Служанки

Первые лучи весеннего солнца заливают ярким, но мягким светом обширные нормандские луга. Земля словно потеет зеленью и покрыта как бы изумрудной пеной. Когда на деревьях покажутся листья и вся равнина зарастет высокой, густой, лоснящейся травой, работницы с ферм в коротких юбках поведут вдоль изгородей на пастбища грузных коров с колыхающимся между ног выменем. Работница идет впереди, корова — сзади; работница тащит корову, а та упирается; одна спешит, другая медлит, но у обеих в глазах отражаются одни лишь зеленые деревья и травы. О чем они думают? Но о чем может думать бедная девушка, которая получает двенадцать франков в месяц, спит на сеновале и одета в лохмотья? Хоть она никогда не моет ни горячей водой в ванне, ни холодной в ручье свое жилистое тело, сильное, как тело мужчины, но и она не прочь принарядиться, чтобы прийтись по сердцу батраку, бредущему на дальнем конце поля за убогой сохой, которую тащат две гнедых клячи. В коротких и смутных, как у животного, грезах девушки мелькает лоток разносчика, который торгует лентами, чепчиками и косынками, странствует по дорогам и прельщает крестьянок своими товарами. Ей слышится звон колокольчика его осла, тявканье собаки и выкрики самого торговца, расхваливающего товар... И в бесхитростном сердце бедняжки просыпается желание стать наряднее, чтобы в погожее воскресное утро, входя в церковь, привлечь к себе взоры парней...

Первые лучи весеннего солнца заливают ярким, но мягким светом высокие деревья Елисейских полей.

Начиная от площади Согласия до круглой площадки, где сходятся аллеи, под сводами каштановых деревьев, в листве которых орут воробьи, играет на песке кучка детворы. Самые маленькие сидят на корточках и лепят неловкими ручонками песочные пирожки; дети постарше катают обручи или с важным видом обсуждают условия игры; в этих совещаниях участвуют и мальчики с голыми икрами, и девочки в коротеньких юбочках.

Их матери и няньки, сидя на скамейках в тени только что зазеленевших деревьев, дремлют, читают или вяжут и рассеянно глядят, как по направлению к Булонскому лесу сверкающей рекой катятся колеса экипажей. Это нескончаемый движущийся поток фиакров, ландо, кабриолетов, светлых шляп, зонтиков, ливрей с блестящими пуговицами. Мелькает бесчисленное множество стоящих стоймя хлыстов, похожих на ряды удочек целой армии утонувших и уносимых течением рыбаков.

А под деревьями, держа на руках малюток, тяжелой походкой коров парами прогуливаются кормилицы, баюкая новое поколение на своих мягких грудях, как на подушках. Время от времени они переговариваются друг с другом; их деревенский акцент, их простонародный выговор вызывают мысли о неповоротливых коровах коричневой масти, лежащих на траве.

Эти толстые женщины, точно налитые молоком, неторопливо расхаживают, покачиваясь и вспоминая о своих лугах. У них нет других мыслей, других желаний, кроме желания вернуться в родные места. Они почти равнодушны к своим красным, синим и розовым шелковым лентам, столь широким и длинным, что свешиваются до самых пят; равнодушны и к легким, как взбитые сливки, чепчикам, красующимся на их головах; равнодушны ко всему тому изяществу, с каким их наряжают матери, несчастные, худые и бледные матери, живущие в богатых особняках на этом широком проспекте.

Время от времени они останавливаются, расстегивают платья и льют в жадные ротики проголодавшихся малюток белую струю, от которой вздуваются их груди, — и прохожим кажется, что с ветром доносится своеобразный запах скота, лачуги и кислого молока.

Вот по улице Нотр-Дам де Лоретт торопливо идет служанка. Она должна уметь делать все, и она все делает по дому: стирает, стряпает, стелет постели, чистит обувь, платье, чинит белье, ухаживает за детьми, бранится, услышав звонок, и хорошо знает все привычки хозяина, ибо, повторяю, она делает все, эта служаночка.

Она бежит в стоптанных башмаках, в чулках сомнительной чистоты, но ее округлая грудь, стянутая корсажем, привлекает взоры прохожих — и холостяка, выходящего из конторы, и кучера, у которого всегда, наготове шутка, и кондуктора омнибуса, идущего пешком за своей желтой колымагой, полной пассажиров. Увидав служанку, он приветствует ее по-военному, взяв под козырек.

Бакалейщик зовет ее «мадмуазель»; мясник, любезничающий с нею, — «мамзель», молочница — уменьшительным именем, фруктовщик — «дочкой», а уличная торговка овощами обращается к ней еще фамильярнее: «детка!»

Задерганная с утра до вечера, она пытается запомнить все данные ей приказания, все, что ей надо сделать; голова у нее идет кругом. Растерянная, она мечется то туда, то сюда, точно ее крутит ветром; и ветер гуляет у нее в голове.

О чем она думает? «Молоко — четыре су... На шесть су сыру, на два — петрушки... Масло — десять су... Трех су не хватает! Не хватает трех су! Что я еще покупала? А хозяин — порядочный неряха... Если лавочник еще раз меня обнимет, я скажу его жене... А кучер господина Дюбюиссона — смазливый парень... Но все-таки не хватает трех су! Вот беда! Неужели у меня никогда не будет «и минутки покоя? А что заказано на обед? Суп из капусты или из щавеля? Забыла... Попадет мне от хозяйки... Ну, что это за жизнь! Надо будет сказать, что молока куплено на пять су, сыра — на восемь, петрушки — на три, масла — на двенадцать; тогда я не только верну эти три су, но выгадаю еще три».

— Добрый день, мадам Дюбюиссон!

— Добрый день, моя милая!

Мадам Дюбюиссон — вовсе не супруга, а просто кухарка г-на Дюбюиссона; это жена того самого кучера, который нравится служанке.

И та мечтает: хорошо бы самой стать такою мадам Дюбюиссон, величественно нести большую корзину, полную всяких дорогих и вкусных вещей, выпячивая огромный живот, который кажется таким тяжелым.

Удастся ли это ей? Тут нужны бережливость, безупречное поведение, хитрость, привычка к порядку и умение хорошо готовить.

Все эти кухонные генеральши коротко знакомы друг с другом и здороваются церемонно, как графини.

Они судят и рядят, обсуждают, сколько получает каждая из них и какие у нее доходы. Разговаривают они громко, с поставщиками обращаются высокомерно; толстые и грузные, они загораживают тротуар перед лавкой, заставляя прохожих обходить их кругом. Неторопливо, самоуверенно, осмотрительно (а служанка — та всегда спешит и мало заинтересована в покупках) нюхают они рыбу, прикидывают на ладони вес овощей, подозрительно разглядывают живность, недоверчиво щупают дичь и ожесточенно торгуются, хотя их хозяева не сэкономят на этом ни одного су.

У каждой из них есть тайный грешок: либо вино, либо любовь. Порой лавочник краснеет, когда кухарка входит, а виноторговец сует ей в корзину литровую бутылку рома, не фигурирующую в счетах.

Но кухарки пользуются уважением, с ними почтительны, ибо это влиятельные особы. Торговцы их зазывают, стараются отбить их друг у друга, отвешивают им товар в первую очередь, и те с величественным пренебрежением в голосе и взгляде отвечают на приветствия служанок и судомоек, этой мелкой рыбешки в мире домашней прислуги.