Ю. ОЛЬСЕВИЧ,
доктор экономических наук,
главный научный сотрудник ИЭ РАН
Монетаризм и россия: проблема совместимости
Общепризнано, что теоретической и идеологической основой "шоковых реформ" в России и в странах Восточной Европы служит современный монетаризм. Трудно, однако, представить, чтобы столь авторитетная, глубоко разработанная и широко принятая экономическая доктрина могла быть научной базой столь провальной хозяйственной политики. Возникает вопрос: являются ли сторонники методов шоковой терапии в России действительными представителями научного монетаризма или они - попросту самозванцы, местные и пришлые, которых всегда было немало на Руси в смутные времена?
Монетаризм и депрессивное равновесие
Чтобы ответить на поставленный выше вопрос, следует разобраться в том, что же такое монетаристская теория. Сделать это не так просто по двум причинам. Во-первых, монетаризм известен прежде всего как теория и политика денежного обращения (не как общеэкономическая теория), а также как идеологическая доктрина социально-экономического либерализма. Последнее дало повод известному американскому историку экономической мысли Б. Селигмену главу о М. Фридмене в своей книге назвать: "Милтон Фридмен: теория как идеология"1. Во-вторых, в тех редких случаях, когда монетаристы стараются представить свою теорию как модель хозяйственной системы, они выступают со столь же неадекватными претензиями на ее историческую "всеохватность", как и их оппоненты. Эти амбиции, на наш взгляд, противоречат научному "ядру" современного монетаризма и затрудняют понимание его общей теории (как, впрочем, и других содержательных, но чрезмерно амбициозных теорий – будь то марксизм, кейнсианство, институционализм или нечто иное).
Поскольку современный монетаризм возник как прямая реакция на кейнсианство, целесообразно начать наш анализ с выяснения того, как выглядит второе в глазах первого. При этом мы воспользуемся прежде всего "хрестоматийной" статьей бесспорного лидера данного течения М. Фридмена "Количественная теория денег", опубликованной в энциклопедическом издании 1989 г.2
По мнению Фридмена, теория Кейнса базируется на трех взаимосвязанных "предположениях". Во-первых, спрос на деньги ("функция предпочтения ликвидности") в условиях неполной занятости, которые преобладают, в высшей степени неустойчив, поскольку скорость обращения денег и отношение запаса денег к доходам пассивно приспосабливаются к независимым изменениям номинальных доходов и денежной массы. Иначе говоря, денежно-кредитная система и весь рыночный механизм являются, по Кейнсу, крайне неустойчивыми и могут лишь приспосабливаться, но не противостоять внешним воздействиям.
Во-вторых, безработица не порождается изъянами рынка (негибкостью цен и зарплат, "переходными" нарушениями), а есть глубоко укоренившаяся характеристика экономической системы. Поэтому долговременное равновесие в экономике - равновесие при неполной занятости.
В-третьих, негибкость цен и заработной платы в рамках краткосрочных колебаний конъюнктуры следует рассматривать как "институциональный факт", выражающий "рациональную реакцию на состояние равновесия при неполной занятости" (а не как преходящий результат нарушений в системе конкуренции либо циклических волн). Очевидно, система негибких цен и зарплат не может служить регулятором восстановления равновесия при его нарушении - таким регулятором становятся колебания объемов производства и занятости.
Почему же все эти ключевые предположения кейнсианской теории Фридмен считает ложными? Он выдвигает две группы аргументов – методологические и эмпирические.
Первая из них сводится к тому, что Кейнс в своих рассуждениях исходит из использования доходов, а не богатства. "Кейнс делает ударение на инвестиционных расходах и на стабильности функции потребления, а не па запасе денег и на стабильности функции спроса на деньги''. И еще более определенно: "Ошибка Кейнса состояла в игнорировании роли богатства при построении функции потребления" (выделено мной. – Ю.О.)3.
Вторая группа аргументов выглядит следующим образом: "Наглядный успех в течение 50-60-х годов правительств, приверженных кейнсианской политике полной занятости, в достижении быстрого экономического роста, высокая степень экономической стабильности и относительная устойчивость цен и процентных ставок - все это на какое-то время резко укрепило веру в исходные кейнсианские постулаты, согласно которым изменения в номинальном количестве денег не имеют серьезного значения. В 70-е годы был нанесен решающий удар по этим постулатам и возродилась вера в количественную теорию. Быстрый рост денежной массы сопровождался не только ускорением инфляции, но также подъемом, а не снижением средних уровней безработицы и увеличением, а не сокращением процентных ставок"4.
Здесь Фридмен применяет широко распространенный в экономической науке стандартный прием опровержения: если начиная с 70-х годов реальное развитие экономики вступило в противоречие с кейнсианской теорией, то это доказывает, что последняя была изначально ошибочна. Такой подход свидетельствует о механическом применении к экономической теории критериев, присущих фундаментальным естественным наукам, предмет изучения которых отличается постоянством во времени и пространстве.
Чтобы проверить реалистичность кейнсианской теории, нужен иной подход. Надо на основе теоретического "скелета" восстановить соответствующие ему "мышечную ткань и сосуды", а затем сравнить полученный результат с той хозяйственной системой, которая реально действовала в период возникновения и распространения кейнсианства. Это напоминает задачу, решаемую антропологом, восстанавливающим лицо по черепу давно почившего человека с тем, чтобы потом сопоставить реконструированный облик с его прижизненным портретом.
Обратимся к трем "предположениям" кейнсианской теории, которые выделяет Фридмен. Первое "предположение" требует, чтобы денежные доходы населения были неустойчивы, а "богатство" среднестатистического индивида не составляло значительной величины по сравнению с его текущим доходом.
Согласно второму "предположению", глубоко укоренившаяся неполная занятость, предопределившая особый характер долговременного рыночного равновесия, может сложиться лишь при хронической ограниченности инвестиционных возможностей, с одно» стороны, и при стремлении населения сберегать часть своих денежных доходов "в чулке" - с другой.
Третье "предположение" означает, что жесткость системы цен и зарплат в краткосрочном плане есть не что иное, как проявление монополизма фирм и профсоюзов, а также государственного регулирования.
Теперь вспомним состояние хозяйства развитых стран Запада в 30-е годы: стагнация в сфере технического прогресса, роста народонаселения и сырьевой базы; преобладание монополий и монопольных цен на продукцию и ресурсы; протекционизм и торговая война "всех против всех"; массовая недогрузка мощностей и безработица; крайняя неустойчивость размеров доходов и платежеспособного спроса; ненадежность банков: явное "предпочтение ликвидности" населением и бизнесменами.
Уже названного достаточно, чтобы ответить на вопрос: какая теория точнее моделировала хозяйственную систему 30-х годов - неоклассическая с ее упором на саморегуляцию растущего рынка или кейнсианская, подчеркивавшая роль экзогенных детерминант специфического депрессивного рыночного равновесия?
М. Фридмен считает главным в теории ее долговременную прогностическую функцию и предлагает оценивать верность ее постулатов по этому критерию. Но кейнсианская теория не ставила перед собой задачи создания прогноза, ее целью была выработка мер по выводу хозяйственной системы из состояния хронической депрессии. "В далекой перспективе все мы умрем", - отвечал Кейнс на такого рода упреки. В 30-40-е годы, когда решался вопрос о судьбах капитализма, монетаризм не пользовался авторитетом не потому, что не располагал такими талантливыми представителями, как М. Фридмен, а потому, что был непригоден и даже опасен.