Плач по лету

Не свети прозрачной кроной, клён!

То не твой, а мой осенний стон.

Не шумите, буйны тополя!

Живы корни. Вертится земля.

Ах, цветы сирени! Сон земли!

Не заметил, как вы отцвели!

Ах, черёмух белый воздух-вдох!

Черных ягод каменный горох.

Ты, тропа моя, пустым-пуста –

Место для летящего листа.

Как летит он! Как стремится вниз!

Но зачем он в воздухе повис?

Душу человечью что пытать?

До земли же надо долетать!

Так и будет в воздухе висеть.

И паук его завяжет в сеть.

И в четыре закуёт угла.

Вспыхнет осень. Жизнь! Ты где была?

Человечье сердце крикнет: «Нет!

Есть весна!» И зародится свет.

Да и вовсе он не угасал.

Просто лист в пространстве повисал.

До земли-то он не долетал.

Душу, Боже, для чего пытал?

О ПЛОТНОСТИ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ

На фоне окружающей среды Все менее эффектно я смотрюся, Поскольку мной разлюблена Маруся, И потускнели все её следы.   А как сияли все её следы, Когда она по воздуху ходила! И как она прекрасно наследила На фоне окружающей среды! И я в сиянье каждого следа Читал: «Люблю, люблю, тебя, мой милый, За то, что ты с неистовою силой Вознёс меня, неведомо куда!»   Тут я, конечно, соглашаюсь: да! Да, я вознёс – среда не возражала. Но так при этом плотно окружала, Что даже страшно вспомнить, господа.

САД НА АСФАЛЬТЕ

Поглядишь вниз –заасфальтированная земля–мрак! Поглядишь вверх–заасфальтированное небо–мрак! Поглядишь вперед–заасфальтированные лица горожан–мрак! Закроешь глаза–поглядишь в себя–СВЕТ! Так и ходишь с закрытыми глазами, Своим ярким светом любуешься, Никого к этому свету не подпускаешь: Не дай Бог, натопчут В безграничном и стерильно чистом Пространстве и Времени Любви К самому себе! А приглядишься к себе внимательнее И делаешь поразительное открытие: А-а-а!–вот он где спрятан Асфальтовый завод. Как же он туда попал? Догадайся сам! Тебя ещё не было на белом свете, А вокруг того места, где ты родился, Уже стояли и вовсю дымили Чёрные асфальтовые заводы. И теперь ты ничего не знаешь О естественной почве, На которой растут Живые цветы. И упорно выращиваешь Сад на асфальте.

*

Давно ты упала на землю с высот

Прозрачного небосвода.

Позвони мне из тысяча девятьсот

Семидесятого года.

Тогда нам было по 17 лет.

У каждого за спиной –пара крыл.

И в будущее трамвайный билет

Кондуктор нам подарил.

Рядом со мной прекрасная ты

Состояла из света и огня.

И страшную силу своей красоты

Сознавала, улыбкой дразня.

А я сознавал, что мне все по плечу –

Не в копии, а в оригинале.

Но не сознавал, кого больше хочу –

Тебя или Клаудию Кардинале.

Из твоего имени сиял свет,

От тела твоего шел жар.

Но в тот год я был не Донжуан, а поэт.

Мне дороже тебя был мой дар.

Чтоб не чувствовать рядом твоих красот,

Обжигающих душу в вечерней мгле,

Забросил тебя на небесный свод

И ушел один по земле.

Ты в небе сияла вместо звезды.

Меня по планете везли поезда.

Пока я скитался, сгорела ты.

Невечная, как любая звезда.

Не встретил и Клавочку Кардинале.

Даже среди самых ослепительных звезд.

Они мне быстро надоедали.

Я новых ловил, за хвост.

Сгорели все! Сгорела ты!

Я разучился вдохновенно лгать.

И страшная сила твоей красоты

Уже не сможет меня пугать.

Упал твой пепел на землю с высот

Прозрачного небосвода.

Позвони мне из тысяча девятьсот

Семидесятого года.

Любовь НИКОНОВА

Новокузнецк (1951 – 2012)

РОДИНА

Я помню руку ласковую мамину.

Она простынку стлала под меня.

А родина была такой же маленькой,

как колыбелька детская моя.

Я помню двор: кричаще, ослепительно

шагали куры, выставив зоба,

а родина была уже вместительна,

как этот двор и русская изба.

И год от года, постепенно, исподволь

мир отдвигал всё дальше рубежи,

и доверяла родина мне исповедь,

в которой все явления свежи.

И с каждым разом,

если что-то пройдено,

я думаю всё чаще и ясней:

чем больше человек, тем больше родина,

а значит, и понятие о ней.

*

Какой любви исполнена печаль!

Случайный звук и дуновенье ветра

былую боль напомнят невзначай,

но эта боль теперь светлее света.

Не плакать, нет.

Не насмехаться, нет.

Но ощутить с первоначальной силой

тот вечер, первый,

первый тот рассвет,

когда могла любить и быть любимой.

И даже запах старого пальто

таит в любой из сокровенных нитей

всё милое, всё грустное, всё то,

что остаётся от больших событий.

Как хорошо, что были рождены

и что живём и знаем, что мы жили,

что были удивительно нежны

и нежности с годами не изжили.

Люблю простое – травы, небеса –

не потому, что мне оно служило,

не потому, что радует глаза,

а потому, что это вечно живо,

что в этом есть глубинный смысл

любви,

который от себя не отпускает,

что девочка с балкона над людьми

игрушку на верёвочке спускает…

И чем заметней надо мною власть

твоя, зелёный маленький листочек,

тем ближе к жизни хочется припасть,

и жить, и жить, благословив

источник.

И в памяти любимый человек

таким родным и радостным предстанет,

что в сердце, очарованном навек,

ещё печальней и светлее станет.

*

О жизнь!

В который раз пути твои

Внушают мне невольно

уважение

Пред странною всесильностью

любви,

Пред мощью и стихийностью

движения.

Неважно, что бы ни было со мной,

Ведь жизнь моя – что искорка, не больше,

Но важен свет струящийся дневной,

И важен свет, от звёзд идущий

ночью.

И если я однажды растворюсь

в великолепье воздуха и света,

пускай ни скорбь, ни траурная

грусть

у вас, оставшихся, не проскользнёт

на это. (расположение в конце строки)

И знайте вы, что я повсюду там,

где мир и смех, цветение и скрипка.

И будет льнуть к смеющимся устам

моя неугасимая улыбка.

*

Когда томно в душе, как в лесу,

вспоминаю дорогу с покоса:

мы сидели с отцом на возу.

Шла лошадка.

Скрипели колёса.

Так мы в сумерках сено везли.

И вечернюю близь созерцали.

Поднебесные травы цвели.

Придорожные звёзды мерцали.

БЕЗОТВЕТНАЯ ЛЮБОВЬ

В траве земляничной –

как розовый ластик,

как нежный малёк,

как чудной головастик,

попалась пугливая ящерка мне.

Пульсируя, сжалась она на ладони.

Беги. Отпускаю. Не будет погони.

Как трудно друг друга понять на земле!

Пробившись сквозь космос,

сквозь жизнь и сквозь свет,

придёт твой ответ через тысячу лет.

Вернувшись бесстрашно,

играя с огнём,

кого ты застанешь на месте моём?

*

Я живу под столетней ветлой.

Шелестит она нежно и глухо.

Моё счастье – цветок полевой,

а трава – состояние духа.

ПРИЗНАНИЕ

Из всех существ я выбрала одно.

Воронка человечества бурлила.

Кипело всё, чему кипеть дано.

А я… а я уже боготворила.

Но близко от того, кто был так люб,

всё замирало: сердце и сознанье.

И не могло тогда сорваться с губ

хотя бы полушёпотом – признанье.

И, отмолчавшись, шла на волю я,

чтоб отдохнуть от трудного молчанья.

С землёй я говорила. И земля

в ответ звучала. Стройное звучанье!

Я говорила с птицами в тени.

Давала я цветам уроки речи.

И много после всё ещё они

умели говорить по-человечьи…

*

И счастье есть. И музыка кругом.

Слились в один два потемневших взора.

И, кажется, колеблется наш дом,

качается, должно быть, рухнет скоро.

И рухнет он в цветущие кусты,

в их белые душистые объятья.

И я с тобою.

А со мною ты.

Все люди сёстры, и все люди братья.

Одна природа родственна другой.

И этот дом, он родственник нам тоже.

И ветка, освещённая луной,

на нас обоих, точно дочь, похожа.

МУСОРГСКИЙ

Прислушался он и услышал

дыхание смутных времен.

Внял голосу сытых и нищих –

и выявил музыку он:

то пенье. То смех. То ворчанье.

То тихо. То сдержанный гром.

Венчанье Бориса. Венчанье

на царство. И смута кругом.

И слухи. И рокот кровавый.

Зевак и юродивых – тьма.

Свет солнца – тяжёлый и ржавый.

Затмение душ и ума.

На каждом шагу самозванцы.

Лжецарства и псевдоцари. (убран межстрочный пробел)

То вспыхнет, то меркнет сознанье –

от скрытых толчков изнутри.

И в то, что уловлено слухом, –

чрез ноты – вложил он себя,

Россию и сердцем, и духом

то гневно, то скорбно любя.

О, удаль! О, горечь! О, жалость!

Сожги, изведи, сокруши!

И тело его разрушалось,

уже не вмещая души.

И он перед мглою дальнейшей

сказал живописцу: «Пора.

Пиши меня, Репин светлейший,

от мыслей святых до нутра».

Тот выписал грузное тело,

отечную тяжесть лица –

и выразил душу, что пела

и петь обреклась до конца;

всю драму натуры широкой,

последнюю бурю в крови…

И взор, что исполнен глубокой,

одной, безотказной любви…

*

Кто вратами отважился узкими

путь земной до конца проходить?

Жизнь нашла мужичка заскорузлого,

одарила талантом любить.

Ничего-то «такого» в нём не было.

И «поставить» себя не умел.

Только чувство до странности нежное

он к земле своей ясной имел.

И горело оно, потаённое,

заставляло его целовать

лес берёзовый – в сердце зелёное,

и в седины – старую мать.

Видел он обеднение разума.

Видел он оскудение душ.

У подножия облака райского

мракобесов видал и кликуш.

Но любовь, что в душе неотравленной

по закону свободы жила,

к свету светлому, к радости радостной

по нехоженым тропам вела.

Чашу мужества, чашу терпения –

всё испил он за долгий свой век,

доказав, что земля не потеряна,

не потерян на ней человек.

*

Ты мне скажи, заветное виденье,

зачем в твои прозрачные владенья

я проникаю в мыслях и во сне?

Опять, опять вхожу я, обмирая,

под своды зеленеющего рая:

судьба, ты подобрела ли ко мне?..

Здесь в этом царстве сокровенной сути,

где нет ни лжи, ни накипи, ни мути,

я не стыжусь и не скрываю слёз.

И чей-то взор мне душу проницает.

Сквозь слёзы вижу: высветлен, мерцает

прекрасный лик, возлюбленный всерьёз…

О, неужели наконец, сияя,

ко мне душа приблизитсяродная,

приблизится в лучах своих живых…

Но трудно мне,почтиневыносимо…

Пройди, прошу, пройди ужлучше мимо…

Так легче мне, привыкшей средь чужих…

ЗЕЛЁНАЯ МЕСТНОСЬ

Все мне снится зеленая местность,

луг с цветами, прозрачный ручей…

Отошла и отхлынула мерзость

запустенья, амбиций, речей…

Тишина. Мы вдвоем. Мы на воле.

Пахнет медом. Природа чиста.

Больше нет ни разлада, ни боли.

Здесь «с устами сольются уста».

Тяжелейший мы сбросили панцирь.

И ласкает нас легкий эфир.

И прекрасный невидимый пастырь

бережет новоявленный мир.

Погляди же в глаза мои глубже…

Я представить себе не могу,

сколько ж вытерпеть, выстрадать нужно,

чтоб воскреснуть на этом лугу…

СОН 3 МАЯ 1993 ГОДА

Ты был расстрелян, Белый Град,

и обращён в горящий ад.

И тот, кто в этом упражнялся,

перед компьютером смеялся.

Бессилье беззащитных жертв

в нём возбуждало каждый нерв.

На выжженной земле разбитой

пред ним лежал весь Град раскрытый.

И кровь, что в пепел обратилась,

в воронках воздуха крутилась.

Торжествовал уничтожитель:

погибла ангелов обитель!

Но на другом конце земли

об этом думали иначе.

Там свечи светлые зажгли

и головы склонили в плаче…

К распятью всякая душа

приникла, Крест Честный целуя…

И скорбь из сердца изошла

и претворилась в аллилуиа.

ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ

Суета, отголоски ненужных речей –

всё осталось за неким порогом.

Погружается сердце в море свечей,

расцветающих ночью пред Богом.

Храм, охваченный славой, поёт.

Он объят ликованьем великим.

Здесь стоит небезгрешный народ

с удивительным праведным ликом.

Всё отпало, чем был обольщён,

чем пленялся он снова и снова…

Нет ни лучших, ни худших времён –

есть одно Воскресенье Христово!

МЕЧТА ПОЭТА

Мчится поезд по землям ореховым,

мимо ласточек и облепих.

Много разных пространств я проехала,

много разного видела в них.

Что же светит за далью, за чащею,

озаряя с земли небосвод?

Метафизикой русской горящею

путь стократный меня обдает.

Уж рассеялись братья – ровесники.

Уж не видно ровесниц – сестер.

Только ангелы, Божие вестники,

входят с трепетом в русский костер.

Жарко сердцу в нагревшемся поезде.

Облепихи и птицы – в огне.

Но страна в Богородичном поясе

невредима по сути вполне...

ДОРОГА К СВЕТУ

Галине Александровне Волковой,

Заслуженному учителю РФ

Знакомая энергия лучистая

идёт ко мне в потоке зим и лет.

Я ученица этого учителя,

и мне известно, что такое Свет.

Нет ничего случайного, неточного –

есть благо и его прозрачный жар.

Но кто берёт из светлого Источника,

тот отвечает за бесценный дар.

Свет не бывает «чисто символическим».

Стремлюсь его как надо применить:

учительское дело с ученическим,

как луч с лучом, в одно соединить.

*

Прости, Владычица. Я виновата вновь.

Мне тяжко от грехов, от сложной боли.

Я чувствую, как потемнела кровь,

В чистейших жилах певшая дотоле.

Неправильно, чадяще, тяжело

Она горит, объятая страстями.

Я погасить в душе пытаюсь зло –

И воду черпаю из родников горстями…

Но всё-таки вернее путь простой:

Начать элементарно возрожденье –

Явиться в храм, упасть перед Тобой

И плакать, и молить о снисхожденье…

*

Не можем мы перебороть

Того, что нас роднит незримо.

Душа с душой и с плотью плоть

Слились уже нерасторжимо.

Прошли все возрасты и дни –

И в нас осталась только юность.

Мы уцелели. Мы одни.

И сердце к сердцу прикоснулось.

И мысли наши в этот час

Прозрачно и легко совпали.

И радость засветилась в нас

Сквозь обаяние печали.

СТИХОТВОРЕНИЕ ДЛЯ МАМЫ

На всём пути моём,

каков бы ни был путь,

Твой сокровенный мир

являет что-нибудь.

Увижу в поле я

лиловые цветы –

Голубушками их

зовёшь, я знаю, ты.

Увижу мелкий плющ –

о, как он мне знаком! –

Любуюсь, как и ты,

извилистым цветком.

А то в сухой степи,

над бедною травой

Песнь жизни пропоёт

кузнечик нищий твой.

Плоды свои отдаст

мне яблоня – дичок.

Украсит мой ночлег

бессребреник сверчок.

Не бойся за меня.

Я счастлива вполне.

Тобою данный мир

повсюду добр ко мне.

ПРОЩАНИЕ С 90-МИ

Раскололась огромная льдина.

Мы плывем на отдельных обломках.

Вот великой реки середина –

Здесь мы вспомним о наших потомках.

Здесь решится судьба не прибывших,

Не зачатых еще, не готовых,

Наших будущих маленьких нищих,

Наших русских, по-своему новых.

Между тем стопроцентное зренье

Наблюдает за этим исходом –

И, не веря себе, в отдаленье

Видит нимб над плывущим народом…

РУССКИЙ ПОСЕВ

Волнуя полудетские сердца

Лаская их мечтательную завязь,

Пространства открывались без конца,

Но времена попутно закрывались.

И вот лежит таинственно земля

Вне времени, не зная дня и часа,

Несбыточную думу затая

По поводу Хозяина и Спаса…

Её работники, простейшие сердца,

Опять посеяли загадочное семя.

В пространстве, не имеющем конца,

Им нужно время.

Нужно только время.

Иван ПОЛУНИН

Кемерово (г.р. - 1936)

Моя тревога

И виделись мне

Странные грибы…

Они в простор обугленный врастали

Так, что земля

Вставала на дыбы,

Взывая к мести вдовьими устами.

И я летел куда-то

В пустоту,

Кричал в ночи

Беспомощно кому-то

И просыпался трепетно, в поту,

Под синевой семейного уюта.

Привычный пол

И белая стена

Теперь сияли необычным светом!

Я в первый раз

Прочувствовал сполна

Страх за тебя,

Мятежная Планета…

1969-1973 г.

* * *

Отблеск доброты

Вовек с такой дорогою

Не сладить:

Она, как зубр,

Свирепа и строга…

Я жизнь спешу

Не по хребту погладить,

А ухватить за жесткие рога.

Спешу туда,

Где мне киркой придется

Дробить окаменелые пласты,

Где севером остуженное солнце –

Лишь отблеск

Долгожданной доброты.

Черт побери!

Где ж горные распадки?

В глазах всплывают

Черные круги.

Но грузовик,

трясясь как в лихорадке,

Несется вглубь заманчивой тайги…

В дороге я

Увидел мир с изнанки,

Не знал, что жизнь

Трясет куда сильней!

И потому,

Сойдя на полустанке,

Не успеваю следовать за ней…

1961 г.

У родника

Протопал град –

И травы улеглись,

От буйства молний

Листья оробели.

И лишь родник,

Провозглашая жизнь,

Поет в ночи,

Как мать у колыбели.

О чем поёт?

Не разберусь пока.

Но мне с рожденья

Дорого такое –

Как бьётся пульс

Лесного родника,

Не ведая смиренья и покоя!

И над водой

С волненьем наклоняясь,

Я в ней не только

Облик свой увижу –

Почувствую незыблемую связь

Со всем, что мне

С годами стало ближе!

И я пойму,

Насколько был неправ:

От мутных вод

Не уберег истоки…

Поет родник

Среди цветов и трав,

Молчит под тиной

Водоём глубокий…

1972-1975 г.

В больнице

Заколобродила пурга,

Похоронила перекаты.

Олень ветвистые рога

На стылых стеклах

Отпечатал.

Гляжу на улицу: ни зги!

Но под покровом

Снежной ночи

То ль мне почудились шаги,

То ль ощутил,

Что мир непрочен…

И я под утро узнаю:

Нет и следов

От прежней хмури,

А друг мой

В северном краю

Утих, подобно

Жгучей буре.

…Мне там,

На стрежне вихревом,

Пока мой пульс

Надежно бьётся,

Осознавать всем существом

Свою беспомощность придётся.

А здесь –

Печаль больничных стен,

О многом я сужу неверно:

Мне трудно согласиться

С тем,

Что смерть, как жизнь,

Закономерна…

1974,1985 г.

* * *

Без грома и молний

Медлительный дождь,

Как замкнутый нрав,

Не приемлю.

Я радуюсь:

Небо басистое

В дрожь

Бросает горячую землю.

Ломаются молнии,

Кроны задев,

И лес молодеет под ливнем.

… С грозою сравню

Откровенность людей –

Отчаянных и справедливых.

Обиду не прячут они

Под замки,

Но в яростном споре

Схлестнутся,

Готовы друг друга

Схватить за грудки,

Стоят на свое

И не гнутся!

Остынет борьба.

Подобреют глаза.

Улыбкой друг друга

Ласкают…

Природу всегда

Обновляет гроза,

А нас –

Откровенность людская.

Мазанка

Пар клубится над родным порогом

В ожиданье вешнего тепла.

И не здесь ли

Родилась дорога,

Что меня к распадкам привела?

Для разлуки было оправданье:

Стылый север заманил меня.

В отчий дом

Вернулся с опозданьем

На закате пасмурного дня.

… Здесь другие

И плетни, и межи,

И колонки – вместо журавлей.

Только синь да запахи

Все те же

Над притихшей мазанкой моей.

Век прогресса!

Я к нему причастен,

Но при виде перемен кругом,

Сердце разрывается на части:

Так скорбит о самом дорогом…

Где ж оно?

Ушло невозвратимо.

А давно ли?

Не припомнить мне.

Отцвело, отпело, отгрустило

На родимой курской стороне.

Но осталась мазанка

На склоне,

Только к ней позаросли пути.

Боль утрат меня куда-то гонит…

А куда от памяти уйти?!

1976 г.

* * *

Там, где сопки зимой

Снегирями пестрят,

Проходили олени

Медлительно, плавно,

Точно люди в раздумьях

Над сущностью главной:

Неужели народы

Себя истребят?

… Оглушительный взрыв

Неминуемым крахом

Прокатился во мгле,

Сотрясая утес, -

И безумное стадо,

Гонимое страхом,

Будто вихрь подхватил

И куда-то понес,

Так понес,

Как песчинки от нашего взрыва!..

Исчезали олени,

Держась вожака.

Вдруг возникнет скала

Или бездна обрыва?..

И – стремительный бег

Оборвут на века…

И хотелось мне крикнуть:

«Куда ты, куда ж ты,

Ошалелое стадо?

Замри! Задержись!

Ведь еще никому

Не дарована дважды,

Не дарована дважды

Природою жизнь…»

Но тревога моя

Оказалась напрасной:

Над изгибом реки,

У развилки дорог,

Стадо замерло враз,

Озираясь.

…Мне ясно,

Что животных

Не разум –

Инстинкт уберёг.

А ведь ты – Человек…

Собратьям

Утешали меня:

«В мире – все относительно!..»

Потому и стихи

До особой поры

Не порывистым ливнем –

По капле медлительной

Проступали, как сок

Из-под вешней коры.

Собирались мои

Запоздалые строки,

Зачастую дышали

Излишней тоской.

Я нередко робел

Над сюжетом глубоким,

Как над самой ретивой

Сибирской рекой.

Вдруг… подхватит меня

Вековая стремнина,

К мелководью отбросит:

Не тот, мол, пловец!

И придется стоять

Над зелёною тиной

Вдалеке от людских

Заповедных сердец.

Для того ли рожден,

Чтобы в строгом порядке

Рифмовать зарисовки,

Довольствуясь тем,

Что творенья мои,

Точно лысины, гладки,

Соответствуют блеску

Заезженных тем?

Нет! Рожденье моё –

Будто огненный выдох

Той земли, где в боях

Расплавлялась броня…

Может быть, на последнем дыхании

Выдам

Всё, чем жизнь до краев

Наполняет меня!

* * *

Утро раннее,

Звёзды срывая,

Дышит холодом, кровь леденя.

Смотрит хмуро тайга вековая

Из-под белых бровей на меня.

Стонут глухо мохнатые кедры…

Словно песня о предках моих,

По просторам

Разносится ветром

Гул завьюженных сосен и пихт.

В этих звуках,

Тяжёлых, чугунных,

Голос древности я узнаю.

Пойте! Пойте сосновые струны,

Про суровую землю мою!

Вы потомкам

О том расскажите,

Как встречал я рассвет у костра,

Как метель

Над землей необжитой

Полыхала всю ночь до утра.

1961, 1975

Уголок нелюдимый.

Безголосая заводь.

Я вхожу в этот мир,

Точно в мир старины,

Где причудливым сказкам

Русалками плавать

В серебристом ковше

Отражённой луны.

Надо мною в раздумьях

Склоняются сосны…

От житейских невзгод

Исцеление – здесь!

Возвращаясь невольно

К безоблачным веснам,

Я воскликнуть готов:

«Отзовись! Где ты есть?»

И в ответ

Донеслось бы

Протяжное эхо

Да шуршанье не платья,

А чутких осин.

Мне казалось:

От прежнего чувства уехал…

А вернулся –

И снова его воскресил.

Этот лес воскресил

И мечты, и печали,

И пронзительный запах

Российской земли.

Здесь когда-то сердца

Необычно стучали,

Только тут по-особому

Травы цвели…

1969, 1973 г.

Закон земной

Я мягкотелый от природы,

Но так гласит закон земной:

Учись воспринимать невзгоды,

Как дерево –

Грозу и зной!

Не знаю,

Что со мною станет?

Я уязвим и малым злом.

А мне достались испытанья

И на разрыв, и на излом…

1973 г.

Дворы двух поколений

Под пламенеющим покровом

Буран отвластвовал с утра.

И вот уже мальчишки снова

Несутся с криками:

«Ура!»

«Стреляют», падают,

И тут же

Их «кони» ускоряют бег.

Никто не ранен,

Не контужен.

Как детский мир,

Белеет снег.

А мне?

Лишь стоит в даль вглядеться,

Увижу бурые дворы.

В моё обрубленное детство

Война входила.

Без игры.

1974 г.

* * *

Не доверяю поездам:

До цели тянутся устало.

Я на минуты опоздал,

А ты – на годы

Старше стала.

Но сколько чувство не таи,

Оно когда-то отзовётся,

Как звон опущенной бадьи

Из молчаливого колодца…

Какая темень в глубине!

А выше, над песчаным слоем,

Как в зеркале,

Увидеть мне

Легко себя и всё былое.

Вот – руки плавные твои…

Что нам до утренней прохлады!

Над нами снова соловьи

Выводят чистые рулады.

И сколько лёгкости во всём:

В листве

И в дуновенье ветра!

А что за тем

Счастливым днём?

Мои крутые километры.

Солдатский путь…

И письмецо –

Такое острое –

Как вызов!

Я позабыл твоё лицо

И не сберёг штрихи эскизов.

Зато в полотнах воссоздал

Прилив и зелень краснотала…

Я на минуту опоздал,

А ты – на годы

Старше стала.

1978 г.

Похолоданье

«Войди в мой мир!» –

Зову тебя в ночи.

В нём обогрейся,

Как в домишке давнем,

Где слабый свет ложился от свечи

На голубые старенькие ставни.

Ты помнишь их?

Под ветер-листобой

Они стучали некогда о стены,

Как будто ожидали перемены

В природе грустной

Да и в нас с тобой.

Она во всём уже произошла…

Но что меня сегодня удивляет?

По всей России

Сиверко гуляет,

И стало меньше в комнате тепла.

Любимая! Ты в главном помоги:

Мне тяжко выносить

Похолоданье.

Войди в мой мир оттуда, где ни зги,

Где затерялось первое свиданье.

1978 г.

Прилив

Мечта, как лань,

Была пуглива.

Я строил домик на яру,

Ещё не ведая прилива –

Прилива нежности к добру.

С каким-то странным опасеньем

Глядел на шумную шугу.

Но ты вошла,

Как свет весенний,

Сказала тихо: «Помогу!»

И в дружбу вновь

Окрепла вера,

Прилив любви я ощутил…

О, как бы в мире

Было серо

Без этих маленьких светил!

Экспресс

Когда в квартире душно слишком,

Иду задумчиво туда,

Где провожал

Ещё мальчишкой

И журавлей, и поезда.

Один,

С названием «Колхозник»,

Стоял подолгу в тупике,

Пока экспресс

Восходом поздним

Не излучался вдалеке.

Мелькали в окнах

Чьи-то лица,

Звучала песня о Москве.

Казалось мне,

Что вся столица

Летит навстречу синеве.

И синева под стать мечтаньям,

звала меня

за дальний лес…

С каким восторгом

Майской ранью

Глядел на розовый экспресс!

Когда же в поезд,

Мрачный с виду,

Грузили женщины кули,

Невольно чувствовал обиду

За все страдания земли!

Судьба земли –

Крутая мера –

Не обошла и наших вдов,

Живущих ныне

Светлой верой

В ритмичный говор поездов.

И в красоту

Того движенья,

Каким охвачен был экспресс!

…Всё принимаю с удивленьем:

И чёрный дым, и синий лес.

* * *

Представляется вечер

Мостом голубым

Между радужным днём

И дождливою ночью…

Но во все времена

Я тобою любим –

И теперь, хоть буран

Завывает по-волчьи.

И невольно тоску

Нагнетает в очаг –

В мир, надломленный с детства

Зловещим насильем…

Но, почувствовав руки твои

На плечах,

Я опять обретаю

Незримые крылья!

И они поднимают

Бесшумно меня

Над шуршащей пургой,

Над пейзажем печальным…

Наши древние предки

В ночи, без огня,

Согревались вот этим теплом

Изначальным!

Из глубоких сердец

Излучалось оно,

Через толщу столетий

В наш мир проникало.

Нам природой

Великое свойство дано:

Дорожить, как наследством,

Душевным накалом!

Счастлив тот,

Кто способен его уберечь

От житейских невзгод –

До прощальной минуты…

Сберегу ли тепло

От восторженных встреч,

Если время со мной

Обойдётся вдруг круто?

* * *

Все говорят:

«Чем дальше, тем родней…»

Я с этим выражением согласен.

О, сколько самых

Безотрадных дней

Провел в разлуке с родиной

На трассе!

Как тосковал я по земле своей!

Бурана стон

Хотел осилить криком.

Он, яростный, –

Мой белый соловей –

Все заливался в исступленьи диком.

В дверь колотил

И звал меня туда,

Где огонёк мерцает в полумраке,

Где не найти собачьего следа:

В такой мороз

Не выгнать и собаки!

Впадал и я в отчаянье

Не раз,

Моя душа

Проклятья извергала…

И лишь тепло

Любимых женских глаз

Меня от катастроф

Оберегало…

1986 г.

* * *

Вот – общежитье, словно слепок

Склепа.

Ко мне при жизни уготовил ад?

Знать, я любил тебя, Россия, слепо.

Спасибо, рок, за коридорный смрад.

За крики

И безумные замашки

Иных жильцов,

Заброшенных сюда.

А я шучу.

Мол, я рожден в рубашке,

Хоть провалиться рад бы

От стыда.

Мне сознавать

Убогость нашу стыдно.

Куда уехать?

Может, за кордон?

Но для меня

И там звезды не видно.

Люблю Сибирь, как праведник-чалдон.

Твержу друзьям:

«Вы помните о главном –

Где родились и для чего живем…»

Среди тайги, а не в краю дубравном

Останусь я

Февральским соловьем.

Обидно мне:

Я тоже – победитель!

А что обрел?

Опять ледовый плен?

Меня прими,

Таёжная обитель.

Я не дожил

До лучших перемен.

1992 г.

* * *

Отшумели и весна, и лето.

Резкий ветер заново подул.

Мой буланый рано, до рассвета

Почему-то голову пригнул.

Да и я сегодня опечален

И невольно думаю о том,

Что звучало музыкой вначале –

Обернулось вихрями потом.

Знать, меня, мечтавшего о славе,

Вразумили пасмурные дни:

Не меняй коней

На переправе,

По ухабам шибко не гони!

Я своих

Оставил средь болота,

Не подняться загнанным

Никак!

Я и сам

То кровушкой, то потом

Оросил извилистый большак.

Не успел я залечить мозоли

И осилить свой недавний страх –

По ошибке

Вновь щепотку соли

Я на рану высыпал впотьмах.

1994 г.

Александр РАЕВСКИЙ

Новокузнецк (г.р. – 1951)

ДЕТСТВО

По канаве – лопухи, лопухи... За канавою ковром – лебеда. Растеряли своих кур петухи, Ни квохтанья, ни пера, ни следа. От жары сухой плетень – серебром. Хмель с козявками на том серебре Как рубахи, облака за бугром, И дырявый чугунок на бугре... В холодке лохматый псина с утра Дразнит улицу большим языком. В сенцах мамка звякнет дужкой ведра – Скоро летушку звенеть молоком. И с какой-то погремушкой в руке, Понимая этот пестрый мирок, Как на троне, ты сидишь на горшке, Раз-два – летний деревенский царёк.

ПОДРУЖКА

… Уже умолкли все кукушки. Зелёный лес в июле алом Дремал в строю…             А на опушке Берёза барыней стояла. Она раскинулась широко Густым шатром, знакомым с детства, И вовсе ей не одиноко Одной стоять и шелестеться… Как хорошо в июле алом По воле вволю набродиться, Присесть к подружке                    и устало К стволу спиною прислониться. Под ней прохладно и тенисто, И ежик с мордочкою лисьей, От ветерка живые листья Вспорхнут, как пальцы пианиста… А вдалеке, в дрожащей дымке – Село в антеннах музыкальных; Приходят радужные думки И вверх восходят пузырьками… И облакам легко плывется, Плывут, плывут, как будто сами… И молодое сердце рвётся Соединиться с небесами.

ВИДЕНИЕ

Равнина молчала. А сердце стучало… Безмолвно и плавно – жалей не жалей – Небесное войско к закату промчалось… Один я остался на горькой земле. Стою, очарован тоской несказанной, Созвучной душе, недоступной уму, Последний огонь провожу со слезами… И холод межзвездный, как данность, приму. Но свято поверю, что войско вернётся. И снова собравшись на битву со злом, Возьмут и меня. И тогда мне найдётся Копьёи кольчуга, и конь под седлом. Стремительно-плавно, клубя облаками, Умчимся к закату, растаем во мгле, – Затопит безмолвьем, укроет веками… А кто-то останется ждать на земле.

*

Не застя светлый окоём, Тонка и трепетна осина, В загадке имени её «Осанна» слышится, «спаси нас…». Никто почти не дорожит, А мне печаль её отрадна, Она в безветрие дрожит, В тени её всегда прохладно… Других деревьев сладок плод, Другие в зрителях остались, Когда в великий, страшный год Ей слава горькая досталась. Что это: высший знак судьбы, Святое право, преступленье – Перешагнуть за «не убий», Земного зла во искупленье?.. Не надо много говорить. За память, боль, за подвиг трудный Хоть иногда благодарить – Она повесила Иуду.

ВСТРЕЧА

Молодость гуляла, бёдрами качала, Старость наблюдала, сидя у дороги. Молодость гуляла и не замечала, Как туман цеплялся ей за босы ноги… Выйду на дорогу, молодость решила, Нарвала цветов я, что мне в поле делать? Старость у дороги тень свою сушила, Из-под тёмной шали ласково глядела. Молодость на старость глянула брезгливо, Ветхую черницу обходя надменно, Старость улыбнулась: «Как же ты красива! Но тебя сгублю я, девка, непременно…». Встала и вдогонку рукавом махнула – Зашумели в поле белые бураны, В сердце ретивое холодом дохнуло… Все бы ничего бы, но зачем так рано? Ну зачем так рано, ну зачем так быстро Пухом лебединым разлетелись годы, Горькою морщинкой, прядью серебристой Крепко зацепила злая непогода?.. …Молодость другая в голубую кружку Ягоды сбирала, по цветку гадала… Молодость былая седенькой старушкой, Сидя у дороги, девку поджидала.

БЕЗ ШТАНОВ, НО В ШЛЯПЕ

Нужно врыть в калитке столб, Мать давно уже просила, Только ровно, только чтоб За сто лет не покосило.                       Можно с другом выпить штоф, Потягаться с кем-то силой, Иль влюбиться. Только чтоб Далеко не заносило.                    Можно умно морщить лоб И травить стихами залы, Только в меру, только чтоб На здоровье не сказалось.                    Можно в «…пром» засесть иль в штаб, Воровать сырье и деньги, Только много! – это чтоб Вдруг «браслеты» не надели.                  Можно, можно… можно все! Лишь делись, взирай на лица. А пошли бы все в свисток! – Не хочу душой делиться.                  Не молоденький уже, Облетает лето в осень, Приспособиться б да жить… А меня опять заносит.

БАБУШКИНЫ СЛОВА

И лица не припомнить уже, Да и слов-то запомнил не много: Что-то там про дожди и стрижей, А еще про весеннего Бога. Нам-де к Батюшке можно залезть, Он на облаке. Ласков и розов. И на небушко лесенка есть – Вон за той за зеленой березой… Я к березе не раз приходил, Никакой там стремянки. И всё же Не стихала надежда в груди – Взмыть к тебе, о неведомый Боже! Не затем, чтоб просить о судьбе, Только взрослые верят в такое, Просто облако выбрать себе, Лечь на пузо и плыть над землею… Это ж чудо! – легко пролетать, Голубой высоты не бояться, От восторга ногами болтать И от радости звонко смеяться!.. Я все речки внизу разгляжу, Все леса, города, огороды, С неба пашням рукой помашу, Крикну «здравствуйте!» мирным народам… Баба, бабушка, сколько же лет Пронеслось над родимой сторонкой С той поры, как в холодной земле Ты почила в платке и с иконкой?.. Я в немилой живу стороне, Срок пожизненный будто мотаю, Над землею не только во сне, Даже в мыслях давно не летаю. Поседела давно голова, Прозябаю в эпоху иную, Но твои золотые слова Мне по-прежнему сердце волнуют: Нам-де к Боженьке можно залезть, Он на облаке – ласков и розов… Что-то высшее все-таки есть, Что стоит над житейскою прозой! Я приду. Соберусь и приду. Хоть стократ всюду все изменилось, Все равно это место найду. Пусть хотя б перед самой могилой. … Шелестит там береза в зенит, Облака ходят плавно и немо, И, мерцая, легонько звенит Там стеклянная лестница в небо…

*

Ангел летал над морем, Над скалами, полем, лесом, Смертное видел горе За дымовой завесой. Спешка везде, засовы, Злые повсюду лица. Некому молвить слово. Некуда приземлиться.

КРАСНЫЙ ВЕЧЕР

Что удалось – не удалось, А ты вздохни усталым вечером: Закатом красным всё насквозь Тепло и горестно просвечено. Тот свет в неведомый конец Неслышно, медленно ступает… И суть вещей, и стук сердец Сквозь оболочку проступает. Пылают главы облаков, Прохладны души их былинные; Берёзы – жгучие с боков, А тени – тихие и длинные. Мы замираем в этот час, Земли случайные прохожие, И лёгкие трепещут в нас, На крылья бабочек похожие. И что сбылось и не сбылось – Судьбою каждого отмечено; Печалью высшей всё насквозь Тепло и бережно просвечено.

БЕЛОКУРЫЙ МАЛЬЧИК

Сидел он на траве в коротенькой рубашке, Кого-то в той траве  ручонками ловил… Сердито добрый шмель гудел над белой кашкой… И пахло молочком  от детской головы. Дыханье ветерка к полудню прекратилось. Сидел совсем один. А ласковая высь Над маковкой его пыльцою золотилась, И ангелы легко, как бабочки, вились…

*

Стою на посту. Охраняю насосную. Учусь, как людей «не пущать и пужать»!.. Не то чтобы жизнь уж такая несносная, Но деток имеешь – изволь содержать. Стихи не оденут, дипломы не кормят, В мешок завяжи их и в воду забрось… В охранниках я. И надеюсь, что скоро Схвачу диверсанта – заплатят авось. А если и тут объегорят с зарплатой, Пускай награждают за то, что страдал; Судьба, как в медалях, в суконных заплатах, Так пусть на заплатах сверкает медаль! Какая-то чушь, опереточность даже: Гудит железяка… Кому ты нужна! Но, чуткий и зоркий, стою в камуфляже, Так надо, ребята. В России война. Воюют, воруют… Не знаю, что хуже, Но чую, что чудище прет напролом; Запомни, поэт, никому ты не нужен, Сегодня в цене человек со стволом. Плывут катафалки, в угоду кому-то… Не дело пророчить – что ждёт впереди, Но, видно, всерьёз расходилася смута, За сивым туманом – сплошные дожди. И год високосный, и век високосный, В кровавых разборках сошли все с ума. … А я на отшибе. Привязан к насосной. Со мной все богатство – душа да сума. Забывшись, уставлюсь в незримую точку И светлые грёзы ловлю наяву, – Черчу карабином на облаке строчку И вентиль чугунный ромашкой зову…

*

…  Укачала ночь-ладья. Дремлешь, негой утомлённая, Чуть припухли и сладят Губы, страстью опалённые. Дышат росами любви Куполки твои греховные, Я в слезах целую их И молюсь, как на церковные. Льёт луна через стекло Струи мраморные, дивные; Тихо глажу тёплый лоб, Локон, шею лебединую. Я и раб и властелин Чувств твоих и сердца чистого, Нежных всхолмий и долин, Лона, свято беззащитного. Никогда я на миру Не сгорал, не клялся с пафосом, Но сейчас скажи – умру На крыле твоем распахнутом…

*

                                   И не могу я в этот дом                                     Войти без низкого поклона...                                                         Виктор БаяновСвет вечерний высок. Еще нету семи. У конторы автобус споткнулся и скрипнул… Ты приехал домой – что ж так сердце щемит? – Ни шагнуть, ни вздохнуть и ни вскрикнуть. Свет вечерний высок. Далеко до росы. А над крышей родимой твоей развалюхи Бравый клен шелестит – так нелепо-красив! – Как гвардейский султан на мужицком треухе. Ах ты, дом, ты, мой дом, что поделаешь тут. Для живущего здесь населенья Ты всего лишь чудной бабки Марьи закут, Для меня же – начало вселенной. Всякий раз заходя в сень простых потолков, В предзакатных лучах, как в оранжевом дыме, Я крещусь на портреты своих стариков, На которых они молодые. Здесь когда-то твоя загорелась звезда, И от высшей печали заплакал впервые… Детских лет голоса, отзвенев навсегда, В ленты радуг ушли и в цветы полевые. …Вот приблизишься и… мать  не выйдет встречать. Той минуты страшусь до иголок по телу! – Мне куда приезжать? Где мне выть по ночам От всемирной тоски оголтелой?! …Редкий лай, палисад, сон травы под окном, Мирозданья огни… – или это всё тени? Появляясь на свет, мы все знаем о нем, Покидаем в неведенье, в горьком смятенье… Дан приход и уход. Ничего на века. Но я так не хочу, я на Бога в обиде, – Без меня над землей будут плыть облака, Но как я – их никто больше так не увидит! Этот день голубой мне глаза напитал, От подлунных ночей голова серебрится; Пусть когда и шатнусь, но я жить не устал, Это сердце в груди не готово разбиться!.. Ничего, ничего, мы еще поживём, Пусть косая не шлёт свою группу захвата; Улыбнуться сквозь слёзы, вздохнуть о своём… Ну, веди меня, матушка, в хату.

*

Сирень цвела, и девки плакали, И луг под росами блестел... А за стеной, под грустной лампою, Я за компьютером сидел. На мониторе буквы мёртвые Слипались в мёртвые слова... Не принимает текстов чёртовых Моя дурная голова! Припомню времечко застойное, На переломных рубежах, Мне ничего тогда не стоило Всё в голове своей держать. Мне ничего совсем не стоило К природе душу подключить, Попасть в любовную историю, В стакане жало помочить, Скатать туман в сырую простыньку, Берёзки в рифмы заплести – И ручкой шариковой простенькой В тетрадь всё это занести. Пускай писал корявым почерком, Пусть вкривь и вкось строка вилась, Зато наглядны муки творчества, Зато видна живая связь. А тут нажал – и всё готовое, И хоть до Марса посылай О том, как выли девки клёвые, Как за окном сирень цвела... Нет, не моё. Отщёлкну лампу я, Компьютер махом отрублю, Найду девчат, и чтоб не плакали, Не виртуально полюблю.

*

Молодая мама своему сыночку, Сидя у окошка, под синиц свистки, Вышивала в полдень синюю сорочку – В крестик чёрно-белые цветки. Лишь всего два цвета (ниток было мало), Только в два рядочка стёжка пролегла, Только на сорочке, но хотела мама, Чтоб в цветах вся доля у него была. С трёх икон святые молча наблюдали. Над шитьём витала лёгкая рука. За окном сияли голубые  дали, Зеленели травы, плыли облака… Дорогая мама, как ты угадала. В стороне далёкой после, без тебя, Вышилась  сыночку (ниток было мало) В крестик чёрно-белая судьба.

*

Луч осенний – прощальный, не резкий, В низких тучах блеснёт невзначай, Обнажая полей, перелесков Жёлто-палевую печаль… Стукнет выстрел за дальним болотом, Хлипкий, лишний в безмолвье тугом; Свет церковной сползёт позолотой – Снова тускло и низко кругом. Не могу, не могу в сонном доме Тихо маяться сущностью всей, По стерне побегу, околдован, В след за ниткой последних гусей… Ну, должно же быть что-то такое, Там, за далью седой без границ, Что влечёт лучезарным покоем, Что так манит застуженных птиц. Побегу я с расхристанной грудью, Хоть пора уже, смертному, знать, Что на этой земле многотрудной Мне мечты – как и стай – не догнать... 

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Бом-бом-бом-бом-бом-бом    Средь печалей, средь полей    Густые звуки плыли… Бом-бом-бом-бом-бом-бом    Понастроили церквей,    А Бога – позабыли. Бом-бом-бомж-бомжж-бомжжж…

НЕУКЛЮЖЕЕ ПОДРАЖАНИЕ

ПЕСЕННОМУ НАРОДНОМУ ТВОРЧЕСТВУ

Топорок, топорок за ремешком у Мити, Он пошёл во лесок берёзушку срубити. Ну, а я, ну а я там ягоды сбирала, Повстречала вдруг его – голос потеряла. «Много ль ягод набрала?» – ласково спросил он, Ну а я, ну а я трепещу осинкой… «Ты куда меня повёл?» – вздрогнула до жути. «А пойдём во глубь кущей, что-то покажу те». Так мы шли, так мы шли, под берёзкой сели. Он мне что-то показал – ноженьки сомлели... ...Дотемна от всех людей прятал нас лесочек... Потерял, потерял  Митя топорочек. Потерял инструмент с новым топорищем. С той поры каждый день ходим туда... ищем.

*

Потихоньку, видать, умираю, Так путём повзрослеть не успев. Помаленьку в суму собираю Строчки, жизненный свой неуспех – Вот и всё. Время вехи сметает, До меня сколько сдохло эпох… Ничего на земле не оставил, Только горести рваный сапог. И рубли, и враги, и карьера – Мне теперь до далёкой звезды; На душе только зябкая вера, Да туманные в сердце сады.

Не хотел бы, но никну в печали: Нас, наивных –  сияя вдали – Жизнь мечтами возвысит вначале, Серым пеплом к концу приземлит. Свою молодость я проворонил, Не пожил, всё чего-то прождал… Неужели меня похоронят, Я исчезну – всерьёз, навсегда? Жёлтым листиком в вечность влипая, Каждый тихий, задумчивый день Так покорно судьба утопает В свято-синей небесной воде…

Владимир ШИРЯЕВ

Кемерово (1949 – 2002)

…А если ты филателист,

то подбери осенний лист.

Он бронзою раскрашен ярко,

он как погашенная марка

страны, где ты резвился встарь.

И ощущаешь вдруг обиду,

что затопил, как Атлантиду,

её безжалостный сентябрь.

*

Не надо кричать, очевидно,

и гневно глазами сверкать.

Теперь я глотаю обиды,

как шпаги глотает циркач.

Смотрите! Глотаю! Штук двадцать!

Причём этот фокус таков,

что к миру они возвратятся

цветным серпантином стихов.

АВТОПОРТРЕТ

Стара метафора, и всё ж:

тяжёлый и округлый,

как поразительно я схож

с кувшином лепки грубой.

Я на земном стою огне,

И рвутся, рвутся к выси

вскипающие во мне

божественные мысли!

Но хрупок я. Меня ударь –

разрушусь я вчистую.

О чём же думал ты, Гончар?

Гончар, я протестую!..

*

Как-то раз при копке огорода

Климов произнёс довольно хмуро:

– Я сейчас подумал, что работа –

мера изменения структуры.

Мы копаем – значит, изменяем

чёрную структуру огорода,

чтобы становилась хлябь земная

нашими трудами – благородна.

Чтоб разнообразна и красива

расцвела растеньями округа,

мы, потея, прилагаем силу

наших рук и, несомненно, духа.

Да и взять занятие любое…

Вы, поэты,– пахари, не боле:

вы усердно трудитесь на поле

наших душ – и хорошеет поле.

И учёный тоже свою ниву

обиходит, смыслом увлечённый…

– Понял, – отозвался я счастливо. –

Только растолкуй мне, друг учёный.

Если мы структуру улучшаем, –

мы привносим этим дух в природу.

Если ж мы структуру разрушаем, –

разве производим мы работу?

Ведь нередко маленькая сила

выполняет дельную работу.

А бывает, что большая сила

посылает всю работу к чёрту!

Чем же нам измерить то, что сдуру

может совершить дурная удаль? –

И ответил мне Серёжа хмуро:

– Вот над этим я сейчас и думал.

ПОСАДКА КЕДРОВ

Пришла осенняя пора,

гуляют ветры.

Опять я с самого утра

сажаю кедры.

Я знаю: даст орешек всход –

зелёный, малый.

Он будет через лет пятьсот

вполне нормальный.

Тянись, зелёная семья,

всё выше, выше!

Мне даже кажется, что я

тебя увижу.

…Придёт какая ли беда,

шалят ли нервы, –

не унываю: я тогда

сажаю кедры.

*

Как машбюро, стрекочет бор,

строча известия свои.

И, как рассыпанный набор,

поблескивают муравьи.

Листы протягивает лес.

Просматриваю на ходу.

Лес – будто иностранный текст,

но я его переведу.

ВОДА

Так много видит, но когда

Вдруг пробежит по ней волненье,

То забывает вмиг вода

Очередное впечатленье.

А может, помнит, но таит

И в подсознание их прячет?.

Гляди: беспечная на вид,

Она бесперерывно плачет.

*

Во мне всегда любой диктат

рождал сопротивление.

Я с детства не любил диктант,

а только – сочинения!

*

Общая Теория Всего,

мной изобретённая вчера,

говорит: Вселенная – письмо,

из-под ироничного пера

вышедшее…

Странное весьма.

Я опять зачитываюсь им. –

Вроде, на ладони смысл письма,

в то же время – трудноуловим.

Что ни слово здесь, то всё намёк.

Или выражаться напрямик

автор из-за цензора не мог,

ну, а может, просто не привык?

И везде – лукавый этот смех!

Было б время – я б, наверно, смог

прочитать его вернее всех –

это очень странное письмо.

ДОЛЯ

Говоришь, что наша доля –

Пустота?

Едва ль.

Наша доля – это воля,

Наша доля – даль.

Наша доля – это поле,

И на поле – бой.

Это – долг по доброй воле.

Наша доля – боль.

Нашей участью с участьем

Мы обручены.

Нашей участью на счастье

Мы обречены.

О СМЕХЕ

Я о юморе долго думал.

Стало ясно мне, например,

что совсем недоступен юмор

для животных и ЭВМ.

…Академик известный бьётся

над машиною столько лет! –

Если вдруг ЭВМ рассмеётся,

значит, есть у неё интеллект.

Но серьёзна пока машина…

Вот поэт подошёл один –

чрезвычайно серьёзный мужчина.

Чем же лучше он тех машин?!

И не зря должностные лица

неулыбчивы – нет души.

И в народе не зря говорится:

«Напои, накорми, рассмеши».

И, над смертию торжествуя,

вновь разносится звонкий смех.

Я смеюсь – значит, я существую –

исключительно как человек!

ЛЮБИМОЙ

Повстречались с тобою

мы в эпоху застоя.

И – зажили неплохо,

несмотря на эпоху.

На работу ходили,

напевая мелодии.

И редиску садили

у себя в огороде.

…Если честно признаться, –

под весенней звездою

хорошо целоваться

даже в годы застоя!..

ОТКУДА ЕСТЬ ВСЕ ПОШЛО?

(ХРОНИКА ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ)

Было невинным начало процесса:

Объединялись по интересам.

Шили, кроили, но больше вязали,

Танцы народные вместе плясали.

После на улицах заорали

Разнообразные неформалы.

Кто-то воскликнул: «Мы – не рабы!»

Партии выросли, как грибы.

Их коммунисты скушать пытались –

На сковородку сами попались.

Рухнули старые авторитеты,

Провозгласились суверенитеты.

Ну, а теперь – не пойму я, хоть тресни –

Брат мой живет за границею – в Бресте.

Тесть за границей – на Украине.

Вот навязали! Вот накроили!

…И не вели они вроде к эксцессам –

Объединения по интересам.

*

Осыпает меня листами…

Надо мной – в золотом сиянье –

Улетают куда-то стаи –

Нераздельны и неслиянны.

Если даже простые птицы

К самой главной причастны тайне,

то не стыдно ли нам толпиться,

Путь себе пролагать локтями?..

СЕРДЦЕ

О сердце, родничок мой дорогой,

меня переполняешь через край.

Ты отразило мой любимый край,

и так бывает трудно мне порой

в своей груди тщедушной удержать

всю одержимость ярую твою.

Когда ты принимаешься вещать,

переводить тебя я устаю!

О сердце, мой единственный сааз,

продолжим вдохновенную игру!

Ты видишь, сердце, люди верят в нас!

А если ты сфальшивишь – я умру.

*

Я так боялся одиночества!

Я так испить его хотел!

…Мне женщин целовать не хочется.

Зову – по имени, по отчеству

цветы – ромашку, чистотел.

Они охотно откликаются,

они дают себя сорвать.

И снова белая акация

свой источает аромат.

И снова горькая календула,

как огонёк горит в саду.

Она, наверное, не ведала

о том, что в гости к ней приду…

*

Сначала – в песочке возился, потом – в универе учился. И всюду моя позиция нисколечко не учитывалась. За шкирку возьмет родитель и выдернет из песочка. Скажет преподаватель: "Ленин – гигант!"                И точка. Столичные человеки хотели – большое мерси! – вспять повернуть мои реки, об этом меня не спросив. Чтоб выразить свое мнение, и стал создавать их я: не из песка творения – стихотворения!..

*

Старшим я не внимал

и ошибся немного:

принял я за финал

то, что было прологом.

В переулке глухом,

распечатавши «Феникс»,

вместе с синим дымком

воскресаю, как феникс.

Пусть конец у хвоста

и ощипан порядком,

главное, что восстал!

Главное, что из праха!

Так что буду твердить

всем, пока не поверят:

«Мрачные феврали –

лишь начала апрелей!»

И, царапая стих,

вижу вдруг в удивленье:

всё, что было до сих, –

лишь предуготовленье!..

*

Я уверен в минуту сию

не узнаете вы меня! –

Я по полюшку семеню

и разбрасываю семена.

Дело спорится – ведь тружусь

не на тётенек я чужих.

Не какой-то служитель муз, –

а здоровый босой мужик.

По глаза я зарос бородой,

весь в грязище я, – Боже мой!

Но – пока я ещё молодой,

это с виду я – пожилой.

…Как я ждал её – эту весну!

И она наступила – весна!

Я по полюшку семеню

и разбрасываю семена!

*

Как прекрасен белый лист! – Словно первопуток зимний. Лист красив, когда он чист, но исписанный – красивей! Он теперь – в прожилках строк, он волнуется, трепещет. Он расскажет – дайте срок! – удивительные вещи. Где очутится, – Бог весть. Закружился над аллеей. Ты теперь не лист, а – весть! Так лети же веселее!..

Печатается в рамках проекта «Поэзия – язык молодых», ставшего в 2014 году победителем областного конкурса проектов на консолидированный бюджет в номинации «Энергия молодых». В третьем томе многотомного издания «Поэзия Кузбасса: ХХ – ХХIвек» собраны стихи известных кузбасских поэтов 70-80-х годов прошлого столетия. Издание предназначено для преподавателей русской литературы и культурологи, студентов-филологов и учителей литературы, а также для широкого круга любителей поэзии. Стихи отбирали как сами поэты, так и учёные КемГУ: В.Ковшов, В. Зубарев (Н.В. Налегач), А. Катков (И.В. Ащеулова), Л. Никонова, В. Ширяев (Г.И. Карпова), И. Полунин (К.В. Синегубова). Подборку стихов Н. Колмогорова подготовилА.Г. Ибрагимов.