Н. А. Заболоцкий

ПРОХОЖИЙ

Исполнен душевной тревоги, В треухе, с солдатским мешком, По шпалам железной дороги Шагает он ночью пешком.

Уж поздно. На станцию Нара Ушел предпоследний состав. Луна из-за края амбара Сияет, над кровлями встав.

Свернув в направлении к мосту, Он входит в весеннюю глушь, Где сосны, склоняясь к погосту, Стоят, словно скопища душ.

Тут летчик у края аллеи Покоится в ворохе лент, И ме-ртвый пропеллер, белея, Венчает его монумент.

Ив темном чертоге вселенной Над сонною этой листвой Встает тот нежданно мгновенный, Пронзающий душу покой.

Тот дивный покой, пред которым, Волнуясь и вечно спеша, Смолкает с опущенным взором Живая людская душа.

И в легком шуршании почек И в медленном шуме-ветвей " Невидимый юноша-летчик

О чем-то беседует с ней.

А тело бредет по дороге, Шагая сквозь тысячи бед, И горе его, и тревоги Бегут, как собаки, вослед.

Г 948

Стихотворение «Прохожий» представляет известные трудно­сти не только для литературоведческого анализа, но и для про­стого читательского понимания, хотя уже первого знакомства

Н. А. Заболоцкий. Прохожий jj7

с текстом достаточно, чтобы почувствовать, что перед нами один

из поэтических шедевров позднего Заболоцкого. Читателю может показаться непонятным, как связаны между собой «прохожий» и «невидимый юноша-летчик» и почему «прохожий», представший в начале стихотворения перед нами в подчеркнуто бытовом об­лике («в треухе, с солдатским мешком»), в конце неожиданно противопоставлен убитому летчику как «тело»:

А тело бредет по дороге...

Предварительной работой, которая должна предшествовать анализу текста этого стихотворения, является реконструкция об­щих контуров модели мира по Заболоцкому. Эта система, восста­навливаемая на основании других текстов поэта, являющихся для данного стихотворения контекстом, по отношению к анализи­руемому стихотворению выступит в качестве языка, а стихо­творение по отношению к ней -^- в качестве текста.

Заболоцкий пережил длительную и сложную эволюцию, охва­тывающую все его творчество и до сих пор еще далеко не пол­ностью исследованную. Тем более заметно то, что некоторые фун­даментальные представления его художественной системы оказа­лись на редкость устойчивыми. Прежде всего, следует отметить высокую моделирующую роль оппозиции верх/низ в поэзии За­болоцкого. При этом «верх» всегда оказывается синонимом поня­тия «далЪ», а «низ» — синонимом понятия «близость». Поэтому всякое передвижение есть в конечном итоге передвижение вверх или вниз. Движение, по сути дела, организуется только одной — вертикальной осью. Так, в стихотворении «Сон» автор во сне оказывается «в местности безгласной». Окружающий его мир прежде всего получает характеристику далекого («Я уплывал, я странствовал вдали...») и отдаленного (очень странного). Но дальше оказывается, что этот далекий мир расположен бес­конечно высоко:

Мосты в нербозримой вышине Висели над ущельями провалов.

Земля находится далеко внизу:

Мы с мальчиком на озеро пошли, Он удочку куда-то вниз закинул И нечто, долетевшее с земли, Не торопясь, рукою отодвинул.

Эта вертикальная ось одновременно организует и этическое про­странство: зло у Заболоцкого неизменно расположено внизу. Так

258

Часть вторая

в «Журавлях» моральная окраска оси «верх — низ» предельно обнажена: зло приходит снизу, и спасение от него — порыв вверх:

Черное зияющее дуло

Из кустов навстречу поднялось

И, рыданью горестному вторя, Журавли рванулись в вышину.

Только там, где движутся светила, В искупленье собственного зла Им природа снова возвратила То, что смерть с собою унесла:

Гордый дух, высокое стремленье, Волю непреклонную к борьбе...

Совмещение высокого и далекого и противоположная характе­ристика «низа» делают «верх» направлением расширяющегося пространства: чем выше, тем безграничнее простор — чем ниже, тем теснее. Конечная точка низа совмещает в себе все исчезнув­шее пространство. Из этого вытекает, что движение возможно лишь наверху и оппозиция верх/низ становится структурным ин­вариантом не только антитезы добро/зло, но и движение/непо­движность. Смерть — прекращение движения, есть движение вниз:

А вожак в рубашке из металла Погружался медленно на дно... (там же).

В «Снежном человеке» привычная для искусства XX века про­странственная схема: атомная бомба как смерть сверху — раз­рушена. Герой — «снежный человек» — вынесен вверх, и атомная смерть приходит снизу, и, погибая, герой упадет вниз.

Говорят, что в Гималаях где-то, Выше храмов и монастырей, Он живет, неведомый для света, Первобытный выкормыш зверей.

В горные упрятан катакомбы, Он и знать не знает, что под ним Громоздятся атомные бомбы, Верные хозяевам своим. Никогда их тайны не откроет Гималайский этот троглодит, Даже если, словно астероид, Весь пылая, в бездну полетит.

'■*Я$Щ??гь

H. А. Заболоцкий. Прохожий 259

Однако понятие движения у Заболоцкого часто усложняется в связи с усложнением понятия «низа». Дело в том, что для ряда стихотворений Заболоцкого «низ» как-антитеза «верху-простран­ству-движению» — не конечная точка опускания. Связанный со смертью уход в глубину, расположенную ниже обычного гори­зонта, в «поэтическом мире» Заболоцкого неожиданно характери­зуется признаками, напоминающими некоторые свойства «верха». «Верху» присуще отсутствие застывших форм — движение здесь истолковывается как метаморфоза, превращение, причем воз­можности сочетаний здесь не предусмотрены заранее:

Я хорошо запомнил внешний вид

Всех этих тел,- плывущих из пространства:

Сплетенье ферм и выпуклости плит

И дикость первобытного убранства.

Там тонкостей не видно и следа,

Искусство форм там явно не в почете...

«Сон».

Это переразложение земных форм есть вместе с тем приобщение форм к более общей космической жизни. Но то же самое отно­сится и к подземному, посмертному пути человеческого тела., В об­ращении к умершим друзьям поэт говорит:

Вы в той стране, где нет готовых форм, Где все разъято, смешано, разбито, Где вместо неба — лишь могильный холм... «Прощание с друзьями».

Таким образом, в качестве неподвижного противопоставления «верху» выступает земная поверхность — бытовое простран­ство обыденной жизни. Выше и ниже его возможно дви­жение. Но движение это понимается специфически. Механическое перемещение неизменных тел в пространстве приравнивается не­подвижности; подвижность — это превращение.

В связи с этим в творчестве Заболоцкого выдвигается новое существенное противопоставление: неподвижность приравнивается не только к механическому перемещению, но и к всякому одно­значно-предопределенному, полностью детерминированному дви­жению. Такое движение воспринимается как рабство, и ему противопоставляется свобода — возможность непредсказуемости (в терминах современной науки эту оппозицию текста можно было бы представить как антиномию: избыточность/информация). Отсутствие свободы, выбора — черта материального мира. п,му противостоит свободный мир мысли. Такая интерпретация этого противопоставления, характерная для всего раннего и значитель­ной части стихотворений позднего Заболоцкого, определила при­числение им природы к низшему, неподвижному и рабскому

260

Часть вторая

миру. Этот мир исполнен тоски и несвободы и противостоит миру мысли, культуры, техники и творчества, дающим выбор и свободу установления законов там, где природа диктует лишь рабское ис­полнение.

И уйдет мудрец, задумчив,

И живет, как нелюдим,

И природа, вмиг наскучив,

Как тюрьма, стоит над ним. «Змеи».

У животных нет названья. Кто им зваться повелел? Равномерное страданье — Их невидимый удел.

Вся природа улыбнулась, Как высокая тюрьма.

«Прогулка».

Те же образы природы сохраняются и в творчестве позднего За­болоцкого.

Культура, сознание — все виды одухотворенности сопричастны «верху», а звериное, нетворческое начало составляет «низ» миро­здания. Интересно в этом отношении пространственное решение стихотворения «Шакалы». Стихотворение навеяно реальным пей­зажем Южного берега Крыма и, на уровне описываемой поэтом действительности, дает заданное пространственное размещение — санаторий находится внизу, у моря, а шакалы воют наверху, в горах. Однако пространственная модель художника вступает в противоречие с этой картиной и вносит в нее коррективы. Са­наторий принадлежит миру культуры — он подобен электроходу в другом стихотворении крымского цикла, о котором сказано:

Гигантский лебедь, белый гений, На рейде встал электроход.

Он встал над бездной вертикальной В тройном созвучии октав, Обрывки бури музыкальной Из окон щедро раскидав.

Он весь дрожал от этой бури, Он с морем был в одном ключе, Но тяготел к архитектуре, Подняв антенну на плече.

Он в море был явленьем смысла...

«На рейде».

Н. А. Заболоцкий. Прохожий

и нахс

Поэтому стоящий у моря санаторий назван «высоким» (элек-ход — «над бездной вертикальной»), шакалы же, хотя дятся в горах, помещены в низ верха:

Лишь там, наверху, по оврагам.. Не гаснут всю ночь огоньки.

Но, поместив шакалов в овраги гор (пространственный оксюмо­рон!), Заболоцкий снабжает их «двойниками»—квинтэссенцией низменной животной сущности, помещенной еще глубже:

И звери по краю потока Трусливо бегут в тростники, Рде в каменных норах глубоко Беснуются их двойники.

Мышление неизменно выступает в лирике Заболоцкого как вер- ' I тикальное восхождение освобожденной природы:

И я живой скитался над полями, Входил без страха в лес, И мысли мертвецов прозрачными столбами Вокруг меня вставали до небес.

И голос Пушкина был над листвою слышен, И птицы Хлебникова пели у воды,

И все существованья, все народы Нетленное хранили бытие, И сам я был не детище природы, Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!

«Вчера, о смерти размышляя...»

Правда, в дальнейшем у Заболоцкого имела место и известная эволюция. Поэт понял опасность негибкой, косной, полностью де­терминированной мысли, которая таит в себе гораздо меньше воз­можностей, чем самая грубая и вещная природа. В «Противостоя­нии Марса» впервые появляется у Заболоцкого мысль об угрозе догмы, застывшей мысли и «разум» характеризуется без обыч­ной для этого образа положительной эмоциональной окраски:

Дух, полный разума и воли, Лишенный сердца и души...

Не случайно в стихотворении резко меняется обычная для поэта пространственная, расстановка понятий: зло перемещается вверх,