Возникновение науки, основные стадии её исторического развития.

Вопрос о периодизации исторического развития науки. Наука на древнем Востоке. Понятие «преднауки». Преднаука как совокупность рецептурно-эмпирического, утилитарно-технологического знания, направленного прежде всего на получение практически-полезного эффекта. Характерные черты преднауки. 1. Отсутствие рефлексии по поводу способов получения и обоснования знания (например, в греческой математике мы встречаем изложение знаний в виде теорем «дано… требуется доказать», но в древнеегипетской и вавилонской математике такая форма не принята, здесь мы находим только нормативные рецепты решения задач: «Делай так!»… «Смотри, ты сделал правильно!»). 2. Отсутствие у знания собственных, внутренних ценностных ориентаций, прежде всего, ориентации на истину. Знание в преднауке подчинено как правило религиозным ценностям и выступает в качестве средства достижения сакрально-религиозных целей, способом воздействия на мистические, космологические силы, чтобы направить их действие в нужную для человека сторону. 3. Отсутствие критицизма, господство убеждения о том, что жизнь людей целиком и полностью зависит от тех средств, которые были созданы их предками. Живые должны действовать и мыслить, так как действовали и мыслили предки. Примат традиции над новацией, прошлого над будущим. 4. Знание является предметом поклонения, освящено божественным именем, носит тайный, эзотерический характер. Субъектами знания являются отдельные люди, специальная каста, которые в силу своего социального статуса репрезентируют «ученость», в частности жрецы.

Греческий период в зарождении и развитии науки. Культура античного полиса и возникновение теоретического мышления. Специфика демократического общественного устройства (народные собрания, публичные обсуждения, голосования). Установка на формирование у граждан, отношения к общественному закону не как к слепой силе, продиктованной свыше, а как к демократической норме, принятой большинством в результате выявления ее гражданского совершенства в процессе всенародного обсуждения. Отсюда, возрастание роли слова, довода, критицизма и в конечном итоге формирование необходимого для науки аппарата логического рационального обоснования. Именно с опорой на познание в форме доказательства путем апелляции к реально удостоверяемым причинам и основаниям построены, например, планиметрия Гиппарха Хиосского, медицина Гиппократа, история Геродота, геометрия Евклида и т.д.

Образ античной науки.

Философский характер античной науки. Философия как теория – умозрение. Пифагорейско-платоновская традиция. Число как символ порядка и меры. Математика как созерцание идеальных форм, сущностей, воспитывающая возвышенный, гармоничный строй человеческой души, средство приобщения человека к божественному началу.

Проблематичность применения математики к физическому миру. Математика - наука о неподвижном (неизменном), т.е. по сути, об идеальном, является вполне строгой. Физика – наука о подвижном (меняющимся) бытии не может претендовать на подобную строгость. Отсюда вывод о том, что математический способ не подходит для рассуждающего о природе (Аристотель).

Кроме того, применение математических знаний на практике предполагало орудийно-практическую деятельность, в частности, построение и использование разного рода механических приспособлений. Между тем, в античной культуре и обществе добропорядочной и достойной свободного гражданина считалась деятельность теоретическая, интеллектуальная. В этой связи, механика полностью отделялась от математики и в частности от геометрии и оставалась долгое время, вплоть до Архимеда, одной из военных наук. Показательно, что Архимед, известный не только своими математическими работами, но и приложением их результатов в технике, считал эмпирические и инженерные занятия делом низким и неблагородным и лишь под давлением обстоятельств (осада Сиракуз римлянами) вынужден был заниматься совершенствованием военной техники и оборонительных сооружений. Таким образом, отсутствие соответствующих социокультурных санкций в греческом обществе во многом объясняет то обстоятельство, что прикладная функция математики оставалась в тени.

Древнегреческое природознание. В развитой форме физическая доктрина появляется впервые у Аристотеля. В основе этой доктрины лежит принцип argumentum ex re – любые положения, которые мы выдвигаем относительно природы вещей, должны быть соизмеримы с их реальным и чувственно воспринимаемым контекстом. Данный принцип при изучении движения тела – главного феномена физики – побуждал описывать действительно наблюдаемое движение, обремененное эффектами трения, сопротивления, всяких помех среды, что исключало идею пустого пространства и соответственно законов инерции, падения тел, нашедших воплощение в галилеевско-ньютоновской механике.

Учитывая это, можно сделать вывод о том, сколь сильно отличаются по своим методам античное и новоевропейское естествознание. Когда творец новой механики – Галилей утверждает закон инерции, то он в противоположность Аристотелю требует абстрагироваться от естественного чувственно воспринимаемого контекста, вместо действительно наблюдаемых движений, он будет описывать логически возможные, вместо движение реальных тел, он будет рассматривать идеально гладкие - геометрические тела, движущиеся в абсолютно пустом, не содержащем материальных помех – евклидовом пространстве. Короче говоря, на передний план будет выходить метод мысленного эксперимента, основанный на изучении не реальной, а идеализированной концептуальной действительности.

Аристотелевское требование изучать природу в ее естественном, чувственно воспринимаемом контексте вело к отказу метода экспериментирования, ибо эксперимент предполагает рассмотрение предмета не в естественных, а искусственно созданных условиях. Кроме того, необходимо принять во внимание, что постановка экспериментов подразумевает, как правило, предметно-вещественную деятельность, конструирование разного рода механических приспособлений и т.п., а между тем, как уже говорилось, греки жестко различали деятельность свободной игры ума с интеллектуальным предметом и производственно-трудовую деятельность с облаченным в материальную плоть предметом. Только первая считалась достойной занятия свободного гражданина и именовалась наукой, вторая приличествовала рабу и звалась ремеслом (Интересно заметить, что даже ваяние – эта, казалось бы, предельно художественная деятельность, будучи связана с «материей», имела в Греции статус ремесла. Выдающиеся греческие скульпторы – Фидий, Поликтет, Пракситель и др. – по сути дела не отличались от ремесленников. Искусство и ремесло идентифицировались, обозначая единым понятием – techne). Таким образом, не экспериментальный характер античного научного знания во многом объясняется отсутствием соответствующих социальных санкций.

Таким образом, античная наука представляла собой некий сплав интенций на умозрительность, что выражается в пифагорейско-платоновской традиции и интенции на опытную природу знания, что соответствует Аристотелю. Между тем, в отсутствии социальных санкций на применение в математике, в частности геометрии механических методов, в отсутствие социальных санкций на проведение экспериментов теоретический и эмпирический уровни научного знания оказывались разобщены. Забегая вперед, отметим, что их синтез осуществился только в эпоху Нового времени, в деятельности Галилея. Однако путь к единству теоретической и эмпирической деятельности пролегал через эпоху Средневековья. В этой связи, обратимся к характеристике средневековой формы научного знания.

Образ средневековой науки.

Средневековая форма знания определяется рамками теоцентрического мышления, для которого определяющей является идея креационизма – творение Богом мира и человека. Вера в божественное откровение и содержание Библии, которая собственно и представляет «слово Божие», ведет к тому, что познание в рамках Средневековья редуцируется к правильному толкованию (doctrina) «священных основ», закрепленных в Писании и гарантирующих спасение. В этой связи можно сказать, что средневековая форма знания использовала принцип апелляции к словам (argumentum ex verbo), в отличие от аристотелевской апелляции к реальным, существующим по своей природе вещам (argumentum ex re).

Таким образом, средневековая ученость демонстрировалась, главным образом, в трех вещах: 1) в энциклопедическом образовании, в знании обширных авторитетных текстов и в способности дословно их цитировать, 2) в умении надлежащим образом толковать и приспосабливать идеи с канонизированным и в этой связи с неоспоримым смыслом «священных слов», гарантирующих правильный ход мышления и тем самым «вечное спасение», и, 3) в способности вынудить оппонента на основе буквального знания авторитетных текстов, используя при этом «диалектически» изощренную аргументацию, либо запутаться в ходе диспута в логически непреодолимых парадоксах, либо поймать его на противоречии с цитатами из канонизированных текстов.

Учитывая, что слово в рамках средневековой христианской культуры это еще и орудие творения, мир в глазах средневекового «ученого» выступал как своего рода текст, в котором все видимые вещи являются символами вещей невидимых, олицетворяют скрытую за ними фундаментальную сущность, несовершенным дубликатом которой они являются. Отсюда обоснованием всех наук в средневековье служит герменевтика – учение об истолковании, изъяснении текстов.

В целом, хотя средневековая ученость носила ярко выраженный теоретический характер, в ее недрах успешно развивались такие специфические области знания, как астрология, алхимия, ятрохимия, натуральная магия заключавшие в себе зародыш будущей экспериментальной науки. Важно отметить, что, например, опыт натуральной магии противоречил или, по крайней мере, не состыковывался с религиозно-мистической созерцательностью как некой идеологической доминантой. В самом деле, религия в общем смысле представляет попытку культовым способом воздействовать на свободную волю Бога с целью достичь каких-то результатов. Уповая на Бога и основываясь на вере, религия, естественно, не поставляет гарантий эффективности этих воздействий.

Подобно религии, натуральная магия также представляет попытку воздействовать на Бога с целью получить заранее запланированные результаты, однако уповает при этом не на его свободную волю, а на некоторую эмпирическую методику. Поэтому, если религия далека от того, чтобы предполагать ориентацию деятельности на выявление эмпирически обоснованных законов, натуральная магия уже не может не предполагать подобную ориентацию, она отличается от религии эффективным характером, который обеспечивается лишь опытной апробацией абстрактно-мыслительного содержания. Последнее обстоятельство сближает магию с наукой, одновременно разобщая ее с религией.

Конечно, этот последний момент нельзя преувеличивать. Несмотря на то, что социально-экономической основой средневековья было уже не рабство, а феодализм и соответственно античное представление о материально-практической деятельности, столь необходимой для проведения экспериментов, как о недостойной и более приличествующей рабу, стало уходить в прошлое, тем не менее, говорить о полном отсутствии социальных запретов на опытно-экспериментальное знание не приходится. Отправляясь от «священного слова» (argumentum ex verbo), теологи утверждали, что Бог создал мир таким, каков он есть и поэтому каждый должен принимать его таковым, а не выяснять, каким бы, например, мог быть мир, иначе устроенный. Осуждение греховного любопытства, идущее от Августина, также исключало возможность экспериментирования и метода гипотез. Деятельность средневекового человека осуществлялась в русле религиозных представлений – вне церкви ничто не имело прав на гражданство. В этой связи, приходиться констатировать, что наука как единство теоретической и эмпирической деятельности стала возможной только в контексте освобождения человека от обязательной истины христианского откровения, от церковного учения, что происходит только в эпоху Нового времени.

Образ новоевропейской науки.

Эпоха нового времени открывается становлением новой модели личностной самоидентификации. Человек, освобождающий себя от всего внешнего и в первую очередь от обязательности церковного учения, отождествляет себя с субъектом – «лежащим в основании», фундаментом. В этой связи, можно констатировать, что в Новое время происходит трансформация науки из доктрины в автономное мышление, в свободное исследовательское предприятие. Трудно переоценить какую роль сыграло данное обстоятельство для становления новоевропейской науки. Отметим лишь некоторые, фундаментальные по своему значению следствия.

а) В статусе субъекта человек уже сам от себя и для себя решал, что для него возможно и должно быть познано. Это с одной стороны. А с другой стороны, этот же самый человек в статусе субъекта вынужден был теперь самостоятельно обеспечивать себе те основополагающие принципы, которые бы сдерживали произвол его субъективной деятельности. И вот, такой сферой, в которой, с одной стороны, можно и должно осуществлять свободный поиск истины, а с другой, сам этот поиск всегда ограничен определенными правилами, оказывается математика. Именно математика в самом широком смысле «универсального учения» (mathesis universalis) становится парадигмой новоевропейской науки.

б) На основе математики развиваются такие характерные черты новоевропейской науки как механицизм и квантитатизм. В отношении первого следует заметить следующее: постижимыми и реальными в Новое время признаются только такие явления, которые можно эксплицировать в математических, т.е. пространственно-числовых представлениях. В свою очередь, эксплицировать явления пространственно означало тем самым устранить из этих явлений все скрытые мифические силы, в результате чего природа и уподоблялась естественному, функционирующему по определенным закономерностям целому – механизму. Что касается квантитатизма, то он представляет собой универсальный метод количественного сопоставления и оценки образующих всякий предмет форм: «познать – значит измерить». Значительный импульс прогрессу методов подведения форм под количественное описание придала разработка Декартом и его последователями аналитической геометрии, где обосновывалась идея единства геометрических форм и фигур, объединенных формальными преобразованиями.

в) Далее, поскольку, человек освободился от связанности обязательной церковной истиной, постольку в его мышлении неизбежным и необходимым оказывался гипотетический компонент, ибо метод гипотез как раз и выражал обретение свободы новоевропейским человеком. Приоритет введения в науку гипотетико-дедуктивного метода исследования принадлежит Галилею.

г) Вместе с тем, новоевропейская наука, будучи свободным исследовательским предприятием, не просто выдвигала гипотезы, но и требовала для обоснования этих гипотез систематического экспериментирования. Эксперимент входит в структуру новоевропейской науки. Здесь следует обратить внимание на следующее обстоятельство. Средневековая культура закрепила идущую от античности традицию презрительного отношения к предметно-вещественной деятельности, ремеслу. К высшим семи "свободным искусства", преподававшихся в средневековых университетах, относились 1) грамматика, 2) диалектика, 3) риторика, 4 ) астрономия, 5) арифметика, 6) геометрия, 7) музыка. Все виды производства материальных вещей относились к низшим «механическим искусствам». И только в эпоху Нового времени появились социокультурные предпосылки, способствующие разрушению барьера между сферами «свободных» и «механических искусств». Одной из таких предпосылок явился протестантизм.

В качестве одного из направлений христианского вероучения протестантизм, отталкивался от идеи ущербности, поврежденности человеческой природы, но настаивал на том, что эта поврежденность имеет место, как в низших, так и высших сферах человеческой природы, а потому и занятия, связанные с этими высшими сферами, не имеют большей ценности по сравнению с низшими видами деятельности. Этим протестантизм создал благоприятные социально психологические условия для контакта между "академически воспитанными учеными" и "верхним слоем ремесленников". В итоге же протестантская идея равенства всех сфер деятельности, всех видов труда изменила и общественную оценку занятий "механическими искусствами", а вместе с ними и экспериментальной деятельности. В Новое время механика становится эталоном естественнонаучного идеала, а эксперимент характерной чертой науки и образует ее характерную черту.

Далее, когда говорится о том, что эксперимент – это характерная черта новоевропейской науки, то имеется в виду не только реальные, но и идеальные, мысленные эксперименты. Мысленный эксперимент выступает независимой и самостоятельной исследовательской процедурой, основанной на изучении идеализированной концептуальной действительности, в то время как реальный эксперимент представляется процедурой, изучающей объективную действительность. Так, Галилею для того, чтобы сформулировать закон инерции потребовалось представление об идеально гладком теле, об абсолютно пустом пространстве, исключающем трение, притяжение и т.д.

Таким образом, исходный пункт новоевропейской науки абстрактно-гипотетичен. Если Аристотель описывал действительно наблюдаемые движения, то Галилей – логически возможные. Если Аристотель ставил вопрос относительно реального пространства событий, то Галилей относительно абстрактно-логического – евклидова пространства и это была настоящая революция не только в понимании движения, но и мировоззрения в целом. Дело в том, что евклидизация мира стимулировала утверждение картины безграничного однородного, управляемого едиными законами универсума.

В завершении характеристики новоевропейской науки, что если в античности и средневековье считалось, что знание самоценно, т.е. ценно уже тем, что совершенствует душу и ведет к Богу, то в эпоху Нового времени полагают, что ценность знания меряется прежде всего его практической эффективностью. Знание ценно постольку, поскольку делает человека хозяином, господином природы. «Знание – это сила», - говорит один из признанных корифеев новоевропейской науки и философии – Ф. Бэкон.

Неклассическая наука.

В философии и методологии науки временной интервал – 17-19 вв. принято считать эпохой классической науки. Где-то с конца 19 начала 20 века начинается новый этап развития науки, называемый – неклассическим, современным. Номинально становление неклассической науки связано с так называемой квантово-релятивистской революцией, т.е. с появлением теории относительности и квантовой механики. Вместе с тем, переход от классической к неклассической науки - это не просто сдвиг в проблемных и предметных областях, в экспериментальном и техническом оснащении, а кристаллизация совершенно новой исследовательской культуры с присущими ей познавательными ориентациями, правилами, навыками. Обратим внимание на основные стилеобразующие слагаемые неклассической науки, сравнив их с особенностями предшествующей, классической науки.

Во-первых, классическая наука исходила из идеи абсолютного характера физических процессов и возможности сколь угодно детального их описания. Идея абсолютного характера физического процесса означала, что объекты и свойства, которые изучает наука, существуют сами по себе, т.е. независимо от познающего их субъекта, прибора. До тех пор пока речь шла об объектах, масштаб которых сравним с размерами человека, данная идея казалась само собой разумеющейся, но как только человек перешел на микроуровень она перестала себя оправдывать. Так, в квантовой механике – науке, которая, собственно и изучает область микромира, выявилась одна парадоксальная с классической точки зрения ситуация. А именно: в зависимости от того какие экспериментальные средства мы подбираем объект, например, электрон, ведет себя то как частица, то как волна. Данное обстоятельство дало повод утверждать, что некоторые свойства, например корпускулярные и волновые, не столько присущи объектам самим по себе, сколько порождаются экспериментальными средствами, измерительными приборами. В итоге идея абсолютного характера физических процессов была заменена принципом относительности объекта к средствам познания (В.А. Фок).

Далее, принцип относительности объекта к средствам познания стал основой еще одного принципа пронизывающего современную науку – принципа дополнительности. Впервые этот принцип был введен датским физиком Н. Бором – одним из основателей квантовой механики. До Бора все ученые видели, что несовместимость двух типов приборов или экспериментальных ситуаций непременно влечет за собой противоречивость свойств, измеряемых с их помощью. Так, в зависимости от того какие экспериментальные средства мы подбираем объект, например, электрон, ведет себя то как частица, то как волна. Бор соглашался, что корпускулярные и волновые свойства несовместимы, но добавлял, что для полного описания квантового объекта они равно необходимы и поэтому не противоречат, а дополняют друг друга. Таким образом, принцип дополнительности означает требование применять для получения в процессе познания целостной картины изучаемого объекта взаимоисключающие классы понятий, приборов и исследовательских процедур, которые используются в своих специфических условиях и взаимодополняют друг друга.

Надо сказать, что принцип дополнительности разрушил классическую идею о том, что по каждому вопросу существует лишь одна истина (идея зеркально-однозначного соответствия мысли реальности), заменив ее принципом плюрализма, т.е. множественности взглядов на одну и ту же реальность. Как удачно высказался по этому поводу А. Эддингтон: «Мы в состоянии показать, что при помощи некоторой определенной структуры возможно объяснить все явления, но мы не можем доказать, что такая структура будет единственной». Примерами развития науки на альтернативно-дополнительной, плюралистической основе могут послужить: биология (тихогенез – номогенез), геология (фиксизм – мобилизм), ОТО (метрическая теория – теория межчастичного взаимодействия). Показательна ситуация в космологии, где увеличивается число теорий, альтернативных фридмановской теории расширяющейся Вселенной.

С еще большей очевидностью данная ситуация проявляется в гуманитаристике. Как известно, историк или филолог имеют дело с текстом, преследуя цель понять тот смысл, который вкладывал в него автор-создатель. Существенно однако то, что само понимание осуществляется не tabula rasa, т.е. не с «чистого листа», а с позиции некоторого уже имеющегося знания, которое образует своего рода фон, контекст понимания. В этой связи исследователь видит в тексте то, что ему подсказывает видеть это фоновое знание. Понимание интендируется, как говорит феноменолог, т.е. задается направленностью взгляда, сознания. Но любая направленность, как известно, одностороння – высвечивает одну сторону, и скрывает другую. В этой связи, исследователь-гуманитарий должен понимать, что фиксируемый им смысл события или текста не единственный, а один из возможных. Таким образом, от объекта, отображаемого единственно возможным истинным способом, современная наука перешла к миру, напоминающему скорее мозаику или калейдоскоп множества проекций.

В завершении разговора о неклассической науке есть смысл обратить внимание на еще один фундаментальный принцип, который в очередной раз иллюстрирует и закрепляет все вышесказанное. Речь идет о так называемом антропном принципе. На сегодняшний день существует несколько его версий (слабая, сильная), но мы обратимся к его общей идее.

В 30-е годы 20 века ученые (А. Эддингтон, П. Дирак) обратили внимание, что количественные выражения многих фундаментальных физических констант (ФФК) и космологических параметров, а также их соотношений включают в себя одно и то же – с точностью до порядка – число. Спрашивается, чем можно объяснить такие совпадения? Размышляя над этой проблемой, Брэндон Картер пришел к мысли, что физика и космология могли бы в принципе, заранее, до наблюдений предсказать все эти совпадения. Однако для таких предсказаний требуется некий принцип, который можно назвать антропным. Суть его в следующем. Если вообразить Вселенную, в которой хотя бы на пару процентов изменилась та или иная ФФК, то в этом случае человек никогда бы не смог появиться на свет. Отсюда Картер (а также Р. Дикке) сделал заключение: количественные выражения ФФК, космологических параметров и их соотношений являются такими, какими они есть просто потому, что разумная жизнь, человек мог появиться только при данных, а не каких-то других количественных выражениях. Таким образом, антропный принцип утверждает фундаментальную зависимость между человеком и Вселенной как целым. В одной из своих версий (слабой) он гласит: «то, что мы ожидаем наблюдать, должно быть ограничено условиями, необходимыми для нашего существования как наблюдателей». Как видно, эта формулировка еще раз возвращает нас к сущности неклассического стиля мышления.

В принципе, сказанного достаточно для того, чтобы обозначилась сущность неклассического типа рациональности. Кратко ее можно было бы выразить следующим образом: если классическая наука нацеливала на познание объекта, так сказать, «самого по себе», то неклассическая, напротив, стала учитывать «эффект присутствия» человека, субъекта в акте познания. В свою очередь включение субъекта в контекст познания привело к изменению понимания объекта знания: им стала теперь не объект «в чистом виде», а некоторый его срез, заданный через призму принятых субъектом теоретических и операциональных средств познания. Такова основная идея неклассического типа рациональности.

Постнеклассическая наука.

Если кратко охарактеризовать переход от неклассической к постнеклассической науки, то он выражается во-первых: в стремлении постро­ить общенаучную картину мира на основе принципов т.н. универ­сального эволюционизма, во-вторых: установкой на включение науки в ценностный контекст и в-третьих: тенденцией к установлению тесного сотрудничества, союза между естественным и гуманитарным познанием. Рассмотрим эти моменты подробнее.

Концепция универсального эволюционизма базируется на определенной совокупности знаний, полученных в рамках кон­кретных научных дисциплин, и вместе с тем включает в свой со­став ряд философско-мировоззренческих установок. Принято считать, что в обоснование универсального эволюционизма внесли свою лепту три важнейших концептуальных направления в науке ХХ в.: во-первых, теория нестационарной Вселенной; во-вторых, теория биологической эволюции и развитая на ее основе концепция биосферы и ноосферы; в-третьих, синерге­тика.

Важную роль в утверждении принципа универсального эволюционизма сыграла научная революция в начале XX в. в астрономии. Речь идет о разработке теории расширяющейся Вселенной. Эта теория ввела следующие представления о космической эволюции: примерно 15-20 млрд. лет назад из точки сингулярно­сти в результате Большого взрыва началось расширение Вселен­ной, которая вначале была горячей и очень плотной, но по мере расширения охлаждалась, а вещество во Вселенной по мере осты­вания конденсировалось в галактики. Последние, в свою очередь, разбивались на звезды, собирались вместе, образуя большие скопления. В процессе рождения и умирания первых поколений звезд происходило синтезирование тяжелых элементов. После превращения звезд в красные гиганты, они выбрасывали веще­ство, конденсирующееся в пылевых структурах. Из газово-пылевых облаков образовывались новые звезды и возникало многообразие космических тел.

Модель расширяющейся Вселенной существенно трансфор­мировала наши представления о мире. Она требовала включить в научную картину мира идею космической эволюции. Тем самым создавалась реальная возможность описать в терминах эволюции неорганический мир, обнаруживая общие эволюционные харак­теристики различных уровней его организации и в конечном итоге построить на этих основаниях целостную картину мира.

Наряду с космологией свою роль в разработке универсального эволюционизма и построения целостной об­щенаучной картины мира сыграло учение об эволюции биосферы и ноосферы, связанное с именем В.И.Вернадского

Биосфера, по В.И.Вернадскому, предстает в качестве особого геологического тела, структура и функции которого определяются специфическими особенностями Земли и космоса. Она является результатом достаточно длительной эволюции во взаимосвязи с неоргани­ческими условиями и может быть рассмотрена как закономер­ный этап развитии материи. Рассматривая биосферу как самовоспроизводящуюся систему, В.И.Вернадский отмечал, что в значительной мере ее функционирование обуславливается существованием в ней живого вещества - совокупности живых организмов, в ней живущих.

Специфической особенностью биосферы является обладание ею динамическим равновесием. Это особый тип равновесия, все время, находящийся в развитии, под влиянием, как внутренних структурных компонентов биос­феры, так и внешних антропо­генных факторов. В результате саморазвития и под влиянием антропогенных факторов в биосфере могут возникнуть такие состояния, которые приводят к качественному изменению составляющих ее систем. Так, рассматривая роль антропогенных факторов, В.И.Вернадский отмечал растущее могущество человека, в ре­зультате чего его деятельность приводит к изменению структуры биосферы. Под влиянием научной мысли, этой геологической силы, как называл ее Вернадский, и человеческого труда биосфера переходит в но­вое состояние - ноосферу. В настоящее время под ноосферой понимается сфера взаимодействия человека и природы, в пределах которой разумная человеческая деятельность становится главным определяющим фактором.

Учение о биосфере и ноосфере В.И. Вернадского имеет непреходящую эвристи­ческую ценность, поскольку во многом определяет стратегию дальнейшего развития человечества. От того, как человек будет строить свои взаимоотношения с окружающим миром, зависит само его существование. Не случайно проблемы коэволюции че­ловека и биосферы постепенно становятся доминирующими проблемами не только современной науки и философии, но са­мой стратегии человеческой практической деятельности, по­скольку дальнейшее развитие вида homo sapiens, дальнейшее его благополучие требуют очень точной согласованности характера эволюции человеческого общества, его производительных сил и развития природы.

Наконец, мощный импульс универсальный эволюционизм получает в связи с появлением т.н. синергетики. Само слово «синергетика» означает «сотрудничество», «совместное действие». Синергетика родом из физических дисциплин, и поэтому для знакомства с ней придется коснуться некоторых аспектов физики и в частности такого ее раздела как термодинамика.

С позиции термодинамики всякое тело обладает внутренней энергией, складывающейся из энергии движущихся частиц – электронов и т.д. При этом термодинамика подчеркивает односторонность, однонаправленность перераспределения энергии. В частности, вводится так называемый закон возрастания энтропии или второе начало термодинамики. Под энтропией понимается мера беспорядка системы и физический смысл закона возрастания энтропии сводится к тому, что состоящая из некоторого множества частиц изолированная система стремится перейти в состояние с наименьшей упорядоченностью движения частиц. Проще говоря, утверждается, что материи изначально присуща тенденция к разрушению всякой упорядоченности, стремление к исходному равновесию, к хаосу.

Концепция термодинамики была сформулирована в середине 19 века, примерно тогда же обозначилось и первое противоречие. Дело в том, что если второе начало термодинамики выражало, как уже говорилось, эволюцию материальной действительности как непрерывную дезорганизацию, постепенный переход к максимально неупорядоченному состоянию, то дарвиновская теория эволюции, наоборот, утверждала, что процесс развития растительного и животного мира характеризуется его непрерывным усложнением, нарастанием высоты организации и порядка. Подобная «несостыковка» законов развития живой и неживой природы несколько удивляла.

Удивление это многократно возросло после замены модели стационарной Вселенной на модель развивающейся Вселенной, в которой ясно просматривалось нарастающее усложнение организации материальных объектов – от элементарных и субэлементарных частиц в первые мгновения после Большого взрыва до наблюдаемых ныне звездных и галактических систем. Вновь возникал вопрос: если принцип возрастания энтропии столь универсален, как же могли возникнуть такие сложные структуры? В итоге, стало ясно, что для сохранения непротиворечивости общей картины мира необходимо постулировать наличие у материи в целом не только разрушительной, но и созидательной тенденции. Материя способна осуществлять работу и против энтропии, т.е. способна самоорганизовываться и самоусложняться.

На волне этих проблем и возникает синергетика, которая есть нечто иное, как теория самоорганизации. Ее разработка началась в 60-70г 20 века Г. Хакеным, И. Пригожиным и др. Главный мировоззренческий сдвиг, произведенный синергетикой, можно выразить следующим образом:

1. процессы разрушения и созидания, деградации и эволюции во Вселенной по меньшей мере равноправны;

2. процессы созидания (нарастания сложности и упорядоченности) имеют единый алгоритм независимо от природы систем, в которых они осуществляются.

Таким образом, синергетика претендует на открытие универсального механизма, с помощью которого осуществляется самоорганизация, как в живой, так и неживой природе.

Пожалуй, самыми известными примерами самоорганизации в неживой природе являются, имеющее место в гидродинамике, явление, названное ячейками Бенара и в области химии реакция Болоусова - Жаботинского (т.н. «химические часы»).

Явление Бенара: при подогреве жидкости, находящейся в сосуде круглой или прямоугольной формы, между нижним и верхним ее слоями возникает некоторая разность (градиент) температур. Если градиент мал, то перенос тепла происходит на микроскопическом уровне и никакого макроскопического движения не происходит. Однако при достижении им некоторого критического значения в жидкости внезапно (скачком) возникает макроскопическое движение, образующее четко выраженные структуры в виде цилиндрических ячеек. Сверху такая макроупорядоченность выглядит как устойчивая ячеистая структура, похожая на пчелиные соты. Данное явление свидетельствует о том, что в момент образования ячеек Бенара миллиарды молекул жидкости как по команде начинают вести себя скоординировано, согласованно, хотя до этого пребывали в совершенно хаотическом движении. Создается впечатление, что каждая молекула «знает», что делают все остальные, и желает двигаться в общем строю. (Само слово «синергетика» как раз и означает «сотрудничество», «совместное действие»).

Синергетический подход оказывается наиболее соответствующим изучению и социальных систем. Возможность спонтанного возникновения порядка из хаоса в результате самоорганизации демонстрирует такая социально-экономическая система как рынок. На рынке каждый из людей стремится к реализации собственных целей и интересов, однако при этом в выйгрыше оказывается общество в целом. Подобная трансформация хаоса разнонаправленных интересов и действий отдельных людей в некий порядок, содействующий общественной пользе, навела экономистов и в частности А. Смита на мысль о некой «невидимой руке», управляющей рынком. Впоследствии эта точка зрения на самоорганизацию рынка была развита экономистом, лауреатом Нобелевской премии Ф. Хаеком. Хаек проводил мысль о превосходстве спонтанно организующегося человеческого порядка, создаваемого рыночной конкуренцией, над централизованным управлением. Речь шла о том, что люди, преследуя свои личные цели, способствуют общественной пользе потому, что в условиях свободы конкуренции их индивидуальные интересы сталкиваются с другими, взаимно корректируются и координируются. Конкуренция, а не запланированное сверху соревнование, способствует снижению издержек производства, поиску новых технологий, методов улучшения ассортимента и качества товаров. В результате этого и происходит тот бессознательный процесс самоорганизации рынка, который осознается в виде установления равновесия между спросом и потреблением, с одной стороны, и предложением и производством, с другой.

Важное место в синергетике занимает понятие «открытой системы». Дело в том, что большинство из известных нам систем (как в живой, так и не живой природе) являются открытыми, т.е. системами, обменивающимися веществом, энергией, информацией с внешней средой. Постоянно подвергающаяся воздействиям окружающей среды, открытая система имеет тенденцию распадаться и далее, мобилизуя свои внутренние ресурсы, переходить на новый уровень сложности и порядка. Таким образом, адекватное с синергетической точки зрения понимание развития самоорганизующихся систем осуществляется по следующей логике: порядок – хаос – порядок и т.д.

Далее, еще одна важная особенность. Система, достигшая состояния неустойчивости, хаоса, оказывается в т.н. точке бифуркации, т.е. такой точки, в которой дальнейший путь развития системы как бы разветвляется. При этом предсказать варианты ветвления путей дальнейшего развития можно, а вот однозначно спрогнозировать какой именно из этих путей будет осуществлен нельзя. Это дело случая. Дело в том, что открытые системы чувствительны даже к мелким воздействиям (флуктуациям) и заложить в прогноз параметры абсолютно всех воздействий, да еще и с учетом их эволюции, просто невозможно. В этой связи, можно сказать, что сам хаос есть нечто иное, как явление чувствительности к начальным условиям, так что даже самые малые изменения приводят к совершенно непрогнозируемым последствиям. В 60-х годах 20 века метеоролог Э. Лоренц предложил один, ставший впоследствии известным образ хаоса как чувствительности к начальным условиям: взмах крыла бабочки в Китае приводит к урагану в Нью- Йорке.

В целом, обобщая сказанное, новизну синергетического похода можно представить в следующих положениях:

1) хаос не только разрушителен, но и созидателен, конструктивен, развитие осуществляется через неустойчивость.

2) развитие сложных социоприродных систем носит нелинейный характер, т.е. всегда существует несколько возможных путей эволюции.

3) Сами развитие осуществляется через случайный выбор одной из нескольких разрешенных возможностей в точках бифуркации. Следовательно, случайность – не досадное недоразумение, она встроена в механизм эволюции.

Как уже говорилось, синергетика родом из физических дисциплин – термодинамики, радиофизики. Однако в последние время ее идеи все больше начинают приобретать междисциплинарный характер, их эффективность обнаруживается в самых различных науках социогуманитарного комплекса.

В целом, подводя итог сказанному, надо сказать, что универсальный эволюционизм существенно изменяет облик современной науки.

Во-первых, имея дело с эволюционными, системными объектами, современная наука все чаще сталкивается с ситуациями, когда адекватное ис­следование таких объектов невозможно в рамках какой-либо од­ной научной дисциплины, поскольку любая отдельно взятая дис­циплинарная онтология (специальная научная картина мира) может задать лишь какой-либо один срез объекта, но не в состо­янии дать его целостное видение. В этих ситуациях особую эвристическую ценность приобре­тают меж­дисциплинарные исследования.

Во-вторых, вспоминая учение о биосфере и ноосфере Вернадского, следует заметить, что все чаще предметом научного исследова­ния становятся целостные комплексы, которые в качестве неотъемлемого компонента включают чело­века. К такого типа объектам, получившим название "человекоразмерных", относятся комплексы "человек-машина", "человек-машина-производственная среда", "человек и биосфера", объекты генной инженерии и т.д. Экспериментирование с такого рода объектами может привести к радикальной трансформации человекоразмерной системы, созда­вая опасность ее разрушения, а значит, угрожая самому существованию человека. В этой связи в ходе ис­следовательской деятельности с человекоразмерными объектами исследователю приходится решать ряд проблем этического ха­рактера, определяя границы возможного вмешательства в объект. И здесь мы выходим на вторую фундаментальную особенность постнеклассической науки – установку на согласование знания и ценностей.

Надо сказать, что со времен становления науки как социального института и на протяжении долгого времени наука декларировала принцип ценностной нейтральности. Согласно этому принципу ученый рассматривал себя и рассматривался другими только как поставщик средств — объективных научных знаний — что касается целей, которые будут достигаться с помощью этих средств, знаний, то к ним ученый не причастен, они опре­деляются не ученым, а теми, кто в обмен на знания дает ученому средства для обеспечения своей жизни.

Однако в ходе последующего развития науки выяснилось, что данная позиция, утверждающая ценностную нейтральность науки далеко не безупречна и даже более того, ущербна. Подобное случилось после событий, связанных с созданием и использованием атомного оружия в 1945 г. Эхо атомных взрывов, прогремевших над Хиросимой и Нагасаки, достигло и сообщества физи­ков, поставив их перед сложным моральным выбором. Опыт послевоенных десятилетий также показал, что требование экспликации ценностей не только не противоречит установке знаний о мире, но и выступает предпосылкой реализации этой установки.

Так, в начале 60-х годов было осознано, что бурный научно-технический прогресс составляет одну из главных причин таких опасных явлений, как вызывающее тревогу истощение природных ресурсов планеты, растущее загрязнение воздуха, воды, почв. Но этого не скрывали и сами ученые. Больше того, именно они были в числе тех, кто стал первым подавать сигналы-тревоги, именно они первыми увидели симптомы надвигающегося кризиса и привлекли к этой теме внимание поли­тических и государственных деятелей, хозяйственных руко­водителей, общественного мнения. Они же были среди инициаторов многих массовых движе­ний экологической направленности. Научным данным, на­конец, отводилась и отводится ведущая роль и в определении масштабов экологической опасности. Мы видим, что в данном случае ученые далеко не ограничи­ваются созданием средств для осуществления поставленных пе­ред ними извне целей, но сами обнаруживают проблему, причем проблему прежде всего социальную и лишь вследствие этого научную.

Далее, в 70-е годы широкий резонанс вызвали результаты и пер­спективы биомедицинских и генетических исследований. Кульминационным моментом стал призыв группы молеку­лярных биологов и генетиков во главе с П.Бергом (США) к объявлению добровольного моратория (запрета) на такие экс­перименты в области генной инженерии, которые могут представлять потенциальную опасность для генетической конституции живущих ныне организмов. Суть дела в том, что созданные в лаборатории рекомбинантные (гибридные) молекулы ДНК, способные встроиться в гены какого-либо организма и начать действовать, могут породить совершенно невиданные и, возможно, потенци­ально опасные для существующих видов формы жизни. В развернувшихся дискуссиях предметом обсуждения стали этические нормы и регулятивы, которые могли бы оказы­вать воздействие как на общее направление, так и на сам процесс исследования.

Объявление моратория явилось беспрецедентным событием для науки: впервые ученые по собственной инициативе решили приостановить исследования, сулившие им колоссальные успехи. После объявления моратория ведущие ученые в этой облас­ти разработали систему мер предосторожности, обеспечивающих безопасное проведение исследований.

Этот пример показателен в том смысле, что ученые, обра­щаясь с призывом к коллегам и к общественному мнению, впер­вые пытались привлечь внимание не обещанием тех благ, ко­торых можно ожидать от данной сферы научных исследований, а предупреждением о возможных опасностях и это вновь свидетельствует о проявлении чувства социальной ответст­венности, обеспокоенности.

В высшей степени характерными в этом же отношении явля­ются современные дискуссии, ожидания и опасения, вы­званные развитием микроэлектроники и информатики, того, что нередко называют «компьютерной революцией». Бурный прогресс кибернетики и вычислительной техники, широкое внедрение роботов и компьютеров, проникающих в самые разные сферы жизни человека и общества, ставит немало неожиданных и острых вопросов о свободе и суве­ренности личности, о судьбе демократических обществен­ных институтов. Многие из этих вопросов со свойственной ему прозорливостью предвидел еще основоположник кибер­нетики Н. Винер.

Рассмотренные примеры — а число их нетрудно было бы умножить — ведут к важной мысли о том, что социальная ответственность ученых не есть нечто внешнее, некий довесок, неестественным образом связываемый с научной деятельностью. Напротив, это — органическая составляющая научной деятельности, достаточно ощутимо влияющая на проблематику и направления исследований. Таким образом, начиная со второй половины 20 века, все большее признание получает мнение о том, что антиаксиологизм современной науки чреват катастрофой и в этой связи социальная ответственность ученого должна стать одним из факторов определяющих тенденции развития науки.

И, наконец, последнее. На современном этапе развития науки, все отчетли­вее выступают тенденция к установлению тесного сотрудничества, союза между естественным и гуманитарным познанием, науками о природе и науками о духе.

Длительное время существовавшее противопоставление естественных наук гуманитарным приводило исследователей к мысли, что разрыв между ними все усиливается, и это в конеч­ном счете может привести к их обособлению, а как следствие даже к возникновению разных культур с непонятными друг для друга языками. Вспомним в этой связи название одной из известных работ Ч.Сноу Две культуры.

Действительно, естествознание долгое время ориенти­ровалось на постижение "природы самой по себе" безотноси­тельно к субъекту деятельности. Ею задачей было достижение объективно истинного знания, не отягощенною ценностно-смысловыми структурами. Отношение к природному миру пред­ставало как монологичное. Главное, что предстояло ученым - это выявить и объяснить наличие причинных связей, существу­ющих в природном мире, и, раскрыв их, достичь объективно-истинного знания, установить законы природы.

Гуманитарные же науки были ориентированы на постижение человека, человеческого духа, культуры. Для них приоритетное значение приобретало раскрытие смысла, не столько объяснение, сколько понимание. Само отношение субъекта и объекта (как любое познавательное отношение) представало уже не просто как отношение субъекта и объекта, а как субъект-субъектное отноше­ние, предполагающее не монолог, а диалог. Для получения зна­ния в рамках гуманитарных наук метод "объективного" или "внешнего" изучения общества должен сочетаться с методом его изучения "изнутри", с точки зрения людей, образовавших социальные и экономические структуры и действующие в них.

Казалось бы, действительно между естественными и гумани­тарными науками сложилось непреодолимое противоречие. Но в настоящее время появились реальные основания для решения этой проблемы. В самом деле, теперь, когда современное естествознание имеет дело с объектами, так или иначе затрагивающими человеческое бытие, и когда человек уже не может изменять природу в соответствии со своими потребностями, но вынужден скорее изменять свои потребности в соответствии с теми тре­бованиями, которые ставит природа, ценностно-смысловые принципы перестают быть отличительным признаком гуманитарной науки, они начинают постепенно внедряться и в естественные науки.

Из сказанного напрашивается вывод о том, что особую роль в современной, постнеклассической науке должна играть и уже играет социально-гуманитарная, экологическая экспертиза крупных научно-технических программ. Именно в процессе такой экспертизы прослеживаются возможные последствия реализации программы под углом зрения гуманистических ценностей и решения глобальных проблем. Есть все основания полагать, что по мере развития современной науки эти процессы будут усиливаться.