Проблемы качества жизни

Наиболее обеспеченные могли, переплатив, “достать” нужную вещь, тогда как остальные были лишены такой возможности. Если в начале 1970-х годов на обычные отечественные “товары повседневного спроса” дефицит не распространялся, то к концу десятилетия он коснулся и этой группы. Периодически стали исчезать дешевые хлопчатобумажные ткани, детские вещи. Тогда же резко обострилась продовольственная проблема, которая усугублялась приоритетным снабжением столичных и крупных промышленных городов. Следствием этого стали постоянные поездки в Москву “за колбасой” из Калинина, Ярославля, Тулы, Владимира и других близлежащих городов и сел. Такие вынужденные “шоптуры” вели к обострению социальной напряженности, усиливали противоречия между центром и провинцией.

В начале 1980-х годов обострился жилищный вопрос, усугубившийся из-за появления нового городского слоя — “лимитчиков”, которых по согласованным квотам приглашали крупные предприятия на малоквалифицированные и социально не престижные работы. Проработав 2—3 года, они поначалу довольно быстро получали квартиры, тогда как коренные горожане продолжали десятки лет ждать своей очереди. Это вызывало острый антагонизм, создавало ситуацию социального напряжения между горожанами и “лимитой”. Ухудшилась ситуация в здравоохранении, затраты на которое составляли в эти года около 4% национального дохода в отличие от развитых стран, где этот показатель равнялся тогда 10—12%. В результате с 1970 по 1985 г. уменьшилась средняя продолжительность жизни и возрос уровень детской смертности.

Государство оказалось абсолютно не способно создать элементарный уровень сервиса в сфере общественно питания и досуга. Именно там, где в условиях нормального рынка процветает малый и средний бизнес, гигантские государственные структуры практически ничего не могли предложить. Кафе и рестораны, которые в начале 1960-х годов были местом проведения досуга молодежи, постепенно превращались в полукриминальные места, где дельцы “черного рынка” вели деловые переговоры, пускали свои ростки наркомания и проституция. Сонм “подозрительных личностей” вращался вокруг гостиниц, попасть в которые обычный гражданин просто не мог. Отпуск на море, если не было путевки, превращался в настоящие мытарства в поисках “угла” или “койки”, становился источником сверхприбыли местного населения Черноморского побережья Кавказа и Крыма. Единственным “райским уголком” советского сервиса была Прибалтика, куда из года в год ездила отдыхать столичная интеллигенция.

Важно отметить, что уровень и качество жизни не были напрямую связаны с трудовыми усилиями и результатами труда. Большое, но отнюдь не решающее значение, имел уровень доходов. Год от года все более существенное влияние оказывала близость к распределительной системе или обладание определенными льготами и привилегиями. Это обстоятельство становилось основным критерием социальной дифференциации, масштабы которой год от года росли.

4. Идеология и культура Идеология

Социальная ситуация в значительной степени усугублялась идеологическим курсом, который формировался постепенно, впрочем не меняя основного вектора. В начальный период “коллективного руководства” основные шаги шли по линии размежевания с хрущевским волюнтаризмом и наиболее одиозными проявлениями его “руководства культурой”. В феврале 1965 г. наконец-то была реабилитирована генетика. Публично была осуждена августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 г. и последовавшие за ней организационные выводы. Был также решительно осужден шарлатан Лысенко, пользовавшийся доверием Хрущева и суливший ему в одночасье создать в стране продовольственное изобилие, опираясь на твердую почву “мичуринской биологии”. После закупок хлеба за границей в 1963 г. все аргументы этого псевдонаучного направления были исчерпаны. Оправдание генетики было исключительно удачным идеологическим ходом: с одной стороны, одно воспринималось в русле “борьбы с последствиями “культа личности”, а с другой — наносило удар по хрущевскому любимчику, теоретику сельского хозяйства. Это уже свидетельствовало о новой тенденции — “исправлении некоторых волюнтаристских ошибок прежнего руководства”. Была также предпринята попытка смягчить официальную оценку творчества писателей и художников, которые подверглись хрущевским нападкам и оскорблениям. Перед ними не то чтобы публично извинялись, но устами официальных критиков одобрительно и уважительно высказывались в центральной партийной печати. Были несколько смягчены хрущевские решения по борьбе с различными религиозными течениями.

“Преодоление волюнтаризма” в идеологии проходило в конце 1960-х годов весьма осторожно, без огульных обвинений и разоблачений. Пропагандистские лицедеи как бы постепенно “вживались” в новый образ, делали это не торопясь, без суеты, на долгие годы. Представление об историческом времени, пожалуй впервые в советской истории, приобрело какой-то неторопливый характер. На смену лозунгам “догнать и перегнать в 2—3 года ...” и прожектерской идее Хрущева о том, что “уже следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме” — с конца 1960-х годов стала настойчиво разрабатывать и внедряться концепция “развитого социализма”. Она формировалась в русле инерции “оттепели” как попытка критического осмысления советского социализма, его конкретно-исторических этапов, но с годами стала выхолощенной фразой всепроникающей “идеологической работы” брежневской поры. Строить “развитой социализм” для власть предержащих было очень удобно: можно было составлять долгосрочные планы и программы и не особо задумываться над отсутствием действительного улучшения качества жизни, поскольку процесс предстоял длительный и в принципе бесконечный. Часто вместо “развитого социализма” употреблялось как синоним понятие “зрелый социализм”, подчеркивающее особенность сложившейся системы, за которым не просматривалось перспективы. Пожалуй, впервые после 1917 г. общество оказалось без краткосрочного идеологического ориентира.

Вместе с тем консервативные тенденции довольно скоро начали одерживать верх, идеологический курс все увереннее разворачивался в эту сторону. На официальном уровне это проявлялось в оценке личности Сталина и сталинского наследия. Постепенно стали исчезать упоминания о ХХ съезде, медленнее пошел процесс реабилитации репрессированных, упоминать о них в официальной прессе было запрещено вообще. Знаковым моментом в этом смысле стало празднование 20-летия Победы 9 мая 1965 г. Празднику был придан официальный и исключительно торжественный статус, учреждена специальная юбилейная медаль, прошло торжественное заседание. В докладе Брежнева впервые после ХХ съезда было сказано о вкладе Сталина в победу над фашистской Германией. Эти слова буквально утонули в аплодисментах собравшихся. Окончательный поворот к “неосталинизму” сверху ожидался многими на ХХIII съезде партии в марте 1966 г., которого, однако, не произошло. Брежнев занял половинчатую позицию, что по сути означало прекращение критики “культа” и вело к процветанию его уродливых идеологических рецидивов, делало невозможным сколько-нибудь существенные системные изменения в жизни общества. Против прямой и официальной реабилитации Сталина возражали и руководители некоторых зарубежных компартий, которые только что с трудом разъяснили своим коммунистам весь вред его политической линии. Известную роль в этой обстановке, по всей видимости, сыграло письмо в адрес партийно-политического руководства против “наметившийся частичной или косвенной реабилитации Сталина”, подписанное 25 выдающимися деятелями науки и культуры, среди которых были академики Л.Арцимович, П.Капица, А.Сахаров, И.Тамм и др.

Первым проявлением собственно брежневского курса, который сочетал в себе идеологический догматизм с жестким подавлением инакомыслия, стало в 1965—1966 гг. дело писателей А.Синявского и Ю.Даниэля, которые опубликовали за границей под псевдонимами свои литературные произведения, квалифицированные органами КГБ как “антисоветские”. “Дело” раскручивалось по новому сценарию: политические преследования велись открыто, сопровождались пропагандистской шумихой, писателей судили открытым судом. В защиту осужденных были направлены письма в адрес Президиума Верховного Совета, XXIII съезда партии, что стало характерной для этого времени формой политического протеста. “Подписантами” в данном случае были литераторы К.Чуковский, И.Эренбург, В.Шкловский, А.Арбузов, артист Р.Плятт и др. Следствием дела Синявского — Даниэля стало расширение законодательной базы для преследования за политические преступления, ужесточения цензуры и идеологического контроля. Законодательной базой преследования инакомыслия стали статьи УК РСФСР 190(1), 190(2) и 190(3), согласно которым преследования предусматривались “за распространение клеветнических измышлений, порочащих советское государство и общественный строй”.