3. 3 Польско-советские переговоры

В советско-польских отношениях, после встречи Раевского с Танненбаумом, наметилось некоторое потепление, хотя и отмечалась достаточно активная антисоветская компания в польской прессе. Знаменательным фактом, свидетельствующим об определенном потеплении в советской политике в отношении Польши, стало решение политбюро ЦК ВКП(б) от 25 февраля 1925 г. о прекращении так называемой активной разведки на ряду с другими государствами и в отношении Польши. Под ней понималась диверсионная работа на польской территории групп и отрядов, получавших поддержку со стороны СССР [51, с. 12–15]. Правда, как указывалось в другом решении политбюро от 9 апреля 1925 г., советское руководство намечало и дальше активно использовать для ослабления польского государства национальные противоречия [51, с. 18].

С начала 1925 г. заметно активизировались дипломатические контакты между Москвой и Варшавой. Начались переговоры о заключении договора о ненападении. Советская позиция на переговорах была изложена в инструкции НКИД, направленной Войкову 2 января. СССР намеревался предложить Польше договор о ненападении и неучастии во враждебных комбинациях. Предполагалось добиться от Польши согласия отказаться от вступления в какие-либо союзы с участием граничащих с СССР государств. Заключительная часть инструкции свидетельствует, какое большое влияние на развитие польско-советских отношений оказывал германский фактор. С конца 1924 г. шли советско-германские торговые и политические переговоры, и советское правительство рассматривало переговоры с Польшей во многом как средство нажима на Германию, чтобы сделать ее более сговорчивой. В инструкции Войкову по этому поводу говорилось: «Переговоры необходимо начать возможно скорее, затягивая их с таким расчетом, чтобы мы могли раньше договориться с Германией на основе проводимого с обеих сторон аналогичного зондажа. После нашего соглашения с Польшей у Германии исчезнет всякий стимул для принятия наших предложений. Наше соглашение с Польшей, то есть обеспечение нашего нейтралитета в случае столкновения Польши с Германией, фактически изолирует Германию полностью и убивает ее надежды на всякое сотрудничество с нами. Германии не приходится опасаться нашего соглашения о совместном выступлении с Польшей и Францией, а поэтому наш нейтралитет, после того, как мы обещали такой же нейтралитет и Польше, теряет для Германии всякий смысл». Также предлагалось обсудить на переговорах вопрос о культурной автономии для национальных окраин. Однако далее указывалось, что в самом соглашении об автономии говорить не придется, «прежде всего, потому, что это было бы сопряжено с окончательным признанием границ и удовлетворением встречных требований об автономии для поляков в СССР» [77, л. 3, 4]. Следовательно, переговоры с Польшей ставились советским руководством в полную зависимость от хода советско-германских переговоров. Здесь же содержится признание того, что СССР не останется нейтральным в случае польско-германского конфликта, а советско-германское сотрудничество базируется, в первую очередь, на антипольской основе. Также в инструкции фактически подтверждается нежелание СССР давать какие-либо новые международные гарантии польско-советской границе, что могло бы затруднить ее ревизию в будущем.

Из инструкции так же видно, что всякое соглашение с Польшей является тактическим ходом и носит временный характер: «Мы можем утешить Германию, что соглашение с Польшей носит временный характер и рассчитано на тот срок, на который и мы и Германия обречены на пассивность» [77, л. 4]. Можно утверждать, что речь идет о намерении СССР и Германии в благоприятный момент произвести ревизию границ Польши, что и было сделано в сентябре 1939 г. Изложенная в инструкции позиция советского правительства должна была создать большие трудности на предстоящих переговорах. Таким образом, ход переговоров с Польшей советское руководство полностью подчиняло решению задачи сохранения тесного сотрудничества с Германией. В таких условиях практически не оставалось шансов на успех польско-советских переговоров. Тем более, что польское правительство, делая демонстративные шаги по сближению с СССР, руководствовалось не искренним стремлением к нормализации отношений, а рассматривало их как инструмент шантажа Запада и средство разрушения рапалльской политики. СССР и Польша в это время коренным образом расходились в стратегии внешнеполитического курса. Советское руководство считало, что наибольшую опасность для Советского Союза представляет активная антисоветская линия английского правительства. Польская же внешняя политика в тот момент все больше переориентировалась на Англию. Поэтому для Москвы важным условием сближения с Польшей становился отказ последней от поддержки внешнеполитического курса О. Чемберлена.

Начавшиеся советско-польские политические переговоры первоначально были сосредоточены в Варшаве. Здесь 12 января состоялась встреча П. Войкова с А. Скшиньским. Советский полпред высказал предложение заключить договор о ненападении и неучастии во враждебных комбинациях [69, с. 71]. 30 января в ответ на советское предложение польская сторона предложила СССР заключить соглашение о ненападении не с одной Польшей, а одновременно и с прибалтийскими государствами и Румынией [69, с. 105]. Это польское предложение советское правительство не могло принять. За ним в Москве видели стремление Польши установить своё влияние в Прибалтике, если не через создание польско-балтийского союза, то через заключение коллективного договора о ненападении. В отношении Румынии СССР не хотел брать на себя никаких обязательств в связи с неурегулированностью бессарабского вопроса.

В начале февраля, после аккредитации в Москве нового польского посланника Кентжиньского, активизировались польско-советские контакты и в российской столице. 1 февраля Кентжиньского принял Чичерин. В ответ на польское предложение заключить договор о ненападении, советский нарком заметил, что это обязательство уже фактически содержит Рижский договор. Он высказался за заключение договора о ненападении и неучастии во враждебных коалициях. В ходе новой встречи 23 февраля польский посланник заявил, что его правительство готово заключить договор о ненападении и неучастии во враждебных коалициях, но при условии, что СССР одновременно гарантирует не только границы Польши, но и прибалтийских государств. Относительно нейтралитета Кентжиньский заявил, что «польское правительство должно различать нейтралитет в случае обороны другой стороны от нападения и в случае агрессии другой стороны. Во втором случае Польшей не может быть гарантирован абсолютный нейтралитет» [16, с. 359, 378]. Очевидно, что польские предложения были для Москвы неприемлемы. Всякое стремление со стороны Варшавы подчеркнуть в будущем договоре польскую заинтересованность в делах Прибалтики вызывало крайне болезненную реакцию СССР. Как видим, предварительный обмен мнениями не привел к сближению позиций Москвы и Варшавы относительно заключения договора о ненападении.

Еще сложнее, чем с политическими переговорами, обстояли дела с польско-советскими переговорами торговыми. А. Скшиньский заявил в сейме, что Польша проявляет добрую волю в деле заключения торгового договора с Россией, но инициатива должна исходить с советской стороны, или, по крайней мере, от обеих сторон одновременно. Москва же не спешила проявить такую инициативу и сосредоточила все внимание на переговорах с Германией, безусловно считая германское направление своей политики главным. О подчиненности переговоров с Польшей германскому фактору можно судить по телеграмме полпреду П. Войкову от В. Копа 12 февраля. В ней был затронут вопрос об обмене послами с Польшей. Копп указывал, что польское предложение о повышении статуса дипломатических представительств до уровня послов должно быть отклонено, так как не настолько хороши отношения с Польшей, а также потому, что это будет вызовом Германии [78, л. 42]. П. Войков, в свою очередь, писал руководству в Москву 27 марта, отмечая роль германского фактора в советско-польских отношениях: «Мне кажется, что в настоящий, особенно трудный момент, вопрос наших взаимоотношений с Польшей является подчиненным вопросу наших взаимоотношений с Германией и будет поставлен только в этой связи» [79, л. 112–113]. Следует отметить, что польские политические круги сознавали, насколько значительное влияние оказывает Германия на польскую политику СССР. «Курьер Поранны» писал 9 апреля, что в развитии торговли Германия для России важнее Польши, поэтому надежды на улучшение отношений с СССР за счет развития торговли – иллюзия. Позиция, занятая советским руководством на переговорах с Польшей, подтверждала эти предположения поляков и порождала среди польских политиков глубокий пессимизм. Выступая 23 апреля в сейме, Скшиньский заявил, что он очень скептически относится к любым обязательствам со стороны СССР и не может относиться к нему как к нормальному государству [80, л. 135]. Не будем забывать и упоминавшийся уже доклад польского министра иностранных дел, представленный им в конце января, в котором он прямо заявляет, что Польша, даже под угрозой потери Верхней Силезии и Поморья на союз с Советской Россией не пойдет и будет против него [55, л. 38]. Следовательно, общая стратегическая линия внешней политики как Советского Союза, так и Польши, практически не оставляли шансов добиться реального и прочного улучшения советско-польских отношений в благоприятных, казалось бы, для этого условиях, возникших в связи с переговорами о Гарантийном пакте.

Одной из важнейших задач, которую советское правительство намеревалось решить в ходе торговых переговоров с Польшей, была ликвидация материальных обязательств по Рижскому договору. Советское руководство считало, что для этого наступил благоприятный момент. Значительное ухудшение международного положения Польши должно было заставить ее пойти на уступки. Г. Чичерин, выступая 4 марта на 3-й сессии ЦИК СССР, отметил, что после провала Хельсинкской конференции Польша проявляет стремление к улучшению отношений с СССР и готовность договориться по таким важным вопросам, как торговые отношения и судьба Рижского договора. в телеграмме в Варшаву П. Войкову от 13 марта В. Копп высказывал точку зрения, что вопрос о предоставлении Советскому Союзу моратория относительно выполнения Рижского договора уже предрешен польским правительством. Спор пойдет только о сроке и, возможно, о формах и размерах оплаты [76, л. 58]. Этот оптимизм разделял и полпред в Варшаве. В письме в Москву, датированном 5 апреля, П. Войков высказал точку зрения, что в связи с развитием международной ситуации наступил благоприятный момент для предъявления крупных требований к польскому правительству, в частности, в связи с выполнением материальных обязательств по Рижскому мирному договору [81, л. 141]. Это мнение разделял и Г. Чичерин. 21 июня он направил в политбюро письмо, в котором отмечал позитивные изменения, происходящие в последнее время в польской политике по отношению к Советскому Союзу. В связи с этим нарком иностранных дел предлагал использовать сложившуюся ситуацию для налаживания отношений с Польшей на советских условиях. Рассмотрев этот вопрос, политбюро создало комиссию по сближению с Польшей, в которую вошли представители НКИД, НКВТ, ВСНХ, РВС, ГПУ. Возглавил комиссию Ф. Дзержинский [82, л. 1–3]. Однако стремление СССР к пересмотру Рижского договора вряд ли могло найти какое-либо понимание со стороны польского правительства. Уже в самом начале переговоров при вручении верительных грамот 23 января Кентжиньский заявил, как сообщали «Известия» от 24 января 1925 г., что развитие советско-польских отношений должно базироваться на полном и непоколебимом выполнении заключенных договоров. К тому же отношения между двумя странами в этот момент обострились шпионским скандалом. «Известия» 3 апреля писали о раскрытии шпионской сети, которую возглавлял польский консул в Минске Карчевский. Выступая на III Всесоюзном съезде советов в середине мая 1925 г. председатель СНК СССР Н. Рыков охарактеризовал советско-польские отношения как «достаточно ненормальные».