37

Е.П. Прохоров

Гражданская позиция публициста.

Воссоздавая историю современности, передавая мно­гообразие текущей жизни, весь драматизм движения из прошлого в будущее, публицистика оказывается незаме­нимым ориентиром массовой аудитории в происходящем у нее на глазах. Но публицистика не может ограничить свою роль в жизни общества только этим. И не ограни­чивает. Не случайно ее крупнейшие произведения про­должают жить в следующие не только десятилетия, но и столетия — притом вовсе не только как исторический источник. И события, проблемы, коллизии, скажем си­бирского колхоза, почему-то волнуют читателя вовсе других мест и совсем других профессиональных забот.

Это важнейшее свойство публицистики привлекло внимание Ленина, когда он размышлял о том, как на­добно писать публицистическую историю начавшейся в России революции. Отмечая необходимость «воспевать за событиями», что само по себе очень трудно было де­лать из-за границы (Ленин жил тогда в Женеве), Ленин ставил перед публицистикой более трудные и масштаб­ные задачи — «подводить итоги, делать выводы, почер­пать из опыта сегодняшней истории уроки, которые при­годятся завтра, в другом месте...» '

Роль публицистики — вовсе не только в том, чтобы знакомить с явлениями и процессами текущей жизни общества. Призвание ее значительно важнее — оказы­вать глубокое воздействие на социальные процессы, при­том не только дня сегодняшнего. Вот почему следует, изменив привычному для критических работ о публицистике обозревательскому принципу (благо ему была от­дана дань в предыдущем разделе), посмотреть, какова «сила тока» современной публицистики — сила ее влия­тельности, сила воздействия на умы и сердца, на обще­ственные процессы. Тут были бы напрасными попытки охватить все направления современной публицистики — международной и внутренней, экономической и философ­ской, «деревенской» и «бамовской», экологической и кос­мической. Добросовестный обзор с упоминанием всех достойных имен и примечательных произведений хорош для других целей.

Отказавшись от обязательных перечней, хотелось бы на нескольких ярких примерах последних лет подумать вслух об общественной силе публицистики, весомости ее роли, активности ее гражданского начала. Ведь от того, как публицисты осознают и выполняют свой граждан­ский долг, и зависит, по праву ли они носят высокое зва­ние публициста.

В своих воспоминаниях о Ленине А. В. Луначарский, отмечая его острый интерес к каждому факту, получен­ному из России, и стремление составить из них «настоя­щую картину», показал, как шла работа над материа­лом. «Он требовал, чтобы были скорее расшифрованы известия из России, и с жадностью набрасывался на них. И сейчас же небольшое известие, суммарные данные того, что делается в стране, давали ему повод к заме­чательным обобщениям, и он тут же перед нами развер­тывал, что это значит. «О чем это говорит» — как он любил выражаться. И мы чувствовали, как в его необык­новенном мозгу каждая мелочь представляется центром, вокруг которого собирается целый ряд всевозможных

идей» ¹.

Искусство публициста не ограничивается умением дать читателю картину жизни, панораму современной действительности. Чтобы общественность могла разо­браться в быстротекущей истории современности, мало добросовестного и даже талантливого воспроизведения. От публициста требуется нечто большее — понять про­исходящее, определить свое отношение и передать свое суждение, приговор, мнение читателю.

А это доступно только тогда, когда есть ясная, чет­кая позиция. Позиция гражданская, партийная.

¹ Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 9, с, 208,

¹ Луначарский А. В. Ленин как редактор. — В кн.: Ле­нин—журналист и редактор. М, 1960, с. 325.

Система убеждений борца за торжество идеалов коммунизма, основанных на.чувстве высокой социальной ответствен­ности и широкой, даже, .пожалуй, универсальной обра­зованности. Осознание своей роли для формирования верного общественного мнения и неколебимая верность своему долгу перед ним. Свойства мышления и действования партийного публициста, его подход к явлениям текущей- истории общества, большим или малым, част­ным или общезначимым, определяются в конечном итоге именно этой его социальной ролью — быть гражданином своей страны и представителем ее общественного мне­ния, служить каждой строкой верному, полному, актив­ному его формированию.

Наша публицистика — достаточно себе мысленно представить литературу публицистического цеха хотя бы за месяц — широко и разнообразно рисует панораму со­временной действительности. Но если исходить из не­урезанных требований к ней общества, одного этого мало. Общественное мнение задает публицистам мно­жество вопросов по поводу разных фактов современно­сти— ведь людям надо разобраться в быстро несущих­ся событиях, ориентироваться в сложных явлениях, вы­работать отношение к важным проблемам, составить глубокое и ясное представление о персонажах совре­менной истории. Больше того, от публицистов ждут, что­бы они хотя бы намеками указали на тенденции разви­тия, показали, какие силы пришли в движение и как будет развиваться жизнь. Притом — в частном увидеть общее, в ярко индивидуальном явлении — проявление закономерностей, характерных для времени, извлечь из случая смысл, важный для общественного мнения в целом.

В таком общем виде это кажется очевидным. И все же Анатолий Аграновский едва ли не в каждом своем выступлении по поводу публицистики настойчиво повто­ряет: публицистика начинается там, где есть мысль, что хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хо­рошо думает. Почему же это не кажется банальностью?

На то есть причины.

Одна из них — в публицистике, как это ни странно, часто нет этой мысли или оказывается она усеченной, частной, половинчатой, а то и вовсе лишь ее подобием (Б. Агапов, напомнил как-то Аграновский, называл это «петушиться в стандартной патетике»). Общее умение найти важный объект, актуальную тему, набросать панораму событий, найти характерные детали, порой_даже интересных людей — все это хорошо наработанный про­фессионализм, который есть у многих. Тут, кажется, то же, что и в литературе: внешние приемы искусства освоены многими, и умение рассказывать о чем-то ино­гда смешивают с умением что-то сказать.

Так часто бывает в судебном очерке. Перипетии «дела», с которым знакомит публицист, предыстория преступления, его «техника», работа следователя, ход судебного заседания, прения сторон по поводу квали­фикации содеянного — все это само по себе кажется до­статочным. Умей только записать, не забывая сказать об аморальности злодеяния и неотвратимости нака­зания.

Но вот что замечает по поводу таких очерков про­фессиональный юрист, занимающийся по долгу службы в Министерстве юстиции проблемами правовой пропа­ганды: «Но было бы лучше, если бы по каждому делу давалась и политическая оценка случившемуся, вскры­валась его социальная сущность, выражающаяся в на­рушении конкретных общественных отношений... Об­щественная опасность, социальный вред преступления — вот что в первую очередь должно доводиться до созна­ния читателей, чтобы каждый видел, что не вообще на­рушена та или иная статья закона, а совершено посяга­тельство на лично касающиеся его, жизненно важные интересы, блага, ценности. Бот тогда публикация при­обретает воспитательную направленность, перестает быть только хроникой или сенсационным материалом.

К сожалению, еще встречаются публикации, явно рассчитанные только на обывательский интерес к са­мому преступлению. Они будоражат читателей. После них в течение нескольких дней на работе и дома подроб­но обсуждаются обстоятельства злодеяния и его рас­крытия. Высказываются всевозможные догадки: что бы­ло бы, если...

А в результате общественное мнение оказывается сформированным либо в нейтральном плане — «вот ведь как бывает!», либо в узкоактивном — «своими бы рука­ми задушил!». При этом всех волнует лишь один-един­ственный вопрос: «А сколько ему (ей, им) дали?» ¹ При­мерно то же пишет и Ирина Янская, специально занявшаяся анализом судебного очерка в связи с характером восприятия его разными группами читателей (одних «заботит всечеловеческий смысл судебной коллизии, мо­ральный итог, который из нее можно извлечь при тща­тельном и углубленном раздумье», а других «влечет сенсация, пикантные либо «страшные» подробности, за­влекательный детективный сюжетец»). И в связи с этим размышляет о необходимой социальной позиции и твор­ческой ориентации очеркистов'.

¹ Трещетенков Юрий. Во имя чего пишу? — «Журналист», 1979, № 8, с. 19.

¹ Янека я Ирина. После приговора. — «Литературное обозре­ние», 1978, № 8, с. 21 и след.

154

Легко ошибиться, посчитав, что такая «самописная» публицистика возникает только на материале судебно-следственных томов. Констататорство в публицистике — болезнь, распространенная во всех тематических сфе­рах. И ока опасна тем, что маскируется (часто и для самого публициста) серьезно заявленными намерения­ми. Но есть признаки в произведениях, довольно безо­шибочно свидетельствующие об иллюзорности публици­стической глубины. Один из них — пассивное слежение публициста за движением событий, второй — репортажность стиля. Лев Лондон в своем «Одном дне директо­ра» ставит значимый вопрос — какова эффективность труда директора крупного предприятия: «Его работа, его день, его мысли? Его решения? Правильное или не­правильное, оно по многим каналам доходит к каждому на заводе и, будучи помноженное на тридцать тысяч, на пятьдесят, семьдесят тысяч, превратится в большой стимул повышения эффективности работы всего завода или, наоборот, в большую неудачу». Но прежде чем ле­теть на КамАЗ к генеральному директору Льву Бори­совичу Васильеву, Лондон читает о КамАЗе — «по мень­шей мере тридцать авторов». А почему же не о труде руководителя, условиях и факторах принятия оптималь­ных решений, научной организации труда?.. Нет по­следовательности в подготовке. И потом — этот стран­ный полувопрос директору, когда уговаривались о том самом дне, который публицист проведет с директором: «Было бы неплохо о новой конструкции автомобиля по­говорить...» Но ведь вопрос-то «не на тему». Наконец — добросовестно (в меру наблюдательно, подмечая ха­рактерные детали, особенно передающие манеру гене­рального), по часам и минутам записывая течение ди­ректорского дня, Лондон ничего практически не пишет именно об эффективности труда или новой конструк­ции. И возникает подозрение, что Лондон не имел чет­кого замысла, когда собирался на КамАЗ, потому-то и читал «вообще», а не направленно, а идея эффективно­сти возникла после того, как прошел этот «один день» с директором...'

Позиция публициста связана с определенностью того, зачем он узнает и зачем он передает это знание чита­телю. Однажды в чуть парадоксальной форме это вы­разил Евгений Дворников: «Теперь я знал об Альгине все. Не знал лишь, зачем я это знаю. Только затем, чтобы удовлетворить житейский интерес? Какая ма­лость. . .»²

Для Е. Дворникова это не сюжетный ход, использо­ванный в очерке единственный раз и забытый за отра­ботанностью. Нет, он его исповедует прочно. Другой его очерк посвящен директору стекольного завода — «ди­пломату» и «хитрецу» Ивану Ильичу Дмитриеву, дирек­тору, умудрившемуся не только поднять завод, гнавший стандартные стаканы, но и вывести его на орбиту уни­кального производства. Очерк сверхзадачей своей имеет развитие мысли государственной — каждый должен де­лать в меру своих потенции. Не меньше, а желательно больше. И не случайно очерк назван «Притча про но­тариуса»: с нее-то и начинается повествование.

«— Зачем Пушкину работать в нотариальной кон­торе?

Вот это вопрос! Я даже не сразу поднял глаза на Ивана Ильича. Нить разговора потерялась, и требова­лось время, чтобы поймать ее опять. Ну ладно бы лите­ратор или философ допытывался, нет же — химик по образованию.

— А в самом деле, зачем? — переспросил он. — То­пить можно и ассигнациями, но надо ли? Так и с Пуш­киным: усаживать его за стол нотариуса — это не похозяйски. Нерентабельно для литературы.

Мысль потекла горячо, напряженно. Дмитриев не­терпеливо погонял ее, полагая, что важно защитить принцип, тогда и частности долго объяснять не при­дется. ..

— Человеку все надо: и бутылочки аптечные, и зеркала — понимаю. Но пусть флаконы штампуют там, где это государству выгодно...

Теперь Дмитриев соединил свою мысль в тугой узел, подвел к той вере, в какую хотел обратить. Не очень разбираясь пока в существе его нововведений, я ловил себя на том, что он интересен мне по-человечески. В этом крепком, сметливом хозяйственнике жили не просто на­пор и расчет — пет, жила страсть, идея и еще что-то, что и не сразу определишь.

¹ Лондон Л. Один день директора. — «Литературная газета», 1980, №. 6, с. 10—11.

² Дворников Е. Твой выход, Альгин.—«Правда», 1979, 10 сентября,

Есть люди, умеющие не обольщаться ценностями сегодняшнего дня, способные представить, какими эти ценности станут завтра, заразиться ими, и из того завтрашнего дня посмотреть на нынешний маховик жиз­ни. Счастливые люди. Им открывается временное, пре­ходящее, то, что потихоньку отмирает и списывается. Они угадывают то, за чем будущее. И-готовы вскочить на подножку попутного трамвая, не дожидаясь оста­новки. Наверное, Иван Ильич — из таких» '.

Оставим в стороне несколько легковесную характе­ристику «счастливые люди» и следующий за этим пас­саж о трамвае — жизнь такого рода людей, воистину счастливая, полна и горечи, и трудных решений, и не­легкой борьбы (что, кстати, и показано в дальнейшем — история оказалась именно драматичной). Сейчас важно другое — публицист с самого начала знает, зачем он пи­шет, что он хочет сказать в связи с повествованием о жизни директора и в развитии частной мысли, — это важно каждому читателю, ибо «притча» как обобщение рассказанной истории формирует действительно общее мнение на частном случае и применима своим общим смыслом в жизни каждого.

Так вот рассказы о беседах с двумя директорами оказываются контрастными — в одном искусство извле­чения смысла, гражданское, партийное размышление над особым случаем и конкретной судьбой оказалось заметно выше, чем в другом.

Между тем не должно казаться, что неразличение публицистами «о чем» и «что» так уж редко. Тут — одна из проблем и один из резервов повышения качества публицистического труда. Осознав себя историками со­временности, публицисты и далеко не всегда столь же ясно видят более глубокий смысл своего «летописания».

Хорошо известна мысль Горького, одинаково приме­нимая и к писателям, и к публицистам: «Факт — еще не вся правда, он — только сырье, из которого следует вы­плавить, извлечь настоящую правду искусства... Нужно научиться выщипывать несущественное оперение факта, нужно уметь извлекать из факта смысл»¹. Мысль из­вестная, но, думается, стоит обратить внимание на то, что «выщипывать несущественное оперение» и «извле­кать из факта смысл» — отнюдь не одно и то же. Одно дело — существенное в жизни отобрать, а другое — в эту сущность проникнуть и показать общий ее смысл, ее глубокое значение для всех. Нередко, кажется, публи­цисты именно этому уделяют мало внимания. А ведь то, как протекает операция извлечения смысла, на ка­ком уровне глубины и системности это делается, важно чрезвычайно. И характер этого смыслоизвлечения — во многом показатель особенностей и прочности граждан­ской позиции.

Вопрос о том, «зачем» обращается публицист к фак­там современности, «что» хочет он извлечь из них,— показатель его зрелости. Если на первых шагах начи­нающий публицист Александр Нежный мог быть сму­щен вопросом собеседника («Что вам угодно?» Он не мог задать вопрос труднее. Действительно, что мне было угодно? Правду сказать, мне было угодно узнать его жизнь и все то, что связано у него с каналом, — затем я и оказался здесь»²), то по прошествии десятилетия он окажется в подобной ситуации не только способным дать точный ответ, но и упредить его, активно и целе­устремленно вести беседу ³.

Но не следует думать, что трудными вопросы «за­чем» и «что» оказываются только для молодых публи­цистов. Леинарт Мери в книге «Сближающиеся берега» одну из глав начинает острой постановкой вопроса ка­сательно этого сакраментального «о чем» и «зачем»: «Цель путешествия или место' назначения? Не начи­наем ли мы утрачивать цель наших путешествий? Чита­ешь Фидлера, Тугласа, Шагинян, Стейнбека, Хемин­гуэя— и перед тобой разворачиваются дороги и города, гостиничные номера и встречи, которые становятся зна­менательными лишь в связи с путешествием, неповторимыми,.. У Кука, Крузенштерна, Миддендорфа, Вран­геля была цель. Она была записана каллиграфическим почерком, вложена в конверт и запечатана. Там были встречи и надежды.

¹ Дворников Е. Притча .про нотариуса. — «Правда» 1980 19 октября.

¹ Горький М. Собр. соч., т. 26, с. 296.

² Нежный А. Канал. — «Знамя», 1972, № 10, с. 136.

³ Нежный А. Месяц в Тюмени. — «Дружба народов», 1980,.

А мои современники? Они пишут красочно и увлекательно о том, как путешествуют, од­нако под тенью пальм и в сиянии неоновых реклам те и дело забывается вопрос: для чего путешествуют? Ка­кова цель путешествия?» '

Значит, проблема носит общий характер?

Настоящего публициста этот вопрос волнует как важная творческая проблема. Иначе — в случае, когда на первый план выступает «о чем», когда захватывает многоцветная и шумная, кипящей струей несущаяся наша современная жизнь, когда некогда поразмыслить над другими вопросами, — возникают, как это случилось у Льва Лондона в «Одном дне директора» и как случа­лось у Александра Нежного в «Канале», яркие зари­совки, интересные заметки,_ важные свидетельства. Но проносятся они перед читателем как яркие картинки, на которых не успевает остановиться взгляд, а автор все торопит: ведь у него есть еще... Эта игра сил, это богатство порождает тем не менее только репортажный поток впечатлений.

Иначе быть и не может, когда талант уходит на по­иск наблюдений, а поиск смысла их уходит на второй, третий план. Нет баланса между «о чем», «что», «за­чем». ..

Это явление принято называть «грехом описательности», хотя такая квалификация не вполне точна: грех не в том, Что публицист описывает явление, — как без этого обойтись, если перво-наперво с явлением читате­ля надо познакомить? Грех в том, что на описании дело и кончается, задача считается выполненной.

Если исходить из неурезанного представления о бо­гатстве содержания, то этого очень мало. При создании полнокровного произведения публицист, определив тему (thema — то, что положено в основу), ясно знает, какой кусок жизни и в каких проявлениях покажет; поставив проблему (problema — задача, задание), выявляет угол зрения, под которым будет смотреть на жизненный ма­териал, чтобы поставить и разрешить волнующий его вопрос; а пройдя по всем ступеням разработки пробле­мы на выбранном тематическом пласте жизни, развертывает совокупность идей (idea — мысль, образ), свои выводы, свое «знание» и «хотение», как переводил для себя это понятие Ленин ¹. И публицист должен стремить­ся к гармоничному единству в разработке содержания. Путь к этому — строгое и стройное движение мысли в системе координат «тема — проблема — идея».

Гражданственность позиции публициста в разработке содержания в том и проявляется, представляет ли он его трехмерно или облегчает себе жизнь, сводя простран­ство публицистической мысли к одномерной тематиче­ской плоскости. Высокий уровень гражданственности предполагает актуальность темы, важность проблемы, глубину идеи. Трехмерность оказывается обязательным признаком подлинно публицистического летописания — публицист не констататор наблюдений, а социальный мыслитель и борец. Вот как это проявляется в записях, вошедших в дневник публициста-«деревенщика», при­стально исследующего движение в Нечерноземье, Ивана Васильева, который он вел на строительстве животно­водческого комплекса в Калининской области.

«Под крышей, на кран-балке, разъяв железные че­люсти, висит грейфер. Тот самый грейфер, который «выколачивали» целый год: писали бумаги, ходили по кабинетам, слали гонцов. В конце концов «выколоти­ли», смонтировали и...

—- Пробовали? д?

• Грейфер, говорю, пробовали?

• Пробовали. Трехтонную тележку загружает ров­но сорок минут. Поупражняйся арифметике — оцепишь мудрость проектантов.

Упражняюсь. Считаю. Двадцать тысяч тонн органи­ки — это почти 7 тысяч телег. Ровно полгода безоста­новочно должен работать весь транспорт колхоза, и все потому, что емкость ковша грейфера 0,4 куба, а скорость движения черепашья. Не по рту ложка!

- Будущим летом применю этот способ на полив­ных пастбищах; заставлю мужиков полторы сотни гек­таров поливать с ведра.

Председатель еще способен шутить...

«Литературная газета», 1980, № 27, с. 15.

Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 177.

Я в затруднении: писать о том, что вижу, или не писать? Вроде бы, взяв на себя добровольную обязан­ность «летописца» — от начала до конца проследить строительство и освоение первой сельской «фабрики»,— 'не должен опускать ни одной мелочи. .С другой сторо­ны ^-надоело все это: одно и то же, одно и то же...

— Тебе писать надоело, а работать как?

Когда спрашивают вот так, в упор, с застоялой го­речью, с едва сдерживаемым гневом, сомнения отпада­ют. Писать! Без скидок на экспериментальность, без оглядки на самолюбия мундиров. Нельзя же, в конце концов, безнаказанно вкладывать народные миллионы во... вчерашний день».

Обостренное гражданское чувство, беспокойное вглядывание в течение жизни, настоянное на вопросах «так ли?» и «что сделать?», вообще свойственны И. Василье­ву. Отсюда и зоркая наблюдательность. То, что многие замечают, сокрушенно покачивая головой, Васильев пристально разглядывает и со своими острыми коммен­тариями передает на суд общественности. Увидел, на­пример, как под колесами машин гибнут посевы у раз­битой дороги, как рыбаки, грибники, туристы, отдыхаю­щие торят тропки через хлебное поле, едут по посевам к речке, разбивают радостно лагерь на цветущем кле­верище, как охотники «на законном основании» стре­ляют утят на колхозном пруду... Увидел за «мелочев­кой» фактов проблему и со своим резким суждением обратился к общественности со статьей «О хлебной ниве, ромашковом луге и спокойной совести». По тек­сту видно, какое нетерпение побыстрее высказаться," ка­кое горячее чувство руководило им. Не было времени и желания «выстроить» произведение, которое поэтому оказалось всего, лишь заметками как бы на скорую .руку.. Однако .заметками горько горячими, задевающи­ми читателя за сердце своей страстной опекой крестьян­ского поля. Но не только резко негодующее, слово на­полняет их. Конечно, он зовет к суду: «Значит, втоптан­ный хлеб — это злодейство (другого слова не найду). Такой приговор и должно выносить общественное мне­ние уснувшей совести». Но этого ему мало. Васильев видит и показывает экономические, психологические, нравственные корни явления. Обнаруживает и демон­стрирует примеры удачных решений проблемы мерами экономическими, организационными, воспитательными. И напоминает об имеющихся законодательных актах в защиту крестьянского поля, призывает в нужных слу­чаях употребить и силу закона.

Прослеживая публицистическую логику произведе­ний Васильева, легко увидеть: в ходе публицистическо­го «следствия» возникает всесторонняя ориентирован­ность— сначала у автора, а благодаря ему затем и в .аудитории. Но чтобы возникло состояние такой ориен­тированности относительно выбранного мира явлений, .необходимо располагать многогранной информацией. .Конечно, описательной (в научной литературе принято называть ее дескриптивной). Рассматривая факты на фоне (лучше — через призму) информации прескриптивной (отвечающей на вопрос, а что же есть наилучшее положение вещей, идеал), публицист получает возможность выдвинуть оценку (это — валюативная информа­ция) и затем определить, что же нужно делать, как, кому, когда и т. д. (информация нормативная). Выпол­няющие свои задачи произведения публицистики несут в себе информацию на пересечении этих разных планогз, то есть показывают явление, оценивают его, говорят,. что делать, чтобы достичь желаемого.

Конечно, случаются и так называемые «редуциро­ванные» формы повествования, когда по каким-либо, причинам баланс нарушается. Только конкретный ана­лиз может показать, оправданы ли и насколько эти дисбалансы: ведь иногда просто рассказать о событии или человеке достаточно, чтобы в аудитории возникло представление полной удовлетворенности. Но вот когда .этой удовлетворенности нет, тогда говорят, что произ­ведение страдает описательностью. Стремится понять читатель, что хочет сказать публицист, какие мысли воз­буждает в нем столкновение с жизнью, и не может. А ведь справедлива и актуальна давно высказанная мысль Михаила Кольцова: «Без тенденции автора, без его стремления что-нибудь доказать и в чем-нибудь убедить читателя нет настоящей публицистики»'.

Между тем нет-нет да и мелькает мысль о том, что «публицистическим бывает не каждый очерк», — мол, есть также очерк «информационный», цель которого — «сообщение читателю какой-либо информации». Публицистический отличается от информационного будто бы тем, что «автор публицистического очерка не просто приводит те или иные данные, он ищет во всем обще­ственно-политический, смысл» ².

1 К о л ь [.Го в м.. Писатель в газете. М., 1961, с. 110.

Тут две странности. Прежде всего — использование слова «информация» в устаревшем смысле (фактиче­ские данные). Главное же — допущение того, что в очер­ке может и не быть... мысли. Конечно, в некотором конкретном произведении это и возможно. Но грустно, когда делаются попытки теоретически обосновать воз­можность (и необходимость?) «безмысленного» очерка. Публицист без ясной гражданской позиции? Публицист, которому нечего сказать читателям, который ничего не добивается, ничего не поддерживает, ни с чем не воюет, а только сообщает?

Такая теория, конечно, может сослаться на реальные факты — бывает это в публицистике. Но ведь, утверждая реальность данного явления, она и выдает ему «вид на жительство», как бы узаконяет и тем самым подталки­вает практику к поверхностному констататорству. А в ре­зультате вот что получается в мнении читателей, так или иначе представляющем общественное мнение. В очер­ке Ивана Филоненко «В сосновом красном бору» есть такая наводящая па размышление сценка: автор, при­ехавший зимой в дальний, только что созданный лес­промхоз, вместе с директором Смолиным объезжает но­вое хозяйство.

«Мы проезжали мимо тлеющих еще костров, на ко­торых, как консервные банки, грели утром трактора.

— Видели? — вдруг повернулся ко мне директор, пе­ременив тон. — А осенью по уши в грязи тонули. Нет, не решается ваш брат глубоко копать, берете лишь то, что на поверхности. То ли экономических знаний мало, то ли добросовестности. Какое-то верхоглядство на страницах. А ты бы вот о чем написал. Отдам я бульдо­зер на рытье землянок для тракторов — дороги чистить нечем будет, вывозка сорвется. На жилье часть рабо­чих переброшу — заготовка к чертовой матери полетит... А решаться на что-то надо, нельзя так дальше. Техни­ка— черт с ней. Людей гробим, ни у кого нет уверен­ности в завтрашнем дне — ни у рабочих, ни у служа­щих, — вот и бегут по семьсот человек в год».

В конце Филоненко фиксирует:

«Вот так и живем, — подвел итог Смолин. — Правда, не хуже и не лучше всех вновь создаваемых леспромхо­зов. А теперь представь такую картину: запроектиро­вали, к примеру, в.безлюдной тайге новый металлурги­ческий завод. Вбили первый геодезический колышек — и тут же наделили несуществующее предприятие планом на выплавку металла. Абсурд? Такого у металлур­гов, конечно, не бывает. А вот у лесорубов подобное абсурдом не считается. Наделят сырьевой базой, благо ее создала сама природа, — и тут же задание: загото­вить и отгрузить в первый и во второй год столько-то, в третий — на полную мощность — четыреста тысяч ку­бометров. А мощности-то нет: ни техники, ни жилья. Почти тысяча человек теснится в бараках, и приходится там им по три квадратных метра на душу. На такой же площади ютятся и служащие. Получается, что сначала о «кубиках» думаем, а уж потом о людях... Конечно, писать о них разное можно: и плохое, и почти героиче­ское, но все полуправдой будет, если в том и другом случае до причин не докопаемся...» '

Тема активной гражданской, партийной позиции ока­зывается особенно актуальной тогда, когда речь идет о грандиозных задачах нашего времени. И кажется спра­ведливым, что Феликс Кузнецов в одной из своих статей² выделил тип писателя-борца, не обходящего проблемы, выдвигаемые жизнью, и перечислил тех, кого относит к этому типу: В. Овечкин, А. Яшин, Г. Радов, Ф. Абра­мов, В. Астафьев, В. Чивилихин, Ю. Черниченко, В. Бе­лов, Б. Можаев, И. Винниченко, А. Злобин, А. Сахнин, А. Аграновский, Г. Медынский, Е. Богат, А. Борин. Все эти люди с отчетливо выраженной гражданственно-пуб­лицистической позицией, которая ярко проявляется и в их «чисто» художественном творчестве, когда они об­ращаются к рассказу, повести, роману...

Однако неверно было бы думать, что гражданствен­ность публициста проявляется только при обсуждении важнейших социально-экономических и политических проблем. Гражданская позиция позволяет в любой теме вскрыть важный социальный пласт, на любом материале ставить актуальные вопросы жизни, отвечая на запросы общественного мнения. И характерной чертой современ­ной публицистики становится быстрый и активный от­клик па вопросы и проблемы, волнующие людей. При­метны в этом смысле газетные (отчасти и журнальные) рубрики «Переписка с читателями», «Читатель — газе­та— читатель», «Вопрос —ответ», «На перекрестке мне­ний», «Ориентир».

Филоненко И. В сосновом красном бору. М., 1979, с. 142,