Николай Константинович михайловский
(1842 - 1904) .
Н.К. Михайловский - социолог и публицист, литературный критик, Соредактор «Русского богатства». Михайловский был в 1890-х - начале 1900-х годов виднейшим представителем русского народничества.
В 10-м номере «Русского богатства» за 1897 год в отделе «Литература и жизнь» Михайловский опубликовал обзор, в котором, анализируя книгу Н.М. Минского «При свете совести», рассказал «о наших умственных течениях за полвека». Здесь же были упомянуты фельетоны В.В. Розанова. В обзоре была высказана точка зрения народнического журнала на наследство 60—70-х годов. Статья Михайловского вызвала реакцию В. И. Ленина, написавшего по этому поводу «От какого наследства мы отказываемся?».
Н.К. Михайловский литература и жизнь
...Некоторые оттенки русской мысли и русского настроения или совсем не заявляют себя благодаря разным случайным и внешним обстоятельствам, или заявляют себя слишком слабо сравнительно со своим действительным значением. Сплошь и рядом «общество» просто молчит — по равнодушию или по непривычке, неумению, невозможности высказаться. Если прибавить к этому обрывистый ход нашей истории, вследствие которого мы, вообще говоря, очень мало знакомы с нашим недавним, чуть не вчерашним прошлым, то получается обширное поле для разного рода оптических обманов, вызывающих и неосновательные ликования, и столь же неосновательные огорчения...
Другое дело в Европе: там идет «хронический спор о добре и зле, о красоте и вечности», и никто против этого «парения за облаками» ничего не имеет. «Вечность» — дело особое, но и об ней, а тем паче о добре и зле и красоте можно вести споры не только «за облаками», а и на земле. Что же касается собственно заоблачных споров, то отрицательное к ним отношение мы не сами выдумали, а получили в готовом, вполне разработанном виде из той же Европы. Там именно долгий и мучительный опыт, после целого ряда неудачных попыток вырваться за пределы человеческой природы, ускромнил людей, убедил их в ограниченности наших духовных сил и в тщете надежд проникнуть в навеки сокровенную сущность вещей. Правда, в Европе есть «досужие» люди, которые продолжают гордые попытки обнять необъятное, но они есть и у нас, хотя, конечно, в гораздо меньшем числе, пропорционально скудости нашей умственной производительности вообще...
«Пусть противники Михаила Никифоровича вспомнят могилу Грозного, а пока пусть посторонятся — Катков опять оживает в своих передовых статьях».
Так патетически восклицает гр. Комаровский в «Московских ведомостях» по поводу издания передовых статей Каткова... Не думаю, чтобы противники Каткова очень встревожились изданием его передовых статей. Напротив, они должны ему радоваться не только как историческому документу, а и потому еще, что при этом раскроется крайняя изменчивость взглядов знаменитого покойного публициста. Это целый арсенал аргументов и страстной полемики «за» и «против» по разным вопросам. Одно, в чем Катков был всегда себе верен, — это враждебное отношение и недоверие к инородцам (за исключением евреев), в особенности к полякам. «Польская интрига» виделась ему во всем, что он не одобрял в наших внутренних делах. Но и интриги финляндские, грузинские, армянские преследовались им если не столь часто, то с не меньшею «настойчивостью и неотвязчивостью, которая была одною из самых главных черт его характера» (выражение апологета Каткова, ныне тоже покойного Любимова). Несмотря на то исключительное влияние, которым в свое время пользовался Катков, его идеи отнюдь не всегда совпадали с каким-нибудь общественным течением. Достаточно вспомнить страстную пропаганду классического образования. Но что каса-
20
ется ультранационалистических и грубо обрусительных тенденций Каткова, то они, несомненно, если не породили, то укрепили общественное течение, которое лишь в самое последнее время начинает, по-видимому, ослабевать. А между тем ни эта и никакая другая сторона деятельности Каткова не «исходили» из «народолюбия» и не «возвращались» к нему.
Раз зашел разговор о Каткове, я позволю себе привести страницу из одной его биографии, автор которой не преклоняется пред своим героем, как Любимов, но признает за ним большие «достоинства и заслуги: страстную любовь к родине, удивительную силу ума и блестящий литературный талант».
Отметив, что «в круг интересов Каткова не входило до 1856 года изучение политических и юридических наук», г-н Неведенский продолжает: «Что же касается позднейшего теоретического знакомства Каткова с политическим и юридическим строем Западной Европы, предпринятого в ту пору, когда он уже стал издателем журнала, то значение его, конечно, определяется условиями, в которых оно происходило. Нельзя ожидать самостоятельных результатов от изучения, выполняемого при условиях обременения тяжелым редакторским трудом и вдобавок начатого уже в зрелом возрасте (около сорока лет), когда склад личности можно считать окончательно установившимся. При всей даровитости натуры Катков не мог извлечь из этого изучения окончательных, руководящих начал... Главной причиной упомянутого явления в Каткове была, очевидно, индифферентность к идеям юридического и политического строя. Он признавал в них не руководящие для себя принципы, а только средства. Если средство оказывалось после первого применения неудачным, то он оставлял его и искал новую почву для новой проповеди».
Это шатание мысли, эта игра юридическими и политическими идеями как средствами для достижения минутной цели, проистекающая отсюда беззастенчивость аргументации или простая замена ее грозными окриками тоже оставили на рыхлой русской почве свой след, даже до сего дня и составляют известное, по своим последствиям весьма важное умственное течение, совершенно, однако, упущенное из виду г-ном Минским1.