Психология и реформы

Как отмечено выше, природная и воспитанная психология - вовсе не единственный фактор, определяющий закономерности формирования хозяйственных систем. Он не может объяснить существенные изменения этой системы, происходящие в рамках нескольких лет или десятилетий. Но позволяет выделить некоторые неизменные требования к любому хозяйственному механизму, который претендует на то, чтобы быть эффективным и жизнестойким, то есть способным использовать потенциал эмоциональной энергии человека. Наши экономисты до сих пор, как пра­вило, писали о физических и умственных способностях, якобы напрямую связанных с рациональными экономическими интересами. Однако ре­альное поведение людей не соответствует этой упрощенной схеме, по­скольку между способностями и «рациональными интересами» стоит це­лый мир инстинктов, моральных норм и традиций, который и образует основу природно-исторической сущности человека.

Чтобы соответствовать этой сущности, хозяйственная система долж­на отвечать ряду противоречивых требований. Например, чтобы конст­руктивно действовали инстинкты и самосохранения, и соревнования, и справедливости, эта система должна сочетать механизмы реальной хо­зяйственной борьбы, угрозы вытеснения с механизмами экономического и социального страхования и поддержки. Построенный по всем прави­лам научной логики хозяйственный механизм, ориентированный на мак­симум общественного благосостояния, но предусматривающий при этом подавление индивидуальной свободы, обречен на неэффективность и дезинтеграцию. И, наоборот, система, дающая простор инстинктам сво­боды, соревнования, творчества, в конечном счете, несмотря на все из­держки, окажется более эффективной и жизнеспособной, чем первая. Инстинкт присвоения также является одним из главных двигателей хозяйственной активности. Попытки «воспитать» поколение людей, у кото­рых данный инстинкт атрофирован, и деструктивны, и в конечном счете бесплодны. Однако реализация данного инстинкта не должна подавлять естественного стремления людей к свободе, безопасности, справедливо­сти, взаимоподдержке. Поэтому на Западе столь большое внимание уде­ляется правам собственности. Вопрос о том, как распределяется собст­венность между отдельными лицами, корпорациями, кооперативами, го­сударством и т. д., имеет существенное значение; но гораздо более важ­но то, как регулируются эти права обществом, что позволяют и чего не позволяют делать собственнику, каковы его обязанности.

Роль этнических традиций здесь состоит в том, что они в длитель­ном плане воздействуют на структуру хозяйственного механизма, за­ставляя ее в большей мере опираться на одни природные основы пси­хики и в меньшей мере на другие открывать больший простор действиям одних инстинктов и сильнее сдерживать другие, применять одни ме­тоды регулирования и воздерживаться от других. Кроме того, этнические традиции разных стран предоставляют в распоряжение хозяйственной системы различный арсенал выработанных историей, воспитанных навыков поведения.

Подчеркнем, что это воздействие сказывается в длительном плане и далеко не всегда проявляется в краткосрочном, особенно в периоды ломки и перестройки хозяйственной системы.

В частности, экономисты и социологи отмечают, что в США в регулировании хозяйственной системы ключевую роль играют юристы; их число на тысячу жителей в несколько раз превышает соответствующий показатель в Западной Европе. Подобный факт можно объяснить ярко выраженной традицией индивидуализма в США, где, как правило, не признается иной арбитр в споре, кроме закона и суда.

Во Франции, напротив, роль суда в хозяйственном механизме более скромна, зато гораздо заметнее роль чиновника. Французский чиновник традиционно пользуется авторитетом и влиянием. Роль централизма, бюрократии, административного контроля в хозяйстве Франции всегда была относительно высока, что можно объяснить историческими усло­виями этой страны, культурой и темпераментом французов.

В Японии относительное число чиновников в два-три раза ниже, чем в странах Западной Европы, однако роль государственного и корпорационного регулирования рыночных отношений весьма высока. В этой стране издавна укоренилась традиция клановой организованно­сти, когда отношения строятся на личном авторитете, связях, влиянии, взаимоподдержке. Сформировался неповторимый симбиоз рыночных от­ношений конкуренции, частного присвоения, рационализации с коллек­тивной дисциплиной, самоограничением, взаимной страховкой, коопера­цией и прямой взаимопомощью.

Российские традиции в хозяйствовании многообразны, но они на протяжении веков складывались вокруг двух осевых линий: традиции огосударствления и традиции общинности. Эти традиции пронизывают и удельно-княжескую, и централизованно-крепостническую, и рыночно-капиталистическую эпохи российской истории. Централизованное ре­гулирование и социальные гарантии - таковы наиболее важные формы проявления этих традиций. После Октября 1917 г. указанные традиции были доведены до крайности, до абсурда: поэтому вполне понятна со­временная аллергия большинства россиян по отношению и к государст­венно-колхозной собственности, и к чиновничеству, и к социальному иждивенчеству. Однако аллергия со временем пройдет, а укоренившие­ся в психологии масс традиции останутся. Они уже сейчас проявляют себя в том, что, несмотря на все рыночные реформы в области ценообра­зования и собственности, работники всех отраслей предъявляют (и, по­лагаем, будут предъявлять и в дальнейшем) свои материальные требо­вания к государству. И правительство вынуждено, одной рукой отменяя административное регулирование, другой рукой тут же вводить его но­вые, «антирыночные» формы (в виде специальных фондов поддержки, особых условий экспорта и т.д.). Причем демократическое правитель­ство еще более податливо к давлению традиций, чем авторитарное.

Была ли в дооктябрьской России традиция предпринимательства? Как общенародная традиция она только зарождалась. Зато крупное предпринимательство - торговое и промышленное - существовало из­древле и тяготело оно с самого начала к «казне» - княжеской, бояр­ской, а затем государевой. Начиная с петровских времен, крупное пред­принимательство взяло четкую ориентацию на «военно-промышленный комплекс», и эта ориентация на протяжении трех веков превратилась в прочную национальную традицию. После 1917г. она была развита и углублена, чему способствовали и внешние условия. Теперь, чтобы ото­рвать многомиллионные массы людей, «присосавшихся к груди» государ­ственного бюджета как к источнику средств и покупателю продукции, не­обходимо не только изменить материальную структуру хозяйства, пе­рестроить систему собственности, распределения и обмена, но и сломать психологический стереотип поведения народа. А ломка психологии, даже предпринимаемая в благих целях, ведет к длительной моральной де­градации. Чтобы этого избежать, реформа должна была бы решать па­радоксальную задачу - создавать новый хозяйственный механизм, ис­пользуя традиционные национальные стереотипы поведения³.

Совместимы ли традиции России с современным опытом Запада? Обратимся вновь к Гумилеву: «Так называемые цивилизованные страны относятся к иному суперэтносу - западноевропейскому миру, который ранее назывался «Христианским миром». Возник он в IX в. и за тысячелетие пришел к естественному финалу своей этнической истории. Именно поэтому мы видим у западноевропейцев высокоразвитую тех­нику, налаженный быт, господство порядка, опирающегося на право. Все это - итог длительного исторического развития.

Конечно, можно попытаться «войти в круг цивилизованных наро­дов», то есть в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается да­ром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Евро­пой в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция»⁴.

Думается, что столь категорический вывод противоречит послевоен­ному опыту Японии и ряда других стран, не относящихся к «христиан­скому миру». Конечно, стремление «любой ценой» войти в более высо­кую, но чужую цивилизацию, вместо развития своей, чревато утратой этнической самобытности, разрушением национальной психологии, а в связи с этим и культуры.

Однако возникают два соображения. Во-первых, сомнительно, что такой ценой можно купить для огромного евразийского государства западноевропейский уровень благосостояния. Утратив свою этническую специфику, а тем самым и общность, народ вместе с тем потеряет и мно­гое из своих общих моральных ценностей, многие из моральных стиму­лов и рычагов хозяйственного развития. Это подтолкнет страну к пре­вращению из субъекта равноправного международного партнерства в объект иностранной экономической политики.

Во-вторых, заимствовать многие общецивилизационные формы хозяйства можно и нужно, ибо этнические традиции, как мы установили выше, вовсе не единственная психологическая основа хозяйствования: есть еще общечеловеческие инстинкты и нормы морали. И общечелове­ческое вполне совместимо с национальным (хотя национальные тради­ции далеко не всегда совместимы).

Из всего сказанного следует общее заключение, что российские хо­зяйственные реформы не должны претендовать на решение непосильной задачи «революционной ломки» традиций, а возможно быстрее найти для них новые формы воплощения, адекватные современным критериям социального рыночного хозяйства.

1 Гумилев Л. Н. От Руси к России. М.: Прогресс, 1992, с. 11—12.

2 Гумилев Л. Н. Цит. соч., с. 293-297.

3 Представление о том, что, сломав старые государственные структуры, можно покончить с традицией огосударствления экономики, не более чем иллюзия. По под­счетам зарубежных экспертов, примерно половина ВВП современной России перерас­пределяется в форме разного рода субсидий.

4 Гумилев Л. Н. Цит. соч., с. 299.