arendt-kh-istoki-totalitarizma

Однако это значит лишь то, что буржуазные партии больше не представляли подлинных настроений избирателей, так как тот же раскол, который так явственно произошел среди социалистов, имел место и почти во всех других слоях населения. Везде существовало меньшинство, поддержавшее призыв Клемансо к справедливости, и эти разнородные меньшинства сложились в дрейфусаров. Их борьба с армией и против продажного сговора с ней республики стала доминирующим фактором французской внутренней политики с конца 1897 г. и до открытия в 1900 г. Всемирной выставки. Она также оказывала заметное влияние и на внешнюю политику страны. Тем не менее вся эта борьба происходила исключительно вне стен парламента. В так называемом представительном собрании, состоявшем ни много ни мало — из 600 депутатов всех цветов и оттенков как пролетариата, так и буржуазии, в 1898 г. было всего два сторонника Дрейфуса, и один из них, Жорес, не был вновь избран.

Тревожным моментом в Истории Дрейфуса было то, что не только толпа должна была действовать внепарламентскими способами. Все меньшинство, на деле сражаясь за парламент, демократию и республику, таким же точно образом было вынуждено вести эту борьбу вне палаты. Единственной разницей между этими сторонами было то, что одна использовала улицу, а другая — прессу и суд. Иными словами, вся политическая жизнь Франции во время дрейфусовского кризиса протекала за пределами парламента. Этот вывод нисколько не обесценивается теми несколькими голосами в парламенте, которые раздавались в пользу армии или против пересмотра дела. Существенно важно помнить, что, когда незадолго до открытия Всемирной выставки настроения в парламенте начали меняться, военный министр Галифе мог, не греша против истины, заявить, что это никоим образом не отражало настроений в

стране85. Кроме того, голоса против пересмотра не нужно толковать как санкционирование политики coup d’etat, которую с помощью армии ста-

рались навязать иезуиты и определенные радикальные элементы86.

85Военный министр Галифе писал Вальдеку: "Давайте не забывать, что огромное большинство французов настроено антисемитски. Поэтому наша политика должна быть такова, чтобы... мы имели за собой всю армию и большинство французов, не говоря уж о государственных служащих и сенаторах..." Ср.: Reinach J. Op. cit. Vol 5. P. 579.

86Самой известной из таких попыток является попытка Деруледа, который во время похорон президента Феликса Фора в феврале 1899 г. склонял к мятежу генерала Роже. Немецкие послы и поверенные в делах сообщали о таких попытках каждые несколько месяцев. Ситуация эта хорошо обобщена у Барреса (Op. cit. Р. 4): ‘‘В Ренне мы нашли свое

160

Скорее они возникали из простого сопротивления любым переменам в status quo. На самом-то деле столь же подавляющее большинство палаты отвергло бы и военно-клерикальную диктатуру.

Если Клемансо и дрейфусары добились успеха в привлечении на сторону требования о пересмотре большого числа представителей всех классов, то католики действовали в ответ единым блоком; среди них не было расхождений во мнениях. То, что делали иезуиты, чтобы направлять аристократию и Генеральный штаб, в средних и низших классах проделывалось ассумпциатами, чей орган ‘‘La Croix’’ имел самый боль-

шой из всех католических журналов Франции тираж87. И те и другие сосредоточили свою агитацию против республики вокруг евреев. И те и другие изображали себя защитниками армии и общественного блага от махинаций "международного еврейства". Еще более удивительным, чем позиция католиков во Франции, было то, что и во всем мире католическая пресса твердо стояла против Дрейфуса. "Все эти журналисты мар-

шировали и продолжают маршировать по команде вышестоящих"88. По мере того как раскручивалось это дело, все яснее становилось, что агитация против евреев во Франции следует международной линии. Так, ‘‘Civilta Cattolica’’ заявила, что евреев следует исключить из состава нации везде — во Франции, в Германии, Австрии и Италии. Католические политики одни из первых поняли, что новейшая державная политика должна основываться на противоборстве колониальных амбиций. Поэтому они были первыми, кто связал антисемитизм и империализм, объявив евреев агентами Англии и тем самым соединив антагонизм к

евреям с англофобией89. Дело Дрейфуса, в котором центральными фигурами были евреи, предоставило им хорошую возможность сыграть свою игру. Если Англия отобрала у французов Египет, виноваты были

поле битвы. Все, что нам нужно, это солдаты или, вернее, генералы, или — еще вернее — любой генерал’’. Однако отнюдь не случайно такого генерала не было в природе.

87Броуган даже возлагает на ассумпциатов всю ответственность за клерикальную агитацию.

88K. V. Т. Op. cit. Р. 597.

89"Первоначальный импульс в деле Дрейфуса, вероятно, исходил из Лондона, несколько обеспокоенного Конго-Нильской экспедицией 1896−1898 гг.". Это писал Моррас в "Асtion Francaise" (14 июля 1935 г.). Католическая пресса Лондона защищала иезуитов (см.: The Jesuits and the Dreyfus case // The Month. 1899. Vol. 18).

161

евреи90, движение же за англо-американский союз было, конечно, делом

рук "империализма Ротшильда"91. То, что игра, в которую играли католики, не ограничивалась Францией, стало в высшей степени ясно после того, как занавес опустился над этой частной драмой. В конце 1899 г., когда Дрейфус был помилован и французское общественное мнение, опасаясь обещанного бойкота Всемирной выставки, повернулось на 180 градусов, одного интервью с папой Львом XIII было достаточно, чтобы

остановить распространение антисемитизма по всему миру92. Даже в Соединенных Штатах, где некатолики с особым энтузиазмом защищали Дрейфуса, можно было различить в католической печати после 1897 г. приметное возрождение антисемитских настроений, которые, однако,

тут же улеглись после интервью с папой93. "Великая стратегия" использования антисемитизма в качестве орудия католицизма оказалась несостоятельной.

4.5. Евреи и дрейфусары

Случившееся со злополучным капитаном Дрейфусом показало миру, что в любом еврейском аристократе или мультимиллионере все-таки остается нечто от былого парии, у которого нет родины, для которого не существуют прав человека и которому общество с радостью отказывает в своих привилегиях. Однако никто но воспринял этот факт с таким трудом, как сами эмансипированные евреи. "Им недостаточно, — писал Бернар Лазар, — отказаться от всякой солидарности со своими рожденными в других странах братьями; они готовы обвинить тех во всех бедах, рожденных их собственной трусостью. Они не довольствуются ролью больших джингоистов, чем сами французы; подобно всем эмансипированным евреям повсюду, они по собственной доброй воле рвут все связи солидарности. Действительно, они зашли так далеко, что на две-три дюжины из них, готовых защищать одного из своих подвергнутых мукам братьев, во Франции найдется несколько тысяч, готовых стоять на страже Чертова острова вместе с самыми отъявленными

90Civilta Cattolica. 05.02.1898.

91См. особенно характерную в этом смысле статью преподобного Джорджа МакДермота. McDermot G., С. S. P. Mr. Chamberlen’ foreign policy and the Dreyfus Case // Catholic World. 1898. Vol. 67. September.

92Ср.: Lecanuet E. Op. cit. P. 188.

93Ср.: Halperin R. A. Op. cit. P. 59. 77 ff.

162

патриотами"94. Именно из-за того, что они играли в странах своего проживания столь небольшую роль в их политическом развитии, на протяжении XIX в. они пришли к фетишизации равенства перед законом. Для них это была не подлежащая сомнению основа безопасности на века. Когда разразилась История Дрейфуса как предупреждение о том, что их безопасность находится под угрозой, они уже были охвачены столь глубоким процессом разлагающей ассимиляции, что недостаток у них политической мудрости в результате только усугубился. Они быстро ассимилировались в тех слоях общества, где все политические страсти подавляются мертвым грузом светского снобизма, большого бизнеса и невиданных доселе возможностей разбогатеть. Они надеялись избавиться от порождаемой этими тенденциями антипатии, направив ее против своих же бедняков и еще не ассимилированных братьев. Используя ту же тактику, которую нееврейское общество употребляло против них, они всячески старались отмежеваться от так называемых Ostjuden. Они беззаботно отмахивались от политического антисемитизма, проявившегося в погромах в России и Румынии, как от пережитка средневековья, чего-то нереального для современной политической жизни. Им было никак невдомек, что в Истории Дрейфуса на карту было поставлено больше, чем просто социальный статус, хотя бы потому, что было пущено в ход нечто большее, чем просто бытовой антисемитизм.

Таковы причины, по которым в рядах французского еврейства оказалось так мало беззаветных сторонников Дрейфуса. Евреи, включая саму семью Дрейфуса, не хотели начинать политическую борьбу. Именно в силу этого Лабори, адвокат Золя, был отведен как защитник на Реннском процессе, а второму адвокату Дрейфуса — Деманжу было предписано ограничить защиту принципом толкования сомнения в пользу обвиняемого. Таким образом надеялись потоком комплиментов смягчить возможное наступление со стороны армии или ее офицеров. Думали, что самый легкий путь к оправданию состоит в том, чтобы притвориться, что все дело, возможно, сводится к юридической ошибке, жертвой которой случайно оказался еврей. В результате был вынесен второй приговор, и не посмевший иметь дело с подлинной подоплекой событий Дрейфус вынужден был отказаться от требования пересмотра и просить

94Lazare В. Job’s dungheap. N.Y., 1948. P. 97.

163

о помиловании, т.е. фактически признать себя виновным95. Евреи не разглядели, что речь-то шла об организованной борьбе против них на политическом фронте. Поэтому они отказались от сотрудничества с людьми, готовыми встретить вызов именно на этой территории. Насколько слепы они были, ясно показывает пример Клемансо. Его борьба за справедливость как основание государства, безусловно, включала в себя и вопрос равенства в правах для евреев. Однако в эпоху классовой борьбы, с одной стороны, и неистового джингоизма, с другой, все это так и осталось бы политической абстракцией, не будь выражено одновременно в остроактуальных терминах борьбы угнетенных против своих угнетателей. Клемансо был одним из немногих подлинных друзей, каких только знало современное еврейство, поскольку он распознал и объявил всему миру, что евреи являются одним из угнетенных народов Европы. Антисемит склонен видеть в еврейском парвеню выскочкупарию, соответственно в каждом торгаше он опасается Ротшильда и в каждом schnorrer’e — парвеню. Но Клемансо в своей всепоглощающей страсти к справедливости даже в Ротшильдах разглядел их принадлежность к попранному народу. Боль за несчастную Францию открыла его глаза, и его сердце преисполнилось сочувствия даже к тем "бедолагам, кто выставляют себя лидерами своего народа, а потом спешно покидают его в беде", тем запуганным и попраным людям, которые в своем невежестве, слабости и страхе всегда были настолько ослеплены преклонением перед более сильными, что отказались вступить с ним в союз для активной борьбы и оказались способны "поспешить на подмогу победи-

телю" только после того, как битва была выиграна96.

4.6. Помилование и его значение

То, что драма Дрейфуса была комедией, стало очевидным только в ее последнем акте. Объединившим расколотую страну deus ex machina, повернувшим парламент в пользу пересмотра и примирившим в

95Ср.: Labore F. Le mal politique et les partis // Le Grande Revue. 1901. October — December: "С того момента, когда на процессе в Ренне обвиняемый признал свою вину и защитник отказался от требования пересмотра в надежде на помилование, дело Дрейфуса было закрыто как великая универсальная человеческая проблема". В своей статье, озаглавленной "Le spectacle du jour", Клемансо пишет об алжирских евреях, "по поводу которых Ротшильд не заявит ни малейшего протеста".

96См. статьи Клемансо ‘‘Le spectacle du jour’’, ‘‘Et les juifs!’’, ‘‘Le farce du syndicat’’ и ‘‘Еncorе les juifs’’ в газете ‘‘L’Iniquite’’.

164

конечном счете такие несовместимые части народа, как крайние правые и социалисты, был не кто иной, как парижская Всемирная выставка 1900 г. То, чего не смогли достичь ни ежедневные передовицы Клемансо, ни пафос Золя, ни речи Жореса, ни ненависть народа к духовенству и аристократии, а именно изменить настроения в парламенте в пользу Дрейфуса, в конце концов было достигнуто из-за страха перед бойкотом. Тот же самый парламент, который год назад единогласно отверг пересмотр, теперь двумя третями голосов вынес вотум недоверия антидрейфусаровскому правительству. В июле 1899 г. к власти пришел кабинет Вальдека-Руссо. Президент Лубе помиловал Дрейфуса и покончил со всем этим делом. Выставка могла теперь открыться при наияснейшем коммерческом небе, и за этим последовало всеобщее братание: даже социалисты получили право на министерские посты; первый министр-социалист Мильеран получил портфель министра торговли. Парламент стал на сторону Дрейфуса! Такова была развязка. Для Клемансо это, конечно, было поражение. До самого конца он разоблачал двусмысленное помилование и еще более двусмысленную амнистию. "Все, что проделано, — писал Золя, — так это сваливание под одно дурно пахнущее помилование и людей чести, и хулиганов. Все брошено

в один котелок"97.

Клемансо, как и вначале, остался в абсолютном одиночестве. Социалисты, и в первую очередь Жорес, приветствовали и помилование, и амнистию. Разве это не обеспечило им место в правительстве и более широкое представительство их особых интересов? Несколькими месяцами позже, в мае 1900 г., когда успех выставки стал несомненным, выяснилась подлинная правда. Вся эта тактика умиротворения была осуществлена за счет дрейфусаров. Предложение о новом рассмотрении дела было отвергнуто 425 голосами против 60, и ситуацию не смогло изменить даже собственное правительство Клемансо в 1906 г.; оно не решилось доверить пересмотр обычному суду. Оправдание Кассационным судом (незаконное) явилось компромиссом. Но поражение Клемансо не означало победу для церкви и армии. Отделение церкви от государства и запрещение приходского образования положили конец влиянию католицизма во Франции. Точно так же подчинение разведывательной службы военному министерству, т.е. гражданской власти, отняло у армии возможность путем шантажа влиять на кабинет и палату

97Ср. письмо Золя от 13 сентября 1899 г. в "Correspondance: lettres a Maitre Labori".

165

и лишило ее всякого оправдания для ведения по собственной инициативе каких бы то ни было полицейских расследований. В 1909 г. Дрюмон баллотировался в Академию. Некогда его антисемитизм восхвалялся католиками и приветствовался народом. Теперь, однако, "величайший историк со времен Фюстеля" (Леметр) был вынужден уступить Марселю Прево, автору в некоторой степени порнографического романа "Demi-Vierges", и новый "бессмертный" получил поздравления от иезу-

ита отца Дю Лака98. Даже Общество Иисуса уладило свою ссору с

Третьей республикой. Окончание дела Дрейфуса знаменовало собой конец клерикального антисемитизма. Избранный Третьей республикой компромисс оправдал обвиняемого, минуя нормальное судопроизводство, и в то же время ограничил деятельность католических организаций. Пока Бернар Лазар добивался равных прав для обеих сторон, государство сделало одно исключение для евреев и другое для католиков,

угрожающее их свободе совести99. Обе действительные стороны конфликта была поставлены вне закона с тем результатом, что еврейский вопрос, с одной стороны, и политический католицизм, с другой, отныне были устранены с арены практической политики. Так завершился единственный эпизод, когда потаенные силы XIX в. предстали в полном свете документированной истории. Единственным видимым результатом этого события было рождение сионистского движения, ибо только таким мог быть политический ответ евреев на антисемитизм и только такой — идеология, в которой отразилось впервые ставшее серьезным их отношение к враждебности, коей суждено будет перенести евреев в центр мировой истории.

98Ср.: Herzog W. Op. cit. P. 97.

99Позиция Лазара в деле Дрейфуса лучше всего описана в: Peguy С. Notre Jeunesse // Cahiers du la quinzaine. P., 1910. Рассматривая его как подлинного представителя интересов евреев, Пеги следующим образом формулирует требования Лазара: "Он был борцом за беспристрастность закона. Беспристрастность в деле Дрейфуса, беспристрастность в деле о религиозных орденах. Казалось бы — пустяк, но могущий завести далеко. Его это привело к одинокой смерти" (цитата из введения к: Lazare В. Job’s dungheap). Лазар был одним из первых дрейфусаров, протестовавших против закона о конгрегациях.

166

ЧАСТЬ 2

ИМПЕРИАЛИЗМ

Я аннексировал бы планеты, если бы мог. Сесил Родс

167

5. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭМАНСИПАЦИЯ БУРЖУАЗИИ

Три десятилетия, годы с 1884 по 1914, отделяют XIX в., закончившийся схваткой за Африку и рождением пандвижений, от XX в., начавшегося первой мировой войной. Это — период империализма с его застойным покоем в Европе и захватывающими дух событиями в Азии и

Африке1. Некоторые из фундаментальных аспектов этого времени представляются столь близкими тоталитарным явлениям XX в., что, возможно, оправданно рассматривать весь этот период как подготовительную стадию грядущих катастроф. Но тем не менее благодаря своему спокойствию он еще очень напоминает XIX в. и как бы является его частью. Очень трудно избежать соблазна смотреть на это близкое и одновременно далекое прошлое слишком умными глазами тех, кто наперед знает окончание сюжета, кто знает, что все кончилось почти полным обрывом в непрерывном потоке западной истории, какой мы ее знали на протяжении более чем двух тысячелетий. Но мы должны признаться также и в наличии определенной ностальгии по тому, что все еще можно назвать "золотым веком спокойствия", т.е. по эпохе, когда даже ужасы все-таки были отмечены определенной сдержанностью и регулировались правилами приличия и потому не нарушали общей картины душевного здоровья. Другими словами, каким бы близким ни было к нам это прошлое, мы абсолютно ясно отдаем себе отчет в том, что наш опыт концентрационных лагерей и фабрик смерти так же далек от общей атмосферы тех лет, как он далек от духа любого другого периода западной истории.

Центральным событием внутриевропейской истории периода империализма была эмансипация буржуазии, которая к этому времени оказалась первым в истории классом, достигшим экономического преобладания без посягательств на политическое господство. Буржуазия развилась внутри и вместе с национальным государством, которое, почти по определению, стояло над разделенным на классы обществом и как бы вне его. Даже после того как буржуазия утвердилась в качестве правящего класса, все политические решения она оставила за государством. Только когда национальное государство обнаружило свою неспособность быть ареной дальнейшего роста капиталистической экономики, подспудная

1Hobson J. A. Imperialism. L., 1905. P. 19: "Хотя 1870 г. был взят как начальный пункт сознательной империалистической политики, но, как мы увидим, она не получила своего полного развития до середины 1880-х годов... примерно до 1884 г."

168

вражда между государством и обществом превратилась в открытую борьбу за власть. В империалистический период ни государство, ни общество не смогли одержать решающей победы. Национальные институты постоянно сопротивлялись жестокости и мегаломании империалистических устремлений, а попытки буржуазии использовать государство и его средства насилия в своих экономических интересах всегда были только наполовину успешными. Перемена произошла, когда немецкая буржуазия поставила все на гитлеровское движение и вознамерилась управлять с помощью толпы, но тогда было уже слишком поздно. Буржуазии удалось разрушить национальное государство, но победа оказалась пирровой: толпа показала свою способность самостоятельно позаботиться о политике и ликвидировала буржуазию вместе со всеми другими классами и институтами.

5.1. Экспансия и государство-нация

‘‘Экспансия — это все’’, — сказал Сесил Родс и впал в отчаяние, ибо каждую ночь он видел над собой ‘‘эти звезды... эти необъятные миры, которых нам никогда не достичь. Я аннексировал бы планеты, если бы

мог’’2. Он открыл движущий принцип новой, империалистической эры (в течение менее чем двух десятилетий английские колониальные владения увеличились на 4,5 миллиона квадратных миль и на 66 миллионов человек, французская нация обрела 3,5 миллиона квадратных миль и 26 миллионов человек, немцы завоевали новую империю площадью в 1 миллион квадратных миль с населением в 14 миллионов туземцев, а Бельгия в лице ее короля получила 900 тысяч квадратных миль с населе-

нием 8,5 миллиона человек)3; но тут же, в минутном прозрении, Родс разглядел исконное безумие этого принципа, его противоречие человеческой природе. Естественно, ни это прозрение, ни его грусть не изменили его политику. Ему ни к чему были проблески мудрости, столь далеко уводящие от нормальных способностей честолюбивого бизнесмена с заметной склонностью к мегаломании.

2Millin S. G. Rhodes. L., 1933. P. 138.

3Эти цифры взяты из работы: Hayes С. J. H. A generation of materialism. N.Y., 1941. P. 138, и покрывают период с 1871 по 1990 г. См. также: Hobson J. A. Op. cit. P. 19: "В течение 15 лет к Британской империи добавились 3,75 млн кв. миль, к Германии — 1 млн кв. миль с 14 млн жителей, к Франции — 3,5 млн кв. миль с населением в 37 млн человек".

169