О человечестве 4

Человечество есть наклонность, коею мы должны к сущест­вам нашего рода, как к членам повсеместного общества³, для которых сама справедливость требует, чтобы мы изъяв­ляли доброхотство и показывали им вспоможения, какие нужны для нас самих, когда бы наши обстоятельства того востребовали. Китаец, турок, американец имеют одинакое право в нашем к ним вспоможении и в человечестве, поели­ку, как человек, и я от них взаимно его потребую, когда буду приведен в их землю.

"Почитай, — говорит (Фукидид?), — как иностранного, так и гражданина, ибо мы все странники, по лицу земли рассеян­ные". Когда у Сократа спросили: из коей он земли, он ответ­ствовал: я житель мира. Император Антонин⁶ говаривал: "Я, будучи по естеству своему существо, склонное к общежитию и рассудительное, в каком бы я городе или земле ни был, где бы я ни находился, скажу как Антонин, что я из Рима, и как человек: я житель мира".

"После сражения, — говорил герцог де Шартр, — нет уж на ратном поле неприятелей".

Славный химист Мартын Поли изобрел посредством химии такой состав, который превосходил вдесятеро силу пороха; представил его Людовику XIV, любящему всякие химические открытия. Сей государь приказал сделать оному составу опыт. Поли употребил всю возможность, чтоб показать то превосходство, которое получить можно сим составом во время войны. “Ваше изобретение искусно, — сказал Король, — опыт удивителен и ужасен; но средства, принятые в войне,

³ Марк Курций — римский юноша, по преданию бросившийся в пропасть, внезапно разверзнувшуюся на форуме.. .Побудили его к этому жрецы, возвестившие, что пропасть закроется, если Рим пожертвует своим лучшим достоянием.

⁴ Человечество — здесь: человечность, гуманизм.

⁵ Повсеместное общество — т.е. мировое сообщество.

⁶ Марк Аврелий Антонин (121—180) — римский император (161—180), философ-стоик.

145

и без того довольно уже насильственны; (поэтому) я вам за­прещаю в государстве моем его обнаруживать и прошу ис­требить его из памяти. Сие будет услугою человечеству”. По­ли одержал слово, за что получил от Людовика XIV знатное награждение.

Ч. 3. Сентябрь

Почтенный Издатель!

На сих днях один из моих приятелей, живущий в С.Петербурге, прислал мне в подарок книгу недавно из печа­ти вышедшую. С жадностью начал я читать оную, (а по­скольку) читать привык я с рассуждением, да и не всему то­му верю, что в книгах печатают, то сделал я на оную замечания, которые покорнейше прошу поместить в журнал ваш, если только найдете того достойными.

Верное лекарство от предубеждения умов. Перевод с Немец­кого Михаила Антоновского. В Типографии Государственной Медицинской Коллегии, 1798 года⁷.

Г. Сочинитель сей книги жесточайшим образом вооружается противу книгопечатания. Упоенный желчью, не щадит он никого, писатели суть для него не иное что, как развратите­ли, соблазнители и враги общества, старающиеся посевать в сердце (общества) семена пороков и заблуждений. На люби­телей чтения и словесности равно изрыгает он хулу и брань. Книгопродавцы суть для него самые гнусные люди, коих алчба к корысти есть источник нравственного зла. Словом, г. Сочинитель не как благоразумный критик, который, видя за­блуждения разума человеческого, проницая в сокровенные намерения некоторых писателей, которые, помрачая истину, стремятся распространить ложные понятия и зловредные учения, снисходительным образом обнаруживает пагубные и притворные их мнения и ясностию доводов склоняет на справедливую сторону, но как деспот осуждает все, что только не согласуется с образом мыслей его. Если бы Юпи­тер вверил ему перуны свои, то в мгновение ока узрели бы мы здание наук, столько веков созидавшееся, ниспроверженным. Уничтожать, дабы восстановить — гораздо лучшее и полезнейшее, означает мудрость и человеколюбие, в про­тивном же случае есть знак невежества и злости. Но при­ступим к разобранию самого дела.

⁷ Верное лекарство от предубеждения умов для тех, до кого сие принадлежит. С под­линника немецкого [перевел М.И. Антоновский]. СПб, 1798. СА Венгеров ("Русские кни­ги". I. № 2670) называет автором этой книги Эккартсгаузена.

146

Г. Сочинитель открывает непримиримую вражду книгопеча­танию и между тем уважает науки. На стр. 40 говорит он: "Я крайне жалеть стану, буде подумают, что я покушаюсь на художества и науки, напротив я воздаю справедливость оным, без (них) человек был бы жалкое творение, бремя не­вежества и бедности более тяготило его".

Но пусть позволит теперь у себя спросить, чрез что же наи­паче учинились науки известными, посредством чего приве­дены в сей приятный порядок, удобность, с (которой) видим мы их теперь преподаваемыми, что может лучше сохранить их от едкости времени и жестокости неприятелей? Посред­ством чего сообщение мыслей от одного конца вселенной до другого учинилось легчайшим, что было причиной успехов разума человеческого? Не одолжены ли мы всем сим пре­имущественно изобретению книгопечатания?

И так г. Сочинитель сам себе явно противоречит. Он вос­клицает на стр. 9: изобретено книгопечатание, и крепость духа потерялась в буквах. Равно как бы воскликнул: изобре­тены ножи, и люди стали резаться; изобретены веревки, и люди стали давиться. Прекрасное следствие!

Г. Сочинитель вспомнил бы, сколько возрождение наук было медлительно. Каких недостатков, каких заблуждений были они (науки) исполнены во времена своего младенчества, и если теперь видим мы их в зените совершенств, то, конеч­но, сие отнести должно к свободе тиснения. Там, где разум в тесных заключен пределах, где не смеет перейти границ ему предположенных, там всегда найдет философов льстецов, писателей низких и ползающих, защищающих иногда самые нелепые мнения вопреки истине, дабы не подверг­нуться гонению, которого всякий человек страшится. Там всегда найдешь книгопродавцов совершенными рабами вкуса публики, чтобы сохранить себя от нищеты и разорения. Там, наконец, увидишь, что заблуждения бывают признаваемы за неоспоримые аксиомы.