4 Вопрос. Исторические знания и памятники исторической мысли эпохи феодальной раздробленности

О монголо-татарском нашествии и разорении Руси в 1237-1240 гг. остались отрывочные современные записи, в которых не всегда осознавались причины и последствия страшных разорений и опустошений.

В XIV в. летописание продолжается в Новгороде, зарождается в Твери и Москве. Но древнейший текст Тверской летописи — Рогожский летописец, сохранившийся в списке середины XV в., оставляет впечатление подготовительных материалов для составления свода. Обстоятельные записи отдельных лет и событий перемежаются многолетними перерывами или же обрывками фраз, которые нелегко осмыслить и датировать.

О том, что в Москве в XIV в. велось летописание, сомнений у специалистов нет. Но был 1382 г., нашествие Тохтамыша, когда Москва была разрушена и сожжена, а население ее перебито или уведено в полон. Куликовская битва на протяжении столетий будет знаменем для сторонников решительного противостояния Орде и Литве. Но к Литве склонялся не только Киприан. В эту сторону смотрели оба Василия, сын и внук Дмитрия Донского, поскольку Софья Витовтовна оказалась весьма политически активной женщиной. «Сказание о Мамаевом побоище» станет на целое столетие своеобразным тестом: отношение к Дмитрию, татарскому игу и Литве. Поскольку первичный текст не уцелел, его заменяли воспоминания и переделки, и Киприан, конечно, не упустил возможности принизить — если не сказать более — своего антагониста.

Специалисты спорят: когда возникло внелетописное «Сказание»? Называются даты от 10-х гг. до конца XV в. И, видимо, все спорящие по-своему правы. Такова судьба наиболее значимых в политическом отношении документов эпохи: противоборствующие стороны исправляют их в нужном им направлении. И в окончательной редакции — это сочинение конца XV в., когда даже татарский вопрос уже не был актуальным. Но оставался актуальным литовский вопрос, а также слава и честь набиравшего силу государства.

5 Вопрос. Исторические знания XV-XVI вв.

Большинство сохранившихся списков летописей относятся к XV-XVI вв. Это по-своему закономерно. И всплеск летописания приходится на 40-е гг. XV в., когда «витязю» приходилось выбирать, каким именно путем идти. Это касалось и межкняжеских отношений, и отношений внутри церкви.

Одним из наиболее спорных вопросов в историографии является история создания Никоновской летописи, являющейся как бы митрополичей, списки которой широко распространялись еще в XVII в. Оригинальным сводом Никоновская летопись является именно в пределах до середины XV в. Привлечение фольклорных материалов -в этом летопись уникальна — может быть как-то связано с падением авторитета княжеской власти. Внимание к генеалогии увязывается с идеей равенства «великих» княжений. А подобная идея «равенства» вполне естественна для времени противостояния.

Московское летописание заметно поднимается в 70-е гг. XV в. в условиях завершения объединения земель вокруг Москвы, в особенности в связи с присоединением Новгорода. Теперь сам Иван III определяет для себя титул «государь», и этот титул должны были употреблять послы новгородские, псковские и иных земель.

Идея единства княжеского рода от Киева через Владимир к Москве будет активно эксплуатироваться в публицистике конца XV — начала XVI в. И она теперь будет как бы расщепляться. С одной стороны, начнутся поиски далеких легендарных предков Рюрика, с другой — все Киевское княжество будет восприниматься как законное наследство, временно захваченное литовскими князьями и польскими королями. При этом многие варианты идей, воплощенных в памятниках, близких «Сказанию о князьях Владимирских», возникали в русских областях Великого княжества Литовского, Спор велся и о происхождении Гедимина — родоначальника литовских князей. И все три главные версии (потомок Палемона, племянника Нерона, потомок конюха смоленского дворянина, потомок Владимира Святого) оказывались русскими. Литовской знати приходилось поднимать роль Гедимина в соперничестве с поляками и ливонцами, которые не признавали за литовскими князьями права на королевский титул, а опору приходилось искать в русских преданиях.

Новизна официальной историографии конца XV-XVI вв. заключалась в более отчетливой и определенной, чем раньше, идее самодержавия и ликвидации всех самостоятельных и полусамостоятельных княжеств. Кроме того, значительно усилился интерес к всеобщей истории. В конце XV— начале XVI в. у московского книжника появилась потребность включить историю Русского государства во всемирную, связать между собой эти два исторических процесса, до сих пор рассматривавшихся независимо друг от друга. Последнее вполне понятно в связи со стремлением показать величие и всемирно историческую роль Москвы и московских государей как блюстителей истинной веры, носителей лучших мировых традиций. В хронографе XVI в., условно называемом хронографом первой редакции 1516-1522 гг., составители использовали периодизацию всемирной истории по четырем монархиям: Вавилон, Персия, Греко-Македонское царство и Римская империя.

В XV в. и особенно в XVI в. летопись все более начинает испытывать на себе влияние литературной манеры и стиля. В то же время в историческом повествовании исключительную важность для этого периода имеет русский хронограф. В отличие от летописей главную тему изложения в хронографе составляла личная человеческая судьба. Составителя интересовал не исторический, а назидательный смысл событий.

Во второй половине XV в. в Москве усиленно развиваются государственные архивы, свозятся документы вновь приобретенных областей, фиксируются все переговоры с иностранными государствами. В период княжения Ивана III происходит колоссальный сдвиг в ведении документации, особенно посольской, и появляются первые посольские книги. Летопись проникается стилем и содержанием деловых бумаг московских приказов. С 70-х гг. XVI в. она отражает в первую очередь внешние сношения Русского государства — деятельность Посольского приказа.