Большой словарь мата. Том 1

20	“И это все о нем”

том, что в этом плане у человека с самого начала существуют проблемы. Эти проблемы Лакан, обобщая психоаналитическое учение о комплексе кастрации, назвал символической кастрацией. Под символической кастрацией Лакан по! нимал такое положение вещей, когда вследствие экстракорпорального разви! тия человека (что мы обычно называем более привычным нам словом “культу! ра”) человеческое тело из чисто физиологического инструмента отправлений физиологических потребностей сделалось неким признаком или, как говорят психоаналитики, симптомом универсальной нехватки удовлетворенности в сек! суальном объекте. Произошло это потому, что, став человеком – именно в этот момент, так сказать, пенис превратился в фаллос, – человек перестал подобно животному сугубо физиологически удовлетворять свой сексуальный голод с первым попавшимся объектом противоположного пола. Человеку стало не все равно, с каким объектом иметь сексуальные отношения (как любил говорить Лотман, феномен культуры заключается в том, что оппозиция “мужчина” vs “жен! щина” сменяется оппозицией “только этот” vs “только эта” [Лотман 1978].

Именно эту невозможность иметь сексуальные отношения с кем попало Ла! кан и называет символической кастрацией. Говоря обыденным языком, это со! ответствует тому, что в человеческой жизни появляется такой феномен, как любовь, выражающийся в стремлении наделить свой сексуальный объект сверх! ценными свойствами. А поскольку реальный объект всегда разочаровывает в этом стремлении субъекта идеализировать его, то и обнаруживается, как гово! рит Лакан, “нехватка в другом”, и фаллос является драматическим символом, универсальным означающим этой нехватки. (Подробно эта концепция Лакана изложена в книге философа из Любляны Ренаты Салецл [Салецл 1999].)

Другими словами, человек в своих сексуальных отношениях отличается от животного тем, что для него как (форма) начинает преобладать над что (со! держанием). В этом смысле важно не наличие большого пениса, а обладание огромным Фаллосом.

2. Фаллос и хуй

Наиболее очевидным следствием универсальности фаллоса в человечес! ком бытии является универсальность слова ‘хуй’ в человеческом языке, что в обсценной речевой практике проявляется прежде всего в том, что словом ‘хуй’ может быть обозначен в принципе любой объект и любое отношение, то есть, попросту говоря, словом ‘хуй’ и его дериватами может быть обозначено лю! бое другое слово (об этом достаточно подробно пишет также Ю. И. Левин в статье [Левин 1996: 115]). Прежде всего, словом ‘хуй’ может быть обозна! чен любой одушевленный объект мужского рода (что является естественным

Фаллос и хуй

21

следствием отождествления фаллоса с “собственным я”, о чем мы писали выше). “Где этот хуй пропадает? Наконец!то пришел, старый хуй. Опять этот хуй Руднев написал очередную статью!” и так далее.

Естественно при этом, что объект женского рода соответственно называет! ся словом ‘пизда’ (примеры могут практически теми же), но пизда все!таки на втором месте, она не столь универсальна (да простят мне читательницы этот сексистский тезис), что доказывается хотя бы тем фактом, что вместо пизда могут быть употреблены дериваты слова ‘хуй’, такие, например, как хуедрочка, хуеплетка, хуесоска и даже хуепиздка.

Вообще можно с уверенностью сказать, что три базовых матерных слова, то есть ‘хуй’, ‘пизда’ и ‘ебать’ – в его наиболее стандартном употреблении в выражении “Еб твою мать” – являются отражением первичного объектного мира на эдипальной стадии, когда в картине мира 3–5!летнего ребенка при! сутствуют прежде всего мать, отец и эдипальное отношение.

В сущности, “Еб твою мать” – ведь и есть образное выражение самой сути эдипова комплекса. (О том, что второе лицо местоимения в этом выражении имеет вторичный характер и, в сущности, оно означает свою мать, мать того, кто говорит, подробно писал Б. А. Успенский [Успенский 1996: 61]; срав. аналогичные выражения, эксплицитно обращенные говорящим к себе или ни к кому типа “Ебать меня в сраку!”, “Ебать мой сраный хуй!”, “Ебать мои старые кости!”, “ебена мать”, “ебаный хуй”, “ебаный по голове”; для обыденной речи этот феномен может быть объяснен и тем, что человек часто говорит “ты” или “твой”, обращаясь к себе или в обобщенно!личном значении вроде “Ну что ты будешь делать!”, поэтому выражение “Еб твою мать!” может быть и изна! чально расценено как обращение говорящего к себе в эмфатическом или обоб! щенно!личном втором лице.)

Любой неодушевленный объект может быть обозначен существительным ‘хуевина’ (со значением, синонимичным слову ‘штука’): “Куда эта хуевина по! девалась”, “Дай мне эту хуевину”, “Возьми с полки эту хуевину” и т. д.

Любое абстрактное существительное может быть обозначено такими де! риватами слова ‘хуй’, как хуйня, хуета, хуетень, причем вовсе не обязательно с пейоративным оттенком (см. также [Левин 1996]). Например, во фразе “Вся

это хуета занимала огромное количество времени” под ‘хуетой’ может пони!

маться лекция, половой акт, драка, дискуссия, посещение ресторана и т. п. Любое свойство или качество может быть обозначено прилагательными

хуёвый, хуев, охуительный и охуенный (существует при этом слово “пизда! тый” (синоним слова “охуительный”), но оно является несопоставимо менее частотным – здесь действует тот же принцип – пизда всегда на втором месте).

22	“И это все о нем”

Причем первое будет коннотировать значению ’плохой’, а второе – значению ‘замечательный, превосходный’ (то же самое распространяется на наречия хуёво и охуенно (охуительно). Эти дериваты слова ‘хуй’ представляют собой крайне немногочисленные в русском языке примеры энантиосемии – языко! вого явления, при котором один корень развивает противоположные значе! ния. Последнее связано с фундаментальной амбивалентностью понятия ‘хуй’ в свете категорий эроса!танатоса, а также персонажа по имени Хуй как куль! турного героя!трикстера, медиатора между жизнью и смертью, о чем будет достаточно подробно сказано ниже.

Глаголы хуярить, хуячить имеют в русском языке такое же универсальное прономинальное значение, как глагол делать.

Универсализм слова ‘хуй’ и его дериватов проявляется в такой детской язы! ковой игре, когда каждое слово (последнее слов фразы) переиначивается в окказиональный неологизм с корнем hui!. Например:

–Дай мне масло.

–Хуясло!

–Принеси карандаш.

–Хуй!дашь!

–Сними пальто.

–Хуй!то!

–Пойдем домой.

–Хуй!мой!

–Отойди от окна.

–Хуй!на!

–Какая хорошая погода.

–Хуёда!

–У меня болит живот.

–Хуй!тебе!в!рот!

–Мы здесь все больны.

–Хуй!вам!всем!в!штаны! И так далее.

Cр. также выражение “головка от хуя”, которым могут ответить, когда кто!то говорит “Я” (вспомним об отождествлении фаллоса с “собственным я”). При! мер использования этого выражения в анекдоте о Штирлице:

– Штирлиц! – позвал Плейшнер. – Я! – привычно крикнул Штирлиц. – Голов! ка от хуя, – пошутил Плейшнер. – Плейшнер не предатель, – подумал Штирлиц.

Фаллос и хуй

23

Вообще в детском и любом обсценном сознании все, что кончается на !уй, !уя или !уём, почти автоматически влечет за собой соответствующую непри! личную ассоциацию. Например, Татьяна Ларина в обсценно переиначенном варианте своей знаменитой арии в словах, посвященных Онегину, поет, ко! нечно, не “Я жду тебя, я жду тебя”, а “Я жду хуя, я жду хуя”.

В своей универсальности слово ‘хуй’ не обязательно может быть непос! редственно воспроизведено в речи, оно может существовать в виде огромно! го числа эвфемизмов и паронимов. Так, наиболее частым эвфемизмом хуя! фаллоса является нога (срав. также выражения “пятая нога”, “двадцать пер! вый палец” в значении ‘хуй‘). Вспомним, например, стихотворение капитана Лебядкина, посвященное описанию сломанной ноги Лизы в романе Достоев! ского “Бесы”:

Краса красот сломала член

Иинтересней втрое стала

Итрижды сделался влюблен, Влюбленный и до члена немало.

Здесь обыгрывается двусмысленная амбивалетность слова ‘член’ приме! нительно к женской ноге (подробно о ноге как заместителе фаллоса см. нашу работу [Руднев 2001]).

Вкачестве заместителя члена может также выступать и рука. Современный русский философ Владимир Колотаев показал, что в романе Чернышевского “Что делать?” постоянное целование рук служит субститутом орального го! мосексуального поведения героев – Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова [Колотаев 2001].

Взнаменитой реплике из комедии Чехова “Вишневый сад” – “Епиходов бильярдный кий сломал” слово ‘кий’, конечно, является паронимическим суб! ститутом слова ‘хуй’. Точно так же гоголевский Вий не что иное, как ‘хуй’, огром! ное фаллическое чудовище. (О гоголевских носах уже и не приходится гово! рить, об этом в 1920!х годах исчерпывающе написал один из основателей рус! ского психоанализа И. Д. Ермаков [Ермаков 1999]; о знаменитом носе Сирано де Бержерака как субституте фаллоса см. нашу статью [Руднев 2001а].)

Здесь, конечно, имеет значение не только фонетическая паронимия, но и просодическое сходство слов ‘хуй’ – ‘кий’ – ‘Вий’ – ‘нос’ (односложные слова, построенные по принципу “консонант + вокал + консонант” (сюда можно так! же добавить буй, клюв, хвост, хлыст, кол, дуб, рог, плуг, прут, лом, болт (срав. выражение “забить болт”), конь (срав. конь в пальто), зверь, хорь, слон, морж (хуй моржовый) и многие другие.

24	“И это все о нем”

Вспомним, что Фрейд в одной из самых ранних и самых знаменитых своих книг “Толкование сновидений”, а также в лекциях о сновидениях 1916 года построил целую номенклатуру лексических и предметных субститутов фал! лоса!пениса!хуя: это палки, зонты, шесты, деревья, ножи, кинжалы, копья, сабли, револьверы, ружья, пистолеты, водопроводные краны, лейки, фонта! ны, висячие лампы, выдвигающиеся карандаши (последний символ исполь! зован Томасом Манном в романе “Волшебная гора” – в гомосексуальных вос! поминаниях!фантазиях Ганса Касторпа, когда его одноклассник Прибыслав Хиппе дает ему карандаш с выдвигающимся стержнем), ручки, пилочки для ногтей, молотки, воздушные шары, аэропланы, цеппелины (последние Фрейд связывал с идеей эрекции как силы, преодолевающей силу притяжения), змеи, рыбы, шляпы и пальто [Фрейд 1989: 96–97] (см. также пятую главу книги “Толкование сновидений”).

В искусстве ХХ века, особенно в классическом французском сюрреализме 1920–1930!х годов, психоаналитическая закваска настолько была сильной, (художники!сюрреалисты страстно увлекались психоанализом и использовали его основные принципы в своем творчестве; например, идея свободных ассо! циаций имплицировала знаменитую технику автоматического письма), что психоаналитическая символика буквально затопляла их произведения. Вспом! ним название известной картины Рене Магритта, в котором (подобно поня! тию нулевой фонемы в классической фонологии Н. С. Трубецкого) лексема “хуй” выступает как “нулевая лексема” (или “минус!прием”, как любил гово! рить Ю. М. Лотман). Речь идет о картине “Ceci n’est pas une pipe” (“Это не трубка”), на которой изображена обыкновенная курительная трубка ярко вы! раженной фаллической формы. В свете всего изложенного выше заглавие картины однозначно прочитывается как “Это не трубка – это хуй” (срав., впро! чем, гораздо более утонченный и глубокомысленный анализ этой картины в книге [Фуко 1999]).

Вспомним также языковые игры, построенные на эффекте обманутого ожи! дания, свидетельствующие о том, что языковое сознание всегда готово вос! принять слово “хуй” до такой степени, что его отсутствие или замена другим словом переживается как нечто экстраординарное, например комическое. Мы имеем в виду детские стишки вроде

Завидев в море красный буй, К нему поплыл какой!то... дядя. А с берега на это глядя. Смеялись две крутые... тети.

Фаллос и хуй

25

Ехал на ярмарку Ванька Холуй,

За три копейки показывал свой ху....

Художник, художник, художник молодой,

Нарисуй мне бабу с рыжей пи....

Пиками, пиками стали воевать,

А потом раздумали, стали баб е...

Ехал на ярмарку –

и так далее.

Или не менее знаменитый текст, в котором слово ‘хуй’ заанаграммировано в каждой строчке, но в конце концов оно так и не появляется:

Себя от холода страхуя, Купил доху я на меху я. Купив доху, дал маху я !

Она не греет... ни хрена (вар.: ни черта, абсолютно).

О готовности детского и вообще обыденного сознания во всем видеть хуй свидетельствует феномен восприятия иностранных слов, омонимичных сло! ву ‘хуй’ (применительно к мату в целом об этом пишет, в частности, в своей книге В. И. Жельвис [Жельвис 1997]). Так, например, формант ‘хуй!’ часто встречается в китайских именах собственных (обывательское редакторское сознание в советских издательствах в переводах с китайского лицемерно за! меняло ‘хуй’ на ‘хой’; например, выразительное имя военачальника Чуань Хуй заменялось на Чуань Хой), что используется в детском фольклоре, когда при! думываются каламбурно осмысляемые китайские имена с формантом ‘хуй’, например Жуй Хуй (из анекдота о китайском дипломате и Брежневе):

Китайский дипломат (представляясь): Жуй Хуй. Брежнев (возмущенно): Жуй сам!

Или (самое коронное в нашем детстве) – Сунь Хуй Вчай Вынь Су Хим. Кажется, мы достаточно убедительно показали языковую и онтологичес!

кую универсальность нашего героя. Теперь на основе анализа собранной в книге А. Плуцера!Сарно уникальной коллекции фразеологизмов со словом ‘хуй’ обратимся к тем многообразным значениям, которые принимает Хуй как герой речевого фольклора и обыденного речевого поведения, будучи мифо! логическим амбивалентным персонажем – трикстером, культурным героем, посредником между жизнью и смертью (об этой функции трикстера см. [Леви3 Строс 2000, Мелетинский 2000]) вроде германского Локи, античного Гер! меса или палеоазеатского Ворона. Медиативно!амбивалентная роль хуя!фал!

26	“И это все о нем”

лоса несомненна. С одной стороны, это предмет, который дает жизнь, с дру! гой, он оценивается как нечто приносящее смерть в общей эротико!танатоло! гической динамике сексуальных отношений (к тому же еще мифологически осмысляемых в народном сознании в аспекте космогоническо!эсхатологичес! кого совокупления с землей (и, чаще всего, ее осквернения) [Успенский 1996]), обращенных как к инстинкту жизни, так и к инстинкту смерти (поня! тие, введенное Фрейдом в работе “По ту сторону принципа удовольствия” [Фрейд 1990а], а также – за восемь лет до него – его ученицей Сабиной Шпильрейн [Шпильрейн 1995]).

Хуй в качестве трикстера – это прежде всего веселый персонаж, жизне! утверждающий богатырь, символизирующий плодородие во многих ритуаль! но!мифологических традициях, например в античной.

Вновь переходя на психоаналитический язык, можно сказать, что у нашего героя Хуя и/или его обладателя ярко выраженный фаллический (или фалли! ческо!нарциссический (это понятие ввел в психоанализ (Вильгельм Райх [Райх 1999]) характер (что нельзя не признать, вполне естественно, каким же еще быть характеру у хуя!). Фаллический характер связан с фиксацией на фалли! ческой фазе (о ней мы говорили выше), то есть с таким положением вещей, когда в период фаллической фазы с ребенком произошли какие!то травмирую! щие его события, которые на уровне бессознательного навсегда сделали его зависимым от страха кастрации ( у девочек от зависти к пенису) и от неумерен! ной инфантильной любви к своему фаллосу.

Вот как описывает этот характер Геральд Блюм:

“Люди с фаллическим характером ведут себя в беспечной, решительной, са! моуверенной манере. Это вызывающее поведение представляет неосознанную защитную реакцию на не преодоленный в детстве страх кастрации. Переоценка пениса и его отождествление со всем телом (что мы и наблюдаем в нашем слу! чае. – В. Р.) типичны для ранней фаллической стадии и отражаются с огромном тщеславии, эксгибиционизме (да, что!что, а уж показать себя наш герой любит! – В. Р.) и повышенной чувствительности (что и говорить: просто цветочек, чуть что

– сразу и поникнет головкой. – В. Р.). Человек с таким характером живет в пред! восхищении нападок на себя и поэтому наступает первым. Его агрессивность и провоцирующее поведение выражаются скорее не в словах, а в поступках (до чего точно сказано! – В. Р.). Показное мужество в духе бесшабашного мотоцик! листа считается способом гиперкомпенсации” [Блюм 1996: 2113212].

В соответствии с этим обладатель хуя может, показывая его силу и лихость, бить им по столу (как в анекдоте про боцмана, который, ударив хуем по столу,

Фаллос и хуй

27

вызвал кораблекрушение), околачивать груши и даже поднимать гири, как Порфирий Мудищев из поэмы “Лука”, который

Подымая хуем гири, Порой смешил царя до слез.

Поведение Хуя или обладателя хуя в соответствии с особенностями фал! лического характера не только агрессивное, но и наглое, вызывающее. Срав.:

Шел я лесом, видел чудо: Крокодил ебет верблюда. Я кричу ему: “Нахал!” Он мне хуем помахал.

Фаллическо!нарциссический ХУЙ в качестве одной из своих ведущих осо! бенностей обладает огромными размерами, это хуй!богатырь. Примеры из книги А. Плуцера!Сарно:

хуй в оглоблю; хуй в полтора аршина: ...Смотрит – у него на полосе поросли хуи аршина в полтора, стоят себе красноголовые, словно мак цвет; хуй в три локтя: Села!де на печь, расплакалася: / – Не мои!та!де щас!

ки, что мне найти хуя в три локтя; хуй огромный: Огромный хуй, как Божья кара, / Витал над грешною зем!

лёй; Выше леса, выше темного, / Пронесли хуя огромного, / Девки плачут, голосят, / Бабы голосом ревут, / Куда старателя несут?;

хуй до колена: Я беден, нет у меня ни полена, только и богатства, что хуй по колена!

хуй пятивершковый: Самые страшные хуи – это пятивершковый и с пятью зарубками;

хуй с аршин: – Тебе привет передавал Лапшин! – ...(?) – У которого хуй с аршин!

хуй с мою ногу: Матери твоей хуй с мою ногу, так скачет – слава Богу; хуй с (в) оглоблю: Заявленье подавала / Нашему начальнику, / Чтобы вы!

дал хуй с оглоблю, / Два яйца – по чайнику!

О мужчине с повышенной сексуальной потенцией говорят, что у него “хуй поднимается до неба” (В двадцать лет у дяди Глеба / Поднимался хуй до неба. / Да и после сорока / Достает до потолка!)

Актуальность идеи большой величины хуя порождает выражение “мерять! ся хуями” (говорят, что это выражение – “Не будем меряться хуями!” – любил употреблять Сергей Довлатов).

Обладатель фаллически!нарциссического характера Хуй ведет крайне праз! дную жизнь, он в определенном смысле бонвиван, что также неоднократно подчеркивается в обыденном языковом поведении и фольклоре.

28	“И это все о нем”

Знаменитое выражение “хуем груши околачивать” означает ничего не де! лать, проводить время в праздности, “ни хуя не делать”, или “забивать на все хуй”, как правило на работу. Или же делать что!то “через два хуя вприсядку”, кое!как, “жевать хуй” или “плевать на хуй”, “полоскать хуй в щах”, то есть “совершать действия, воспринимаемые как праздное времяпрепровождение” (“Завязывайте хуи жевать и начинайте работу”), “пинать или валять хуи” (то же самое). С идеей праздности связан также знаменитый анекдот брежневс! кого времени:

Луна. Тихая прозрачная ночь. Графиня стоит на балконе, закутавшись в шаль. Вдруг из гостиной раздаются вдохновенные звуки игры на фортепиа! но. Графиня вбегает в комнату. “Что это, граф? Это Шопен?”, – восклицает она восторженно. “Да нет – это я так просто по клавишам хуярю”, – отвечает граф.

(Обыгрывание слова ‘хуй’ в конце текста, до тех пор казавшегося вполне приличным, см. также в рассказе Владимира Сорокина “Прощание” (это хо! роший пример того, что мы ниже называем “фаллической трансгрессив! ностью хуя”):

“Он снова вздохнул. Пронизанный светом воздух быстро теплел, ласточки кричали над прозрачной водой.

Стояло яркое летнее утро Да. да. Яркое летнее утро. Стояло, стоит и будет стоять. И никуда не денется.

Ну и хуй с ним. Длинный. Толстый.

Жилисто!дрожащий.

Сбледным кольцом спермы под бордовым венчиком головки.

Сфиолетовыми извивами толстой вены.

Сбагровым шанкром.

Спряным запахом”.

[Сорокин 1998: 445–446] Еще одной особенностью мира, в котором живет и действует хуй, является

при позитивности его нормальных непервертных сексуальных контактов, то есть контактов с пиздой, чрезвычайно негативная оценка его перверсивных контактов, во!первых, с анусом (“Хуй тебе в жопу!”), то есть гомосексуализма, и, во!вторых, ртом, то есть оральной перверсии (“семь хуев тебе в глотку”, “насовать хуев в ебало”, “хуй тебе по всей роже” и так далее). Бытовое объяс! нение этого феномена непрестижностью, низким социальным статусом пас!

Фаллос и хуй

29

сивного гомосексуала в тюремной среде кажется недостаточным. С психоана!

литической точки зрения Хуй – носитель фаллической стадии психосексу! ального развития – в своем негативизме по отношению к жопе и глотке отри! цает хронологически предшествующие стадии психосексуального развития – соответственно оральную (когда основным инфантильным сексуальным объек! том является грудь матери (поэтому выражение “Пососи мой хуй” (или, на! пример, более изощренное “Соси ты хуй у пожилого ежика!”) подразумевает некий позорный инфантилизм, регрессию, возвращение к пройденному пси! хосексуальному этапу) и анальную, когда основным сексуальным действием становится испражнение и игра с фекалиями, которые на этом этапе отож! дествляются с членом (см., например, наш анализ слова Herffalump в “Винни! Пухе” Милна [Руднев 2000]).

Так же пренебрежительно оценивается как нечто неважное и второстепен! ное вторая по значимости функция этого органа – выводящая, функция ури! нирования. В мире Хуя предполагается, что его дело – это сексуальный кон! такт с пиздой, а пописать – это нечто детское и поэтому не то чтобы позорное, но не имеющее прямого отношение к главному занятию Хуя. Поэтому выра! жение “Отнеси мой хуй поссать!” со значением категорического отказа вы! полнить просьбу (“ – Дай прикурить. – Отнеси мой хуй поссать!”) выражает презрение говорящего к этой вроде бы необходимой, но какой!то несуще! ственной процедуре.

С другой стороны, хуй, вернее, его отсутствие, соотнесенное с комплексом кастрации, – это символ смерти как абсолютного ничто. Отсюда выражения типа ‘ни хуя’ и ‘хуй тебе’ и т д. То есть хуй в обыденном речевом поведении может служит стигмой не только сверхприсутствия, но сверхотсутствия. С этой точки зрения в аспекте комплекса кастрации выражение “Хуй тебе!” может быть реконструировано как –

(надо, следует) хуй тебе (оторвать, отрезать, отрубить)!

Срав. окончание советской частушки про серп и молот (это, конечно, не что иное, как пизда и хуй) брежневского времени:

Хочешь жни, а хочешь куй, Все равно получишь хуй.

Получить хуй, то есть ничего не получить, в свете сказанного можно интер! претировать как деривацию выражения “хуй получишь” с интонационным

30	“И это все о нем”

ударением на слове “получишь”, то есть “не получишь”. Эта амбивалентность соответствует динамике инфантильной кастрационной тревоги, колеблющейся в диапазоне от “очень много” (надежда на обладание большим пенисом – таким же большим, как у отца) и до “ничего” (отчаяние от ожидания возмож! ной кастрации).

Соответственно, выражение ‘нет ни хуя’ может означать, что нет даже хуя, то есть отсутствует самое главное.

3. Вместо заключения

(Хуй трансгрессивный)

Ю. М. Лотман в своих лекциях приводил такой пример. “Однажды Горький приехал в гости в Ясную Поляну к Льву Толстому. Во время разговора Толстой обильно уснащал свою речь нецензурными выражениями. Горький, которому хотелось выглядеть в глазах великого писателя не босяком, а русским интел! лигентом, очень обиделся: он подумал, что Толстой, разговаривая таким об! разом, подделывается под народную речь. Но Горький, – заканчивал свой рас! сказ Юрмих, – ошибался. Толстой этим наоборот хотел показать ему, что он свой, потому что он говорил так, как говорят в высшем обществе”.

Действительно, точка зрения в соответствии с которой употребление ма! терной лексики – прерогатива низких слоев общества, совершенно неадек! ватна. Можно сказать, что мат поляризован в своем употреблении – он упо! требляется без ограничений либо ворами и пьяницами, либо рафинирован! ными интеллектуалами. Обычно матерной речи боится обыватель, восприни! мающий мат не как обогащение языка, а как нечто неприличное, чего нельзя произносить при дамах.

Обывательское сознание здесь совершает онтологическую ошибку, отож! дествляя речь человека с его нравственным обликом. Примерно так поступал обыватель по отношению к Фрейду и его ученикам, о чем мы упоминали в начале статьи. Между тем из воспоминаний известно, что Фрейд не только не был развратником, но был человеком скучным, суховатым, скорее пуритан! ских взглядов, практически очень мало интересовавшимся в своей личной жизни сексуальными проблемами. Второй пример я приведу из жизни совре! менного искусства. Александр Бренер, который прославился своими “хули! ганскими” акциями, из которых самая знаменитая состояла в том, что он всту! пил в сексуальный контакт со своей женой на Пушкинской площади при ог! ромном стечении народа, на тех, кто его не знал лично, производил пример нравственного монстра. Между тем, он был (я говорю “был”, потому что Саша давно уже не приезжал из Австрии, где он сейчас живет постоянно) в личном

Вместо заключения

31

общении скромным до застенчивости, мягким, чрезвычайно теплым, добрым, глубоким человеком, любящим разговоры на серьезные психологические темы.

Ошибка людей, которые судят авангардное поведение, или антиповедение, как его называет Б. А. Успенский, состоит в том, что к этому поведению надо относиться не с этической, а с эпистемологической точки зрения. Это поведе! ние направлено на познание чего!то, чего нельзя познать, оставаясь в рамках дозволенного и общепринятого. И в этом смысле понятно, что в какой!то мо! мент такой человек ведет себя на пределе своих авангардных устремлений, а в какой!то – “как все”. Лишь опять!таки обывательское сознание полагает, что философ – это человек, который всегда сидит в задумчивости, приложив ладонь ко лбу, или что астроном все время смотрит в телескоп. Философ мо! жет с утра до вечера пить пиво, а астроном – ругаться с женой (как Сократ). Большую часть времени любой человек, в том числе и авангардный, проводит по эту сторону. Потому что пребывание на границе между этим и тем и тем более по ту сторону невозможно длительное время.

Тип поведения, о котором мы говорим, называется трансгрессивным, то есть переходящим за пределы (обыденного, дозволенного). Этот!то тип поведе! ния и направлен на познание чего!то неведомого, на поиски смысла, “о кото! ром все равно нельзя сказать, в чем он заключается” (Витгенштейн). Вот как пишет о трансгрессии Мишель Фуко:

“Трансгрессия – это жест, который обращен на предел; там, на тончайшем изломе линии, мелькает отблеск ее прохождения, возможно также вся тоталь! ность ее траектории, даже сам ее исток. Возможно даже, что та черта, кото! рую она пересекает, образует все ее пространство. <...> Она выводит их в область недостоверности то и дело ломающихся достоверностей, где мысль сразу теряется, пытаясь их схватить” [Фуко 1994: 117].

В чем же трансгрессивность, например, автора этой книги, вернее, в чем трансгрессивность факта публикации книги “с названьем кратким Хуй”? Фор! мальным признаком трансгрессивности является выход за пределы общепри! нятого. Но у трансгрессии должен быть и позитивный эпистемологический аспект. В данном случае это сам факт вынесения на общественный суд того, что до этого пряталось, – мира Хуя во всех его проявлениях. Это примерно то

же самое, что преодоление запрета на изображение обнаженного тела в эпо!

ху Ренессанса или на изображение полового акта в кинематографе середины ХХ века. Это показ “изнанки бытия”, как показали ее психоаналитики, открыв бессознательное, детскую сексуальность, эдипов комплекс и комплекс каст! рации. Говорить о желании смерти отцу – это в своем роде не менее транс! грессивное поведение, чем “обкладывать хуями” книжный рынок. Мы не слу!

32	“И это все о нем”

чайно заговорили об отце. Условием трансгрессии является воинствующий атеизм (бунт против Бога Отца – те, кто совершал Октябрьскую революцию и строил социализм в нашей стране, тоже несомненно были трансгрессиста! ми). Нигилистическая идея “смерти Бога” была провозглашена величайшим трансгрессистом Фридрихом Ницше (об устранении Бога как непременном ус! ловии трансгрессивности пишет и Фуко). Небогобоязненность трансгрессив! ного человека – будь то маркиз де Сад, Достоевский, Фрейд, Батай или Влади! мир Сорокин – обусловлена тем, что религиозный человек никогда не станет пытаться входить в те пределы, которые заказаны Богом.

Важно при этом, что трансгрессивное поведение – это почти всегда кощун! ственное поведение. Так в средние века на Руси кощунствовали трансгресси! сты!скоморохи. Обычно кощунствуют и дзен!буддисты, которые также чрез! вычайно трансгрессивны по своим установкам. Поэтому для них обычны вы! ражения вроде “Будда – это кусок дерьма”, “Бог – это старая калоша”.

Влексикографическом мире книги А. Плуцера!Сарно, мире безусловно безбожном и кощунственном, на место Бога становится Хуй. Отсюда такие выражения, как “клянусь Хуем”, “хуй с тобой”, “хуй тебе судья”, “хуй свиде! тель”.

Интересно, что в другом своем сочинении А. Плуцер!Сарно наделил фал! лическими чертами своего великого учителя Ю. М. Лотмана:

“Бессмертный Лотман стал объектом интеллектуального паломничества, подобно мифологическом русскому Хую, стоящему в центре мира, куда были посылаемы все без!умные, бес!плодные для освящения актом псевдонауч! ной “мастурбации”” [Плуцер3Сарно 1998: 23].

Интересно, что Хуй здесь отождествляется с Arbor Mundi, Мировым Дре! вом, которое по универсальным мифологическим представлениям является центром Вселенной, что является топологизацией идеи универсальности это! го объекта, о чем мы писали в самом начале статьи. Напомним также, что

А.Плуцер!Сарно составил комментарий к поэме “Москва–Петушки” – сочи! нению еще одного трансгрессивого персонажа русской культуры ХХ века – Венички Ерофеева (фрагмент опубликован в [Плуцер3Сарно 2000]).

Воблике и поведении Ю. М. Лотмана действительно было много от фалли! чески!нарциссического характера: каждая лекция – триумф интеллекта и ак! робатической виртуозности рассказчика, каждая новая статья – апофеоз ге! ниальности и сверхъестественных открытий. Маленький, живой и верткий, Юрмих походил не на ортодоксального здоровенного Хуя, а скорее на его ан! типод, который тоже присутствует в фольклоре и о котором говорят: “Малень! кий хуек в любой пизде королек”.

Вместо заключения

33

В отличие от своего учителя А. Плуцер!Сарно внешне напоминает гигант!

ский фаллос. Это человек огромного роста и богатырского телосложения; ли! хой, веселый и бесшабашный, которого от его героя Хуя отличает только тот факт, что наравне со способностью к энергичному праздному времяпрепро! вождению для него характерна неуемная работоспособность – о чем, в част! ности, говорит тот факт, что данная книга является небольшим фрагментом в гигантском фаллическом замысле составления многотомного словаря русского языка, почти в два раза превышающем объем Большого академического сло! варя русского языка в 17 томах.

Так что нам остается только пожелать автору этой книги, чтобы его гранди! озным замыслам суждено было претвориться в реальность.

Литература

Блюм Г. Психоаналитические теории личности. М., 1996. Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1998. Ермаков И. Д. Психоанализ литературы. М., 1999.

Жельвис В. И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема. М., 1997.

Колотаев В. А. Поэтика деструктивного эроса. М., 2001.

Лакан Ж. Значение фаллоса // Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознатель! ном, или Судьба разума после Фрейда. М., 1997.

Лапланш Ж., Понталис Ж.3Б. Словарь по психоанализу. М., 1996. Левин Ю. И. Об обсценных выражениях русского языка // Анти!мир рус!

ской культуры: Язык. Фольклор. Литература / Сост. Н. Богомолов. М., 1996. Леви3Строс К. Мифологики. Т. 1 Сырое и приготовленное. М.; СПб., 1999. Лотман Ю. М. Феномен культуры // Учен. зап. Тартуского ун!та, вып. 463,

1978.

Мелетинский Е. М. Культурный герой // Мифы народов мира. Т. 2. М., 2000. Плуцер3Сарно А. Седой шалун: Штрихи к портрету Ю. М. Лотмана // На

посту, 2, 1998.

Плуцер3Сарно А. Некодифицированные спиртные напитки в поэме

В.В. Ерофеева “Москва–Петушки” // Логос, 4, 2000. Райх В. Анализ характера. М., 1999.

Руднев В. П. Введение в прагмасемантику “Винни Пуха” // Винни Пух и философия обыденного языка. Изд. 3!е, исправл., доп. и перераб. М., 2000.

Руднев В. П. Ноги в культуре // Руднев В. П. Метафизика футбола: Иссле! дования по философии текста и патографии М., 2001 (в печати).

34	Язык и тело

Руднев В. П. Модальности, характеры и механизмы жизни // Московский психотерапевтический журнал, 1, 2001.

Салецл Р. (Из)вращения любви и ненависти. М, 1999. Сорокин В. Собр. соч. в 2 т. Т. 2. М., 1998.

Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1998.

Успенский Б. А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразео! логиии // Анти!мир русской культуры: Язык. Фольклор. Литература / Сост. Н. Богомолов. М., 1996.

Фрейд З. Введение в психоанализ (Лекции). М., 1989.

Фрейд З. Анализ фобии пятилетнего мальчика // Фрейд З. Психология бес! сознательного. М., 1990.

Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // Там же, 1990.

Фрейд З. Достоевский и отцеубийство // Фрейд З. Художник и фантазиро! вание. М., 1994.

Фуко М. О трансгрессии // Танатография эроса. СПб., 1994. Фуко М. Это не трубка. М., 1999.

Шпильрейн С. Деструкция как причина становления // Логос, 5, 1995 Freud S. Inhibitions, symptom and anxiety // Freud S. On Psychopathology.

N!Y., 1981.

Rank O. Das Trauma des Geburt und seine Bedeutung für Psychoanalyse. Leipzig, 1929.

В. П. Руднев, доктор филологических наук, ответственный секретарь литературно+ философского журнала “Логос”, член Профессиональной Психотерапевтичес+

кой Лиги.

К познанию потаенного

35

Язык и тело

1. К познанию потаенного

Язык, реализующийся в речи, и тело человеческое связаны органично и навсегда. Связь между этими двумя сущностями носит глубинный характер. Действительно, язык как некоторая абстрактная система формируется и хра! нится именно в теле человека, в его головном мозге. Артикуляционные орга! ны человеческого тела материализуют языковую систему, отчуждают ее, т. е. выводят из тела и тем самым делают эту систему доступной восприятию дру! гим человеком. В свете этого язык как вторичная сущность исходит из чело! века, он же и возвращается к нему в виде имен, покрывающих не только окру! жающее пространство, но и самого человека. Если говорить в этой связи о человеческом теле, то оно представляет собою по сути единство многих со! ставляющих, называемых то частями, то органами, то членами. Каждое из этих составляющих сам же человек и наделил именами, словами, и в такой пред! метно!языковой соотнесенности они и хранятся в сознании людей. Лекси! ческая микросистема обозначений частей человеческого тела является, не! сомненно, одной из древнейших в любом языке.

Развитие человеческой цивилизации шло в направлении выработки обще! ственной морали. Разумеется, общественная мораль – категория историчес! кая, и для каждой эпохи характерна, как принято считать, своя мораль. Одна! ко кое!что в сформировавшейся общественной морали остается, так сказать, на все времена. В число констант морали входит отношение общества к телу человека, в частности к открытию его отдельных частей миру и к языковому обозначению этих частей. Общественная мораль, как правило, позволяет “рас! крывать” лишь часть человеческого тела – так называемый телесный “верх”. На телесный “низ”, состоящий из органов, выполняющих экскреторную и мо! чеполовую функции, общественная мораль давно наложила табу. Запрет этот заключается в том, что телесный “низ”, согласно предписанию общественной морали, оказывается доступен обзору лишь самому владельцу тела и, таким образом, остается и должен оставаться скрытым от общества. Разумеется,

36	Язык и тело

ограниченно, в известных ситуациях, этот ярус может быть открыт и для дру! гих лиц. Запрет на открытость потаенных частей тела совершенно естествен! но переносится и на запрет языковой: общественная мораль не допускает прилюдного называния этих частей тела и связанных с ними действий. Таким образом, каждый человек, если иметь в виду его тело, носит в себе одновре! менно и свободу, и запрет. Разумеется, предметно!языковых запретов, о ко! торых здесь идет речь, придерживается далеко не все общество: в отдельных его слоях и запретное может стать открытым.

Однако же большая часть человеческого общества придерживается выра! ботанного табу, и так, вероятно, это будет всегда. Эта часть человечества, если вести речь о языковом плане проблемы, зная с детства систему запретных слов, так и будет сохранять ее на “периферии” сознания, в потаенных “угол! ках” памяти. Для таких людей это были, есть и будут самые низкочастотные, самые редко употребляемые или же вовсе никогда неиспользуемые слова. Здесь будет сохраняться дистанция между знанием и употреблением соответ! ствующих слов и выражений. Однако от этого значение и значимость таких слов нисколько не уменьшится. Напротив, “потаенные” объекты, о которых мы здесь говорим, и слова, которыми они обозначаются, вызывают и у одной,

иу другой части общества особый интерес, показателем чего является про! цесс активного “языкового расширения” (термин А. Солженицына) на базе субстантивных доминант и связанного с ними глагольного слова. “Языковое расширение” выражается прежде всего в активном вовлечении лексических доминант указанной сферы в словообразовательный, фразеологический и синтаксический процессы, а также в поисках средств преодоления запрета введением замены народного слова иноязычным (чаще всего латинским или греческим, а в жаргонной сфере – и иным), подыскиванием многочисленных лексических метафор, основывающихся то на признаке формы предмета (resp. части тела), то на его внешнем виде, то на функции, то на характере движения

ит. д. Продукт языкотворчества в одних случаях в большей, в других – в меньшей мере представляет собой “потаенную” часть языка, и словаря в частности. Важно отметить, что “потаенные” слова и выражения более, чем какие!либо другие, ока! зались вовлеченными в “стратегию” ругательств и оскорблений – проявление отношений, без которых общество не жило и не сможет никогда жить (см., напри! мер, об особенностях инвективной стратегии в сербско!хорватском и русском языках соответственно: Ermen 1996; Жельвис 1997). Общество сделало их “бран! ными” и, следовательно, “неприличными”, “непристойными”.

Поэтому не случайно рассматриваемое нами лексическое “благо”, созда! ваемое народом, являющееся продуктом его языкотворчества, традиционно

К познанию потаенного	37

находило да и поныне находит “куцее” отражение в словарях. Так было по

крайней мере еще в XIX в., хотя и тогда понимали важность и необходимость собирания и анализа всего народного словаря, всех текстов традиционной народной культуры, без купюр (срав. у русских фольклорные записи А. Н. Афанасьева, у сербов – В. Караджича и некот. др. ). В конце XIX в. пере! водчик древнеиндийского эротико!философского сочинения “Камасутра” Ват! сьяяны Р. Шмидт жаловался на то, что многие места книги он просто не реша! ется переводить на немецкий язык. И он находит выход – переводит их на...

латинский язык! (Vãtsyãyana 1897, 97 и далее, 170 и далее). И это, как тогда казалось, один из способов ненарушения общественной морали. Таким обра! зом, один язык помогает другому спасти мораль века!..

Однако Р. Шмидт в этом отношении был, по!видимому, “последним из мо! гикан”. Уже начало XX в. демонстрирует нам очевидную раскованность по крайней мере в науке – этнографии, языкознании, фольклористике и др. Ука! жем хотя бы на то, что с 1904 г. начинает выходить знаменитая серия “Anthropophyteia” – “Ежегодник по собиранию и исследованию фольклора об истории развития половой морали”, появляются и другие издания. Види! мо, это воодушевило выдающегося языковеда И. А. Бодуэна де Куртенэ на научный подвиг, когда он взялся за подготовку третьего издания “Толкового словаря живого великорусского языка” В. И. Даля и включил туда некоторые из “непристойных” слов и выражений, которые не попали в прижизненное издание составителя словаря (Даль 1904; также изд. 4!ое, 1912). Об этой сто! роне редакторской деятельности И. А. Бодуэна де Куртенэ и о содержании включенных им слов и выражений хорошо написал недавно Б. И. Осипов в обширной статье, опубликованной в труднодоступном издании “Трудов Сегед! ского университета” (Осипов 1991, 31–49). Этот автор справедливо отмечает, что “отражение указанного пласта лексики в бодуэновском издании далев! ского словаря далеко не полно, а в отдельных случаях содержит и неточнос! ти. Отсутствуют субъективно!оценочные образования от ‘непристойных слов’, отсутствуют семантические дериваты, да и морфемные приведены очень ограниченно. Почти не представлена фразеология, содержащая такого рода лексику” (Осипов 1991, 31–32).

В отечественной науке лишь в последней трети XX в. стали появляться ред! кие работы, затрагивающие этот деликатный материал и эту проблему. К тому же эти работы выходили не в Советском Союзе, а в других странах – напри! мер, исследования Б. А. Успенского и Н. И. Толстого (см.: Успенский 1983, 33– 69; 1987, 37–76; Толстой 1985, 431–437). Лишь в конце XX в., начиная с так называемой перестройки в СССР, социально раскованное общество раскованно

38	Язык и тело

стало проявлять себя и в языке: запрет на “непристойные” слова и выраже! ния, удерживавшийся длительное время, был нарушен; появились писатели, без ограничений обращающиеся к “непристойным” словам, к мату (об этом см., например: Дуличенко 1994, 221–232). Вслед за этим бурно стала прояв! лять себя и “бранная” лексикография: потоки списков потаенных слов и на! спех составленные словари русского мата заполонили книжный рынок. Об! стоятельный анализ и оценка их дана автором настоящего словаря в разделе “Матерный словарь как феномен русской культуры. Русская непристойная лексика в словарях XIX–XX вв.”. По существу к этой оценке нечего добавить. По этой же причине мы не будем касаться здесь этого вопроса, а скажем лишь, что в этом потоке “бранных” изданий профессионализмом выделяется, пожа! луй, только один словарь: “Русская заветная идиоматика” А. Н. Баранова и Д. О. Добровольского (см.: Баранов, Добровольский 1995). Врочем, база дан! ных А. Плуцера!Сарно, как указывают сами авторы, была одним из его источ! ников. “Бранная” лексикография лишь начинает формироваться, и потому и в этом издании не удалось избежать некоторого схематизма в разработке и интерпретации материала. Для наших целей важно было бы кратко рассмот! реть вопрос о том, какова ситуация с собиранием и лексикографической об! работкой потаенных слов и выражений в других славянских языках.

2. Кое3что о славянской “бранной” лексикографии

Разумеется, сбором, обработкой и лексикографическим представлением потаенных слов и выражений занимаются и в других славянских странах, при! чем в одних уже имеются некоторые достижения, в других же “бранная” лек! сикография находится в стадии формирования. Не имея возможности дать подробный очерк состояния современной славянской “бранной” лексико! графии, остановимся на отдельных изданиях, вышедших на некоторых сла! вянских языках.

В сербско!хорватской (resp. хорватско!сербской) лингвистической тради! ции включение потаенных слов и выражений в лексикографические труды имеет, вероятно, самую давнюю традицию. По крайней мере их в достаточ! ном количестве включил в первый сербский словарь В. Караджич ([Караџић] 1818). Однако из!за последовавших нападок второе издание вышло уже без лексических “непристойностей” (срав. ситуацию в России: В. И. Даль, также боясь негативного общественного мнения, не включает соответствующую лек! сику в свой словарь, и делает это за него уже в начале XX в. И. А. Бодуэн де Куртенэ). В академическом “Словаре хорватского и сербского языка”, кото! рый издавался Югославской Академией наук и искусств в Загребе почти сто

Кое1что о славянской “бранной” лексикографии

39

лет, потаенная лексика нашла достаточно широкое отражение: лексические

доминанты половой сферы приводятся здесь с выстраиванием в алфавитный ряд всех производных (например, Rječnik V 1898–1903). Что касается специ! ального словаря рассматриваемой лексики, то здесь обращает на себя внима! ние “Двунаправленный словарь сербского жаргона и жаргона родственных слов и выражений” Д. Андрича (Андрић 1976). Как говорит само название книги, это очень широкий по составу единиц словарь: в нем не только “пло! хие” слова (первое направление), но и просто жаргонные элементы, харак! терные для разных слоев общества (второе направление). Такой подход, сле! довательно, размывает жанровые границы и затемняет предмет нашего инте! реса. В алфавит здесь выносятся все известные производные слова, а в са! мой статье подаются (правда, весьма скупо и однообразно) первичные и вто! ричные значения, которые затем иллюстрируются в основном устойчивыми словесными комплексами, в том числе и фразеологизмами. Словарь содер! жит многие десятки и даже сотни лексических метафор, заменяющих соот! ветствующие “непристойные” слова. Примечательно, что в данный словарь, большой по формату, включено огромное количество иллюстраций – рисун! ков “от руки”, представляющих соответствующие объекты нижнего яруса че! ловеческого тела или же действия, с ними связанные.

На чешском материале основывается выпущенный в 1988 г. “шмирбух” – Šmírbuch (“постыдная книга”) Р. Оуржедника (Ouředník 1988), имеющий под! заголовок “Словарь неконвенционального чешского языка”. Материалом для этого издания послужили литературно!художественные тексты, из которых выбирались жаргонно!арготические элементы – вплоть до “непристойных” слов, которые, впрочем, не выносятся в реестр, т. е. в алфавитный ряд (вмес! то них – нормативные единицы). Сам источник материала указывает на то, что в большинстве случаев здесь речь идет о метафорических заменах, встре! чающихся в текстах разных писателей. Составитель приводит синонимичес! кие ряды (иногда достигающие десятка и более компонентов), хотя, правда, лишь некоторые из них иллюстрирует цитатами из текстов. В 1991 г. вышел на семидесяти восьми страницах “Кратчайший словарь словацкого языка” (Zelený 1991). Само название этого словарика, изданного в микроформате, говорит о его содержании: здесь собраны словацкие “непристойные” доминанты и их производные, а также небольшая часть иных слов, так или иначе связанных с мочеполовой и экскреторной сферами человека. Вслед за первичным значе! нием здесь подаются вторичные, как правило, лишенные “непристойности”, а иллюстрации взяты как из литературы, так и из устной речи. Кроме того, сло! ва снабжены грамматическими пометами и характеристиками. Разумеется, этот