1 М. А. Бакунин. Собрание сочинений и писем, т. 1. М., 1934, стр. 169.

«Тайна пророка»), и тему слияния с абсолютным и бесконечным:

Тогда свершится подвиг трудный:

Перешагнешь предел земной -

И станешь жизнию повсюдной -

И все наполнится тобой.

«Подвиг жизни»

И столь характерное для романтического дуализма противопоставление любви «земной» и любви «небесной»:

Я два созданья в мире знал,

Мне в двух созданьях мир явился:

Одно я пламенно лобзал,

Другому пламенно молился.

Стиль Станкевича - это тот среднепоэтический стиль, который успел уже окончательно устояться и выветриться. Но Станкевич - человек 30-х годов, и он не в силах оградить свой поэтический мир от стихии вульгарного романтизма. Как и Владимир Печерин, Станкевич отдал дань модному жанру «фантазий» и «мистерий» («Избранный», «Ночные духи»).

В поэзии Станкевича волновавшие его и его друзей вопросы назначения и совершенствования человека отразились в абстрактной, символической форме. Красов и Клюшников сосредоточены на душевной жизни человека. Вместо философской рефлексии Станкевича их занимает рефлексия психологическая. Красов и Клюшников профессиональней Станкевича, и на них больше давит старая элегическая традиция.

В особенности это относится к поэзии Красова. Это интимная лирика 30-х годов, уже утратившая строгие очертания элегии предшествующих десятилетий. Традиционные элементы классической элегии смешиваются с песенными образами, с интонациями романса (романс в 30-х годах уже носитель эмоций новой, разночинной среды) и с элементами столь распространенного тогда вульгарного романтизма:

Я трепетно глядел в агат ее очей:

Там целый мир любви под влагой сладострастья, -

И, полный прежних дум, тревоги и участья,

Я грустно любовался ей.

Я думал: чудное созданье,

О гений чистой красоты,

Какой судьбой сюда, в юдоль изгнанья,

С каких небес явилась ты?

«Она"

Так «гений чистой красоты» Жуковского («Лалла Рук») и Пушкина уже совмещается у Красова с бенедиктовским «агатом очей» и «влагой сладострастья»,

В гуще традиционных образов мелькали у Красова поэтические формулы, вероятно воспринимавшиеся его друзьями как отражение - пусть бледное - напряженной духовной жизни кружка.

Какой судьбой сюда, в юдоль изгнанья,

С каких небес явилась ты?

В 1830-х годах это - романтический штамп. Но для участников кружка Станкевича за подобной формулой стояло лично и мучительно пережитое противоречие между «земной» и «небесной» любовью, между «конечным» и «бесконечным»:

И мне ясней мое предназначенье,

Доступней тайна бытия;

Душа полна и сил и упоенья!

Не оставляй меня, отрадное виденье,

Мечта высокая, прекрасная моя!

"Мечта»

В стихах своих товарищей по кружку Белинский узнавал знакомые идеи и настроения; порой сам вкладывал эти идеи. И на рубеже 30-х и 40-х годов Белинский неоднократно упоминает в своих статьях Клюшникова и Красова в качестве наиболее талантливых - после Лермонтова и Кольцова - современных молодых поэтов.

Пройдет три года, и Белинский, со свойственной ему беспощадностью в переоценке своего прошлого, скажет в письме к В. Боткину: «Мне стыдно вспомнить, что некогда я думал видеть на голове моей терновый венок страдания, тогда как на ней был просто шутовской колпак с бубенчиками. Какое страдание, если стишонки Красова и -в- (псевдоним Клюшникова. - Л. Г.) были фактом жизни и занимали меня как вопросы о жизни и смерти? Теперь иное: я не читаю стихов (и только перечитываю Лермонтова, все более и более погружаясь, в бездонный океан его поэзии)…»1