Kultura_Vizantii_XIII_-_pervaya_polovina_XV_vv

реговоров, принимая участие в посольских миссиях вместе с отцами (если, например, судить по составу посольства на Констанцский собор в 1416 г.) (Dölger. Reg. N 3355).

Интересно отметить свидетельство Никифора Григоры, который, подробно описывая в письме к Андронику Зариде перипетии посольства к сербскому королю Стефану Урошу III Дечанскому в 1325—1326 гг., подчеркивает, что послы («благородный Торник», «великолепный Касандрин») являются «людьми, уже давно облеченными полномочиями и пожилыми» (Greg. Ер. II. Р. 105, l.43—53; Р. 116, l.20—30), хотя в перечне качеств, которыми, согласно официальному руководству, должен обладать посол (честность, благочестивость, неподкупность, готовность пожертвовать собой ради интересов родины), возраст не указывается (HGM. Vol. I. Р. 7). Создается {349} впечатление, что в данном случае речь идет уже о послах профессиональных 20.

Основной функцией всех перечисленных дипломатов, принадлежавших, как правило, к крупной феодальной знати и занимавших высшие должности в чиновной иерархии (протовестиарии, великие стратопедархи, императорские грамматики, великие протосинкеллы и т. д.), было представительство византийского правительства за границей, т. е. отправление посольских функций. Но являлись ли они профессионалами в современном понимании, остается вопросом. Считалось, что раньше в обычае византийцев было посылать в качестве послов прежде всего образованных людей, а не просто профессиональных дипломатов 21. К этому следует добавить, что в византийской государственной системе ведомство дрома так и не стало единственным центральным органом, который бы по своим функциям соответствовал современному министерству иностранных дел. Отправка послов за границу и прием иностранных послов осуществлялись и другими столичными службами. Мало того, в XIV в. отправкой послов за границу стал ведать не логофет дрома, а великий логофет 22.

По-видимому, Византия так и не заимела постоянных представительств за границей, хотя в это время уже было известно такое понятие, как резидент-посол, каковыми были, в частности, венецианские baiuli 23. Все византийские послы отправлялись для выполнения определенных миссий и на строго определенный срок. Так, Иоанн VIII Палеолог наказал своих послов за то, что они задержались при исполнении миссии и прибыли в столицу с опозданием, а Мануил II Палеолог; отправив посольство к королю Фердинанду I Арагонскому, просит его выслушать посла и побыстрее отправить обратно 24. Тем не менее при снаряжении такого посольства (как правило, состоявшего из трех человек, но бывали также посольства, представляемые одним, двумя и многими лицами 25) можно видеть уже все компоненты современного аккредитования: посол получает верительные грамоты (Litterae credulitatis), содержащие указание цели миссии, имя, официальное звание посылаемого лица и полномочия (plenum procuratorium seu mandatum) 26, причем наделение подобными полномочиями одного посла автоматически влекло за собой отмену полномочий, ранее данных другому послу (так, назначение Мануила Хрисолора полномочным представителем императора на Западе привело к отмене полномочий, ранее данных Константину Ралли и Алексею Дисипату) 27. Помимо этих официальных документов, послам давались подробные инструкции с указанием, как нужно поступить в том или ином случае. {350} По-видимому, посол не имел права преступать за рамки предписаний, но должен был только «лучше разъяснять написанное», как было сказано в одном из императорских документов Иоанна VIII 28.

20Ср.: Raybaud L.-P. Le gouvernement et ľadministration centrale de ľErnpire Byzantin sous les premiers Paléologues (1258—1354). Р., 1968. Р. 222.

21Κύρρις Κ· Π. Αι;‛ γλωσσαι τη;˜ς βυζαυτινής διπλωματίας α;’πο;` τω;˜ α;’ρχω;`ν μέχρι Δ′ Σταυροφορίας //

Στασΐνος. 1963. Τ. 1. Σ. 107.

22Müller D. A. The Logothete of the Drome in Middle Byzantine Period // Byz. 1966. Т. 36. Р. 438—470; Guilland R. Les logothètes // REB. 1971. Т. 29. Р. 37—38.

23Queller D. Ε. The Office of Ambassader in the Middle Ages. Princeton; New Jersey, 1967.

24Dölger. Red. N 3470, 3357; Ђypuћ И. Сумрак Византије. Иоанн VIII Палеолог. Београд, 1984.

25Raybaud L.-P. Op. cit. P. 215, 222, 225.

26Dölger F., Karayannopulos J. Byzantinische Urkundenlehre. Erster Abschnitt: Die Kaiserurkunden. München, 1968. S. 105—107.

27Dölger. Reg. N 3317, 3319.

28Ibid. N 3406.

Отнюдь не редкостью в поздней Византии были объединенные «светско-духовные» посольства. Роль церкви в политической, общественной и культурной жизни империи постепенно возрастала. Это был закономерный процесс, обусловленный усиливающейся слабостью светской власти внутри страны и повышением значения вопроса о церковной унии на международной арене. Уже при Михаиле VIII в посольство в Сербию, доставлявшее малолетнюю дочь императора Анну, помолвленную с Милутином, сыном краля Стефана Уроша, наряду со светскими сановниками были включены патриарх, хартофилак св. Софии и епископ Траянуполя (Pachym. I. Р. 350—351). Посольство Анны Савойской к Стефану Душану с требованием выдать ей Иоанна Кантакузина на расправу возглавляли придворный сановник Георгий Лука и митрополит Макарий (Cant. II. Р. 305.23—307.11).

Для знаменитого посольства на Русь в 1393 г. оба посла — архиепископ вифлеемский Михаил и придворный чиновник императора Мануила II Палеолога Алексей Аарон — были отобраны совместно императором и патриархом, которые проинструктировали послов устно, а «для большей надежности» снабдили письменным «наказом». В этом интереснейшем документе говорится следующее: «Говорим и наказываем вам, чтобы вы прежде всего имели духовное единение и согласие, как мы вас соединили, и соблюдали бы мир и любовь между собою, о чем мы вам часто наказывали. Ибо ни ты, архиепископ, не должен никогда говорить, что избран мною, патриархом, или что имеешь от меня особую грамоту или просто какое-то слово, которого не знает Аарон; ни ты, Аарон, не должен говорить, что избран и послан высочайшим и священным моим самодержцем, имеешь какое-либо особое его указание, которого не знает архиепископ вифлеемский; мы вместе, священный император и я (патриарх), избрали вас и, что имеем сказать через грамоты или устно, передали вам обоим, так что никто из вас не имеет ничего особенного и сокрытого, но все сделано для вас общим и явным. А поскольку вы так соединены нами и не имеете никакой причины для раздора, то вы и должны пребывать в согласии и мире между собой, прежде всего во славу Бога и нас, избравших вас для этого дела, потом — и для вашей чести». Послам было предписано иметь при себе все грамоты (имеется в виду знаменитое послание патриарха Антония великому князю Московскому Василию I Дмитриевичу, письма митрополиту Киевскому и всея Руси Киприану, епископу Новгородскому Иоанну и новгородскому клиру, архиепископу Суздальскому Ефросинию), а по приезде в Москву сообща отдать их «преосвященному митрополиту Киева и всея Руси и благороднейшему великому князю всея Руси». Любопытны также конкретные указания о поведении послов во время переговоров в Москве. «Всякий раз,— говорится в инструкции,— как вы увидите их (т. е. митрополита и великого князя), по служебным ли делам, ради которых вы посланы, или просто для беседы, как друзья и апокрисиарии, по своему ли желанию, или когда они пригласят вас, оба ли вместе, митрополит и великий князь, или {351} каждый из них особо,— беседуйте с ними оба; но никто из вас порознь ни под каким предлогом пусть не видится ни с великим князем, ни с митрополитом» 29. Очевидно все же, что гетерогенность подобных объединенных «светско-духовных» посольств осознавалась самими византийцами, так как в нашем случае патриарх специально обратил на это внимание и предостерег апокрисиариев от возможных разногласий.

Было бы неверно, однако, думать, что послушание послов являлось абсолютным во все времена: известны их открытые и острые несогласия во время заключения Флорентийской унии в 1439 г., известно и о том, что за 165 лет до этой унии, несмотря на гнев императора, великий логофет Феодор Музалон наотрез отказался участвовать в посольстве, которое должно было подписать Лионскую унию (Pachym. Hist. II. Р. 15; Greg. I. P. 21, 49.7—12).

Интересно также отметить, что в источниках того времени не упоминается участие переводчиков в составе посольств, хотя при подписании венецианско- и генуэзско-византийских договоров в Константинополе почти всегда присутствует «великий толмач» (μέγας διερμηνευτής, magnus interpres), в обязанности которого входило главным образом осуществлять практическое документальное оформление договора в его двуязычном варианте 30. Известно, что в ранние периоды византийской истории, когда знание нескольких языков было

29Медведев И. П. Ревизия византийских документов на Руси в конце XIV в. // ВИД. 1976. Т. 7.

С. 290—291.

30Dölger. Reg. N 2891, 3373, 3408, 3433, 3516; Медведев И. П. Договор Византии и Генуи от 6 мая 1352 г. // ВВ. 1977. Т. 38. С. 165.

еще само собой разумеющимся, слова «дипломат» и «переводчик» были синонимами 31, позднее появилась особая специальность переводчика, а в поздневизантийское время услуги специального переводчика, по-видимому, снова оказались излишними.

Круг вопросов, которые приходилось решать византийской дипломатии в этот период, был, несмотря на обилие дипломатических связей, довольно ограниченным. Из 245 внешнеполитических актов византийского правительства в период от Мануила II Палеолога до Константина XI, отраженных в источниках и зафиксированных в «регестах» (сообщаемых историками и хронистами сведениях о различных посольствах, а также подлинных документах официального характера, вышедших из императорской канцелярии), по крайней мере 80 имели своей непосредственной целью добиться от различных государств в той или иной форме помощи против турецкой угрозы. Если к этому присовокупить около 50 внешнеполитических актов, относящихся к созыву униатского собора и заключению унии, конечной целью которых, с точки зрения греков, было также получение от Латинского Запада помощи против турок, и 35 упоминаний о посольствах к турецкому султану для урегулирования отношений, то можно еще раз убедиться, что турецкий вопрос определял всю дипломатическую деятельность византийского государства указанного периода. Формы и размеры помощи, испрашиваемой византийцами, зависели от того, к какому государству они обращались.

Казалось бы, наиболее естественным союзником Византии должны были стать страны православного мира, и в источниках действительно можно {352} найти следы того, что византийский патриархат в середине XIV в. вынашивал планы если не «православной круазады», основой которой должен был стать международный исихазм 32, то по крайней мере обширной оборонительной лиги. Времена переменились — торжествовал трезвый, реалистический взгляд на империю: политический ее авторитет упал; по мнению Д. Оболенского, «византийское сообщество государств» после 1282 г. сохранялось лишь как религиозное (православное) единство 33. Именно Михаил VIII, восстановитель империи, столь много сделавший для ее расширения и спасения, впервые прибегнул к таким трем новым дипломатическим акциям, которые уронили и его авторитет среди подданных, и значение Византии как оплота православия среди единоверных стран. Эти акции: заключение унии церквей в 1274 г., опора на наемные отряды татар-язычников, используемых в борьбе с христианами, и выдача замуж за татарского хана Ногая собственной (хотя и незаконной) дочери. Исихастский патриарх Филофей Коккин сделал немало для внутренней консолидации православной церкви, для укрепления приверженности балканских народов, народов Руси, Сирии и Египта идеалам православия. И тем не менее весь ход событий на Босфоре показал беспочвенность тех надежд, которые возлагались на «политический исихазм» как унифицирующий и консолидирующий принцип также и в политической сфере. Несмотря на все свое конфессиональное единство, православный мир, лишенный прочных экономических связей, не смог объединиться политически и встать на защиту Константинополя. Защищали его в последнюю минуту (и притом хорошо, не жалея жизней!) столь ненавистные византийцам латиняне-схизматики, ибо, отстаивая византийскую столицу, они тем самым защищали и свои торговые привилегии.

Понимая это, византийцы наибольшие надежды возлагали, как об этом говорится в одном патриаршем документе, адресованном митрополиту Киевскому и великому князю всея Руси и другим князьям, на христианскую Европу (ММ. II. Р. 360). От русских фактически ждали только ε;’λεημοσύνην, милостыню, причем под словом «милостыня» всякий раз понималась денежная поддержка — единственная помощь, которую Византия получала из далекой Москвы. Отсутствие прочных связей Византии с Русью по государственной линии объяснялось не только внешнеполитическими причинами, обусловившими на столетие (с середины XIII до середины XIV в.) почти полное прекращение всяких отношений, но также тем, что русские князья и в XI—XII вв. не были слишком тесно связаны с «семьей государей», которые толпились вокруг византийского императора как главы христианской ойкумены. Тем более это характерно для XIV и XV вв., когда перемещение центра тяжести русской экономической и политической жизни на север проложило зону торговой, экономическо-политической и военной

31Κύρρις Κ. Π. Op. cit. Σ. 112.

32Nastase D. Le mont Athos et la politique du patriarcat de Constantinople, de 1355 à 1375 // Σύμμεικτα. 1979. Τ. 3. Σ. 121—177.

33Obolensky D. The Byzantine Commonwealth: Eastern Europe, 500—1453. 2-е ed. L., 1982. Ρ. 45.

отчужденности между географическими пространствами, в которых пульсировала политическая, экономическая, общественная и культурная жизнь обоих государств 34. Но по церковной {353} линии отношения между Византией и Русью в XIV в., когда в связи с вспыхнувшими в Византии исихастскими спорами и победой исихастов ее политика в отношении отдельных русских княжеств претерпела изменения, скорее упрочились.

Разумеется, с просьбами о финансовой помощи или помощи продовольствием Константинополю Палеологи постоянно обращались и к западным державам Европы, но акцент делался все же на дипломатии как таковой. Нередко византийские императоры создавали локальные коалиции против турок: тайный союз против Баязида I (1389—1402), заключенный Мануилом II и сербским деспотом Стефаном Лазаревичем и скрепленный женитьбой Мануила II на дочери Константина Драгаша; планы тайной антитурецкой лиги, в которую византийские дипломаты упорно стремились вовлечь Венецию; попытка создать довольно широкую коалицию, состоявшую «не только из христианских князей и народов, но и Карамана, правителя Восточной Анатолии, а также сыновей Каранлюка», как об этом говорится в послании Иоанна VIII Палеолога королю польскому и венгерскому от 30 июля 1444 г. 35, и т. д. Но главная цель византийской дипломатии состояла в том, чтобы поднять весь католический Запад на «священную войну», на крестовый поход против мусульманского Востока. В своих воззваниях к Ватикану, Венеции, Генуе, Венгрии, Альфонсу V Арагонскому, Фридриху III император Константин XI настойчиво внушал мысль об опасности для всего христианского мира захвата турками Константинополя, этого «оплота и бастиона христианства на Востоке» 36. Византийцы предлагают свое посредничество в разногласиях между Венецией и Генуей, между Венецией и венгерским королем Сигизмундом, чтобы побудить их «как добрых христиан сообща прийти на помощь императору против турок» 37. Щедро раздавая королям и папской курии те подарки, на которые еще была способна Византия (многочисленные и разнообразные святые мощи, богато украшенные рукописи), они всеми силами старались пробудить на Западе интерес к событиям на Босфоре.

В качестве одного из основных средств византийской дипломатии стала широко практиковаться матримониальная политика: мезальянсы императоров и других членов царствующих семей с чужеродными принцессами, которые решительно осуждал еще Константин Багрянородный, но которые утвердились при Комнинах, стали обычными в последний период византийской истории. И хотя династия Палеологов уже была связана династическими браками с правящими домами всех православных стран (император Мануил II, например, был женат на сербской принцессе Елене Драгаш, Андроник IV — на Марии, внучке Ивана Александра Болгарского, будущий император Иоанн VIII — на московской княжне Анне Васильевне 38), все же основное внимание в это время уделялось династическим связям со странами Запада, а также с латинскими родами, {354} обосновавшимися на Востоке. Пример подал брат Мануила II,

Файл byz3_355.jpg

Император Константин XI Палеолог

правитель Мореи, деспот Феодор I Палеолог, женившись в 1388 г. на Бартоломее Аччайуоли, дочери Нерио II, «самой красивой женщине своего времени». Что касается детей Мануила II, то Иоанн VIII женился (вторым браком, после смерти Анны Васильевны, а именно в 1421 г.) на Софье Монферратской (той, что, по свидетельству Дуки, была «спереди пост, а сзади пасха»), Феодор II — на Клеопе Малатесте (1421 г.), женщине, по свидетельству Плифона, замечательной красоты и высоких нравственных достоинств, перешедшей из католичества в православие и ревностно соблюдавшей обряды греческой веры 39. Фома женился на Катерине Цаккариа,

34Lilienfeld F. Russland und Byzanz im 14. und 15. Jahrhundert // Thirteenth International Congress of Byzantine Studies: Supplementary Papers. Summaries. Oxford, 1966. Ρ. 25.

35Dölger. Reg. N 3507. См.: Цветова Б. Памятна битка на народите. С., 1974.

36Guilland R. Les appels de Constantin XI Paléologue à Rome et à Venise pour sauver Constantinople (1452—1453) // BS. 1953. Т. 14. Р. 226—245.

37Dölger. Reg. N 3315.

38Медведев И. П. Внучка Дмитрия Донского на византийском троне? // ТОДРЛ. 1976 Т. 30. С. 255—

262.

39Georgios Gemistos Plethon. Politik, Philosophie und Rhetorik im spätbyzantinischen Reich (1355—1452)

/Übersetzt und erlautert von W. Blum. Stuttgart, 1988. S. 97—103.

Константин — сначала на Магдалене или Феодоре Токко (1428 г.), затем — на Катерине Гаттилузи. В результате Палеологам удалось объединить под своей властью всю Морею, которая и стала накануне окончательной катастрофы оплотом государства, продлив на какое-то время его существование.

Иногда политические выгоды династических браков обусловливали необходимость развода уже женатого государя, вступающего в родство с императором. В таких случаях дипломаты империи требовали, чтобы прежняя жена новобрачного родственника передавалась византийцам и жила в империи под неослабным надзором: дома она могла возбуждать оппозиционные настроения в отношении бывшего мужа и угрожать прочности нового брака (Pachym.

Hist. II. Р. 284.21—286.13; Greg. I. Р. 61.10— 17; 203.5—204.1).

С целью преодолеть эгоцентричность Запада, занятого своими «домашними делами», раздираемого внутренними распрями и религиозными разногласиями, впервые предпринимаются такие чрезвычайные дипломатические акции, как личные посещения западных дворов византийскими императорами, когда император выступает за пределы империи не во главе армии, а с миссией, имевшей цель просить о помощи. Первый раз это случилось зимой 1365/66 г., когда Иоанн V Палеолог вместе с Мануилом и Михаилом отправился в Венгрию, где встретился с королем этой страны {355} Лайошем Великим (по свидетельству Джованны да Равенна, Лайош встретил императора с обнаженной головой, сойдя с лошади, в то время как император остался в седле, не снял головного убора и восседал с гордым высокомерием перед почтительно стоящим Лайошем Великим) 40. С этими же целями Иоанн V Палеолог в 1369— 1371 гг. побывал в Риме и Венеции 41, Иоанн VII в 1391 г.— в Генуе 42, а в 1399—1403 гг. Мануил II совершает свое знаменитое путешествие по Западной Европе, посетив многие города Италии (Падую, Венецию, Милан, Геную, Флоренцию), Франции (Париж), Англии (Лондон), встретившись и осуществив переговоры со всеми наиболее крупными политическими деятелями той эпохи (с королем Франции Карлом VI, с королем Англии Генрихом IV и др.), а также повсюду вызывая живейший интерес и сочувствие к находившейся в тяжелейшем положении древней империи (отметим предшествовавшую этому путешествию активную дипломатическую подготовку, которую вели такие византийские дипломаты, как Николай Нотара, дядя Мануила II, Феодор Кантакузин и зять императора Иларий Дориа) 43. Наконец, практику выездов за пределы империи продолжил Иоанн VIII, посетивший в 1423/4 г. Италию, Францию и Венгрию (по свидетельству Эбергарда Виндеке, император провел при дворе Сигизмунда восемь недель), а в 1437—1438 гг. возглавивший византийскую делегацию на ФеррароФлорентийском соборе. И не вина, а скорее беда византийской дипломатии, если все эти чрезвычайные акции оказались в конце концов безрезультатными. Общее впечатление от этих выездов можно выразить, пожалуй, словами английского хрониста XV в. Адама Уска, который в связи с приездом Мануила II в Англию пишет: «Я подумал: как больно, что этот великий и далекий восточный христианский государь, побуждаемый насилием неверных, вынужден был посетить далекие западные острова, прося против них помощи. О, Боже! что с тобой, прежняя римская слава? Великие деяния твоей империи теперь разбиты; о тебе справедливо можно будет сказать изречением Иеремии (Плач. I, 1): „Великий между народами князь над областями сделался данником“. Кто когда-либо мог подумать, что ты, который, восседая обычно на престоле величия, управлял всем миром, дойдешь до такого унижения, что не будешь в состоянии оказать никакой помощи христианской вере!» 44.

Тем не менее культурное значение этих дипломатических акций отнюдь не маловажно: они в значительной мере способствовали интенсификации культурных обменов, контактов Запада с Востоком, пробуждению глубокого интереса у людей Запада к духовному наследию греческого мира.

40Моравчик Д. Византийские императоры и их послы в г. Буда // AASH. 1961. Т. 8. Р. 243—244.

41Vasiliev А. А. Il viaggio dell’imperatore bizantino Giovanni Paleologo in Italia (1369— 1371) e ľunione di Roma del 1369 // SBNE. 1931. Т. 3. Р. 153—191.

42Barker J. W. John VII in Genoa: A Problem in Late Byzantine Source Confusion // OChP. 1962. Т. 28. Р. 213—238.

43Васильев А. А. Путешествие византийского императора Мануила II Палеолога по Западной Европе.

СПб., 1912.

44Там же. С. 52.

И наконец, о методах византийской дипломатии в отношении самого агрессора — турецкого султана. Его отношение к византийскому императору до некоторых пор было отношением могущественного «майордома» {356} к законному властителю 45. С точки зрения византийского государственного права земли, занятые турками и фактически ставшие территориальной основой Османской империи, являлись вечным и неотчуждаемым владением Византийской империи, а сами турки — варварами, подобно печенегам, аланам или аварам, которых можно сдерживать средствами дипломатии и боевую силу которых можно использовать в интересах империи. Соответственно этому регулировались и отношения между византийским императором и турецким султаном. Уже Иоанн Кантакузин (1347—1354), использовавший турок как противовес против генуэзцев и для усиления своей позиции внутри государства и возведший союз с турками в основной принцип своей дипломатии, писал, что турецкий эмир из друга превратился в его слугу (Cant. II. P. 398). Это признавали и противники Кантакузина. По словам Никифора Григоры, эмир был связан глубочайшей дружбой с Кантакузином и добровольно обещал ему, что «в течение всей своей жизни ему и его детям-наследникам будет служить и сохранять с ними дружбу» (Greg. II. Р. 597).

Нельзя, впрочем, не отметить, что дипломатические успехи Кантакузина в отношениях с турками были пирровыми победами: именно этот император, преследуя в гражданских войнах цели овладения с помощью турок престолом империи, содействовал утверждению османов на Балканах: несостоятельность политики узурпатора стала ясна всем, Константинополь восстал. Кантакузин был низложен. Но ничто не могло изменить главного: османы утвердили свое господство во Фракии, столица империи была отрезана от своих провинций 46.

Дипломатии империи пришлось удвоить усилия, чтобы замедлить натиск турок, и на некоторое время удалось отвлечь их внимание от Константинополя. Однако уже в лице турецкого султана Баязида I византийские императоры впервые столкнулись с правителем, который не удовольствовался фактическим господством на Балканах, но совершенно открыто, по выражению историка, «протянул руку к византийской императорской короне» 47. Однако глубокая метаморфоза в Восточном Средиземноморье в результате Ангорской битвы (28 июля 1402 г.) снова дала византийским императорам возможность осуществления своей дипломатии «приручения» в отношении турецких властителей 48. По словам Дуки, турецкий султан Сулейман после Ангорской битвы прибыл в Константинополь, бросился в ноги императору и стал умолять его: «Я буду тебе сыном, будь же и ты моим отцом. Отныне да не растет между нами сорная трава, и да не будет интриг, провозгласи лишь меня правителем Фракии» (Ducas. XVIII. 2). По договору 1403 г. императору были возвращены города на побережье Черного и Мраморного морей, Фессалоника с соседним районом. Уплата византийской дани турецкому султану прекратилась 49.

После того как между сыновьями Баязида разгорелась междоусобная {357} война и Сулейман пал в этой борьбе (1411 г.), византийское правительство видя «непримиримую враждебность» к империи одного из этих сыновей Баязида (Мусы), отправило к его брату Мехмеду в Брусу посольство с уведомлением, что в случае, если тот проиграет войну против Мусы император примет его в своей столице; если же он выиграет войну то «мы желаем,— говорит император,— чтобы ты стал правителем и моим сыном» 50. Соответственно Мехмед I, уже став султаном, также обращался к императору Мануилу со словами «святый отче» (Ducas. XIX. 12) Узнав о воцарении Мехмеда, император Мануил II отправил к нему (после 5 июля 1413 г.) посольство в составе «самых знатных архонтов» с напоминанием о том, чтобы султан пошел на обещанные во время своего пребывания в Константинополе уступки 51. С «радостью» приняв послов Мехмед I заключил «клятвенный союз» и отдал императору все города на Фракийском

45 Silberschmidt М. Das orientalische Problem zur Zeit der Entstehung des türkischen Reiches, nach venezianischen Quellen. Leipzig; В., 1923. S. 68.

46 Weiss G. Joannes Kantakuzenos — Aristokrat, Staatsmann, Kaiser und Mönch — in der Gesellschaftsentwicklung von Byzanz im 14. Jahrhundert. Wiesbaden, 1969.

47Silberschmidt М. Op. cit. S. 68.

48Matschke К.-Р. Die Schlacht bei Ankara und das Schicksal von Byzanz: Studien zur spätbyzantinischen Geschichte zwischen 1402 und 1422. Weimar, 1981.

49Dennis G. T. The Byzantine-Turkish Treaty of 1403 // OChP. 1967. Т. 33. Р. 72—88.

50Dölger. Reg. N 3331.

51Ibid. N 3334.

побережье Черного моря, а также деревни и города расположенные в Фессалии, и города на Пропонтиде. Чрезвычайно характерны слова, с которыми, если верить Дуке, султан проводил послов императора: «Отныне я есть и буду подданным его (императора), как сын по отношению к отцу» (Ducas. XX. 1).

Разумеется, византийские императоры были далеки от идеализации своих отношении с турецкими султанами. Их дипломаты зорко следили за тем, что делалось в турецкой зоне восточных провинций особенно в зоне складывавшегося османского государства, регулярно посещали двор султана, завязывали полезные связи, отнюдь не брезгуя подкупом постоянно сеяли вражду между многочисленными претендентами на турецкий престол. Послы Мануила II, отправленные в конце 1409 г. в Венецию, указывали на «представившийся случай поссорить обоих султанов (Сулеймана и Мехмеда) и спасти тем самым империю», для чего они просили о поставке восьми галей, которые должны были соединиться с двумя греческими судами и преградить сообщение между Европой и Азией 52. В послании императора Иоанна VIII в Венецию от февраля-марта 1430 г также указывается на то, что «лучшее средство для защиты от османов — это поссорить их между собой» 53. Эту цель дипломатия империи преследовала постоянно: так, перед отъездом Мануила II в западные страны было отправлено посольство к ТимурЛенку, чтобы подстрекать его против Баязида I 54. С этой же целью императоры охотно принимали неудачных претендентов, изгнанных турецких князей (один из них, младший сын Баязида I Юсуф, найдя убежище при дворе византийского императора был даже обращен в христианство и при крещении наречен Димитрием 55), чтобы в нужный момент выставить своего кандидата на освободившийся турецкий престол или выдвинуть опасного соперника. Осенью 1416 г. к султану Мехмеду I было отправлено послание, в котором император отказывался выдать брата султана (Мустафу) и его свиту, бежавших в Фессалонику. «Я, как ты хорошо знаешь,— говорит император,— обещал, что {358} буду отцом тебе, ты же — сыном мне. И если мы оба будем верны обещаниям — тут тебе и страх Божий, и соблюдение заповедей. Если же уклонимся от них — вот уже и отец окажется предателем сына и сын будет называться убийцей отца. Я-то сохраню клятвы, а вот ты не желаешь этого. Пусть карающий несправедливого Бог будет справедливым судьей. Относительно же беглецов нельзя ни говорить, ни ушами слышать о передаче их в твои руки, ибо не царское это дело, но тираническое» (Ducas. XXII.5).

Широко практиковалось воспитание сыновей султанов при константинопольском дворе. Разумеется, со стороны византийцев прилагались все силы к тому, чтобы воспитать их в духе преданности империи и одновременно использовать в качестве заложников. Первая же попытка нового султана Мурада II (1421—1451) упразднить этот институт вызвала резкий дипломатический конфликт. Примерно в июне 1421 г. к Мураду II в Бруссу было отправлено посольство в составе Палеолога Лахана и Теолога Коракса, с тем чтобы утешить султана в связи со смертью его отца, поздравить с вступлением на престол и потребовать, чтобы султан отдал младших детей Мехмеда императору, которого Мехмед в своем завещании назначил опекуном. «Если же он не отдаст и не пожелает следовать древнему закону, установленному предками, то у императора есть соперник, которого он поставит правителем Македонии, Херсонеса и всей Фракии, а затем — Азии и всего остального Востока». Показателен ответ султана, переданный послам через визиря Баязида: «Нехорошо и противоречит предписаниям пророка то, что дети мусульман воспитываются и обучаются у гяуров. Но если император хочет, пусть имеет нашу любовь и пусть остается в соответствии с прежними договорами другом и отцом этих сирот, за исключением того, что касается опекунства. С требованием же содержать у себя и воспитывать детей согласиться невозможно» (Ducas. XXIII.4).

С воцарением Мурада II в отношениях между византийским императором и турецким султаном наступили глубокие перемены. Восстановив государство турок, новый султан вернулся к агрессивной политике Баязида. Осадой и штурмом Константинополя в 1422 г. начался последний период агонии Византийской империи 56.

52Ibid. N 3327.

53Ibid. N 3426.

54Ibid. N 3278.

55Жуков К. А. Указ. соч. С. 152. Примеч. 93.

56Ostrogorsky G. Geschichte des byzantinischen Staates. München, 1965. S. 482; Vasiliev А. А. History of the Byzantine Empire. Madison, 1952. Р. 640.

Характерно, что от сношений Византии с султанатом почти не сохранилось документов официального характера. Сведения об этих отношениях мы черпаем у историков и хронистов. Думается, что это не случайно. При том правоотношении, которое существовало между византийским императором и турецким султаном (законный государь и его «майордом», «отец» и «сын»), связи между ними не могли регламентироваться при помощи таких строго оформленных договорных актов, как, скажем, знаменитые договоры Византии с Венецией и Генуей (хотя и в них, несмотря на усиление элементов двусторонности, структура жалованной грамоты не изживается до конца: документ составляется от имени императора, ясно просматривается стремление представить статьи договора как благо для адресата, оригинал подписывается императором пурпурными чернилами и снабжается вислой золотой печатью). Отношения между императором {359} и султаном, по-видимому, регулировались скорее обычным, чем договорным правом. Тем не менее даже по сообщениям хронистов и историков можно судить о качественном изменении в отношениях между императором и султаном с воцарением Мурада II. О все усиливавшемся крушении духовной супрематии византийского императора свидетельствует и тот факт, что для узаконения нового византийского императора Константина XI (1449— 1453) потребовалась санкция султана; 6 декабря 1443 г. к Мураду II отправился Георгий Сфрандзи с просьбой о признании Константина в качестве императора 57.

Итем не менее идея империи и вселенского императора, из которой до конца исходила

ивизантийская дипломатия, до самого последнего часа жила в сознании византийцев. Лебединой песнью этой идеи является преисполненный трагизма ответ Константина Палеолога Мехмеду II Фатиху на его ультиматум в мае 1453 г.: «Император готов жить с султаном в мире и оставить ему захваченные города и земли; город уплатит любую требуемую султаном дань,

насколько это будет в его силах; только сам город не может передать император — лучше умереть» 58.

Дипломатия Византии сделала все возможное и невозможное, чтобы, опираясь на свой тысячелетний опыт, продлить существование империи. Отчасти ей это удалось, и не вина византийских дипломатов в том, что в конце концов решающую роль должны были сыграть не искусные речи послов и политиков, а грохот пушек, сокрушивших стены Константинополя. {360}

15

Естественнонаучные знания в палеологовский период

Естественные науки, отражавшие представления византийцев об окружающем их мире, составляли органичную часть культуры того времени. Они в полной мере запечатлели идеи своей эпохи, питались ее религиозными, нравственными, экономическими и политическими воззрениями. Общий подъем культуры и образованности, ярко выраженная Феодором Метохитом новая концепция умственного труда, определяющая его как высшую форму наслаждения, необыкновенная активность поздневизантийских интеллектуалов — все это в течение нескольких десятилетий привело к подлинному «научному ренессансу», возрождению и расцвету математических и естественных наук, знание которых казалось уже утерянным в период латинского завоевания 1. Это время было особенно благоприятным для рецепции античного наследия: никейский период существования империи стимулировал греческий патриотизм и во многом подготовил подъем интеллектуальной жизни 2.

57Dölger. Reg. N 3519.

58Ibid. N 3554.

1Общий очерк истории византийской науки см.: Vogel К. Byzantine Science // The Cambridge Medieval History. Cambridge, 1967. Vol. 4, pt. 2. Р. 264—305.

2Hunger H. Von Wissenschaft und Kunst der frühen Palaiologenzeit // JÖBG. 1959. Bd. 8. S. 125—137.

Уже в конце XIII в. были достигнуты заметные успехи, особенно отразившиеся на развитии математических наук. Деление наук на тривиум и квадривиум никогда не было в Византии столь строгим, как на Западе. До палеологовского времени византийские ученые не выделяли свободных искусств из общей системы философии, куда их включали наряду с прочими дисциплинами. По традиции, идущей от отцов церкви, гораздо важнее были другие акценты: выделялось «наше», христианское знание, преддверием которому служило знание «внешнее», языческое. В первых же научных сочинениях палеологовского периода проводилось более четкое членение наук, выделение квадривиума. Происшедшая под западным влиянием более определенная классификация со временем становится привычной для византийцев. Никифор Григора формулирует квадривиум как η;‛ τω;˜ν μαθημάτων τετρακτύς — математическую четверицу; Иосиф Вриенний говорит о семи свободных искусствах (ε;’πτα;`ς τω;˜ν μαθημάτων — седьмице наук), а в тривиум, куда входили грамматика, риторика и диалектика, он помещает, подобно Кассиодору, диалектику перед риторикой 3.

Одно из первых сочинений по математическим дисциплинам принадлежит Георгию Пахимеру, ученику Георгия Акрополита. Его «Квадриви-{361}ум» является своеобразной отправной точкой, позволяющей судить об уровне развития математики в конце XIII в. Это сочинение трудно назвать оригинальным. «Квадривиум» важен как первый учебник, положивший начало новому научному движению, возродившему математические штудии. Пахимер впервые обратился к уже забытым трудам Диофанта, обогатил техническую терминологию. Многочисленные рукописи свидетельствуют о широком распространении учебника Пахимера и большом интересе к нему 4.

Предметами квадривиума занимался и замечательный ученый палеологовского времени Максим Плануд. Его перу принадлежит учебник арифметики. Полагали, что Плануд был первым, кто использовал индийские цифры на греческой почве, пока не была найдена анонимная арифметика, написанная в 1252 г. и послужившая ему главным источником 5. Плануду принадлежат также утерянное ныне сочинение по гармонии, схолии к трудам Евклида и Диофанта, сделанные с большим знанием предмета 6.

Другой известный филолог — Димитрий Триклиний был автором трактата о Луне, в котором засвидетельствовал не только компетентность в астрономии, но и попытку опираться на собственные наблюдения. Сохранились пометы и схолии в астрономических рукописях, сделанные его рукой 7. К проблемам математики обращались и Мануил Мосхопул, автор трактата о магическом квадрате, и Георгий Кипрский, и Николай Равда 8.

Благодаря новейшим исследованиям в области византийской математики можно представить себе основные черты ее развития в палеологовский период. Труды византийских ученых не отличает оригинальность мысли, и вряд ли они достигли в этой науке больших успехов, чем их античные предшественники. Их значение заключается скорее в том, что они старательно сохраняли традицию античной образованности, которая разными путями проникала в Западную Европу — сначала через Испанию, где арабы уже в IX в. были знакомы с трудами греческих математиков, затем через Италию, где греческие рукописи распространялись в Сицилии, Флоренции, Венеции 9.

Необходимо отметить и другой момент: на византийской почве произошло соединение античной традиции с новыми методами, пришедшими благодаря арабскому влиянию из Индии. Хейберг писал, что важнейшие проблемы средневековой математики, среди которых особого внимания заслуживает история практического счета, цифр, десятичной системы, можно

3Fuchs F. Die höheren Schulen von Konstantinopel im Mittelalter. Leipzig; B., 1926. S. 65.

4Laurent V. Introduction sur «Quadrivium» de Georges Pachymère / Ed. P. Tannery // Studi e testi. 1940. Vol. 94. P. XXXII.

5Однако цифры здесь были использованы в западноарабской форме, в то время как Плануд приводил их восточноарабский вариант. См.: Vogel К. Buchstabenrechnung und indische Ziffern in Byzanz // Akten des XI. Internazionalen Byzantinisten kongress. München, 1960. S. 660—664.

6Wendel С. Maximos Planudes // RE. 1950. Bd. XX. Col. 2227—2228, 2245.

7Wasserstein A. An Unpublished Treatise by Demetrius Triclinius on Lunar Theory // JÖBG. 1967. Bd. XVI. S. 153—174.

8Tannery P. Manuel Moscopulos et Nicolas Rhabdas // Mémoire scientifique. Р., 1920; T. IV. Р. 1—9.

9Vogel K. Der Anteil von Byzanz an Erhaltung und Weiterbildung der griechischen Mathematik // Miscellanea Mediaevalia. 1962. Bd. 1. S. 15.

решить, лишь ясно представляя различные влияния, соединившиеся в Ви-{362}зантии 10. Очень показательна анонимная арифметика XV в., засвидетельствовавшая, насколько глубоко

индийская система счета внедрилась в византийскую практику в первой половине этого столетия 11.

С конца XIII в. большую популярность приобретает другой предмет квадривиума — астрономия, об этом говорит значительный рост числа астрономических рукописей 12. Одним из направлений ее развития было направление традиционное, птолемеевское. Своим расцветом

впалеологовское время оно обязано Феодору Метохиту, возродившему эту некогда процветавшую, но теперь почти забытую науку. Метохит, находившийся в центре политической и духовной жизни в период правления Андроника II, представлял собой фигуру выдающуюся. «Люди, которые общались с Метохитом,— пишет его ученик Никифор Григора,— могли бы не употреблять книг... Он сам был живой библиотекой и имел под рукой ответ на все вопросы — настолько превосходил он всех, кто занимался наукой» (Greg. I. Р. 272). Астрономию он начал изучать в возрасте 43 лет, проявив завидное терпение и упорство в занятиях. Основательно изучив труды Феона, Птолемея, Евклида, Аполлония, Метохит написал «Первоосновы астрономической науки», главной целью которых было создание пособия к астрономическим таблицам Птолемея на основе его же Алмагеста и трудов Феона (МВ. I. Р. 102 sq.). «Таким образом, большой океан учения Птолемея, где всякое плавание казалось невозможным, можно пе-

ресечь теперь безо всякой опасности, опираясь на плот, каковым является краткое изложение и объяснение великого логофета»,— оценивал труд Метохита Иоанн Хортасмен 13. Опубликование «Первооснов», как и вся деятельность Метохита в области астрономии, произвели сильное впечатление на современников. Однако от XIV в. сохранились лишь четыре рукописи этого сочинения, вероятно, его больше хвалили, чем читали, хотя все, кто занимался астрономией, хорошо его знали — Хортасмен, например, переписывал и изучал «Первоосновы»; был знаком с ними Исаак Аргир; Плифон считал Метохита лучшим из комментаторов Птолемея и опирался на этот труд при составлении своих астрономических таблиц. Как бы то ни было, именно

Метохиту и его ученикам принадлежит заслуга введения «литературной моды» на астрономию, которая придала ей высокий престиж в интеллектуальной среде 14. Между эрудитами разгорались горячие споры о месте астрономии и математики в системе наук. Эти споры отражают духовную атмосферу своего времени, характер и границы научного мышления, отношение к научным авторитетам Платона и Аристотеля. В центре полемики стояли Феодор Метохит и Никифор Хумн, не уступавший в эрудиции своему противнику, но не разделявший увлечения современников астрономией и математикой. Метохит исходил из неоплатонической посылки, определявшей математику как опору всех наук. Эта мысль не нова — она была ясно выражена

втрудах его пред-{363}шественников. Георгий Пахимер во введении к «Квадривиуму» ссылался на мнение Плотина, для которого математические науки приближали к вещам бестелесным, включая метафизику чисел неопифагорейцев, видевших в отношениях между числами глубокую ткань Вселенной. Идеи неоплатонизма, столь широко распространенные среди ви-

зантийских интеллектуалов, были, таким образом, тесно связаны с интересом к математическим штудиям 15.

Метохит видит ущербность идей Аристотеля (а вслед за ним и Хумна — сторонника качественной физики Аристотеля) в недооценке математической основы при объяснении физических явлений. Аристотелевская идея упорядоченного мира, где движение — явление преходящее, основывается на естественной связи, объединяющей легкие и тяжелые тела отношениями противоположности, которые зависят от их качественной природы. Эта концепция позволила Аристотелю определить «верх» и «низ» Вселенной согласно свойствам элементов, со-

10Heiberg J. Byzantinischen Analecten // Abhandlungen zur Geschichte der Mathematik. 1899. Bd. 9. S. 163.

11Hunger H., Vogel K. Ein byzantinisches Rechenbuch des 15. Jahrhundrets. Wien, 1963.

12Более половины кодексов с комментариями Феона к сочинениям Птолемея, к примеру, относятся к концу XIII — началу XIV в.

13Цит. по: Ševčenko I. Etudes sur la polémique entre Théodore Metochite et Nicéphore Choumnos. Bruxelles, 1962. Р. 44.

14Ibid. Р. 116.

15О роли неоплатонизма как философской основы византийского гуманизма см.: Медведев И. П. Византийский гуманизм: XIV—XV вв. Л., 1976. С. 50—72.