новая папка 2 / 19268
.pdfСашка
К читателям
Не для славы — Для забавы
Япишу! Одобренья И сужденья Не прошу!
Пусть кто хочет, Тот хохочет,
Яи рад;
А развратен, Неприятен — Пусть бранят. Кто ж иное Здесь за злое Хочет принимать, Кто разносит И доносит,—
Тот ……….
Глава первая
"Мой дядя — человек сердитый,
Итьму я браней претерплю, Но если говорить открыто; Его немного я люблю!
Он — чёрт, когда разгорячится, Дрожит, как пустится кричать, Но жар в минуту охладится —
Итих мой дядюшка опять.
Зато какая же мне скука.
Весь день при нём в гостиной быть, Какая тягостная мука Лишь о походах говорить,
Супруге строить комплименты, Платочки с полу поднимать. Хвалить ей чепчики и ленты, Детей в колясочке катать, Точить им сказочки да лясы, Водить в саду в день раза три И строить разные гримасы, Бормо?ча: «Чёрт вас побери!» — Так, растянувшись на телеге, Студент московский размышлял, Когда в ночном на ней побеге Он к дяде в Питер поскакал.
Студенты всех земель и кра?ев! Он ваш товарищ и мой друг: Его фамилья Полежаев,
Адальше… эх, друзья, не вдруг! Я парень и без вас болтливый, Лишь только б вас не усыпить,
Ато внимайте терпеливо:
Я рад весь век свой говорить! Быть может, в Пензе городишка Несноснее Саранска нет — Под ним есть малое селишко, И там мой друг увидел свет…
Нельзя сказать, чтобы богато Иль бедно жил его отец, Но всё довольно таровато, Чтоб промотаться наконец.
Но это прочь!.. Отцу быть можно Таким, сяким и рассяким; Нам говорить о сыне до?лжно: Посмотрим, вышел он каким.
Как быстро с гор весенни воды В долины злачные текут, Так пусть в рассказе нашем годы Его младенчества пройдут.
Пропустим также, что родитель Его до крайности любил
Ипервый Сашеньки учитель Лакей из дворни его был.
Пропустим, что сей ментор славный Был и в французском Соломон
Ичто дитя болтал исправно
Весь сквернословья лексикон. Пропустим, что на балалайке В шесть лет он «барыню» играл
И что в похабствах, бабках, свайке Он кучерам не уступал.
Вот Саше десять дет пробило,
Иначал папенька судить, Что не весьма бы худо было Его другому поучить.
Бич хлопнул! Тройка быстрых ко?ней! В Москву и день и ночь летит,
Иу француза в пансионе
Шалун за книгою сидит.
Я думаю, что всем известно, Что значит модный пансион. Итак, немногим будет лестно Узнать, чему учился он.
Должно быть, кой-чему учился Иль выучил хоть на алтын, Когда достойным учинился Носить студента знатный чин! О родины прямых студентов — Гёттинген, Вильно и Оксфо?рд!
Увас не может брать патентов Дурак, алтынник или скот;
Увас не может колокольный Звонарь на лекции сидеть, Вертеться в шляпе треугольной! И шпагу при бедре иметь.
Увас не вздумает мальчишка Шипеть, надувшись: «Я студент!» Вы судите: пусть он князишка, Да в нём ума ни капли нет!
Увас студент есть муж почтенный, И не паршивый, не сопляк, Не полузнайка просвещенный И не с червонцами дурак!
Увас таланты в уваженье,
Ане поклоны в трёх верстах; У вас заслугам награжденье,
Ане приветствиям в сенях!
Не ректор духом вашим правит — Природный ум вам кажет путь, И он вам честь и чин доставит, А не «нельзя ли как-нибудь!» Но ты, козлиными брадами Лишь пресловутая земля, Умы гнетущая цепями, Отчизна глупая моя!
Когда тебе настанет время Очнуться в дикости своей, Когда ты свергнешь с себя бремя Своих презренных палачей?
Но что я?.. Где?.. Куда сокрылся Вниманья нашего предмет?..
Ах, господа, как я забылся: Я сам и русский и студент…
Но это прочь… Вот в вицмундире, Держа в руках большой стакан, Сидит с красотками в трактире Какой-то чёрненький буян. Веселье наглое играет В его закатистых глазах, И сквернословие летает На пылких юноши устах…
Кричит… Пунш плещет, брызжет пиво; Графины, рюмки дребезжат!
Ивкруг гуляки молчаливо Рои трактирщиков стоят… Махнул — и бубны зазвучали, Как гром по тучам прокатил,
Икрик цыганской «Чёрной шали» Трактира своды огласил;
Идикий вопль и восклицанья Согласны с пылкою душой,
Ипал студент в очарованье
На перси девы молодой.
Кто ж сей во славе буйной зримый, Младой роскошный эпикур, Царицей Пафоса любимый, Средь нимф увенчанный Амур?
Друзья, никак не может статься, Чтоб всякий вдруг не отгадал, И мне пришлось бы извиняться, Зачем я прежде не сказал.
Ах, миг счастливый, быстротечный Волшебных, юношеских лет! Блажен, кто в радости беспечной Тебя сорвал, как вешний цвет.
Блажен, кто слёз ручей горючий Рукой Анюты утирал; Блажен, кто жизни путь колючий Вином отрадным поливал.
Пусть смотрит Гераклит унылый С улыбкой жалкой на тебя, Но ты блажен, о друг мой милый, Забыв в веселье сам себя.
Отринем, свергнем с себя бремя Старинных умственных цепей, Которых гибельное время Ещё щадит до наших дней.
Хорош философ был Сенека, Ещё умней — Платон мудрец, Но через два или три века Они ей-ей не образец.
И в тех и в новых шарлатанах Лишь скарб нелепостей одних, Да и весь свет наш на обманах Или духовных, иль мирских.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Но, полно, я заговорился, А как мой Саша пировать
С . . . . в трактире научился, Я и забыл вам рассказать.
Не знаю я, или природный Умишка маленький в нём был, Иль пансион учёно-модный Его лозами поселил; Но лишь учась тому, другому, Он кое-что перенимал
И, слов не тратя по пустому, Кой в чём довольно успевал:
Мог изъясняться по-французски И по-немецки лепетать, А что касается по-русски,
То даже рифмы стал кропать. Хоть математике учиться Охоты вовсе не имел, Но поколоться, порубиться
С лихим гусаром не робел. Он знал науки и другие, Но это более любил…
Ну, ведь нельзя ж, друзья драгие, Сказать, чтоб он невежда был!
Притом же, правду-матку молвить, Умён — не то, что научён:
Иной куда горазд как спорить — Переучён, а не умён! По-моему, семинариста Хоть разучи бог знает как,
Строка в строку евангелиста Прочтёт на память — а дурак. Я для того здесь об учёных
Иумных начал рассуждать, Что мне не хочется об оных
Иоб науках толковать.
Итак, ни слова об науках… Черты характера его:
Свобода в мыслях и поступках, Не знать судьёю никого, Ни подчинённости трусливой, Ни лицемерия ханжей,
А жажда вольности строптивой
Инеобузданность страстей! Судить решительно и смело Умом своим о всех вещах
Итлеть враждой закоренелой
К мохнатым шельмам в хомутах!
Он их терпеть не мог до смерти, И в метафизику его Никто: ни ангелы, ни черти, Ни обе книги, ничего
Ни так, ни эдак не входили,
Икак учёный муж Платон Его с Сократом ни учили, Чтобы бессмертью верил он, Он ничему тому не верит:
«Всё это сказки», — говорит, Своим аршином бога мерит
Ив церковь гро?ша не дарит.
Я для того распространяюсь О столь божественных вещах, Что Сашу выказать стараюсь,
Как голого, во всех частях; Чтоб знали все его как должно, С сторон: хорошей и худой, Да и, клянусь, ей-ей неложно Он скажет сам, что он такой. Конечно, многим не по вкусу Такой безбожный сорванец, Хоть и не верит он Исусу, А право, добрый молодец!
Вот всё, чему он научился — Свидетель — университет! Хотя б сам Рафаэль трудился —
Не лучше б снял с него портрет. Теперь, какими же судьба?ми, Меня вы спросите опять, Сидит в трактире он с …….? Извольте слушать и молчать. Рождённый пылким от природы, Недолго был он средь оков:
Искал он буйственной свободы — И стал свободен, был таков.
Как вихрь иль конь мятежный в поле Летит, в свирепости своей, Так в первый раз его на воле Узрел я в пламени страстей.
Не вы — театры, маскерады, Не дам московских лучший цвет, Не петиметры, не наряды — Кипящих дум его предмет.
Нет, не таких мой Саша правил: Он не был отроду бонтон, И не туда совсем направил Полёт орлиный, быстрый он.
Туда, где шумное веселье
Вроях неистовых кипит, Отколь все света принужденья И скромность ложная бежит; Туда, где Бахус полупьяный Об руку с Момусом сидит И с сладострастною Дианой, Разнежась, юноша шалит;
Туда, туда всегда стремились Все мысли друга моего, И Вакх и Момус веселились, Приняв в товарищи его.
Вего пирах не проливались Ни Дон, ни Рейн и ни Ямай, Но сильно, сильно разливались
Иль пунш, иль грозный сиволдай. Ах, время, времечко лихое! Тебя опять не наживу, Когда, бывало, с Сашей двое
Вверх дном мы ставили Москву! Пока я жив на свете буду,
Вкаких бы ни был я местах,
Нет, никогда не позабуду О наших буйственных делах.
Деру «завесу тёмной нощи» С прошедших, милых сердцу дней И вижу: в Марьиной мы роще Блистаем славою своей! Фуражки, взоры и походка — Всё дышит жизнью и поёт; Табак, ерофа, пиво, водка
Разит, и пышет, и несёт… Идём, качаясь величаво, — И все дорогу нам дают, А девки влево и направо
От нас со трепетом бегут.
Идём… и горе тебе, дерзкий, Взглянувший искоса на нас!
«Молчать, — кричим, насупясь зверски, — Иль выбьем потрохи тотчас!» Толпа ………… иль дев стыдливых Попалась в давке тесной нам, Целуем, …………… смазливых И харкаем в глаза каргам.
Кричим, поём, танцуем, свищем; Пусть дураки на нас глядят! Нам всё равно: хвалы не ищем, Пусть что угодно говорят!
Но вот… темнее и темнее. Народ разбрёлся по домам.
«Извозчик!» — «Здесь, суда?рь!» — «Живее! Пошёл на Сретенку к ……….» — «Но, но!» И дрожки затрещали; Летим Москвой, летим — и вот К знакомым девкам прискакали, Запор сломали у ворот.
Идём ……………. ругаясь, Врастяжку банты на штанах, И боязливо извиняясь, Нам светит ………. в сенях.
«Мне Танька, а тебе Анюта», — Скосившись, Саша говорит. Неоценимая минута, Тебя никто не изъяснит! Приап, Приам! … …………
Тебя достойный фимиам Твоими верными сынами Теперь вскурится к облакам О ……. мизогины!
Вам слова два теперь скажу, Какой божественной картины Вам лёгкий абрис покажу!
Растянута, полувоздушна Калипсо юная лежит.
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
Нет, нет! и абрис невозможно Такой картины начертать, Чтоб это чувствовать, то до?лжно Самим собою испытать.
Но вот под гибкими перстами Поёт гитара контроданс И по-козлиному с ………….
Прекрасный сочинился танц! Возись! Пунш плещет, брызжет пиво, Полштофы с рюмками летят,
А колокольчик несонливый Уж бьёт заутренний набат…
Дым каждую туманил кровлю, Ползли ерыги к кабакам, Мохнатых полчища — на ловлю, И шайки нищих там и сям. Все те, которые в …………..
Как мы, ночь в пьянстве провели, Покинув ………… постели Домой в пуху и пятнах шли.
Прощайте ж, милые красотки! Теперь нам нечего зевать! Итак, допив остаток водки, Пошли домой мы с Сашей спать.
Ах, много, много мы шалили! Быть может, пошалим опять; И много, много старой были Друзьям найдётся рассказать Во славу университета.
Как будто вижу я теперь Осаду нашу комитета:
Вот Сашка мой стучится в дверь… «Кто ночью там шуметь изволит?» — Оттуда голос закричал.
«Увидит тот, кто дверь отво?рит», — Сердито Саша отвечал.
Сказав, как вихорь устремился —
Идверь низверглася с крючком, И, заревевши, покатился Лакей с железным фонарём.
Се ты, о Сомов незабвенный! Твоею мощной пятернёй Гигант, в затылок пораженный, Слетел по лестнице крутой!
Как лютый волк стремится Сашка На деву бледную одну,
Ираспростёрлася Дуняшка, Облившись кровью, на полу.
Какое страшное смятенье,
Идикий вопль, и крик, и рев,
Истон, И жалкое моленье Нещадно избиенных дев! Но вдруг огнями озарился
Пространный комитета двор,
Ис кучерами появился Свирепых буфелей дозор.
«Держи!» — повсюду крик раздался,
Ибыстро бросились на нас,
Ибой ужасный завязался…
О грозный день, о лютый час!
Капоты, шляпы и фуражки С героев буйственных летят,
И— что я зрю? О небо! — Сашке Верёвкой руки уж крутят!..
«Моn cher! — кричит он, задыхаясь. — Сюда! Здесь всех не перебью!» Народ же, больше собираясь, На жертву кинулся свою.
Ах, Сашка! Что с тобою будет? Тебя в рогатку закуют,
Ирой друзей тебя забудет…
Нет, нет! Уж Калайдович тут!
Он тут! И нет тебе злодея!
Твою верёвку он сорвал И, как медведь, всё свирепея,
Во прах сех буфелей поклал. Одной своей телячьей шапки Уже вовек ты не узришь;
А сам, безвреден после схватки, Опять за пуншем ты сидишь; Пируй теперь, мой Жданов милый, Твоя обида отмщена,
Ипроясни свой лик унылый Стаканом пенного вина.
Иты, мой друг в тогдашни годы, Теперь — подлец и негодяй, Настрой-ка, Пузин, брат, аккорды, Возьми гитару и взыграй.
Взыграй чувствительнее барда, Каврайский! Вот сивуха — пей! Прочь, прочь, Надеждин, от бильярда; Коль проиграл, так не жалей!
А ты, наш чайный разливатель, О Кушенский, не отходи И, как порядка наблюдатель, За пиром радостным гляди!
Засядем дружеским собором За стол, уставленный вином,
И звучным, громогласным хором Лихую песню запоём… Летите, грусти и печали,
. . . . . . . .
Давно, давно мы не бывали В таком божественном кругу! Скачите ……………. припевая: Виват наш Саша удалец!
А я, главу сию кончая, Скажу: «Ей-богу, молодец!» Глава вторая
Чуть освещаемый луною, Дремал в тумане Петербург, Когда с уныньем и тоскою Узрел верхи его мой друг. На облучке, спустивши ноги,
Взабытьи жалком он сидел И об оконченной дороге
Всердечной думе сожалел, Стакан последний сиволдая Перед заставой осушил, И, из телеги вылезая, Он молчалив и смутен был.
Нева широкая струилась Близ постоялого двора,
Инедалёко серебрилось Изображение Петра.
Всё было тихо; не спокойно В душе лишь Саши моего,
Ине смыкалися невольно Глаза потухшие его, Недавно буйного студента. С дымящимся от трубки ртом, Он, прислонясь у монумента, Стоял с потупленным челом.
«Увы, увы!.. часы веселья, Вы пролетели, будто сон!»
Так в петербургском новоселье, Вздохнувши тяжко, молвил он:
«Быть может, долго, молодые Красотки, мне вас не видать!..
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
. . . . . . . .
Прощайте, звонкие стаканы,
Ипунш, и мощный ерофей! Быть может, други мои пьяны Теперь пируют у ……
Исны приятные осенят
Глаза, сомкнутые вином, И яркие лучи осветят
Их, упоённых крепким сном! Увы, увы, а я, несчастный, Я б проклял восходящий день!..» Умолк… и луч денницы ясной Рассеивал ночную тень.
Эх, Сашка! Как тебе не стыдно, Сробел, лихая голова! Ей-богу, слышать нам обидно Такие вздорные слова.
Когда ты был такою бабой? Когда так трусил и тужил?
Как мальчик глупенький и слабый При виде розог приуныл.
Что ты в Москве накуролесил
Игол остался, как сокол, — Так и раскис и нос повесил…
Пошёл, брат, к дядюшке, пошёл!..
Ичто ж, друзья?.. Ведь справедливо Он дядю чёртом называл:
Ведь как же тот красноречиво Его сначала отщелка?л! Такую задал передрягу, Такую песенку отпел, Так отприветствовал беднягу,
Что тот лишь слушал да потел; Потом всё тише, да смирнее, Потом не стал уж и кричать, Потом все ласковей, добрее, Потом и Сашей начал звать.
АСашка тут и распустился, И чувствует, что виноват, Раскаялся — и прослезился.
Адядя?.. Боже мой, как рад! Повесу грязного обмыли, Сейчас белья ему, сапог, И с головы принарядили,
Как лучше быть нельзя, до ног. Повеселиться там нисколько Никак не думав, не гадав, Пирует Сашка мой и только Опять в кругу своих забав!
Где вид московского гуляки? Куда девался пухлый лик?
Вангло-кургузом модном фраке,
Вотличной шляпе эласти?к,
Вкрасивом бархатном жилете, Мой Сашка тот же, да не тот. И вот, сбоченясь, на проспекте Он с миной важною идет.
Червонцы светлы, драгоценны, И на театры в первый ряд Билет на креслы ежедневный В кармане брюк его лежат!
С какою миною кичливой На прочих франтов он глядит, Какой улыбкою спесивой И дам и барышень дарит!
С какой приятностью играет
Имашет хлыстиком своим,
Икак искусно задевает Под ножки девушкам он им;
Какой бонтон в осанке, взорах, Какую важность возымел
Ивот на ухарских рессорах
В театр, разлегшись, полетел.
Вошёл. С небрежностью лакею Билет, сморкаясь, показал И, изогнувши важно шею, Глазами ложи пробежал. Взгремела Фрейшица музы?ка; Гром плесков залу огласил,
Ивсяк от мала до велика
Иупоён и тронут был.
Что ж Саша? С видом пресыщенья Разлегшись в креслах, он сидел, И лишь с улыбкой сожаленья В четыре стороны глядел.
Напрасно fora все кричали; Он свой выдерживал bonton, И в самом действия начале Спокойно пунш пить вышел он; Напрасно, милая Дюрова, Твой голос всех обворожал; Он не расслышал ни полслова Но только …… увидал. Напрасно, Антонин воздушный Ты резал воздух, как зефир, Для тону Саше будет скучно, Хотя б растешил ты весь мир.
Да и нельзя же в самом деле… Смотрите, он в каком кругу! Народ не тот здесь, что в …… Всё видишь ленту иль звезду!
И, шутки в сторону откинуть, — С ним рядом первая ведь знать; Итак, пристойно ль рот разинуть, Степного Фоку тут играть?
Так, раз и твердо рассудивши, Всегда мой Сашка поступал, И всякий раз, в театре бывши, Роль полусонного играл.
Но как же был зато он скромен Во всех поступках и словах, И полутихо-нежно-томен При зорких дяденьки глазах.
Скаким терпеньем и почтеньем Его он слушал по часам,
Скаким, о смех! благоговеньем Ходил с ним вместе по церквам; По Летнему ль гуляет саду — Не свищет песенки, небойсь,
Хоть будь красотка — ни полвзгляду Не кинет прямо или вкось.