Билеты 1. Особенности и основные тенденции в развитии русской поэзии 2-ой четверти 19века. Поэзия Одоевского, Павловой, Бенедиктова, Полежаева. Герцен. Прибавление «Полежаев»

Достаточно проанализировать массовую литературу 20-х и 30-х годов, чтобы убедиться в колоссальной эволюционной разнице их. В 30-е годы, годы автоматизации предшествующих традиций, годы работы над слежалым литературным материалом, «дилетантизм» получает вдруг колоссальное эволюционное значение. Именно из дилетантизма, из атмосферы «стихотворных записок на полях книг» выходит новое явление — Тютчев, своими интимными интонациями преобразующий поэтический язык и жанры. Бытовое отношение к литературе, кажущееся с оценочной точки зрения се разложением, преобразует литературную систему. Между тем «дилетантизм« и «массовая литература» в 20-х годах, годах «мастеров» и создания новых поэтических жанров, скрещивались «графоманией», и тогда как «первостепенные (с точки зрения эволюционного значения) поэты 30-х годов в борьбе с предшествующими нормами являлись в условиях «дилетантизма» (Тютчев, Полежаев), «эпигонства и ученичества» (Лермонтов), в эпоху 20-х годов даже «второстепенные» поэты носили окраску мастеров первостепенных; ср. «универсальность» и «грандиозность» жанров у таких массовых поэтов, как Олин. Ясно, что эволюционное значение таких явлений, как «дилетантизм», «эпигонство» и т. д., от эпохи к эпохе разное, и высокомерное, оценочное отношение к этим явлениям — наследство старой истории литературы. Лирика проходит в 30-х годах путь сложнейших образований, дилетантского брожения, затемняющих острую, антагонистическую борьбу направлений 20-х годов. Выход в вопросе о новых лирических жанрах, остром в 20-х годах, не найден, и этот вопрос в его теоретической ясности и практической остроте ко второй половине 20-х годов спадает, а к началу 30-х годов выясняется, что поэзии предстоит выработка нового поэтического языка. "Подражатели" Пушкина уже в 20-х годах вызывают нападки всех лагерей. Здесь обозначается путь прямого эпигонства, приведший в 30-х годах к той плотной эпигонской среде, которая окружила Пушкина в "Литературной газете" 1830 г. (бар. Розен, Щастный и др.) -- среде, которая в 30-е годы выводит ходовые элементы пушкинского стиха почти за пределы литературы, прикрепляя их к альбомным жанрам, к "маленькой", полудилетантской жанровой форме "стихотворений на случай". Вместе с тем идут на смену другие явления стиха. Эпигонская поэзия приучала ухо к "монотонии, под которую дремала мысль" (Шевырев), стертые ритмо-синтаксические обороты, связанные с развитой культурой четырехстопного ямба, скудный жанровый диапазон определяли стертость образа. Здесь было два пути: не расставаясь со стертым образам, с примелькавшимися метонимиями, сгустить их, обратить их в новую перифразу; и не расставаясь с автоматизованным (т. е. семантически абстрактным) стихом, использовать его как материал для сплавов, причем элементы этих сплавов расценивались по колориту. Таким путем пошел Веневитинов. В таких его стихотворениях, как "Послание к Рожалину" или "К моей богине", культура стиха -- лермонтовская до Лермонтова. Здесь -- и использование пушкинской метонимии, и напряженная интонационная линия, придающая четырехстопному ямбу новый вид, и характерные лермонтовские concetti, играющие выветрившимися образами посредством симметрического и контрастного их сопоставления, и, наконец, лермонтовские темы. В воздухе 20-х годов носятся те явления, которые как бы сгущаются в поэтические индивидуальности в 30-е годы. Вместе с этим использованием образа выветрившегося шло оживление интереса к образу грандиозному, раздвигающему диапазон маленькой формы. Пробуждается необыкновенный интерес -- в поэзии иностранной к Ламартину, в поэзии национальной -- к Глинке. В эпоху разложения какого-нибудь жанра — он из центра перемещается в периферию, а на его место из мелочей литературы, из ее задворков и лизин вплывает в центр новое явление (это и есть явление «канонизации младших жанров», о котором, говорит Виктор Шкловский). Так стал бульварным авантюрный роман, так становится сейчас бульварною психологическая повесть То же и со сменою литературных течений: в 30-х — 40-х годах «пушкинский стих» (т. е. не стих Пушкина, а его ходовые элементы) идет к эпигонам, на страницах литературных журналов доходит до необычайной скудости, вульгаризируется (бар. Розен, В. Щастный, А. А. Крылов и др.), становится в буквальном смысле слова бульварным стихом эпохи, а в центр попадают явления иных исторических традиции и пластов. Строя «твердое» «онтологическое», определение литературы как «сущности», историки литературы должны были и явления исторической смены рассматривать как явления мирной преемственности, мирного и планомерного развертывания этой «сущности». Получалась стройная картина: Ломоносов роди Державина, Державин роди Жуковского, Жуковский роди Пушкина, Пушкин роди Лермонтова. Недвусмысленные отзывы Пушкина о своих мнимых предках (Державин — «чудак, который не знал русской грамоты», Ломоносов — «имел вредное влияние на словесность») ускользали. Ускользало то, что Державин наследовал Ломоносову, только сместив его оду; что Пушкин наследовал большой форме XVIII века, сделав большой формой мелочь крамзинистое; что все они и могли-то наследовать своим предшественникам только потому, что смещали их стиль, смещали их жанры. Ускользало то, что каждое новое явление сменяло старое и что каждое такое явление смены необычайно сложно по составу; что говорить о преемственности приходится только при явлениях школы, эпигонства, но не при явлениях литературной эволюции, принцип которой — борьба и смена. От них ускользали, далее, целиком такие явления, которые обладают исключительной динамичностью, значение которых в эволюции литературы громадно, но которые ведутся не на обычном, не на привычном литературном материале и потому не оставляют по себе достаточно внушительных статических «следов», конструкция которых выделяется настолько среди явлений предшествующей литературы, что в «учебник» не умещается. Между тем в художественном быту есть и будет институт псевдонима. Взятый с его бытовой стороны, псевдоним — явление одного ряда с явлением анонима. Бытовые, исторические условия и причины его сложны и нас здесь не интересуют. Но в периоды литературы, когда выдвигается «личность автора», бытовое явление используется в литературе. В 20-х годах псевдонимы, примеры которых я приводил, «сгущались», конкретизировались по мере роста стилистических явлении сказа. Это явление привело в 30-х годах к созданию литературной личности барона Брамбеуса. Так позже создалась «личность» Козьмы Пруткова. Факт юридический, больше всего связанный с вопросом об авторском праве и об ответственности, этикетка, заявленная в писательском союзе, становится при особых условиях литературной эволюции литературным фактом. В литературе существуют явления разных пластов; в этом смысле нет полной смены одного литературного течения другим. Но эта смена есть в другом смысле — сменяются главенствующие течения, главенствующие жанры. Как бы ыа были широки п многочисленны ветви литературы, какое бы множество индивидуальных черт ни было присуще отдельным ветвям литературы, история ведет их по определенным руслам: неизбежны моменты, когда казалось бы бесконечно разнообразное течение мелеет и когда ему на смену приходят явления, вначале мелкие, малозаметные, Бесконечно разнообразно «слияние конструктивного принципа с материалом», о котором я говорил, и совершается в массе разнообразных форм, по неминуем для каждого, литературного течения час исторической генерализации, приведения к простому и несложному. Таковы явления эпигонству, которые торопят смену главного точения. И здесь, в этой смене, бывают революция разных размахов, разных глубин. Есть революции домашние, «политические», есть революции «социальные» sui generis. И такие революции обычно прорывают область собственно «литературы», захватывают область быта. Высочайший уровень, установленный Золотым веком для поэзии, рано начал снижаться. Гармония, благородство, сдержанность, непогрешимое мастерство великих поэтов — от Жуковского до Веневитинова — вскоре были утрачены. Поэтическое искусство выродилось либо в ничем не выдающуюся пустую аккуратность, либо в столь же пустое остроумие, не подкрепленное вдохновением, либо в бесформенный шум неочищенных эмоций. Лак отполированной версификации, покрывающий отсутствие воображения и заменяющий тонкое мастерство старшего поколения, — характерная черта всех молодых поэтов, заявлявших о своей принадлежности к ”партии поэтов”. Петербургские журналисты поддерживали поэзию более эффектную и мишурную. Их фаворитом был Владимир Григорьевич 195 Бенедиктов (1807—1873), чиновник министерства финансов, на десять лет ставший идолом всех склонных к романтизму чиновников всех рангов по всей России. Поэзия его зачастую отличалась вычурностью, эпигонским использованием образов романтической поэзии. Первая его книга появилась в 1835 г. и стала чуть ли не величайшим поэтическим успехом столетия. Он не был поэтом, но не лишен был поэтического остроумия — в том смысле, какой вкладывал в это слово XVII век. Метод его заключался в выжимании из поражающей метафоры — или сравнения — всего, что она могла дать. Типично для него стихотворение о сабле, под названием Бранная красавица, в которой он доводит до предела сравнение выхваченной из ножен сабли с обнаженной женщиной. Позднее Бенедиктов отказался от своих тщеславных замашек и превратился в гладкого версификатора обычного типа. Самая передовая и новая группа поэтов тридцатых годов отвергла дисциплину формы школы Жуковского и Пушкина и стала развивать эмоционально-экспрессионистский элемент поэзии в ущерб формальному и художественному. К ним следует причислить и ранние произведения Лермонтова. Из малых поэтов, бывших как бы предтечами Лермонтова, самыми заметными были князь Александр Одоевский (1802—1839) и Александр Иванович Полежаев (1804—1838). Александр Одоевский был двоюродным братом Грибоедова и романиста Владимира Одоевского. Он служил в конной гвардии и принял участие в декабрьском восстании. Был сослан в Сибирь, а потом переведен на Кавказ, солдатом. Помнят его сегодня главным образом из-за элегии, прекраснейшей погребальной песни на русском языке, которую написал на его смерть Лермонтов. Собственные стихи Одоевского были опубликованы впервые через много лет после его смерти. В основном они посвящены горестям ссылки, но одно из них, известный ответ на знаменитое пушкинское Послание в Сибирь (1827), в котором великий поэт призывал ссыльных сохранять бодрость духа, есть воодушевленное свидетельство того, что мятежный дух в них жив по-прежнему. Полежаев был незаконным сыном помещика Струйского, что сделало его деклассированным. Студентом Московского университета он вел разгульную жизнь и описал ее в бурлескной поэме Сашка (1825—1826). В некоторых пассажах поэмы сквозил либеральный дух, и скорее всего это, а не непристойность стихов, привлекло внимание полиции. Дело дошло до Николая I, который в это время, сразу после суда над декабристами и их казни, был в Москве. Николай, с обычным своим актерским мастерством, разыграл роль отца, который и казнит, и милует, — Полежаев был отдан в солдаты, но получил право писать прямо императору, если у него будут жалобы. Очень скоро Полежаев воспользовался этим правом, потому что жалоб у него было много, но письма его никаких последствий не имели. Он попытался дезертировать, был арестован, находился под арестом более года, еле избежал телесного наказания и был отправлен на Кавказ. Началось постепенное падение Полежаева — он стал много пить и проявлял бесстыдный цинизм в отношениях с людьми, пытавшимися облегчить безнадежные условия его существования. На фронте, однако, он проявил храбрость и был наконец представлен к офицерскому чину, но приказ о производстве в офицеры пришел уже после его смерти. Полежаев находился под сильным влиянием Гюго и Байрона; пышная романтическая высокопарность чрезвычайно его привлекала. Он всегда грешил распущенностью и напыщенностью слога и излишней говорливостью. Имя его сохраняется в сокровищнице русской поэзии благодаря дюжине коротких стихотворений. В них есть страстная сила, ритмический напор и романтический огонь, свойственные только ему одному. В особенности ему удавались быстрые метры — ”стаккато”. Лучшие его стихи — или трагические романсы о восточной войне, или вопли отчаяния по поводу своей погубленной жизни. Самые знаменитые его стихотворения — Песнь погибающего пловца, написанное энергичным двухстопным хореем, и Песнь пленного ирокезца, привязанного к столбу и спокойно ожидающего мучительной смерти, которую его палачи ему готовят. Герцен "Былое и думы" Книга Герцена начинается с рассказов его няньки о мытарствах семьи Герцена в Москве 1812 г., занятой французами (сам А. И. тогда — маленький ребенок); кончается европейскими впечатлениями 1865 — 1868 гг. Собственно, воспоминаниями в точном смысле слова «Былое и думы» назвать нельзя: последовательное повествование находим, кажется, только в первых пяти частях из восьми (до переезда в Лондон в 1852 г.); дальше — ряд очерков, публицистических статей, расположенных, правда, в хронологическом порядке. Некоторые главы «Былого и дум» первоначально печатались как самостоятельные веши («Западные арабески», «Роберт Оуэн»). Сам Герцен сравнивал «Былое и думы» с домом, который постоянно достраивается: с «совокупностью пристроек, надстроек, флигелей». Часть первая — «Детская и университет (1812 — 1834)» — описывает по преимуществу жизнь в доме отца — умного ипохондрика, который кажется сыну (как и дядя, как и друзья молодости отца — напр., О. А. Жеребцова) типичным порождением XVIII в. События 14 декабря 1825 г. оказали чрезвычайное воздействие на воображение мальчика. В 1827 г. Герцен знакомится со своим дальним родственником Н. Огаревым — будущим поэтом, очень любимым русскими читателями в 1840 — 1860-х; с ним вместе Герцен будет потом вести русскую типографию в Лондоне. Оба мальчика очень любят Шиллера; помимо прочего, их быстро сближает и это; мальчики смотрят на свою дружбу как на союз политических заговорщиков, и однажды вечером на Воробьевых горах, «обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать <…> жизнью на избранную <…> борьбу». Свои радикальные политические взгляды Герцен продолжает проповедовать и повзрослев — студентом физико-математического отделения Московского университета. Часть вторая — «Тюрьма и ссылка» (1834 — 1838)»: по сфабрикованному делу об оскорблении его величества Герцен, Огарев и другие из их университетского кружка арестованы и сосланы; Герцен в Вятке служит в канцелярии губернского правления, отвечая за статистический отдел; в соответствующих главах «Былого и дум» собрана целая коллекция печально-анекдотических случаев из истории управления губернией. Здесь же очень выразительно описывается А. Л. Витберг, с которым Герцен познакомился в ссылке, и его талантливый и фантастический проект храма в память о 1812 г. на Воробьевых горах. В 1838 г. Герцена переводят во Владимир. Часть третья — «Владимир-на-Клязьме» (1838 — 1839)» — романтическая история любви Герцена и Натальи Александровны Захарьиной, незаконной дочери дяди Герцена, воспитывавшейся у полубезумной и злобной тетки. Родственники не дают согласия на их брак; в 1838 г. Герцен приезжает в Москву, куда ему запрещен въезд, увозит невесту и венчается тайно. В части четвертой — «Москва, Петербург и Новгород» (1840 — 1847)» описывается московская интеллектуальная атмосфера эпохи. Вернувшиеся из ссылки Герцен и Огарев сблизились с молодыми гегельянцами — кружком Станкевича (прежде всего — с Белинским и Бакуниным). В главе «Не наши» (о Хомякове, Киреевских, К. Аксакове, Чаадаеве) Герцен говорит прежде всего о том, что сближало западников и славянофилов в 40-е гг. (далее следуют объяснения, почему славянофильство нельзя смешивать с официальным национализмом, и рассуждения о русской общине и социализме). В 1846 г. по идеологическим причинам происходит отдаление Огарева и Герцена от многих, в первую очередь от Грановского (личная ссора между Грановским и Герценом из-за того, что один верил, а другой не верил в бессмертие души, — очень характерная черта эпохи); после этого Герцен и решает уехать из России. Часть пятая («Париж — Италия — Париж (1847 — 1852): Перед революцией и после нее») рассказывает о первых годах, проведенных Герценом в Европе: о первом дне русского, наконец очутившегося в Париже, городе, где создавалось многое из того , что он на родине читал с такой жадностью: «Итак, я действительно в Париже, не во сне, а наяву: ведь это Вандомская колонна и rue de la Paix»; о национально-освободительном движении в Риме, о «Молодой Италии», о февральской революции 1848 г. во Франции (все это описано достаточно кратко: Герцен отсылает читателя к своим «Письмам из Франции и Италии»), об эмиграции в Париже — преимущественно польской, с ее мистическим мессианским, католическим пафосом (между прочим, о Мицкевиче), об Июньских днях, о своем бегстве в Швейцарию и проч. Уже в пятой части последовательное изложение событий прерывается самостоятельными очерками и статьями. В интермедии «Западные арабески» Герцен — явно под впечатлением от режима Наполеона III — с отчаянием говорит о гибели западной цивилизации, такой дорогой для каждого русского социалиста или либерала. Европу губит завладевшее всем мещанство с его культом материального благополучия: душа убывает. (Эта тема становится лейтмотивом «Былого и дум»: см., напр,: гл. «Джон-Стюарт Милль и его книга «On Liberty» в шестой части.) Единственный выход Герцен видит в идее социального государства. В главах о Прудоне Герцен пишет и о впечатлениях знакомства (неожиданная мягкость Прудона в личном общении), и о его книге «О справедливости в церкви и в революции». Герцен не соглашается с Прудоном, который приносит в жертву человеческую личность «богу бесчеловечному» справедливого государства; с такими моделями социального государства — у идеологов революции 1891 г. вроде Ба-бефа или у русских шестидесятников — Герцен спорит постоянно, сближая таких революционеров с Аракчеевым (см., напр., гл. «Роберт Оуэн» в части шестой). Особенно неприемлемо для Герцена отношение Прудона к женщине — собственническое отношение французского крестьянина; о таких сложных и мучительных вещах, как измена и ревность, Прудон судит слишком примитивно. По тону Герцена ясно, что эта тема для него близкая и болезненная. Завершает пятую часть драматическая история семьи Герцена в последние годы жизни Натальи Александровны: эта часть «Былого и дум» была опубликована через много лет после смерти описанных в ней лиц. Июньские события 1848 г. в Париже (кровавый разгром восстания и воцарение Наполеона III), а потом тяжелая болезнь маленькой дочери роковым образом подействовали на впечатлительную Наталью Александровну, вообще склонную к приступам депрессии. Нервы ее напряжены, и она, как можно понять из сдержанного рассказа Герцена, вступает в слишком близкие отношения с Гервегом (известным немецким поэтом и социалистом, самым близким тогда другом Герцена), тронутая жалобами на одиночество его непонятой души. Наталья Александровна продолжает любить мужа, сложившееся положение вещей мучает ее, и она, поняв наконец необходимость выбора, объясняется с мужем; Герцен выражает готовность развестись, если на то будет ее воля; но Наталья Александровна остается с мужем и порывает с Гервегом. (Здесь Герцен в сатирических красках рисует семейную жизнь Гервега, его жену Эмму — дочь банкира, на которой женились из-за ее денег, восторженную немку, навязчиво опекающую гениального, по ее мнению, мужа. Эмма якобы требовала, чтобы Герцен пожертвовал своим семейным счастьем ради спокойствия Гервега.) После примирения Герцены проводят несколько счастливых месяцев в Италии. В 1851 г. — в кораблекрушении погибают мать Герцена и маленький сын Коля. Между тем Гервег, не желая смириться со своим поражением, преследует Герценов жалобами, грозит убить их или покончить с собой и, наконец, оповещает о случившемся общих знакомых. За Герцена заступаются друзья; следуют неприятные сцены с припоминанием старых денежных долгов, с рукоприкладством, публикациями в периодике и проч. Всего этого Наталья Александровна перенести не может и умирает в 1852 г. после очередных родов (видимо, от чахотки). Пятая часть заканчивается разделом «Русские тени» — очерками о русских эмигрантах, с которыми Герцен тогда много общался. Н. И. Сазонов, товарищ Герцена по университету, много и несколько бестолково скитавшийся по Европе, увлекавшийся политическими прожектами до того, что в грош не ставил слишком «литературную» деятельность Белинского, например, для Герцена этот Сазонов — тип тогдашнего русского человека, зазря сгубившего «бездну сил», не востребованных Россией. И здесь же, вспоминая о сверстниках, Герцен перед лицом заносчивого нового поколения — «шестидесятников» — «требует признания и справедливости» для этих людей, которые «жертвовали всем, <…> что им предлагала традиционная жизнь, <…> из-за своих убеждений <…> Таких людей нельзя просто сдать в архив…». А. В. Энгельсон для Герцена — человек поколения петрашевцев со свойственным ему «болезненным надломом», «безмерным самолюбием», развившимся под действием «дрянных и мелких» людей, которые составляли тогда большинство, со «страстью самонаблюдения, самоисследования, самообвинения» — и притом с плачевной бесплодностью и неспособностью к упорной работе, раздражительностью и даже жестокостью. Часть шестая. После смерти жены Герцен переезжает в Англию: после того как Гервег сделал семейную драму Герцена достоянием молвы, Герцену нужно было, чтобы третейский суд европейской демократии разобрался в его отношениях с Гервегом и признал правоту Герцена. Но успокоение Герцен нашел не в таком «суде» (его и не было), а в работе: он «принялся <…> за «Былое и думы» и за устройство русской типографии». Автор пишет о благотворном одиночестве в его тогдашней лондонской жизни («одиноко бродя по Лондону, по его каменным просекам, <…> не видя иной раз ни на шаг вперед от сплошного опалового тумана и толкаясь с какими-то бегущими тенями, я много прожил») ; это было одиночество среди толпы: Англия, гордящаяся своим «правом убежища», была тогда наполнена эмигрантами; о них преимущественно и рассказывает часть шестая («Англия (1852 — 1864)»). От вождей европейского социалистического и национально-освободительного движения, с которыми Герцен был знаком, с некоторыми — близко (гл. «Горные вершины» — о Маццини, Ледрю-Роллене, Кошуте и др.; гл. «Camicia rossa» <«Красная рубашка»> о том, как Англия принимала у себя Гарибальди — об общенародном восторге и интригах правительства, не желавшего ссориться с Францией), — до шпионов, уголовников, выпрашивающих пособие под маркой политических изгнанников (гл. «Лондонская вольница пятидесятых годов»). Убежденный в существовании национального характера, Герцен посвящает отдельные очерки эмиграции разных национальностей («Польские выходцы», «Немцы в эмиграции» (здесь см., в частности, характеристику Маркса и «марксидов» — «серной шайки»; их Герцен считал людьми очень непорядочными, способными на все для уничтожения политического соперника; Маркс платил Герцену тем же). Герцену было особенно любопытно наблюдать, как национальные характеры проявляются в столкновении друг с другом (см. юмористическое описание того, как дело французов дуэлянтов рассматривалось в английском суде — гл. «Два процесса»). Часть седьмая посвящена собственно русской эмиграции (см., напр., отдельные очерки о М. Бакунине и В. Печерине), истории вольной русской типографии и «Колокола» (1858 — 1862). Автор начинает с того, что описывает неожиданный визит к нему какого-то полковника, человека, судя по всему, невежественного и вовсе нелиберального, но считающего обязанностью явиться к Герцену как к начальству: «я тотчас почувствовал себя генералом». Первая гл. — «Апогей и перигей»: огромная популярность и влияние «Колокола» в России проходят после известных московских пожаров и в особенности после того, как Герцен осмелился печатно поддержать поляков во время их восстания 1862 г. Часть восьмая (1865 — 1868) не имеет названия и общей темы (недаром первая ее глава — «Без связи»); здесь описываются впечатления, которые произвели на автора в конце 60-х гг. разные страны Европы, причем Европа по-прежнему видится Герцену как царство мертвых (см. главу о Венеции и о «пророках» — «Даниилах», обличающих императорскую Францию, между прочим, о П. Леру); недаром целая глава — «С того света» — посвящена старикам, некогда удачливым и известным людям. Единственным местом в Европе, где можно еще жить, Герцену кажется Швейцария. Завершают «Былое и думы» «Старые письма» (тексты писем к Герцену от Н. Полевого, Белинского, Грановского, Чаадаева, Прудона, Карлейля). В предисловии к ним Герцен противопоставляет письма — «книге»: в письмах прошлое «не давит всей силой, как давит в книге. Случайное содержание писем, их легкая непринужденность, их будничные заботы сближают нас с писавшим». Так понятые письма похожи и на всю книгу воспоминаний Герцена, где он рядом с суждениями о европейской цивилизации попытался сберечь и то самое «случайное» и «будничное». Как сказано в XXIV гл. пятой части, «что же, вообще, письма, как не записки о коротком времени?». Прибавление "А. Полежаев" впервые опубликовано в книге "Тюрьма и ссылка. Из записок Искандера", Лондон, 1854. Входит в первую часть "Былого и дум" ПРИБАВЛЕНИЕ. А. ПОЛЕЖАЕВ В дополнение к печальной летописи того времени следует передать несколько подробностей об А. Полежаеве. Полежаев студентом в университете был уже известен своими превосходными стихотворениями. Между прочим написал он юмористическую поэму "Сашка", пародируя "Онегина". В ней, не стесняя себя приличиями, шутливым тоном и очень милыми стихами задел он многое. Осенью 1826 года Николай, повесив Пестеля, Муравьева и их друзей, праздновал в Москве свою коронацию. Для других эти торжества бывают поводом амнистий и прощений; Николай, отпраздновавши свою апотеозу, снова пошел "разить врагов отечества", как Робеспьер после своего Fete-Dieu 146. Тайная полиция доставила ему поэму Полежаева... И вот в одну ночь, часа в три, ректор будит Полежаева, велит одеться в мундир и сойти в правление. Там его ждет попечитель. Осмотрев, все ли пуговицы на его мундире и нет ли лишних, он без всякого объяснения пригласил Полежаева в свою карету и увез. Привез он его к министру народного просвещения. Министр сажает Полежаева в свою карету и тоже везет- но на этот раз уж прямо к государю. Князь Ливен оставил Полежаева в зале - где дожидались несколько придворных и других высших чиновников, несмотря на то что был шестой час утра, - и пошел во внутренние комнаты. Придворные вообразили себе, что молодой человек чем-нибудь отличился, и тотчас вступили с ним в разговор. Какой-то сенатор предложил ему давать уроки сыну. Полежаева позвали в кабинет. Государь стоял, опершись на бюро, и говорил с Ливеном. Он бросил на взошедшего испытующий и злой взгляд, в руке у него была тетрадь. - Ты ли, - спросил он, - сочинил эти стихи?. (174) - Я, - отвечал Полежаев, - Вот, князь, - продолжал государь, - вот я вам дам образчик университетского воспитания, я вам покажу, чему учатся там молодые люди. Читай эту тетрадь вслух, - прибавил он, обращаясь снова к Полежаеву, (Волнение Полежаева было так сильно, что он не мог читать. Взгляд Николая неподвижно остановился на нем. Я знаю этот взгляд и ни одного не знаю, страшнее, безнадежнее этого серо-бесцветного, холодного, оловянного взгляда. - Я не могу, - сказал Полежаев. - Читай! - закричал высочайший фельдфебель. Этот крик воротил силу Полежаеву, он развернул тетрадь. "Никогда,-говорил он,-я не видывал "Сашку" так переписанного и на такой славной бумаге", Сначала ему было трудно читать, потом, одушевляясь более и более, он громко и живо дочитал поэму до конца. В местах особенно резких государь делал знак рукой министру. Министр закрывал глаза от ужаса. - Что скажете? - спросил Николай по окончании чтения.- Я положу предел этому разврату, это все еще следы, последние остатки; я их искореню. Какого он поведения? Министр, разумеется, не знал его поведения, но в нем проснулось что-то человеческое, и он сказал: - Превосходнейшего поведения, ваше величество. - Этот отзыв тебя спас, но наказать тебя надобно для примера другим. Хочешь в военную службу? Полежаев молчал. - Я тебе даю военной службой средство очиститься. Что же, хочешь? - Я должен повиноваться, - отвечал Полежаев. Государь подошел к нему, положил руку на плечо и, сказав: "От тебя зависит твоя судьба; если я забуду, ты можешь мне писать", - поцеловал его в лоб. Я десять раз заставлял Полежаева повторять рассказ о поцелуе, так он мне казался невероятным, Полежаев клялся, что это правда. От государя Полежаева свели к Дибичу, который жил тут же, во дворце. Дибич спал, его разбудили, он вышел, зевая, и, прочитав бумагу, спросил флигель-адъютанта: - Это он? (175) - Он, ваше сиятельство. - Что же! доброе дело, послужите в военной; я все в военной службе был - видите, дослужился, и вы, может, будете фельдмаршалом... Эта неуместная, тупая, немецкая шутка была поцелуем Дибича. Полежаева свезли в лагерь и отдали в солдаты. Прошли года три, Полежаев вспомнил слова государя и написал ему письмо. Ответа не было. Через несколько месяцев он написал другое - тоже нет ответа. Уверенный, что его письма не доходят, он бежал, и бежал для того, чтоб лично подать просьбу. Он вел себя неосторожно, виделся в Москве с товарищами, был ими угощаем; разумеется, это не могло остаться в тайне. В Твери его схватили и отправили в полк, как беглого солдата, в цепях, пешком, Военный суд приговорил его прогнать сквозь строй; приговор послали к государю на утверждение. Полежаев хотел лишить себя жизни перед наказанием. Долго отыскивая в тюрьме какое-нибудь острое орудие, он доверился старому солдату, который его любил. Солдат понял его и оценил его желание. Когда старик узнал, что ответ пришел, он принес ему штык и, отдавая, сказал сквозь слезы: - Я сам отточил его. Государь не велел наказывать Полежаева. Тогда-то написал он свое превосходное стихотворение: Без утешений Я погибал, Мой злобный гений Торжествовал... Полежаева отправили на Кавказ; там он был произведен за отличие в унтер-офицеры. Годы шли и шли; безвыходное, скучное положение сломило его; сделаться полицейским поэтом и петь доблести Николая он не мог, а это был единственный путь отделаться от ранца. Был, впрочем, еще другой, и он предпочел его: он пил для того, чтоб забыться. Есть страшное стихотворение его "К сивухе", (176) Он перепросился в карабинерный полк, стоявший в Москве. Это значительно улучшило его судьбу, но .уже злая чахотка разъедала его грудь. В это время я познакомился с ним, около 1833 года. Помаялся он еще года четыре и умер в солдатской больнице. Когда один из друзей его явился просить тело для погребения, никто не знал, где оно; солдатская больница торгует трупами, она их продает в университет, в медицинскую академию, вываривает скелеты и проч. Наконец он нашел в подвале труп бедного Полежаева, - он валялся под другими, крысы объели ему одну ногу. После его смерти издали его сочинения и при них хотели приложить его портрет в солдатской шинели. Цензура нашла это неприличным, и бедный страдалец представлен в офицерских эполетах - он был произведен в больнице.

2. Особенности и основные тенденции в развитии русской поэзии 2-ой четверти 19века. Поэзия Кольцова. Белинский о творчестве Кольцова

Алексей Кольцов (1809-1842)

Песенная, крестьянская поэзия у Кольцова. Народный поэт. Ему удалось взглянуть на жизнь крестьянина изнутри.

Самоучка, достиг высот в самообразовании.

«Косарь» (1836)

«Ох, в несчастный день, в бесталанный час, без сорочки я родился на свет».

Это стихотворение о косаре, который сватался к Грунюшке, но её отец алчный и смотрит только на деньги. И вот он отправляется по стране наживать состояние.

«Песня пахаря» (1831) - поэзия труда, одухотворённого, органичного. Истина крестьянского быта. «Уроди мне, боже! Хлеб - моё богатство!»

«Горькая доля» (1837) - сравнение жизни человека с дубом, который раньше стоял на горе, а теперь под горой гниёт. «Я весь изжился, радость пролетела».

«Лес» (1837) - памяти Пушкина. Отклик на его смерть. Для Кольцова Пушкин - последний русский богатырь. Он сетует на порчу речи, высокого стиля, что с Пушкиным всё ушло.

«Стенька Разин» - песня молодого человека, которому ни вьюги, ни леса не страшны, а только то, что в тереме девица живёт, которую он любит. Он хочет её увезти, а она боится суда страшного.

«Разлука» (на заре туманной юности) - о разлуке с милой. И о надежде на новую встречу.

Белинский: «Это гениальный талант». Он очень точно определил его значимость.

Белинский говорит о том, что Кольцов явился в то самое время русской литературы, когда она кипела новыми талантами в новых родах. Поэт-прасол (из народа). Он нисколько не заносился своим талантом. Носил в себе все элементы русского духа, в особенности - страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали и веселию.

Он родился для поэзии, которую он создал. Он был сыном народа в полном значении этого слова. Кольцов вырос среди степей и мужиков и он описал этот быт в своём творчестве.

3. Становление и развитие жанра повести в рус. лит-ре 2ой четверти 19века. Белинский «О русской повести и повестях Гоголя». «Светская повесть». «Фантастическая повесть». Одоевский «Княжна Мими», «Сильфида». «Бытовая повесть». Павлов «Именины»

Господствует массовая, малообразованная аудитория.

Романтическая проза переживает тяжёлый момент. С одной стороны это подъём (читательский интерес к романтической прозе), а с другой - кризис (стереотипы, выработанные шаблоны, однообразность).

Тем не менее созданы значительные произведения:

Романтическая повесть - самый популярный жанр. Расцвет - Бестужев-Марлинский.

Три типа романтической повести:

1. Историческая: Бестужев-Марлинский «Роман и Ольга», Гоголь «Тарас Бульба», Лажечников «Ледяной дом».

2. Нравоописательная: светская (Бестужев-Марлинский «Фрегат-надежда», Одоевский «княжна Мими», Павлов «Именины») и кавказская (Лермонтов «Бэла», Бестужев-Марлинский «Амалатбек»).

3. Фантастическая - Одоевский «Сильфида»

В эстетике был ярким представителем романтического идеализма, а худ.произведения писал и в романтической и реалистической манере. В своих лит.произведениях отразил преходное состояние рус. Литературы. Одним их излюбленных жанров была философско-мистическая повесть. <Сильфида>(1837) автор обыкновенным деревенским помещикам противопоставляет героя, кот.из различного рода мистических произведений почерпнул искусство вызывать природных духов. Вызванная им Сильфида открывает ему другой, новый, таинственный мир, где нет страдания, где <поэзия - истина>. Героя признали сумасшедшим, лечили, и он опять стал заурядным помещиком. В этой концепции <высшего мира> не трудно увидеть утопическую мечту философа, не идущего дальше пассивного недовольства <низшим> миром. В бытовых повестях О. Нашли выражение реалистические тенденции. Критическое изображение высшего света дается в повети <Княжна Мими>(1834). Героиня осталась старой девой и вымещает свою неудачу на других (Баронессу), пуская в ход сплетни, слухи, интриги. Став причиной горя и гибели троих невинных, достойных людей (Баронесса, Границкий, ?Дауерталь?), она со спокойной совестью играет в карты. Светская повесть О. далека от шаблона, который сложился в те годы. Но и Одоевский ограничивается критикой <нравов>, не поднимаясь до той социальной критики дворянского общества, кот.можно найти у Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова.

Павлов, «Именины»

Пушкин А. С. заметил: “Павлов первый из нас написал истинно занимательные рассказы”.(1)* По мнению Пушкина, повесть “Именины” представляет некоторые несообразности, для того, чтобы эти несообразности исчезли, требуются более глубокие знания человеческого сердца. В слоге Павлова, чистом и свободном, как считает Александр Сергеевич, изредка отзывается манерность; в описании – близорукая мелочность нынешних французских романистов. Слог его романтических повестей быстр, изящен, щеголеват в своей тщательной отделке фраз. Павлова не без основания сравнивали с Бальзаком.

Белинский В. Г. уделял пристальное внимание изучению творчества Павлова. Он писал: “Трудно судить о повестях г-на Павлова, трудно решить, что они такое: душа умного и чувствующего человека, плод мгновенной вспышки воображения, произведение одной счастливой минуты, одной благоприятной эпохи в жизни автора, порождение обстоятельств, результат одной мысли, глубоко запавшей в душу, - или создание художника, произведения безусловные, безотносительные, свободное излияние души, удел которой есть творчество?”.(2)* По мнению Белинского, все три повести ознаменованы одним общим характером, и только их содержание придаёт им наружное несходство. Они не проникнуты слишком глубокою истиною жизни, в них есть эта верность, которая заставляет говорить: “Это точно списано с натуры, но эта верность видна в частях и подробностях”. Белинский утверждает, что характеры только очерчены и потому лишены почти всякой личности; все действия и слова самые общие; по ним можно узнать касту, но не человека.

Повесть “Именины” отличает сила, и емкость обобщающей творческой мысли, интеллектуальное начало, развитая концептуальность.

В начале повести “Именины”, по существу, определён новый принцип воссоздания характера. Но ещё не “типические обстоятельства”, а “причудливый случай” знаменует, по мнению автора, проявление характера героев. В характере начинали обнаруживаться более определённо закономерности становления, конкретные связи со “средой” и предрешённость вариантов поведения личности условиями её существования.

Павлов выбрал в качестве своего героя одного из париев помещичье-крепостной России, одного из “существ, исключённых из книжной переписи людей”, человека, принадлежащего к крепостной интеллигенции. В повести “Именины” описание унизительного положения крепостного музыканта трогательно и правдиво. В повести много реалистических описаний и ситуаций, дающих представление о положении талантливых людей, выходцев из крепостного сословия. Хотя превращение героя из забитого крепостного музыканта в бравого штаб-ротмистра выглядит не совсем убедительно. Но в повести есть и истинный психологизм, и резко очерченный характер. Основное же достоинство её в том, что она пронизана авторским сочувствием к бесправному крепостному интеллигенту. Понятен тот лиризм, то одушевление, которым проникнуты речи героя. За многими угадываются чувства и переживания самого автора.

Бесстрастность авторской манеры повествования, эта кажущаяся холодность находит своё эстетическое обоснование в своеобразном вступлении к повести: “Когда-то я познакомился с одним семейством, которое по воле судьбы, рано сошло со сцены”. Строго говоря, только оно и принадлежит собственно повествователю, путешествующему по среднерусским равнинам. Но предисловие это, по мнению Борзовой Л. П.,- своего рода идейно-эстетическая установка, которая определила всю структуру повествования, его смысловую ёмкость и в то же время предельную краткость организации.

В “Именинах” мы не встретим ни биографии повествователя, ни его “живого” человеческого лица. Борзова Л. П. пишет: “Образ этот реализован как эстетическая установка на исследование массовых, социальных процессов, которая организует и саму систему рассказчиков”.(36)*

Основные события рассказаны с отдалённой временной дистанцией, что сообщает повествованию характер углублённого размышления: “Когда-то я познакомился с одним семейством…”,(37)* - пишет Павлов. При этом развитие сюжета выстраивается таким образом, что сначала мы узнаём итог события, а затем его причины, извлекая из глубины явления его внутренний смысл. В центре внимания – два случая из жизни крепостного музыканта на именинах. Случайная встреча с Александриной, героиней повести, на именинах её бабушки, которая решила судьбу С., стала его “Ватерлоо”. Второй эпизод – опять случайная встреча теперь уже офицера С., бывшего крепостного музыканта, с той же Александриной, ставшей за это время женой помещика N, - встреча, разрушившая жизнь не только бывшего крепостного музыканта, но и всех участников этой драмы.

Исповедальное повествование в “Именинах” изначально предполагает остро социальный характер, потому что в нём сталкиваются между собой несколько мировоззрений, человеческих судеб, порождённых различными социальными условиями и поэтому декларирующих своё собственное отношение к окружающей действительности, свою гражданскую и нравственную позицию.

Основная часть исповеди каждого из героев передана в прошедшем времени: “Как я суетился…Я расположился ужинать…”, но в кульминационных эпизодах повествование драматизируется, а время переходит в функцию художественного настоящего: “Я не скажу вам…”. Несомненно, что, вчерашний крепостной, С. принят в обществе на равных, когда он из никому не известного музыканта превращается в великолепного офицера, - при нём и сами гости N теперь уже не смели очень развернуться при великолепном офицере”.(41)* Но судьба устойчива в своей несправедливости к людям подобного происхождения, и жизнь всегда найдёт способ преподнести ему такой “сюрприз”, от которого он не в состоянии уже будет оправиться.

В условиях крепостнического строя человек, случайно вырвавшийся из крепостной неволи, лишь исключение. Он остаётся одиночкой, не обладает мужеством для последовательной борьбы с враждебным ему обществом. Трагична поэтому и его судьба. Конец повести подчёркивает безвыходность и трагизм положения в дворянском обществе человека из низов.

Но реализм Павлова не всегда можно назвать последовательным и полнокровным. Не всегда типичны обстоятельства, в которых писатель помещает своих героев. Так, в финале повести “Именины” бывший крепостной превращается в офицера, имеющего свободный доступ в привилегированное общество. Это, несомненно, смягчало остроту социального конфликта. Герой погибает, но его гибель не является следствием его социального положения. С ним дерутся на дуэли как с равноправным членом дворянского общества.

Повествование о роковых событиях ведётся последовательно от лица трёх действующих лиц. Исповедуется не только главный герой, крепостной музыкант, убитый на дуэли, но и его соперник, молодой помещик N, супруг любимой этим крепостным Александрины. От имени помещика N написана почти вся повесть. Но первому автор предоставил слово повествователю. Повествователь застаёт своего случайного знакомого N только что женившимся человеком, которому “угар счастия…туманил…голову”. Вторая встреча повествователя с N, так же случайная, через полтора года, в театре, когда он наблюдает разительную перемену в помещике: “Радость человека возмужалого”, и в его отношениях к жене: “Не видал более равенства между ними; они разучились уже угадывать друг у друга мысли”.Теперь автор убеждается, “что нет в природе мускуса, который продолжил бы жизнь умирающей любви”.(45)*

Одной из основных особенностей творчества Павлова явилось стремление дать углублённый психологический анализ. Его интересуют главным образом переживания, связанные с социальными отношениями и конфликтами.

Повествователь как бы предлагает последовать за ним в его поисках ответа представшей перед нами тайны судьбы. Так после экспозиции внимание сосредоточено на дневнике помещика. Рассказ переходит к одному из главных участников этой жизненной драмы, к помещику. Художественное время повествования резко обращается вспять. Помещик записал и исповедальный рассказ самого офицера. Перед нами два рассказчика и две исповеди, что позволяет автору сблизить и сопоставить не только совершенно различные временные планы, но и две точки зрения на происшедшее. Этот приём характерен для прозы 20 – 30-х годов 19 века (Пушкин, Гоголь, Нарежный), что свойственно и творчеству Павлова. Высвечивается объективная логика обстоятельств. Тем самым весь строй повествования у Павлова как бы предлагал найти “философию” в самом течении жизни как она есть. Судьба крепостного музыканта раскрывается при этом не как игра рокового случая, не как цепь романтических ситуаций испытания, но как судьба типическая, подсказанная властью объективных обстоятельств: система случаев превращается в социальное исследование “истории жизни демократического таланта”.(46)*

Просто, сурово, но выразительно рассказывает главный герой о своих бедствиях. Образ дороги, странствий человека по неисповедимым жизненным путям выступает в “Именинах” не только как предмет описания, но как понятие сюжетообразующее, которое организует ключевые моменты развития действия. Все герои повести путешествуют, мгновения встреч и расставаний решают их судьбу. “Дорога” приобретает метафорическое значение “жизненного пути”, извечной неустроенности и бесприютства судьбы человеческой,- поскольку и сама эта драма разыгрывается как эпизод из движения жизни. И образ самого повествователя, и образ помещика, и офицера – образы людей, на мгновение мелькнувших в потоке поколений: “Они прошли мимо как люди обыкновенные; они были, их нет: вот книга их бытия”,- так говорит Павлов в эпилоге повести.

В ходе повествования легко проследить мысль автора о мимолётности, безвестности жизни, которая не минует и одарённого крепостного; человек канул в волнах житейского моря – и забыт.

Единственным следом дуэли, следовательно, и смерти музыканта, и всей его несчастной доли осталась лёгкая хромота помещика. В финале приведены недописанные строки из дневника помещика, переданного им повествователю: “Я подсмотрел однажды, как…плакала украдкой…мы встретились…оба вместе упали. Он не встал, я хромаю”.

Проза жизни, которой подвластна и сильная, гордая личность, - это и есть самое большое испытание для человека. Павлов предлагает задуматься о том, что судьба всем готовит этот “сюрприз”, когда человека, наделённого естественным правом на счастье, ждёт прозаическая участь – безвестность и забвение.

Образ музыканта показан в развитии, в изменении его психологического состояния. В начале повествования на нём лежит печать восторженности. По ходу сюжета из робкого, но вдумчивого человека он превращается в мстителя.

Двойная передача события резко отделяет героя от автора и тем самым объективирует самую “романтическую историю”; вплетая её первоначальное повествование о жизни героя. В таком изложении характер героя – рассказчика, крепостного музыканта, приобретал двойную достоверность и был освещён субъективными переживаниями героя в его неудавшейся любовной истории.

Человек, бывший центром вселенной и центром произведения, действующий, инициативный, “строящий замки своего воображения”, оказался сам вещью: “Ты сам – проигран”.(49)* Таким образом, представление о свободно творящем, инициативном, романтическом герое было подрублено под корень: личность оказалась в плену у грубой действительности. Павлов неспроста впервые даёт здесь внешний портрет героя, нарочито подчёркивая шрам от сабельного удара; также это показано в типичности поведения, вытекающего из положения в обществе: “Мне было покойнее держаться около какого-нибудь угла”(50)*, “Зато я теперь вымещаю тогдашние страдания на первом, кто попадётся…отвечать грубо на вежливое слово”.(51)* Художественная логика событий привела к смерти героя, попытавшегося выйти за пределы предназначенной ему земной судьбы. Смерть воспринимается как закономерность, хотя и вызвана непосредственно “стечением случайностей”.

Логика развития персонажа заключена в том, что герой “Именин” не пытается “слиться с человечеством”, потому что он – “человек толпы”, “флейта”, “машина”, “существо”, исключённое из книжной переписи людей, нелюбопытное, незанимательное, которое не может внушить мысли, о котором нечего сказать и которого нельзя вспомнить”(52)*, - так считает Павлов.

Функция пейзажа здесь несёт только романтический оттенок: настроение персонажа передаётся через краски природы. Когда помещик впервые встретил офицера, на улице была “грязная осень, мрачный вечер, когда ни одна звезда не теплилась на небе”.(53)* Природа предупреждает его о том, что встреча с офицером ничем хорошим закончиться не может. Когда музыкант ехал на именины в дом Александрины, то природа приветствовала его, предвещая только хорошее: “Как весело взошло солнце в этот день! Я ещё помню каждую струю Волги, каждый цветок, все лица, все звуки…”.(54)* Узнав, что его проиграл хозяин в карты, молодой человек был потрясён произошедшим. В унисон с ним взбунтовалась и природа: “Волга бунтовала под моими ногами”.(55)* Художник решил бежать, его сопровождал унылый пейзаж, показывая, что молодой человек удаляется от “источника жизни”, своей Александрины. Вновь видны чисто романтические приёмы, которые для более точной характеристики героя сравнивают в сопоставлении переживания персонажа и описание природы. Материальный мир, пейзаж, бытовые зарисовки помогают полнее воспринять характер и поведение героя.

В повести “Именины” Павлов одним из первых затрагивает тему, нашедшую продолжение во многих произведениях 40 – 50-х годов 19 века, - путь крепостного музыканта. В этой теме центральной является любовная линия. Даже романтические эпизоды интересуют писателя не столько сами по себе, сколько в связи с осложняющими их социальными мотивами (любовь крепостного к помещичьей дочери).

Творческой находкой можно считать постановку вопроса о взаимосвязи любви и творчества, художнический взгляд на возлюбленную как на идеал и произведение искусства: “Она должна хорошо петь”.(56)* В их общении значительная роль отводится восприятию искусства, и, в частности, музыке. Любовь к Александрине музыканта носит романтический характер.

Их счастью мешают социальные различия. Александрина, узнав, что её возлюбленный крепостной, не смогла переступить черту, которая их разделяла, поэтому согласилась на предложение помещика и вышла за него замуж.

Неожиданные обстоятельства меняют резко судьбу крепостного музыканта. По приговору суда он был отдан в солдаты, где не упускает случая с иронией отметить, что, наконец, осуществилась его мечта о равенстве: “Я…в поприще, где падают люди не по выбору, а кто попадётся”.(57)* Оглядываясь на всё пережитое, музыкант делает признание о том, что он теперь вымещает свои страдания на первом, кто попадётся. Это и есть излишество мести, порождённое горьким опытом романтического отпадения, пережитых страданий. Но как социально колоритно признание офицера!

Второстепенные персонажи помогают раскрыть характеры главных героев, отсутствие имён которых показывает типичность событий в повести, правдивость повествования. Не случаен эпиграф из Шекспира: “Что в имени?”. В повести Павлов упоминает только два имени: Владимир Семёнович и Александрина Дмитриевна.

Владимир Семёнович – это “фанатик музыки, пламенный поклонник искусства…он меня, музыканта, сажал за обед рядом с каким-нибудь коллежским асессором”(58)*, чтобы найти ему место, достойное его таланта.

В те времена в дворянских семьях бытовали такие женские имена, которые были неупотребительны у крестьянок. Одно из них – это Александра, или Александрина. Это греческое имя означает защитница. С одной стороны, это имя дано ей правильно. Она – защитница своего очага, семьи, когда вышла за помещика N. Но с другой стороны, в этом имени есть и ирония. Она нарушила клятву, данную музыканту С., она предала свою первую любовь, не смогла защитить её.

При описании внешности Александрины Павлов использует светлые тона: на щеках играл тонкий румянец (розовый цвет означает молодость, нежность, веселье), белое платье с голубым поясом (белый цвет означает чистоту, невинность, радость).

Психологическийй анализ помогает Павлову усилить критический, обличительный характер изображения социальной действительности. Раскрывая переживания своих героев, Павлов разоблачает их подлинную, порой очень неприглядную сущность (измена данному слову Александрины, месть офицера). Трагично закончились события в этой повести, где переплелись романтизм и реалистические обстоятельства, погубившие героев.

Не менее интересна вторая повесть этого цикла “Аукцион”. Это повесть – миниатюра из жизни света. История мести молодого светского человека неверной возлюбленной рассказана изящно и с блеском; авторская ирония даёт почувствовать призрачность, мимолётность, “аукционность” светских отношений. Автор решает тему – отмщение за измену – в социальном плане, доказывая, что истинные чувства невозможны в светском обществе.

Повесть “Аукцион” – злая сатира на большой свет. Автор романтического произведения типизирует в образах главных героев определённые человеческие черты. Помещая своего героя в группу Онегиных и Чайльд - Гарольдов, Павлов Н. Ф. выделяет особенности этих людей – силу характера, двойственность натуры, своеобразный демонизм. Если главным героем ещё овладевает грусть от невозможности настоящей любви, то в героине воплощается тип женщины – кокетки, которая испорчена светским обществом. Княгиня, легко меняющая своих возлюбленных, - реально воссозданный тип; но, как и главный герой, он лишён индивидуальности.

Павлов показывает сосуществование в человеке противоречивых свойств характера. Так, ради мести оскорбившей его красавице герой повести отказывается от обладания предметом своей страсти.

Повесть начинается с размышлений о театре. Здесь присутствует тема искусства, на фоне которого и происходит всё действие. У главного героя нет имени, что подчёркивает типичность персонажа.

В повести нет описания внешности главного героя, только лишь упоминаются характерные черты его лица: “Краска выступила у него на лице”(59)*, “На его лице вырезалось то состояние души”(60)*, “На лице его тяготели суровые думы”(61)*, “насмешливая улыбка ещё оставалась на его лице”.(62)*

В том обществе, в котором живёт главный герой, все чувства, как мне кажется, все размышления приходится хранить в своей душе, потому что в этом обществе существуют только законы купли - продажи, законы аукциона. В душе героя хранятся воспоминания об истории любви, о том, что его бросили, о том, что над ним посмеялись, убили его надежды. В нём живёт только одна мысль: “Месть!”. Но это человек хорошо воспитан, великодушен, но самолюбив. Он имеет достоинство, поэтому не может мстить женщине низко: “Пустить в свет её письма – низко!”.(63)*

Всё это говорит о том, что повесть “Аукцион” – романтическая повесть, а главный герой – образ типично романтического героя, реалистических черт в нём почти нет. Мне кажется, автору был интересен не его герой, а его поступки.

Главный персонаж живёт, не взирая на чувства, бушующие в его душе, по устоявшейся привычке великосветского общества. В его доме камин, который, по-моему, олицетворяет мечту о мирной семейной жизни, но которая так и не осуществилась. В обществе ему приходится быть игрушкой, куклой в чужих руках, им вертят, как хотят: “Она выбрала меня игрушкой, поиграла и выбросила”.(64)* Молодой человек принимает условия игры, в которую его втянуло общество: “Наряженный как кукла”.(65)*

Он понимает, что не в силах всё это изменить, он – один. Поэтому его месть ничем не закончилась, всё осталось прежним. Его дама так же мила и привлекательна, так же все восхищаются ею, так же её сладкая речь льётся, а взор ласкает кавалеров.

Дополнить характеристику общества, в котором находится главный герой, поможет фигура дамы, так жестоко поступившей с молодым человеком. Её не трогают истинные чувства, в её жизни главное – деньги. Поэтому её цель – продать себя подороже. Она везде ищет выгоду. Эта дама желает, чтобы ею любовались, восхищались: “Набожно остановился он в дверях, не смея переступить порога…она была утром лучше, чем вечером”.(66)*

Нельзя обойти вниманием ещё одно действующее лицо повести – мужа дамы. Два раза встречает молодой человек его и два раза слышит: “Я на аукцион….Я с аукциона”.(67)* Это человек, который живёт только в мире денег, ищет, где и что можно выгодно купить.

В этом мире люди – вещи. Так он купил себе жену, молодую, красивую, игрушку общества, которой можно любоваться и получать с этого выгоду. Других чувств в этом человеке нет.

В этом мире все играют, все – куклы, в душе которых пустота. Поэтому и повесть заканчивается балом, на котором все, как всегда: все танцуют, улыбаются, скрывая в душе алчность, кровожадность.

Из всего сказанного можно сделать вывод: в повести “Аукцион” Павлов использует романтические приёмы воссоздания характеров (прежде всего в образе главного героя), но и обнаруживаются реалистические черты в воссоздании светского общества.

Третья повесть этого цикла – “Ятаган”. Персонажи – не байронические герои, они слишком явно походили на реальных русских людей, населявших гостиные, казармы и департаменты. За жестоким самодуром – полковником стояла вся николаевская армия с её палочной дисциплиной и тиранством. Повесть выявляет типические черты людей, их общественный вес и значение.

Центральная тема “Ятагана” – тема социального неравенства, неполноправности и связанных с этим страданий. Романтический сюжет (любовный треугольник: княжна вера, корнет Бронин и полковник) наполнен яркими и правдивыми сценами армейской жизни, быта помещиков, точными и тонкими психологическими наблюдениями, живыми описаниями природы.

Действующие здесь лица не являются носителями лишь одной характерологической особенности, в них сосуществуют различные, порой противоречивые стремления. Так, полковник изображён не только жестоким, невежественным, “мстительным злодеем”, но и человеком, не чуждым жалости к побеждённому сопернику.

Герой “Ятагана”, корнет Бронин, совершает путь, обратный пути героя “Именин”. В развитии дан образ Бронина, превращающегося под влиянием испытаний, выпавших на его долю, из пустого малого, восторгающегося усами и красивым мундиром, каким он показан в начале повести, в глубоко чувствующего, облагороженного страданиями человека.

В этой повести герои сохраняют некоторую романтичность. Они поставлены судьбой в особые обстоятельства, они сосредоточены на своих чувствах, своей судьбе. Возвышенная патетика речи, отражающая пылкие чувства, в плену которых герой готов забыть себя, также, несомненно, романтического происхождения.

Яркое этому подтверждение восторженно – патетическое начало “Ятагана”, где портрет героя даётся в начале в едином романтическом ключе: “Как приятно рисовать шелковистые ресницы юноши, когда он опускал довольный взгляд на свои новые эполеты! Он может…блеснуть на Невском проспекте!”.(68)*

Сюжет повести нерасторжимо переплетается с полемикой литературной. В “Ятагане” княжна украшает своего избранника “розами воображения”.(69)* В воображении княжны развёрнут целый романтический сюжет, собранный из деталей и мотивов романтической литературы.

Княжна, истинная романтическая героиня, готова была вознаградить страдальца Бронина и вознаградила бы, если бы не одно щекотливое общество. Ведь Бронин – солдат. “Солдату нельзя ездить в карете!”(70)* Тут отказывают законы романтического течения действия. Социальный момент становится моментом художественного конфликта как некая преграда на пути персонажей. И эту преграду им не перейти.

Павлов в этой повести не рассказывает, как происходила дуэль, как совершалось наказание розгами Бронина. Не события, а причины выдвигает он на первый план. Это был значительный шаг к правдивому изображению действительности: обстоятельства формировали судьбу и определяли характер героя.

Второстепенные персонажи углубляют трагическое содержание произведения. С большим чувством Павловым раскрыты переживания матери Бронина, Натальи Степановны, свидевшейся с сыном после долгой разлуки. Весь образ её жизни – это доказательство материнской любви, чистой, попечительной. Наталья Степановна старалась во всём оберегать сына, защитить его. Но её старания привели сына к трагическим результатам. Она подарила сыну ятаган – кинжал. По преданию, такой подарок означает опасность. Кинжал разрушил жизнь Бронина, будучи орудием убийства полковника. В конце повести Наталья Степановна “дряхлая, ветхая, с печатью страшного разрушения на лице”.(71)* Единственное, что у неё осталось в памяти – это день рождения сына и подарок – ятаган. Кинжал разрушил жизнь не только Бронину, но и его матери, и она до конца дней казнила себя тем, что подарила его сыну.

Ситуация, связанная с эпизодом убийства кинжалом, содержит определённый романтический оттенок.

Характеристику светского общества дополняет фигура адъютанта. Самолюбивый и заносчивый, “разыгрывает роль жертвы, которая переносит своё несчастие с достоинством”.(72)* Романтическое эпигонство, ложная храбрость и стремление быть похожим на “светского льва” напоминают созданного несколькими годами позже Грушницкого в романе Лермонтова “Герой нашего времени”.

Интересна семантика имён. Павлов вдумчиво выбирает имена: Наталья – значит родная, утешение. Павел – малый, Андрей – мужественный, храбрец. Это помогает воспринимать разнообразие характеров персонажей.

Один из главных персонажей повести “Ятаган” – полковник. Типичность образа показывает отсутствие имени у него. Его образ близок грибоедовской характеристике военачальников той поры: “…кресты и медали…эти знаки отличия, из которых, может быть, каждый прикрывал рану”.(73)*

Павлов показывает в этом человеке противоречивые свойства характера. В обществе княжны и князя полковник “выдавал себя за смертного охотника до просвещения…уверял, что страстен к музыке”.(74)* Другим был в полку, где он на первых ролях, здесь он – бог, глава.

Для более полной характеристики героя автор использует такие приёмы, как бытовые зарисовки, пейзаж, материальный мир. Чтобы быть членом светского общества, он завёл у себя некоторые предметы роскоши. Когда полковник шёл к княжне, то видел только тропинки и дорогу, хотя ему хотелось простора неба. Это человек был не для возвышенных чувств. Идя к обедне, когда кругом прекрасный день, полковник выглядел пасмурно. Казалось, что этому человеку нельзя быть здесь, он нарушает идиллию, царившую кругом. И провидение, в лице Бронина, устранило его.

Используя романтические приёмы для точной характеристики героя, Павлов не отказывается и от социальных мотивов (показ жестоких нравов, царящих в армии).

Главная героиня повести “Ятаган” – княжна Вера – истинно романтическая героиня. Павлов показывает двойственность её характера. В светском обществе она играла роль “спокойной важности”, но в одиночестве: “Это был отдых от неволи, бунт против привычек воспитания”. Княжна подчинялась устройству общества, которое её воспитало с колыбели. Поэтому, когда Бронин стал солдатом, она могла отдать ему жизнь, но связать свою судьбу с ним не могла. Что скажут в обществе? Ведь княжна – порождение этого общества.

Богатая обстановка окружала её. Это всё отвечало требованиям высшего света, но ничего княжну не радовало. Собой она могла быть только в саду, в котором находила успокоение.

Ещё один приём использовал Павлов, чтобы показать, что княжна – романтическая героиня. Это пейзаж. Где бы ни была главная героиня, её всегда сопровождает идеальный пейзаж: “Мелкий дождь сквозь солнечные лучи вспрыснул землю, и радуга, как газовый шарф, опоясала половину прекрасного неба”.(76)*

Главный герой повести – корнет Бронин. Как я уже писала, образ Бронина дан в развитии. В начале он пустой малый, восторгающийся усами и красивым мундиром: “Мундир брал в полон балы и не дожидался лошадей”.Павлов даёт описание романтического героя: “Его движения дышали искренней радостью”.

На протяжении всей повести описание природы помогает передать настроение героя.

Павлов умело использует детали в повествовании. Например, находясь в гостиной княжны корнет, видит безделушки и сравнивает себя с некоторыми из них: “Один с сломанным посохом, одна с отбитой ножкой”. Под воздействием жестокого света Бронин превращается в такого же болванчика: “Солдат…без кивера, мундир нараспашку, лицо искажено…”.

Под влиянием испытаний, выпавших на его долю, Бронин меняется. Павлов использует психологический анализ, чтобы усилить обличительный характер изображения социальной действительности. Свет, жестокий и безжалостный, убил в Бронине способность наслаждаться жизнью, оставив ему только одну мысль: ”Месть за унижение”. Месть его была ужасна – погиб под ударом ятагана полковник. Убийство полковника – месть за все унижения и боль, которую перенёс корнет.

Месть и в “Именинах”, и в “Ятагане”, как определённая пружина сюжета, на мой взгляд, тоже принадлежит романтической прозе.

Павлов стремился дать углублённый психологический анализ, показать переживания, связанные с социальными конфликтами и отношениями – это то новое, что отмечали ещё современники Н. Ф. Павлова.