6. Интерпретации чужих воззрений или

ВЫСКАЗЫВАНИЙ В СООТВЕТСТВИИ СО СВОИМИ

ИСХОДНЫМИ ПОСЫЛКАМИ

Наиболее действенной оказывается комбинация рассмотренных выше приемов. Это имеет место при интерпретации чужих воззрений или высказываний в соответствии со своими исходными, посылками. Тот же самый де­магогический прием апелляции к реальности, но апелляции замаски­рованной, имеет место, когда, излагая мнение оппонента, говорящий следует так называемой стратегии ее ге²⁵¹. В подобном случае переда­ча оказывается не вполне адекватной и часто бывает связана с «ре­чевой демагогией». Дело в том, что, описывая осуществленный оппо­нентом речевой акт, говорящий далеко не всегда может претендовать на роль беспристрастного репортера; часто он вносит в свое описание ту или иную интерпретацию- скрытых намерений оппонента, дает оценку уместности данного речевого действия шли его содержания. Передавая содержание чужого мнения или высказывания, можно придерживаться стратегии беспристрастного репортера или же давать свою интерпретацию, видоизменяя то, что было или могло быть ска­зано, «в соответствии с фактическим положением дел». То, как рече­вой акт видится и описывается «со стороны», может совсем не совпа­дать с тем, как субъект мнения видит (или хочет представить) его «изнутри». Именно в случае такого несовпадения и можно сказать, что говорящий выбирает стратегию de re.

Стратегия de dicto направлена на адекватную передачу чужого мнения; стратегия ее ге всегда маркирована и выбирается со специаль­ной целью²⁵². Так, в начальном предложении детективного романа С. Беккера «A Covenant with Death» использование стратегии de re при пе­редаче решения героини (выбор выражения the last afternoon of her life), по-видимому, направлено на то, чтобы заинтриговать читателя:

Louise Talbot chose to spend the last afternoon of her life lounging in the shade of a leafy sycamore at the split-rail fence before her home. She was surpassingly alive and exuberantly feminine, and did not know that she was to die.

²⁵¹ При стратегии de dicto говорящий использует номинации, которые счел бы адекватными и субъект передаваемого мнения; при номинации de re говоря­- щий все переименовывает в соответствии со своими представлениями о реаль­- ности.

²⁵² Впрочем, подлинно немаркированной стратегией является выбор но­- минации, с которой согласны как говорящий, так и субъект передаваемого мнения. Если же выбирается стратегия de dicto, способствующая отстранению говорящего от авторства номинации, то используются специальные показате-­ ли: выражение так называемый, кавычки в письменной речи и т. п. (ср. [Падучева 1983в: 26]).

Приемы языковой демагогии... 473

Бывает также, что интерпретация de re используется для дости­жения комического эффекта, как в следующем примере: Явившись на избирательный участок, лидер КПРФ успокоил собравшихся там людей, снедаемых тревогой за исход выборов: «У меня хорошие пред­чувствия». Вскоре стало ясно, что предчувствия не обманули Зюгано­ва — сводки ЦИК стали сообщать о решительной победе Ельцина (М. Соколов). Журналист переинтерпретировал оценку, данную Зю­гановым, в соответствии со своими представлениями о том, что хоро­шо и что плохо, и, несмотря на то, что Зюганов едва ли счел резуль­тат выборов (победу Ельцина и, соответственно, свое поражение) хо­рошим, заявил, что хорошие предчувствия Зюганова оправдались. Скорее всего, рассматриваемый прием здесь использован с чисто раз­влекательными целями.

Но еще чаще стратегия de re выбирается с демагогическими целями. Дело в том, что при интерпретации de re говорящий нередко «на­вязывает» пресуппозицию, которую, возможно, никак не разделял субъект речевого акта. Ср. уже приводившийся в [Булыгина, Шмелев 1994] (см. главу У.З) пример: <Депутаты> не осуждают ни наруше­ния законов и прав граждан со стороны съезда и Верховного Совета, ни наглые провокации национал-коммунистов, ни хамство собст­венных лидеров (газета «Известия»). В соответствии с семантической структурой глагола осуждать данное предложение должно было бы означать, что, не подвергая сомнению пресуппозицию, т. е. то, что имеют место «нарушения законов и прав», «наглые провокации», «хамство», депутаты отказываются признать, что это плохо. Сами депутаты, скорее всего, не согласились бы с такой трактовкой. Есте­ственно полагать, что они отрицательно относились к нарушению за­конов и хамству, но не были согласны с тем, что все это имеет место в действительности. Пресуппозиция здесь принадлежит говорящему-интерпретатору, а не субъекту описываемого речевого акта. Именно такое употребление позволяет навязать свою оценку под видом обще­принятой (ассерция, маскируемая под пресуппозицию), одновременно продемонстрировав непоследовательность позиции оппонента (эта по­зиция действительно должна выглядеть непоследовательной, если предположить, что оппонент также разделяет указанную оценку). Та­ким образом, рассматриваемый прием позволяет объединить два приема, рассмотренных выше: различие мнения оппонента и мнения, которого придерживается говорящий, подается как различие видимой и действительной реальности, и одновременно данное противопостав­ление маскируется под общепринятое, входящее в пресуппозитивный компонент.

На «демагогичность» стратегии de re при передаче мнения оппо­нента обращала внимание Е. В. Падучева, отметившая [1983в], что

I

474 Часть VI

если Филипп сказал: Тегусигальпа находится в Никарагуа, — то пе­редавая это высказывание как Филипп считает, что столица Гон­дураса находится в Никарагуа, мы демагогически отказываем Фи­липпу не только в знании географии, но и в здравом смысле. Именно поэтому интерпретация широко используется в газетной и журналь­ной полемике. Использование указанной стратегии обеими полемизи­рующими сторонами часто ведет к взаимному непониманию и создает впечатление, что стороны говорят «на разных языках».

Так, в одной из статей в журнале «Наш современник» Н. Лебе­дева заявила, что Валентин Распутин объявлен шовинистом, анти­семитом и чуть ли не фашистом лишь за то, что выступил против шельмования русских. Едва ли тот, кто объявил Валентина Распутина шовинистом и антисемитом, сказал: Я объявляю Валентина Распу­тина шовинистом и антисемитом лишь за то, он выступает про­тив шельмования русских. Скорее всего, было сказано примерно сле­дующее: Я считаю Валентина Распутина шовинистом и антисе­митом, поскольку он допустил шовинистические и антисемитские высказывания. Таким образом, мы видим, что высказывание Н. Лебе­девой представляет собою яркий пример интерпретации. Но если мы рассмотрим реконструированное нами высказывание, послужившее причиной полемики, то мы увидим, что оно также носит интерпрети­рующий характер. Едва ли сам Валентин Распутин готов был харак­теризовать свои высказывания как шовинистические и антисемит­ские. Скорее, он счел бы адекватной трактовку Н. Лебедевой и сказал бы, что выступил в защиту русских и русского патриотизма.

Итак, мы видим, как одна интерпретация накладывается на дру­гую. Валентин Распутин «выступает в защиту русских и русского патриотизма». Кто-то интерпретирует его слова как шовинистические и антисемитские высказывания и на основании этих высказываний обвиняет Валентина Распутина в шовинизме и антисемитизме. Н. Ле­бедева в свою очередь производит интерпретацию чужого высказыва­ния и сообщает, что в глазах его автора защита русских является достаточным основанием для обвинения в антисемитизме и шовиниз­ме. Именно по такой схеме по большей части и строится современная журнальная полемика в России.

Отметим, что в некоторых случаях использование стратегии de re является как бы вынужденной, обусловленной правилами принятого в данной идеологической среде речевого этикета. В целом ряде случа­ев выбор номинации предопределяется идеологическими установками автора высказывания, так что при передаче чужой речи он вынужден заменять чужие номинации (соответствующие «чуждым» идеологиче­ским установкам) на более приемлемые с точки зрения собственной идеологии, даже если автор передаваемого высказывания не согла-

Приемы языковой демагогии... 475

сился бы считать такую замену адекватной. Приведем примеры вы­сказываний такого рода, заимствованных из пособия по лингвостили­стике [Клюев 1989]:

Президент США Рональд Рейган в своих выступлениях в штатах Айдахо и Висконсин продолжал подогревать псевдо-патриотическпе настроения американцев в связи с пират­скими действиями американских ВВС — перехватом египет­ского пассажирского самолета.

Правительство Маргарет Тэтчер намерено продолжать свою антинародную внутреннюю политику в интересах богачей, в ущерб широким массам англичан.

Пакистан обратился к Соединенным Штатам с предложением заключить двустороннюю военно-экономическую сделку на 1987—1993 г.

Комментируя первое из приведенных высказываний, Е. В. Клюев пишет: «Р. Рейган, будучи, как известно, американцем, вряд ли станет навязывать американцам „псевдопатриотические" на­строения — по-видимому, в соответствии с собственной системой представлений, он, скорее, определит их как патриотические... Не вполне понятно, для чего Р. Рейгану нужно компрометировать себя, санкционируя действия, которые сам он считает пиратскими». Точно так же, едва ли М. Тэтчер была готова формулировать свои намерения как желание действовать «в ущерб широким массам англичан», а в предложении Пакистана военно-экономический союз между двумя странами оценивался как сделка. Но дело в том, что идеологические конвенции, принятые в советской журналистике, не допускали в по­добных случаях, при передаче установок идеологических противников, стратегии ее ёю1:о, т. е. использования нейтральных или положительно окрашенных обозначений, и, таким образом, демагогия оказывалась в какой-то степени вынужденной. В этом отношении современная жур­налистика отчасти просто наследует традиции советского времени. Но если для советских журналистов, как уже говорилось, использование различных обозначений для «своего» и «чужого» и связанная с этим демагогия были почти вынужденными, то в современной журнальной полемике вынужденность часто лишь имитируется.