Глава 5 психотерапевтические аспекты трансперсональных изменений

5.1. Психотерапевтическая динамика трансперсональных изменений

В предыдущих главах были рассмотрены теоретические аспекты трансперсонального подхода, а также структурные моменты гештальттерапии, позволяющие вскрыть механизмы личностно-сущностного взаимодействия. Целью же настоящей главы является анализ динамики личностно-сущностных отношений в рамках психотерапевтического процесса. В качестве модели взяты основные стадии изменений личности в ходе терапии, выделенные и описанные К. Роджерсом [1]. Эти семь стадий носят условный характер. Они описывают последовательность изменений человека от ригидного состояния личностных конструктов до появления их "текучести" и полного "растворения". При этом, как указывал сам К. Роджерс, совсем неважно, сколько таких стадий можно выделить – три или пятьдесят. Главное – выявить и проследить личностные изменения в ходе психотерапевтического процесса. Для нас же ключевым в динамике этих изменений является обнаружение тех поведенческих моментов, которые лучше помогают понять: 1) как процесс персонализации сменяется персонификацией, что свидетельствует об дезинтеграции "ригидного Я"" 2) как происходит построение полной структуры гештальта (от появления энергии до принятия содержания сознавания); 3) как совершается процесс постижения человеком своих собственных изменений и обретения себя, своей сущности.

Первая стадия – стадия ригидного Я – характеризуется максимальной статичностью личностных конструктов, отсутствием автокоммуникации. Это, в частности, находит свое выражение в том, что человек не осознает своих проблем, они как бы для него не существуют, не приписываются себе. Чувства также не осознаются и не относятся человеком к себе. Вероятно поэтому, в сочетании с неподвижностью, ригидностью личностных структур, внутренняя коммуникация заблокирована. Иначе говоря, личность закрывает от индивида за своими фасадами его истинные чувства и переживания. При этом процесс персонализации максимально выражен: ярко прослеживается дистантный стиль общения с терапевтом, нет желания измениться, а, наоборот, есть потребность остаться в привычной "скорлупе" личностных конструктов.

Основным условием развертывания второй стадии – стадии дезинтеграции, – по мнению К. Роджерса, является, пожалуй, первое реальное чувство, испытываемое клиентом, – чувство принятия его терапевтом. Это обстоятельство создает условия для постепенного эмоционального раскрепощения клиента. У него начинают проявляться истинные чувства и переживания, возникает энергия. Правда, они еще по-прежнему не осознаются и не относятся человеком к себе, еще отсутствует фокусировка на них процесса осознавания. Чувства возникают не "здесь и теперь", а в связи и по поводу прошлого опыта клиента. Благодаря этому наблюдается явление, сходное с трансфером: эмоции проецируются на родственников, друзей и др.

Однако через призму этих чувств постепенно начинает осознаваться личный опыт самого клиента, и возникает эффект фокусировки. В свою очередь, это приводит к тому, что в фокус осознавания попадают личностные конструкты, но еще не как собственно личностные конструкты, а как факты из жизни, т.е. ситуативно и не персонализированно. Впервые клиент начинает осознавать, что его прошлый опыт мешает его истинным актуальным переживаниям. Это создает предпосылки для возникновения ощущения дезинтегрированности. Следует согласиться с мнением К. Роджерса, что многие люди, добровольно решившие воспользоваться услугами психотерапевта, находятся именно на этой стадии. Основное внимание психотерапевту следует обратить на разблокирование истинных чувств клиента и тем самым способствовать созданию некоторого диссонанса, дезинтеграции между его ригидными личностными структурами.

Третья стадия – стадия объективизации личности – характеризуется прежде всего тем, что человек более пристально рассматривает себя, свои личностные особенности. Для того чтобы этот процесс происходил легче и успешнее, необходимо побуждать его рефлексировать особенности своих личностных конструктов. В качестве своеобразного зеркала, эталонов для сравнения, им используются близкие люди (вспоминаются, например, их высказывания в его адрес). Такая ревизия приводит к возникновению двух важных факторов. Во-первых, личностные конструкты, которые попали в фокус, начинают осознаваться человеком не как внешние факты из жизни, а как некие компоненты, присущие ему самому, т.е. возникает эффект, связанный с построением гештальта, – эффект присвоения. Во-вторых, клиент начинает рассматривать часть себя как бы со стороны в качестве объекта. Тем самым выделяется его супервизорская позиция и появляется внутренний объект для супервизии – личностные конструкты. Такая разделенность на личность и супервизора создает предпосылки для активизации внутренней коммуникации.

Чувства уже высказываются, но еще не принимаются. Человек испытывает дискомфорт (стесняется) при выражении своих чувств. Высказывания и оценка в основном совершаются, вероятно, с учетом личностных установок, социальных стереотипов поведения и т.д. Тем не менее идет постепенная дифференциация чувств и личностных смыслов. Это, по-видимому, приводит к осознанию двойственности и противоречивости человеческой натуры. Клиенты приходят к мысли о необходимости выбора внутри себя, выбора жизненного пути. Так, например, один из них сообщает, что у него есть ожидание, что он совершит что-то великое, и одновременно испытывает страх от того, что у него не хватит сил и он может прожить жизнь бездельником. Он начинает оценивать свои жизненные выборы и приходит к выводу, что они были неправильны, т.е. наблюдается некоторое разрушение личностных защитных "бастионов".

Четвертая стадия связана с началом процесса персонификации. Находясь по-прежнему в фасилитарной атмосфере терапевтического взаимодействия, клиент уже не боится переживать более сильные и актуальные чувства. Они порой настолько сильны и оказывают столь дезинтегрирующее воздействие на клиента, что их трудно подавлять и сдерживать, и они прорываются наружу, даже против воли человека. В этом эмоциональном "костре" быстро исчезают атрибуты личности, поэтому вполне естественна реакция клиента защитить ее, вновь спрятаться за фасады социальных ролей. Не доверяя своим чувствам и терапевту, он возвращается к привычным формам поведения и часто демонстрирует регрессивные типы защиты.

Постепенно чувства все более дифференцируются и принимаются, все более открыто и точно выражаются, арсенал же средств экспрессии расширяется. Эта динамика переживаний начинает связываться клиентом с какой-то внутренней инстанцией, с чем-то внутри себя, с чем-то, чему еще и не находится четкого определения самим клиентом. Он испытывает состояние, похожее на предсознавание, о котором писал Дж. Энрайт [2].

Вот как один из клиентов, терапевтируемых К. Роджерсом, описывает это состояние: "Я чувствую себя связанным – тем или другим. Должно быть, это я! Ничто другое, кажется, не совершает этого. Ничто другое я не могу за это винить. Вот этот узел – где-то внутри меня... Это заставляет меня хотеть сойти с ума... кричать... и убегать!" [1, с. 185]. Человек ищет выход из создавшейся ситуации. Поиск этих путей приводит его к пересмотру, переоценке некоторых компонентов своей личности (например, он начинает сомневаться относительно значимости для него некоторых личностных конструктов). "Всю мою жизнь, – констатирует клиент, – юмор был моим бастионом; может быть, и неуместна попытка постараться реалистично взглянуть на себя. Опустить занавес. Сейчас я чувствую себя несколько затруднительно. Где я был? Что я говорил? Я потерял свою хватку, с помощью которой себя поддерживал" [1, с. 186].

Расшатывание конструктов, необходимость переоценки личностного опыта приводят клиента к экзистенциальным проблемам, проблемам смысла жизни. "Я живу жизнью, недостойной меня. Мне действительно следует делать больше, чем я делаю", – рассуждает одна из женщин [1, с. 186], находясь на этой стадии, и тем самым демонстрирует чувство ответственности за свои проблемы.

Подводя предварительные итоги, следует отметить, что на протяжении данных четырех стадий в ходе психотерапевтического процесса с человеком происходят существенные изменения. Персонализационные тенденции в его развитии дезинтегрированы, намечаются перемены, связанные с возникновением персонификационных тенденций. В фокус сознавания перемещаются его личностные конструкты. В ходе этих четырех стадий нам удалось также выделить основные моменты, связанные с построением "личностного" гештальта: возникновение энергии (сильных эмоциональных переживаний); фокусировка на личностном опыте, который проверяется на адекватность в "огне" чувств; переживания и личностные конструкты, которые первоначально не связывались человеком с самим собой, начинают осознаваться как принадлежащие ему, т.е. присваиваются; постепенно он перестает стесняться терапевта, своих чувств, неконвенциальных способов их выражения и они принимаются им какими бы они ни были. Клиент начинает осознавать ответственность за свои последующие изменения и тот факт, что его дальнейший психологический рост связан с чем-то совершенно для него новым, что находится "внутри" его самого.

Следующая, пятая стадия – "растворение" личности – характеризуется дальнейшим увеличением свободы клиента в выражении истинных чувств. Они продолжают все более и более интенсивно прорываться сквозь личностные защиты, постепенно растворяют страх и недоверие, которые испытывает человек в связи с новым для него опытом межличностных отношений с терапевтом. Он на данной стадии начинает рассматриваться клиентом как непосредственный агент своих изменений. То, что терапевт демонстрирует клиенту принятие его и проявляет эмпатию, способствует возникновению у него глубоких личностных чувств и их проявление: "Я ожидала, что меня как бы сурово отвергнут, – признается одна из женщин. – ... Этого я ожидаю все время... Я считаю, я даже это чувствовала, будучи с вами... Трудно говорить, потому что я хочу быть самой хорошей, какой только возможно, когда я с вами" [1, с. 187-188].

Следующая цитата также свидетельствует о том, что именно поддержка со стороны терапевта, его эмпатичность является ключевым моментом полного доверия к нему клиента: "Вот я сделала удивительное открытие. Я знаю, это... Я обнаружила, что вам действительно не безразлично, как это все идет. (Оба смеются.) У меня появилось чувство... ну... "возможно, я тебя и допущу"" [1, с. 125].

Следует помнить, что клиент в процессе таких откровений все чаще сталкивается с собой истинным. Поэтому, как нам кажется, на пятой стадии важнейшим становится такое качество, как конгруэнтность терапевта. Только в ее рамках он имеет прекрасную возможность продемонстрировать клиенту пример аутентичности, продемонстрировать свое Внутреннее Я. Именно на этой стадии терапевт и клиент начинают впервые "работать в одном диапазоне". Вероятно, вследствие этого возникает феномен, который мы условно обозначили как "интериоризация партнера": "У меня впечатление, – признается клиентка К. Роджерсу, – что вы внутри меня и что я могу говорить с вами как будто бы я говорю с самой собой" [3, с. 42].

"Прорывы" чувств вызывают у человека смятение. Его источниками являются, с одной стороны, непривычность проживания нового опыта, опыта конгруэнтности и эмоциональной открытости, а с другой – возникновение ощущения пустоты, ощущения "вычерпанности" всего того, чем человек жил раньше. Вот как одна из клиенток описывает это состояние: "Я чувствую, что остановлена. Почему моя голова пуста в данный момент? Я чувствую, как будто висну на чем-то и выпускаю что-то другое, и что-то во мне говорит: "От чего еще я должна отказаться?"" [1, с. 188]. От чего же должна отказаться клиентка? Анализ хода дальнейших изменений дает ответ на этот вопрос. Отказаться ей придется от личностных конструктов, ревизия которых продолжается на пятой стадии. Отказаться придется и от части своего опыта, противоречащего новому внутреннему состоянию.

Здесь также следует обратить внимание на один существенный момент, связанный с возникновением энергии при переживании данного состояния. Продолжением этой линии построения нового гештальта является активизация человеком поиска того, чем можно наполнить образовавшуюся пустоту. К этому поиску активно подключается рассудок, но он уже не может целиком заполнить экзистенциальный вакуум. "Мой сознательный ум, – отмечает клиент, – говорит мне, что я – стоящий человек. Но что-то внутри говорит, что я не верю этому. Я думаю, что я крыса – ни на что не способный человек. У меня нет веры, что я способен что-то сделать" [1, с. 190].

Финал пятой стадии проходит под знаком фокусировки в процессе поиска "этого чего-то, что внутри". По-видимому, попытка не только максимально проживать чувства, но и разбираться в их источнике приводит к возникновению потребности в их точной номинации. Отсюда, вероятно, исходит и стремление как можно точнее отсепарировать, отдифференцировать друг от друга чувства и смыслы. Через свои чувства, через слияние с ними и через их отделение от "не-чувств" человек приходит вдруг к ощущению себя настоящего. Возникает желание быть самим собой. Ощущение себя, своей сущности активизирует внутреннюю коммуникацию. Однако если собеседником человека до этого был его рассудок, то теперь им постепенно становится его сущность, его Внутреннее Я. В сознании человека разворачиваются порой достаточно острые диалоги, ведь идет борьба за то, кто из них (личность или сущность) будет доминировать. Вот как описывает этот процесс один из клиентов: "Что-то во мне говорит: "От чего еще я должен отказаться?" Вы уже взяли у меня так много. Это я говорю с собой – то, что "Я" внутри, говорит с тем "Я", которое и является хозяином. Оно жалуется сейчас и говорит: "Ты подбираешься слишком близко! Уходи!"" [1, с. 190]. Эта все усиливающаяся внутренняя борьба ставит перед человеком со всей остротой и актуальностью проблему выбора: "Кому отдать предпочтение, кого поддержать?" Здесь же, вероятно, со всей остротой встает вопрос и о принятии ответственности за свои дальнейшие изменения, за свой психологический рост.

Шестая стадия – "активизация сущности" – характеризуется дальнейшей свободой в выражении чувств, полнотой и непосредственностью их переживаний. Возникающие чувства уже не страшат человека, он не отрицает их и не борется с ними, а присваивает их как свои. Внутренняя коммуникация достаточно свободна. В ее рамках идет активное осознавание фактов появления новых чувств, связанных с "собой". Это составляет, пожалуй, главную тему обсуждений с терапевтом. Предметом диалога может быть чувство растерянности, испытываемое человеком по поводу необходимости организовать и поддерживать контакт между "Я" и "собой", источником которого может быть, вероятно, отсутствие опыта в организации автокоммуникации. Косвенным подтверждением этой ситуации может являться следующая цитата: "Я легко могу увидеть эти цели, касающиеся кого-то другого... но я никогда не смогу воспринять их для... себя, сделать это для себя, вы понимаете. Возможно ли, что я хочу действительно заботиться о себе и сделать это главной целью своей жизни?" [1, с. 194-195]. В этом высказывании так и сквозит неверие в то, что "часть себя" можно понимать так же, как и других людей, и так же строить взаимоотношения с ней, как и с другими людьми.

Столкнувшись с проблемой поиска способов организации автокоммуникации, клиент старается решить ее. "Это значит, – констатирует он, – что я должен иметь дело с целым миром, как будто бы я был попечителем самого лелеемого и желанного предмета обладания, что этот "Я" был между этим драгоценным "Меня", о котором я хотел заботиться, и целым миром... Это почти так же, как если бы я любил себя..." [1, с. 195].

В терапевтическом диалоге клиент постепенно находит путь решения своей проблемы. В этом ему, возможно, помогает не столько само общение с терапевтом, сколько адресация к аналогиям, существующим в межличностных отношениях. В качестве примера приведем фрагмент из беседы К. Роджерса с клиентом.

Клиент: "Кого я люблю – к тому я чувствую такую близость. Вот так штука! Вот и еще одно странное чувство".

Терапевт: "Это прямо кажется сверхъестественным".

Клиент: "Ага. Но оно как-то близко к цели. Эта мысль о том, что я люблю себя и забочусь о себе. (Глаза клиента увлажняются.) Это очень хорошая мысль... очень хорошая" [1, с. 195].

Осознавание ценности "себя" и присвоение этого нового чувства приводят человека к пониманию следующего:

1. о "себе" необходимо заботиться, любить себя, принимать себя таким, какой ты есть;

2. внутренний мир человека безграничен, и познание себя может и должно стать целью всей жизни;

3. цели, желания и чувства других людей принадлежат им, их не следует отвергать, просто надо знать, что они не твои.

В связи с тем что сущность становится главным центром внимания человека, личность (Внешнее Я) перемещается на периферию его переживаний. Активно переживаемое и осознаваемое несоответствие между Внутренним Я и Внешним Я вызывает необходимость поиска основания для их новой интеграции. В частности, это приводит клиента к воспоминаниям о детстве, о его взаимоотношениях с родителями, к ревизии своего детского опыта и попыткам вызвать в себе ощущения ребенка. Иногда это приводит к регрессивной форме защиты и открытой адресации к терапевту за помощью. Однако при этом клиентом осознается и то, что он совсем другой и во внутреннем плане уже мало соответствует этому "маленькому ребенку".

В таких переживаниях, связанных с несоответствием двух структур субъекта (сущности и личности), растворяются, как считает К. Роджерс, личностные конструкты, и тем самым у клиента создается чувство независимости от них, что позволяет активно и плодотворно функционировать сущности. Референтами этого процесса, его результатами, в частности, выступает то, что:

1. для клиента нет ни внешних, ни внутренних проблем, он "просто живет какой-то частью этой проблемы, осознанно ее принимая" [1, с. 199], делает ее "своим другом" (М. Боуэн);

2. наблюдается физиологическое расслабление, очень напоминающее релаксацию в ходе медитации;

3. возрастают творческие потенции клиентов, изменяется их способ восприятия мира и профессиональных проблем.

В рамках психотерапевтического процесса, как считает К. Роджерс, изменения на этой стадии приобретают для человека необратимый характер. Это во многом связано с тем, что индивид последовательно прошел все этапы построения нового гештальта – сущности: эмоционально пережил ощущение возникновения нового качества; сфокусировался на чувствах, связанных с новым для него состоянием; осознал их как принадлежащие ему и исходящие из чего-то нового, что находится и вырастает в нем; наконец, принял себя самого как данность, полюбил себя, стал проявлять заботу о себе, ответственность за себя. Результатом этого явилось то, что клиент завершил очень важный для него гештальт – обрел свою самость.

Седьмая стадия – "саморазвитие" – тесно связана с предыдущей. Ее характеризуют два главных обстоятельства: 1) клиент приобретает автономность в своих изменениях и может уже обходиться без терапевта; 2) процессы, начатые на шестой стадии, продолжают углубляться.

Это прежде всего связано со все возрастающим атрибутированием принадлежности чувств человека именно себе самому. Он полностью доверяет этим чувствам, принимает их, они уже не пугают его. Внутренняя коммуникация клиента хорошо организована: чувства получают точное обозначение; новые переживания ассимилируются; личностные конструкты перерабатываются, т.е. по-новому истолковываются и активно проверяются в новом опыте. Благодаря такой работе, человек начинает ощущать, что он может выбрать новые, отвечающие его самости, способы жизнедеятельности. Возрастает степень осознанности изменений, внутренний супервизор становится постоянным и активным участником жизни клиента. Эта адресация к своей сущности, сверка с ней своих поступков, действий, мыслей становится привычным состоянием человека.

Позитивные изменения клиентов достаточно красноречиво зафиксированы в их высказываниях о себе. Один из них в споре с женой, например, постоянно наблюдал за собой, стараясь разобраться в своих истинных чувствах: "Я не злился на себя. У меня не было ненависти к себе, я только понял, что веду себя как ребенок, причем делаю это осознанно" [1, с. 203]. Другой клиент при решении актуальных проблем так комментирует свое новое состояние: "Я способен увидеть, как это будет выглядеть... когда не имеет значения, если я вам не угождаю... что угождение вам или неугождение – это вовсе не имеет для меня значения" [1, с. 202]. Клиенты постоянно пытаются найти способы лучшего общения со своей сущностью. Один из них отмечал: "Я стараюсь выбрать такую манеру разговора, чтобы не бояться говорить. Возможно, хороший способ это сделать – думать вслух. Но у меня так много мыслей, что я не смог бы все их высказать вслух. Но возможно, я мог бы позволить себе выражать с помощью речи мои настоящие мысли, вместо того чтобы болтать попусту" [1, с. 203]. Вероятно, что несколько позже клиент почувствует ностальгию по настоящему духовно-ориентированному общению с другими людьми. Не случайно поэтому К. Роджерс считает, что если клиент доходит до седьмой стадии, то он попадает в новое измерение и становится самоактуализирующимся индивидом.

5.2. "Я – Я" отношение терапевта

О каких бы аспектах гештальттерапевтического процесса ни говорилось, всегда явно или неявно присутствует фигура терапевта. Именно поэтому одна из главных тенденций в развитии современной психотерапии связана с осмыслением роли терапевта, его профессиональных и человеческих качеств. Их соотношение (профессионального и общечеловеческого, "бытийного") важно потому, что оно во многом детерминирует характер взаимодействия в системах "терапевт – клиент", "терапевт – психокоррекционная группа" и т.д. "Бытийное" и профессиональное терапевта проявляется не в вакууме, а в живой и динамической ткани межсубъективного взаимодействия.

Из всех практикуемых в настоящее время психотерапевтических систем, пожалуй, только в классическом, ортодоксальном психоанализе существует точка зрения на психотерапевта как на демонстративно нейтральную фигуру, которая презентирует себя пациенту наименее возможным образом [1]. Однако такая ситуация, как правило, сохраняется лишь на этапе "выслушивания", в процессе свободного ассоциирования пациентом. Как только аналитик приступает к интерпретации ассоциаций клиента, сразу же у него возникают типичные "взаимоденческие" проблемы: каким образом построить свои обращения в адрес клиента, каким метафорическим языком пользоваться, как передать инсайт и как при этом самому избежать проекций, трансфера и т.д. [2, 3].

Во всех возникших после психоанализа терапевтических системах проблема взаимоотношения терапевта и пациента занимает достойное место. Так, создатель аналитической психологии К. Юнг отмечал, что в соединении усилий анализирующего и анализируемого, образующих динамическое единство, и психотерапевт так же должен быть открыт изменениям в результате взаимодействия, как и его пациент [1].

Альфред Адлер в качестве одного из основных постулатов своей терапевтической системы выделял необходимость усиления социального интереса у пациента и развития у него общественного чувства. Это последнее, по его мнению, формируется в процессе кооперативного сотрудничества между терапевтом и пациентом. Он считал, что психотерапия есть "... упражнение, в кооперации и проверка кооперации. Она может быть успешной, только если мы действительно заинтересованы в другом" [4, с. 340].

Ссылки на необходимость глубокого контакта психотерапевта с пациентом можно найти и у райхиански ориентированных терапевтов [5], и у Ф. Перлза [6], и, конечно же, у К. Роджерса [7].

Проблему "бытийного" и профессионального в деятельности психотерапевта можно представить как проблему профессионального выражения себя в ходе целенаправленного взаимодействия с клиентом или группой. Поэтому лишь условно можно отделить сферу чисто профессиональных умений и навыков терапевта от сферы его "общечеловеческих" характеристик (темперамент, мотивы, характер, стереотипы и т.д.). Правда, о последней речь идет лишь тогда, когда она явно начинает мешать психотерапии. Первым на это обратил внимание 3. Фрейд, который еще в 1922 году на конгрессе Международной психоаналитической ассоциации поставил вопрос об обязательной "проработке" ("Working out") психоаналитиком своих проблем, для того чтобы избежать впоследствии их переноса на пациента.

В связи с интенсивным развитием гуманистического и экзистенциального направлений психотерапии приобрели особое значение прежде всего "личностные" характеристики терапевта, а не его "технические" навыки. Он сам начинает рассматриваться в качестве основного "инструмента" психотерапии. Если понимать терапию не как интеллектуальную операцию по переводу проблем пациента с одного языка на другой, а как приобщение его к иному экзистенциальному состоянию, как совместный шаг в другое смысловое пространство, то тогда терапевт – не переводчик, не просто попутчик, а проводник. При этом совершенно неважно, будет ли он помогать клиенту совершать этот шаг с помощью директивной или недирективной терапии; неважно и то, каким языком он для этого воспользуется, "... ибо главный его инструмент – не его знание, не его язык, но он сам и его опыт, освоенный профессионально" [8, с. 8].

Один из ведущих специалистов в области игровой терапии Г. Л. Лэндрет достаточно определенно высказывается на этот счет: "Наиболее мощный источник построения отношений, который психолог привносит в игровую терапию, – это собственное "Я". Умения и методы, конечно, полезны, но величайшим достоянием терапевта является использование собственной личности. Как бы ни были важны умения и навыки, они просто недостаточны для того, чтобы стать эффективным терапевтом" [9, с. 97].

М. Боуэн, анализируя основные положения личностно-центрированного подхода, разработанного К. Роджерсом, и те возможные издержки, которые встречаются в работе психотерапевтов, придерживающихся данного направления, отмечает, что дело опять же не в языке, при помощи которого они описывают состояния и проблемы клиентов. Успех терапии определяется вовсе не тем, насколько хорошо терапевт натренирован слушать, создавать соответствующую атмосферу, возвращать клиентам их собственные переживания, а именно тем, насколько личностно-центрированный терапевт обладает способностью заглянуть внутрь себя, насколько он способен включить в работу свою собственную "душу" [10].*

Такой "духовно-ориентированный" подход к терапевту и его деятельности ставит ряд вопросов: "Как терапевт и его "душа" становятся "инструментом"?", "Каким образом его сущность включается в процесс терапевтического взаимодействия?", "Возможны ли в его деятельности черты, напоминающие "персонализационный синдром"?" В качестве одного из возможных проявлений данного синдрома выступает "маска", которая возникает у терапевта в его психотерапевтической практике. Смысл ее заключается в том, что терапевт иногда, для того чтобы скрыть свои личностные проблемы, свои истинные чувства, возникающие в связи с ними и мешающие ему сконцентрироваться на пациенте, надевает на себя маску заинтересованности, соучастия и т.п. [11]. Оказывается, что "наложение" маски делает невозможным глубокий межличностный контакт между клиентом и терапевтом, так как закрывает истинное лицо последнего. Более того, маска требует от человека дополнительных энергетических затрат, поскольку ему необходимы волевые усилия, чтобы постоянно подавлять истинные чувства и вегетативные проявления, контролировать речь, позу, движения и т.д.

* Терапевт, по мнению психоаналитиков, должен обладать "подвижным эго", свободно перемещающимся между ним и пациентом, между разумом и чувством [3].

Проблема маскировки тесно корреспондирует с проблемой выбора плоскости терапевтического контакта, позиции, занимаемой терапевтом по отношению к клиенту в ходе их взаимодействия. Ситуация "возвеличивания" себя над клиентом достаточно соблазнительна для психотерапевта. Ему часто демонстрируют беспомощность, зависимость от него, льстят, для того чтобы получить в ответ психологические поглаживания, т.е. постоянно создают такие ситуации, в которых вольно или невольно психотерапевт может выступать как сильная и обладающая властью личность. Такого рода манипулирование может "запускать" процесс персонализации терапевта по одному или даже сразу по трем "каналам": авторитетности, референтности, привлекательности [12]. Для того чтобы убедиться, что для психотерапевтической практики это реальная проблема, достаточно познакомиться с протоколами психоаналитических сессий. В них со всей очевидностью показано, как психоаналитик ассоциируется у пациента с отцом (авторитетное начало), как его сравнивают с другими психотерапевтами (канал референтности), как он становится сексуально аттрактивным (канал привлекательности). Вероятно, не случайно такие предпосылки к "запуску" процесса персонализации возникают именно в психоанализе, т.е. в том психотерапевтическом направлении, которое в качестве основных требований выдвигает относительную анонимность терапевта и жесткий контроль за дистанцией между ним и пациентом. При этом, по образному высказыванию Стоуна, психоаналитик должен "заглушить" себя [2].

Каким же образом терапевту избежать угрозы усиления персонализационных тенденций? Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует вспомнить о том, что обратной стороной данного процесса является процесс персонификации и что только его усиление приводит к уменьшению интенсивности развития противоположных тенденций [13]. Поэтому терапевт должен быть ориентирован на постоянное самоизменение, на постоянный психологический рост. Он должен активно прорабатывать собственную личность и постоянно находиться в процессе самопознания и самопонимания [9]. Для этого ему следует быть открытым к восприятию реальностей мира внешнего и своего внутреннего, доверять личному жизненному опыту, научиться принимать и понимать людей.

Другим важным аспектом профессионального роста (наряду с самопознанием) является самопринятие терапевта. Только в том случае он может достигнуть большего успеха в отношениях с клиентом, когда научится "... воспринимать себя и быть самим собой, принимать себя таким" [7, с. 58], какой он есть.

Именно это обретение терапевтом себя, своей самости является фундаментальнейшим условием эффективности его профессиональной деятельности. "Мне кажется, – подчеркивал эту мысль К. Роджерс в своем диалоге с М. Бубером, – что именно тогда, когда человек уже встретил самого себя... даже, может быть, во множестве разных аспектов своего "Я", возможно, только тогда он действительно способен встретить другого во взаимоотношении "Я – Ты"" [14, с. 85]. Иначе говоря, профессиональные качества психотерапевта (конгруэнтность, принятие клиента, способность эмпатировать ему), способствующие изменению и росту другого человека, являются по своей сути вторичными, производными от инконгруэнтности, самопринятия, самопонимания своих реакций и заключенных в них переживаний. В связи с этим утверждением будет уместно, как нам кажется, высказывание М. Боуэн, которая отмечает, "... что особый дар К. Роджерса как психотерапевта состоит в его способности переживать... духовные моменты в самом психотерапевтическом процессе и работать, исходя из своего Внутреннего Я" [10, с. 31]. По ее мнению, в личностно-центрированной психотерапии первоначально К. Роджерсом акцент делался на ее экзистенциальном аспекте. Позже, исходя из тактических соображений, связанных с внедрением данной писхотерапевтической модели в практику, он сместил акцент на атмосферу, в которой происходят изменения. Вследствие смещения акцентов изменилась и модель терапии, т.е. "... будучи первоначально экзистенциальной, целостной и духовной, она стала линейной: если существуют определенные условия... тогда следуют такие и такие-то результаты..." [10, с. 31]. Однако перемещение акцентов с условий отношений между терапевтом и клиентом, с атмосферы, в которой происходит психотерапия, на саму ее экзистенциальную суть ставит вопрос о том, кто и как привносит эту экзистенциальность в психотерапевтический процесс, кто и как наполняет взаимодействие между клиентом и терапевтом экзистенциальным смыслом. В качестве таких агентов выступают сам терапевт и его жизненный опыт, ассимилируемый согласно целям и задачам психотерапевтической модели.

Данная точка зрения хорошо представлена в психотерапевтической литературе. Так, например, Р. Гринсон достаточно пространно рассуждает по этому поводу. "Для того чтобы эмпатия вознаграждалась, аналитику следует иметь богатый запас своих собственных личных переживаний, которые он смог бы использовать для того, чтобы облегчить себе понимание пациента. Это должно включать в себя знакомство с литературой, поэзией, театром, сказками, фольклором, играми... Все эти составные части способствуют живости воображения и фантазийной жизни, которые бесценны при аналитической работе. Мир воображения человека, будь это театр, музыка, живопись, сказки или сны наяву, дает ощущение причастности к вселенским переживаниям и связывает человечество воедино. Мы ближе друг к другу в этом, чем в наших сознательных действиях или социальных институтах" [2, с. 456].

Работа терапевта со своими переживаниями, во-первых, способствует увеличению его экспрессивных возможностей и тем самым повышает его "сознаваемость"" во-вторых, и это самое главное, в горниле истинных чувств, как отмечал А. Маслоу, "сгорают" социальные роли, фасады, защиты личности, благодаря чему появляется хорошая возможность для встречи со своей самостью; в-третьих, как было показано в предыдущем параграфе, переживание (проживание) своих чувств, как, вероятно, и чувств других людей, налаживает и активизирует внутреннюю коммуникацию, способствует формированию "Я – Я" отношения, отношений между "Я" и "себя", между Внешним Я и Внутренним Я, между личностью и сущностью. Именно непосредственные переживания каждого конкретного момента "Я – Я" отношения, моментов встречи со своей самостью, с самим собой истинным "здесь и теперь" и являются основой для экзистенциального бытия самого терапевта. Изначально неся в себе опыт духовности "Я – Я" отношения, а также опыт экзистенциального бытия, терапевт может "вдохнуть" духовность во взаимоотношения с другим человеком, преобразовав их тем самым в истинное "Я – Ты" отношение.*

Владея в совершенстве умением входить в контакт со своим Внутренним Я, со своей сущностью, достигая моментов целостности, единения со своей самостью, терапевт овладевает способностью такого же глубокого контакта с клиентом. Несмотря на то, что К. Роджерс постоянно декларировал важность "технических моментов" личностно-ориентированной психотерапии, сам же демонстрировал экзистенциальный характер терапевтического взаимодействия. "По моему впечатлению, – сообщает нам М. Боуэн, – по мере того как контакт К. Роджерса с другим человеком углубляется, его рассудок успокаивается, а сам он становится полностью однонаправленным, кажется, что он входит в измененное состояние сознания, в котором исчезает дуализм, разделенность его и другого человека. Он становится с клиентом одним целым и благодаря этому проникает в его дезорганизованный, запутанный, иррациональный мир..." [10, с. 31].

* Отметим еще раз, что интеракционистская модель психотерапии, которой придерживался К. Роджерс, побудила его сконцентрировать внимание на качествах терапевта, во многом определяющих успешность его взаимодействия с клиентом. Вероятно, если бы он сделал упор на экзистенциальном характере терапии, его внимание, несомненно, было бы перенесено в область опосредования "Я – Ты" отношений "Я – Я" отношениями.

Таким образом, наиболее эффективными воздействия духовно-ориентированного терапевта будут тогда, когда он научится проявлять интерес к своему внутреннему миру и к другим людям, когда научится быть в постоянном контексте со своим Внутренним Я, когда сможет организовать и вести непрерывный "Я – Я" диалог и, наконец, когда будет обладать "мужеством несовершенства" [15], т.е. умением мужественно принимать свои неудачи.