дела ответственных обязанностей возможно лишь поведение, противоречащее долгу или им пренебрегающее, но не «безответственное» в собственном смысле. Это понятие в его строгом смысле резервировано за предательством в отношении безотносительной ответственности, которым подвергается опасности истинное благо. Однако и в случае налогового чиновника, сразу же попадающего в более слабый разряд, возможно отстаивать наш общий тезис, что долженствование бытия самого дела является первым моментом ответственности, поскольку конечным предметом ответственности, стоящим выше предмета непосредственного, т. е. «дела» в буквальном смысле, является сохранение отношений верности вообще, на которых основываются общество и совместное обитание людей: и это и есть сущностное, обязывающее само по себе благо. (Формальный категорический императив приходит здесь с иным основанием — и даже без последней фразы! — к тому же результату.) Однако в отношении этого, вечно необеспеченного в своём существовании, целиком и полностью зависящего от нас блага ответственность настолько же безусловна и безотзывна, как только может быть любая ответственность, установленная природой — если только она уже природной не является. Так что если чиновник-предатель может быть непосредственно обвинен лишь в нарушении долга, то опосредованным образом безответственен и он.

6. Самостоятельно избранная ответственность политика

Остается ещё случай, своеобразным, выделяющим специально человеческую свободу образом выходящий за пределы природной и договорной ответственности. До сих пор мы видели: благо первого порядка, когда и поскольку оно лежит в сфере досягаемости нашей силы, в особенности же тогда когда это есть сфера нашей фактической и происходящей уже и без того деятельности, не оставляющим нам выбора образом предполагает нашу ответственность, не признавая при этом никакого освобождения от соответствующей обязанности. Избранная (по крайней мере отчасти) самим человеком, так называемая договорная ответственность обусловленного (а также и приказного) поручения сама по себе не имеет своим предметом никакого обязывающего блага такого рода и возлагается на срок. Имеется, однако, и такой, весьма примечательный случай, когда благо первого порядка и безусловного достоинства, само по себе ещё не находящееся в действенной сфере нашей силы, так что мы за него нести ответственность никак не можем, также способно оказаться предметом свободно избранной ответственности — так, что сначала происходит выбор, и только потом, в связи с избранной ответственностью, возникает та сила, которая необходима для её присвоения и использования. Парадигматическим случаем этого является политик, который стремится к власти, чтобы обрести ответственность. Конечно, власть обладает своими собственными приманками и наградами: престиж, блеск, удовольствие от отдачи распоряжений, влиятельность, зиждительство, след в мире, да уже наслаждение одним лишь её сознанием (не говоря о вульгарных выгодах), так что в стремлении к ней всегда присутствуют честолюбивые мотивы. И всё же, если отвлечься от наиболее обнажённой и наиболее своекорыстной тирании, которая вряд ли вообще уже попадает в сферу политики (кроме как при помощи лицемерной претензии на то, что она заботится об общественном благе), в стремлении к власти присутствует также и желание связанной с властью, становящейся через неё возможной ответственности, если же речь идёт о подлинном homo роlitik, она желанна в первую очередь. И настоящий государственный деятель будет усматривать свою славу (которая его, возможно, только и заботит) именно в том, что о нём может быть сказано, что он действовал на пользу тех, над кем имел власть — т. е. для кого он её имел. То, что «над», становится «для» и составляет существо ответственности.

Мы имеем здесь единственную в своем роде привилегию человеческой спонтанности: непрошеный, «без нужды», без поручения и без договоренности (которая могла бы сюда прибавиться в качестве легитимирующего момента) хлопочет о достижении власти претендент, дабы получить возможность взвалить на себя бремя ответственности. Предметом ответственности является res рublika, общественное дело, которое при республиканской форме правления в скрытой форме является делом всеобщим, на деле же – лишь в пределах выполнения общих гражданских обязанностей. Принятие на себя руководства в общественных делах сюда не относится: формально никто не обязан добиваться государственных должностей, чаще всего ни от кого даже не требуют принять предложение занять такую должность, если он об этом не просил. Однако тот, кто чувствует себя призванным к этому, ищет как раз такого приглашения и требует его как свое право. В особенности угрожающая обществу опасность, когда к ней присоединяется убежденность, что знаешь путь к спасению и можешь по нему повести, делается мощным стимулом для мужественной личности предложить свои услуги и пробиться к ответственности (С. 175 — 178).

Казанская И. А. Философские проблемы естествознания. К научному пониманию феномена интернета// Вестник Московского Университета. — 2008. — № 3. — С. 20 — 31.

Определение и способ изучения Интернета, то, с какой сто­роны исследователь «смотрит» на феномен Всемирной паутины, во многом зависит от общей концептуальной установки исследо­вателя относительно типа общественного устройства современнос­ти, от того, как он понимает современное общество. Здесь сло­жились свои традиции и направления. Они достаточно четко раз­граничены. Критерием выделения служит именно общая установ­ка исследователя относительно типа современного общества.

Однозначным поворотным пунктом в изучении этой пробле­мы является постулирование постиндустриального этапа общест­венного развития в ставшей классической работе Д. Белла. Но термин «постиндустриальный» во многом является определением «от противного», он отличает современное и грядущее общество от индустриального, но не всегда описывает собственные харак­теристики этого нового общественного устройства. Конкретизи­руя приставку «пост», появлялись самые разнообразные концеп­ции и видения. Можно выделить четыре базовых направления в понимании и изучении феномена Интернета в зависимости от по­нимания исследователями современности.

1. В первую группу входят все подходы, обозначаемые сами­ми авторами как социальные прогнозы. Эти теории были сформу­лированы в 60 —70-е гг. XX в. в попытке предсказать будущее общественное устройство. В рамках этих подходов выделяются признаки, которые с точки зрения авторов будут являться опре­деляющими в недалеком будущем. Технотронное общество, об­щество знаний, информационное общество — основные концеп­ты первой группы. Сегодня критика этих подходов вполне сопо­ставима по своему объёму с самими теоретическими построения­ми авторов данных теорий. Тем не менее, на основе подобных концептов сформировалось понимание Интернета как информационного хранилища, мирового разума и технологического фронтира. Представители этого подхода впервые стали рассматривать Интернет как новый социальный объект.

2. Второй подход связан с изменившейся, а именно сетевой природой современного общества. Это научное открытие, сделанное М. Кастельсом, из­менило направленность мысли исследователей. После его работ о сетевой природе современного общества основной акцент в иссле­дованиях стал делаться не на том, какое общество предположи­тельно будет, а на том, какое общество уже есть, как изменяются его институты, преобразуясь в Сети, и какие изменения происхо­дят в связи с этим в социальном устройстве. На основе этого подхода Интернет определяется через его коммуникационные свойства: Интернет делает возможными сетевые связи любой сте­пени сложности, в этом заключается его существенная черта.

3. Третий подход основан на теориях виртуальности и прежде всего виртуального общества. В центр рассмотрения помещаются образы вещей, анализируется, как и зачем они создаются. В рамках этого подхода Интернет — виртуальный образ мира. Вни­мание направлено именно на процесс и способ порождения обра­зов, на виртуализацию.

3. В четвертую группу входят подходы, основанные на ис­пользовании постмодернистских концептов понимания современ­ного общества. С этой точки зрения Интернет — это многое, это разное. Интернет можно понять лишь через яркие образы и ме­тафоры. Эти подходы отличает образность, многозначность, ли­ричность, неконкретность. Однако в современной социальной философии постмодернизм признается как полноценный подход и метод.

…Интернет выполняет целый ряд социальных функций в глобализирующемся обществе. Эти функции не являются чем-то неиз­вестным, неоткрытым. Практически все они сформулированы в рассмотренных нами подходах. В рамках предлагаемого в этой статье генетическо-функционального подхода Интернет — то сред­ство, которое делает возможным глобализацию информации, ком­муникации, образов, действий, истории. Можно утверждать, что Интернет прочно встроен в глобализирующееся общество, без та­кого средства, как Интернет, глобализация была бы невозможна.

Информационное общество. Интернет как хранилище информации

Термин «информационное общество» был введен Ф. Махлупом и Т. Умесао вначале 60-х гг. XX в. фактически одновременно в США и Японии. В 1969 г. Агентство экономического планиро­вания (Economic Planning Agency (EPA)) представило доклад «Японское информационное общество: темы и подходы» (Japan's Information Society: Themes and Visions). Согласно этому докладу, процесс компьютеризации в информационном обществе даст людям доступ к надёжным источникам информации, избавит их от рутинной работы, обеспечит высокий уровень автоматизации производства. При этом изменится и само производство: продукт его станет более «информационно ёмким», что означает увеличе­ние доли инноваций, дизайна и маркетинга в его стоимости: «...производство информационного продукта, а не продукта матери­ального будет движущей силой образования и развития общества».

В 70—90-е гг. наибольший вклад в развитие теории инфор­мационного общества как модификации концепций постиндустри­ального общества внесли Д. Белл, М. Порат, И. Масуда, Э. Тоффлер, Т. Стоуньер, Р. Катц, П. Дракер и др. В той или иной мере она получила поддержку со стороны тех исследователей, ко­торые акцентировали внимание не столько на прогрессе собствен­но информационных технологий, сколько на становлении техно­логического, или технотронного общества, или же определяли со­временный социум исходя из возросшей и постоянно возрастаю­щей роли знаний.

Э. Тоффлер, например, перечислял такие черты новой предполагаемой формации, как демассивизация и денерархизация общества и культуры, деконцентрация производства и населения, резкий рост информационного обмена, сближение производства и потребления, полицентричные, самоуправленческие политические системы, экологическая реконструкция экономики и вынос опасных производств за пределы Земли, индивидуализация лич­ности при сохранении солидарных отношений между людьми, ко­торым «нечего делить», космополитизация и др. В своей работе «Метаморфозы власти» Э. Тоффлер определял информационное общество как общество, в котором сфера знания играет решаю­щую роль в общественном развитии.

В книге Д. Белла «Социальные рамки информационного об­щества» был представлен свой вариант конвергенции идей пост­индустриализма и информационного общества. По Д. Беллу, ин­формационное общество — это и есть постиндустриальное общест­во, основу определения социальной структуры которого составля­ет информация. Информационное общество, в трактовке Д. Белла, обладает всеми основными характеристиками постинду­стриального общества (экономика услуг, определяющая роль тео­ретического знания, ориентированность в будущее и обусловлен­ное ею управление технологиями, развитие новых интеллектуаль­ных технологий).

В этот период делались попытки более подробно и конкретно обрисовать будущее информационное общество. Э. Тоффлер го­ворил о торжестве индивидуальной деятельности на дому — новой форме рабочей деятельности в рамках общей структуры информа­ционного общества; Дж. Пелтон выдвигал проект «глобальной электронной цивилизации» и т. п. Политические и социальные изменения в этом контексте рассматривались как непосредствен­ный результат информационной революции. Подчеркивалось, что от распространения компьютерной техники напрямую зависит развитие демократии.

… Видимо, недостатки названных теорий обусловлены тем, что все они являются социальными прогнозами. Авторы этих теорий описывают желаемое общество, некий образ, идею, как если бы идеи действительно правили миром. По сути, речь идет о своеоб­разном финализме: строится образ грядущего, который затем ис­пользуется для объяснения настоящего. В качестве элементов анализа действительности в этих теориях присутствуют достаточно простые наблюдения:

• роль информационных технологий возрастает;

• роль знания возрастает;

• роль технологий и технологического развития возрастает;

• происходят какие-то изменения в общественном устройстве в целом.

Сетевое общество. Интернет как универсальный посредник коммуникации, сетевых связей

Существенным этапом в преодолении подобной ситуации, сложившейся в исследованиях происходящих общественных изме­нений, стали работы М. Кастельса. Он выступил с обоснованной критикой теорий «информационного общества» (information soci­ety) и выдвинул собственную концепцию «информационального общества» (informational society). По мнению Кастельса, инфор­мация и обмен информацией сопровождали всю историю челове­чества. Информация важна для любого общества на любом этапе развития. Но в наступающем «информациональном обществе» генерирование, обработка и передача информации становятся фун­даментальными источниками производительности и власти: «По­этому следует отбросить понятие «информационное общество» в силу его неспецифичности и путаности, — писал Кастельс. То, что действительно является новым в современную эпоху — это новые сети информационных технологий. Они представляют собою более серьезные изменения, чем технологии, связанные с индустриальной революцией или информационной революцией. Более того, мы находимся в самом начале технологической рево­люции, и по мере того как Интернет становится универсальным инструментом интерактивной коммуникации, мы сдвигаемся от компьютероцентрированной технологии к диффузным сетевым технологиям и, что ещё более важно, дав волю биологической революции, создаем возможность для манипулирования живыми организмами и даже воссоздания их».

Выдвигая концепцию сетевого общества, Кастельс отмечал, что ядром такого общества является не информация как таковая, а «сетевая логика базисной структуры» общества, придающая распространяемой информации особые качества и функции, сис­темно преобразующие все основные сферы жизнедеятельности людей — от экономики и политики до образования и культуры. По мнению Кастельса, появляется и новая «организационная ло­гика» перехода от массового производства к более гибким фор­мам, выражающим индивидуализированные запросы потребите­лей информациональной глобальной экономики, которая «трансфор­мирует сигналы в товары посредством обработки информации».

Сеть — это множество взаимосвязанных точек. В качестве точек сети могут выступать любые социальные объекты (люди и их объединения, в том числе государство). Сети имеют преимущест­во перед традиционными иерархически организованными морфо­логическими связями: они мобильнее, чем иерархии, более под­ходят для адекватной обработки информационных потоков. Это и выводит сетевые принципы организации на первый план, ведь в современном мире, по известному выражению М. Кастельса, власть потоков информации преобладает над потоками власти.

…В результате такого сетевого подхода произошел сдвиг и в понимании феномена Интернета: Интернет стал описываться не только как глобальное информационное хранилище, но и как гло­бальное средство связи, универсальный посредник сетевого общества. Информация, как подчеркивает в этой связи отечественный исследователь Д. Иванов, не всегда знание, но всегда коммуни­кация (media), которая часто подразумевается под тем, что мы называем информацией. И. Шадрин утверждает, что развитие новых информационных технологий и прежде всего Интернета приводит к росту «плотности» межличностных и межгрупповых коммуникаций и, что ещё более важно, создает возможность из­менения направлений потока этих коммуникаций, трансформи­руя, таким образом, социальную структуру общества.