4) Задания: Прочитайте отрывки из произведений д. С. Лихачева и ответьте на вопросы к каждому отрывку.

Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историчекое значение. М.; Л. 1947:

«…Средневековье – это эпохи сталкивающихся контрастов и про­тивоборств. Вот отчего так противоречивы и разнообразны самые попытки охарактеризовать средневековое мировоззрение, выделить общие черты средневековой культуры. С одной стороны, средневековая культура живет упорным стремлением к системе, к неподвижности «венных» истин и форм. С другой, – средневековая культура испытыва­ет на себе всеоживляющее и изменчивое воздействие действительнос­ти, непрерывно стремится к сближению с ней, отчетливо выражаеп политические идеи и тенденции своего времени, проникнута стремлени­ем к «историзму». Вот почему и в средневековой литературе борются две тенденции – «книжная» и народная, одна идущая от господствующей идеологической надстройки, от богословия и церковности, и другая, властно связанная с живой действительностью.

Русские летописи, как литературное явление, не были свободны от первой тенденции, но в основе своей отражали вторую: они слу­жили непосредственному отражению нужд и потребностей русской жизни, они открывали собой широкий путь для воздействия живой действительности на русскую средневековую культуру в целом. По самому характеру задач, которые перед ними ставились, русские летописи ближе, чем какой бы то ни было другой литературный жанр, отражали жизнь, а не «систему» средневековья. Они служи­ли основным руслом для проникновения в средневековую литературу прогрессивного влияния действительности; они ближе всего ответи­ли потребности национального пути развития русской средневековой литературы.

Проблема исторической достоверности составляли основную про­блему повествовательной литературы древней Руси. Всякий повество­вательный сюжет в русской средневековой литературе рассматривался как исторически бывший, как нечто, чему свидетелем был сам автор или те, от кого он слышал его, или у кого читал. Действующими лицами древнерусских повествовательных про­изведений всегда были исторические лица, либо лица, хотя и не суще­ствовавшие, но историческое существование которых не подвергалось сомнению. Даже в тех случаях, когда в произведение древней русской ли­тературы вводилось вымышленное лицо, оно окружалось роем историче­ских воспоминаний, создававших иллюзию его реального существования в прошлом. Действие повествования всегда происходило в точно определенной исторической обстановке или, еще чаще, произведения древней русской литературы рассказывали непосредственно о самих исторических собы­тиях (Слово о полку Игореве, Повести о рязанском разорении, Задонщина и мн. др.) Вот почему в средневековой русской литературе не было произве­дений чисто развлекательных жанров, но дух историзма пронизывал собою всю ее от начала и до конца. Это придавало русской средне­вековой литературе отпечаток особой серьезности и особой значи­тельности. Вот почему так грандиозно развитие русского летописания. Вот почему так велико его значение в русской культуре, в литературе, в ис­кусстве, в политике, в дипломатической практике и в развитии русско­го национального самосознания. Летопись с ее государственным размахом, с ее громадным истори­ческим содержанием стала одним из основных явлений русской жизни XI-XVI вв. В летописи скрещивались все важнейшие идейные течения древней Руси. Текст летописания всегда подвергался в древней Руси страстным политическим спорам и толкованиям.

Политически острая летопись постоянно служила своеобразным ориентиром в политической жизни городов, княжеств, а затем и рус­ского государства в целом. Она были средством политического воспи­тания общества, складывалась как памятник политической жизни и служила важным дипломатическим документом. Именно на основании летописей русское правительство без всяких колебаний заявляет свое право на господство над старыми «отчинами» московских князей – Киевом, Смоленском, Полоцком, Черниговом. Опи­раясь на летописи, Москва ведет свою объединительную политику. Летописи служат историческими доказательствами при спорах русских князей перед ханом о великом княжении: князь Юрий Дмитриевич обо­сновывал свои права на московское княжение «летописцами и старыми списками и духовною отца своего великого князя Дмитрия» (Д. С. Лихачев имеем в виду спор о том, кто займет великое княжение Владимирское: сын Дмитрия Донского Юрий Дмитриевич или его племянник Василий Василь­евич, сын великого князя Василия Дмитриевича, умершего в 1425 г. Спор происходил в Орде в решился в пользу Василия Васильевича). Летописи и людей, умеющих «говорить» по русским летописям, т.е. отлично знающих их содержание, вез Иван III в обозе своих войск, наступая на Новгород в 1471 г. Подготовляя Ливонские войны, Иван Грозный твер­до и неоспоримо устанавливает на основании летописей, что Дерпт – русский город Юрьев, выстроенный в XI в. Ярославом Мудрым, носившим христианское имя Юрий.

Настойчиво защищая права и притязания русского государства, мо­сковское правительство усиленно развивало летописное дело и пользова­лось историческими ссылками и свидетельствами старых летописей с искусством, лишь одному ему свойственным. На всем протяжении своей многовековой истории русское летопи­сание было огромной движущей силой, формировавшей национальное со­знание русского народа. По обилия, полноте и разнообразии материала, по той системно­сти, с которой велись летописные записи по городам и монастырям, – русская летопись не знает себе равных в Европе. Летопись была своеобразной энциклопедией средневековых истори­ческих знаний. Размах русского летописания грандиозен. Почти каждая область вела свою летопись. Сотни списков эти летописей дошли до нас в различной сохранности и в различных редакциях..».

Вопрос:

– в чем заключается сходство взглядов на летописание Д. С. Лихачева и В. П. Адриановой-Перетц?

– какие два течения, соединенных в летописи, они заметили?

– в каких вопросах Д. С. Лихачев пошел дальше?

Лихачев Д. С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого. М.; Л. 1962:

«… Русские летописи обычно содержат рассказ об исторических собы­тиях за несколько столетий в погодовом хронологическом порядке. Из­ложение исторических фактов по годам, хронологическая канва состав­ляет непременную отличительную черту летописи. Однако нельзя думать, что летописи создавались в результате пос­тепенного присоединения все новых и новых записей, что летописи росли из года в год, по мере того как летописцы в тиши своих келий бесстрас­тно присоединяли новые страницы к старым. Такое представление о летописном деле было когда-то широко рас­пространено, но в конце XIX – начале XX в. под влиянием исследований академика А. А. Шахматова решительно отброшено. Каждая летопись представляла собою не случайный набор записей по годам, а единый, цельный труд, преследовавший определенные политические задачи.

Летописи – это цельные, связанные четкой политической концеп­цией исторические произведения, создаваемые летописцами не путем постепенного накопления записей, а по большей части единовременно.

Самое составление летописи всегда было приурочено к каким-либо знаменательным официальным событиям в жизни феодального центра: вступлению на стол нового князя, основанию собора, учреждению новой епископской кафедры и т.д. Летопись никогда не была делом частного лица, частной инициативы. Летопись была официальным произведени­ем, важнейшим государственным документом. Летописцы соединяли в летописях самый разнообразный материал: здесь и труды их предшественников, таких же летописцев, и новые за­писи, доводящие изложение событий до времени составления летописи или «до князя нынешнего», здесь и договоры князей, и их завещания, и Жития святых, и исторические повести, и церковные поучения, и по­слания митрополитов, и пересказы народных преданий, сказаний, легенд и т.д, и т.п... Таким образом, летописи – это своды. История летописания есть история летописных сводов.

Летопись являлась своеобразной хранительницей многих лучших произведений древней русской литературы. В составе летописи сохра­нились: «Поучение» Владимира Мономаха, повести о Куликовской бит­ве, житие Александра Невского и мн. Др. Едва законченное описание пу­тешествия в Индию Афанасия Никитина – его знаменитое «Хождение за три моря» русские купцы спешат доставить в Москву в великокня­жескую канцелярию летописцу дьяку Василию Мамыреву для включения в летопись.

Подбор сведений в летописи отнюдь не был случаен: летописные своды создавались в результате сознательной, тщательно продуманной работы летописцев, подбиравших свой материал с позиций определен­ной политической идеологии. Летописные своды были всегда проникну­ты внутренним единством, спаяны острой политической мыслью. При этом рукой летописца водил неличный произвол мнений: летописец своей политической концепцией был тесно связан с тем феодальным центром, по инициативе которого создавалась летопись.

Политическая идея, вкладываемая в своды, выражалась не в грубой переделке изложения, а по большей части в самом подборе материала, иногда в пропусках тех или иных исторических известий. Переработ­ка предшествующего летописного материала могла быть допущена составителем летописного свода лишь по очень веским основаниям, максимально сохраняла предшествующий текст и носила строго опре­деленные формы, ограничиваясь выработанными приемами сокращений, дополнений из других произведений или некоторыми обновлениями языка и стиля. Создавая свою историческую концепцию, летописец бережно сохранял в ней тексты предшествующих сводов и самые исторические концепции и своих предшественников. Ни произвольного искажения пре­жнего текста, ни фантастических добавлений и необоснованных ут­верждений летописцы, как правило, не допускали. Летописцы как бы сознавали документальный характер записей своих предшественников, сознавали свою ответственность перед грядущими поколениями и важ­ность исторической памяти.

Такой характер летописных сводов как бережной, политически продуманной, искусной компиляции предшествующего летописного ма­териала открывает возможности для восстановления лежащих в осно­ве поздних летописей XIV-XVI вв. древнейших летописных сводов. Хотя дошедшие до нас списки русских летописей принадлежат сравнительно позднему времени (все они не старше XIVв.), но благода­ря тому, что летописная традиция ни разу не прерывалась, исследова­тели, снимая слой за слоем и распутывая комбинации предшествующих сводов, могут восстановить состав летописей и самые их тексты XI-XII вв. Благодаря этому перед наукой открыты широкие возможности полного, слово в слово, восстановления утраченных памятников лето­писания...»

Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М. 1970:

«… В своем отношении к историческим событиям летопись прямоли­нейно официальна. Ритм истории в летописи – это ритм официальных событий. Связь между событиями также всегда официальна. История для летописца не имеет «второго плана» – скрытой экономической или даже просто психологической подоплеки. Князья поступают так, как они сами об этом объявляют через послов или на съездах. Если они и об­манывают, то мотивы их обмана также на первом плане, за ними не кроется причин иного рода, чем те, о которых они сами заявляют или могли бы заявить. Летописец не заносит в свои записи событий част­ного характера, не интересуется жизнью людей, низко стоящих на лестнице феодальных отношений. Попасть в летописные записи – само по себе событие значительное. Летописец пишет только о лицах офи­циальных, распоряжающихся судьбой людей; при этом частная жизнь этих официальных людей летописца не интересует. Если он и пишет о рождении детей у князя, об их свадьбах и пирах, то потому только, что все это – официальные события в жизни княжества, события «династического порядка». Человек был в центре внимания искусства феодализма, но чело­век не сам по себе, а в качестве представителя определенной среды, определенной ступени в лестнице феодальных отношений. Каждое действующее лицо летописи изображается только как представитель определенной социальной категории. Князь оценивается по его «княжеским» качествам, монах – «монашеским», горожанин – как под­данный или вассал... Принадлежность к определенной ступени феодальной лестницы ясно ощутима в характеристиках действующих лиц летописи. Для каждой ступени выработались свои нормы поведения, свой идеал и свой трафа­рет изображения. Индивидуальность человека оказывалась полностью подчиненной его положению в феодальном обществе, и изображение людей в русской летописи XI-XIII в сильнейшей степени следовало тем идеалам, которые выработались в господствующей верхушке феодаль­ного общества... Это не идеализация человека, это идеализация его общественного положения – той ступени в иерархии феодального общества, на кото­рой он стоит. Человек хорош по преимуществу тогда, когда он соответствует своему социальному положению или когда ему приписывает­ся это соответствие (последнее – чаще)...».

Вопрос: Какие особенности средневекового мировосприятия отмечает Д. С. Лихачев?

Лихачев Д. С. Великое наследие. М. 1975:

«… Если летопись – «свод» предшествующего исторического матери­ала, «свод» различных стилистических отрывков, «свод» политических идеологий и если летопись даже не отражает единого, цельного миро­воззрения летописца, то почему же все-таки она предстает перед нами как произведение в своем роде цельное и законченное ? Единство летописи, как исторического и литературного произве­дения, не в заглаженности швов и не в уничтожении следов кладки, а в цельности и стройности всей большой летописной постройки в целом, в единой мысли, которая оживляет всю композицию. Летопись – произведение монументального искусства, она мозаична. Рассмотренная вблизи, в упор, она производит впечатление случайного набора кусков драгоценной смальты, но, окинутая взором в ее целом, она поражает нас строгою продуманностью всей композиции, последовательностью повествования, единством и грандиозностью идеи, всепроникающим патриотизмом содержания.

Летописец развертывает перед нами картину русской истории – всегда от ее начала, за несколько столетий, не стесняясь размерами своего повествования. Он дает эту картину в противоречиях своего соб­ственного мировоззрения и мировоззрения своих предшественников. Эти противоречия жизненны и закономерны для его эпохи. Его представления о перспективе отличны от наших, но они есть, и они укладываются в рамки его собственной средневековой системы.

Летопись – как произведение стенописи XI-XII веков, где одна че­ловеческая фигура больше, другая – меньше, здания помещены на вто­ром плане и уменьшены до высоты человеческого плеча, горизонт в одном месте выше, в другом – ниже, ближайшие к зрителю предметы умень­шены, отдаленные же увеличены, но в целом вся композиция сделана про­думанно и четко: увеличено наиболее важное, уменьшено второстепен­ное. Как в древнерусских живописных изображениях показано то, что должно быть раскрыто именно сверху (например, стол с лежащими на нем предметами), снизу показано то, что мы обычно видим снизу, каж­дый предмет взят не со случайной точки зрении, а с той, с которой он может быть показан зрителю лучше всего. Противоречивой, нецельной и мозаичной летопись будет казаться нам только до той поры, пока мы будет исходить из мысли, что она создана вся от начала до конца одним автором. Такой автор окажется тогда лишенным строгого единства стилистической манеры, мировоззрения, политических взглядов и т.д. Но как только мы станем исходить измысли, что единого автора летописи не было, что подлинным автором летописи явилась эпоха, ее создавшая, что перед нами не система идей, а динамика идей, – летопись предстанет перед нами в своем подлинно единстве – единстве, которое определяется не авторской индивиду­альностью, а действительностью, жизнью, в единстве, отражающем в себе и все жизненные противоречия. Огромные просторы вечнотекучего содержания летописи окажутся тогда включенными в широкое, но тем не менее властно подчиняющее себя движение летописного текста рус­ло – русло русской действительности…»

Задание: Найдите в этом отрывке художественный образ, сравнение летописи с одним из видов искусства. Как понимает этот образ автор?

Лихачев Д. С. Я вспоминаю. М. 1991:

«… Наиболее важный и в то же время наиболее трудный период в фор­мировании моих научных интересов – конечно, университетский. Я поступил в Ленинградский университет несколько раньше положенного возраста: мне не было еще 17 лет. Не хватало нескольких меся­цев. Принимали тогда в основном рабочих. Это был едва ли не первый год приема в университет по классовому признаку. Я не был ни рабочим, ни сыном рабочего, а – обыкновенного служащего. Уже тогда имели зна­чение записочки и рекомендации от влиятельных лиц. Такую записочку, стыдно признаться, отец мне добыл, и она сыграла известную роль при моем поступлении. Университет переживал самый острый период своей перестройки. Активно способствовал или даже проводил перестройку «красный профессор» Николай Севастьянович Державин – известный болгарист и будущий академик. Появились профессора «красные» и просто профессора. Впрочем, профессоров вообще не было – звание это, как и ученые степени, было отменено. Защиты докторских диссертаций совершались условно. Оп­поненты заключали свои выступления так: «Если бы это была защи­та, я бы голосовал за присуждение...» Защита называлась диспутом. Особенно хорошо я помню защиту в такой условной форме, но в очень торжественной обстановке в актовом зале университета – Виктора Максимовича Жирмунского. Ему также условно была присуждена сте­пень доктора, но не условно аплодировали и подносили цветы. Темой дис­пута была его книга «Пушкин и Байрон».

Также условно было и деление «условной профессуры» на «красных» и «старых» – по признаку – кто как к нам обращался: «товарищи» или «коллеги». «Красные» знали меньше, но обращались к студентам «това­рищи; старые профессора знали больше, но говорили студентам «кол­леги». Я не принимал во внимание этого условного признака и ходил ко всем, кто мне казался интересен.

Я поступил на факультет общественных наук. Сокращение ФОН расшифровывалось и так: «Факультет ожидающих невест». Но «не­вест» там, по нынешним временам, было немного. Просто их много ка­залось от непривычки: ведь до революции в университете учились только мужчины. Состав студентов был не менее пестрый, чем состав «услов­ных профессоров»: были пришедшие из школы, но в основном это были уже взрослые люди с фронтов гражданской войны, донашивавшие свое военное обмундирование. Были «вечные студенты» – учившиеся и рабо­тавшие по 10 лет, были дети высокой петербургской интеллигенции, в свое время воспитывавшиеся с гувернантками и свободно говорившие на двух-трех иностранных языках... На факультете были отделения. Было ОПО – общественно-педагогическое отделение, занимавшееся историческими науками. Было этнолого-лингвистическое отделение, названное так по пред­ложению Н. Я. Марра (известный востоковед, этнограф и лингвист) – здесь занимались филологическими науками. Этнолого-лингвистическое отделение делилось на секции. Я выбрал романо-германскую секцию, но сразу стал заниматься и на славяно­русской...

Ленинградский университет в 20-е годы представлял собой необык­новенное явление в литературоведении, ведь рядом еще, на Исаакиевской площади, был Институт истории искусств (Зубовский институт), и существовала интенсивная театральная и художественная жизнь... ...Что дало мне больше всего пребывание в университете? Трудно перечислить все то, чему я научился и что узнал в университете. Дело ведь не ограничивалось слушанием лекций и участием в занятиях. Бес­конечные и очень свободные разговоры в длинном университетском ко­ридоре. Хождение на диспуты и лекции (в городе была тьма-тьмущая различных лекториев и мест встреч... все это развивало, и во все эти места открывал доступ университет, ибо обо всем наиболее интерес­ном можно было узнать от товарищей по университету и Институту истории искусств. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не все удалось посетить. Но из занятий в университете больше всего давали мне не «общие курсы» (они почти и не читались), а семинарии и просеминарии с чтени­ем и толкованием тех или иных текстов...

… В блокадную зиму 1942 года вместе с известным уже к тому времени археологом М. А. Тихоновой я написал брошюру «Оборона древнерусских городов». Впрочем, эту брошюру можно назвать и маленькой книжкой (в ней была 101 страница). Через месяца два она была набрана слабыми руками наборщиц и отпечатана. Осенью того же года я стал получать на нее отклики прямо с передовой... При всей своей наивности в частностях брошюра эта имела для меня большое личное значение. С этого момента мои узкотекстологиче­ские занятия древними русскими летописями и историческими повестя­ми приобрели для меня «современное звучание».

В чем состояла тогда современность древней русской литературы? Почему мысль от тяжелых событий ленинградской блокады обращалась в Древней Руси? 8 сентября 1941 года с запада над Ленинградом взошло необычай­ной красоты облако. Об этом облаке вспоминали и писали затем многие. Обо было интенсивно белого цвета, как-то особенно «круто взбито» и медленно росло до каких-то грандиозных размеров, заполняя собой по­ловину закатного неба. Ленинградцы знали: это разбомблены Бадаевские склады. Белое облако было дымом горящего масла. Ленинград был уже отрезан от остальной страны, и апокалиптическое облако, поднявшее­ся с запада, означало надвигающийся голод для трехмиллионного города. Гигантские размеры облака, его необычайная сияющая белизна сразу за­ставили сжаться сердца.

Великая Отечественная война потрясала своими неслыханными раз­мерами. Грандиозные атаки с воздуха, с моря и на земле, сотни танков, огромные массы артиллерии, массированные налеты, систематически, минута в минуту начинающиеся обстрелы и бомбежки Ленинграда! Электричество, переставшее действовать, водопровод без воды, сотни остановившихся среди улиц трамваев и троллейбусов; заполнившие воды Невы морские суда – военные, торговые, пассажирские; подводные лодки, всплывшие на Неве и ставшие на стоянку против Пушкинского Дома! Огромный турбоэлектроход, причаливший у Адмиралтейской на­бережной, с корпусом выше встретивших его старинных петербургских домов. Поражали не только размеры нападения, но и размеры обороны. Над городом повисли в воздухе десятки невиданных ранее аэростатов за­граждения, улицы перегородили массивные укрепления, и даже в стенах Пушкинского Дома появились узкие бойницы... Невидимые стены! Это стены, которыми Ленинград окружил себя за несколько недель. То были граница твердой решимости, – решимости не впустить врага в город. В подмогу этим невидимым стенам вырас­тали укрепления, которые делали женщины, старики, инвалиды, остав­шиеся в Ленинграде. Слабые, они копали, носили, черпали, укладывали и иногда уходили в сторону, чтобы срезать оставшиеся на огородах ка­пустные кочерыжки, а затем сварить их и заставить работать сла­бевшие руки.

И думалось: как можно будет описать все это, как рассказать этом, чьи слова раскроют размеры бедствия? А город был необычайно красив в эту сухую и ясную осень. Как-то особенно четко выделились на ампирных фронтонах и арках атрибуты славы и воинской чести. Простирал руку над работавшими по его укры­тию бронзовый всадник – Петр. Навстречу шедшим через Кировский мост (так в советское время назывался Троицкий мост) войскам поднимал меч для приветствия быстрый бог войны – Суворов памятник А. В. Суворову в виде бога войны Марса на Марсовом поле.. Меч в его руках – не то римский не то – древнерусский – требовал сражений. И вдруг в жизнь стали входить древнерусские слова: рвы, валы, надолбы. Таких сооружений не было в первую мировую войну, но этим всем оборонялись древнерусские города. Появилось, как и во времена обороны от интервентов начала XVII в., народное ополчение. Было что-то, что заставляло бойцов осознавать свои связи с русской историей...

И тогда вспоминались рассказы летописей: «Воевода татарский Менгухан пришел посмотреть на город Киев. Стал на той стороне Днепра. Увидев город, подивился красоте его и величию его и прислал послов своих к князю Михаилу и к гражданам, желая обмануть их, но они не послушали его...» ...Русские плачи – это как бы обобщение происшедшего, его оценка. Вот почему и летопись, выполненная по заказу ростовской княги­ни Марии в XIII в. после монголо-татарского нашествия, тоже может быть отнесена к огромному плачу: плачу не в жанровом отношении, но «по идее». Это своего рода собрание некрологов: по ее отце Михаиле Чер­ниговском, замученном в Орде, по ее муже Васильке Ростовском, муже­ственно отказавшемся подчиниться врагам, по князе Дмитрии Ярославиче и по многим другим. Так было и в Ленинграде. Мужество вселялось сознанием значитель­ности происходящего и пониманием живой связи с русской историей. Мужество проявляли женщины Ленинграда, строившие укрепления, но­сившие воду из прорубей на Неве и просто стоявшие ночами в очередях в ожидании хлеба для своей семьи. Женщины же зашивали в простыни умерших, когда не стало гробов, ухаживали за ранеными в госпиталях, плакали за своих мужей и братьев и по ним...».