4.2 Советско-германский договор о нейтралитете и Польша

Польско-советские переговоры постоянно ощущали на себе влияние германского фактора. После заключения советско-германского торгового договора, продолжались начавшиеся еще в 1924 г. по настоянию советской стороны политические переговоры между двумя странами. Однако особого прогресса за истекший год на этих переговорах не наблюдалось. В конце 1925 г. советское правительство возобновило свое предложение заключить договор о ненападении и нейтралитете. Г. Штреземанну был передан проект такого договора. 19–22 декабря в Берлине находился Г. Чичерин. В ходе визита обсуждался вопрос заключения договора о нейтралитете. Германская сторона не соглашалась на такой договор, а предлагала ограничиться подписанием политического протокола. Это не устраивало Москву, и она продолжала настаивать на широкомасштабном политическом договоре. Немцы же пока затягивали переговоры [12, с. 182, 189, 190]. До решения вопроса о вступлении Германии в Лигу наций Берлин не хотел раздражать Запад соглашением с СССР.

Видя несговорчивость Германии, советское правительство решило оказать нажим на нее, как это уже делалось не раз, через активизацию переговоров с Польшей. И когда в конце 1925–начале 1926 г. обозначилось некоторое улучшение польско-советских отношений, это действительно вызвало тревогу в Берлине. В этом отношении характерно поведение германского посла в Варшаве по отношению к советскому полпреду. П. Войков писал 1 января 1926 г., что на приеме у президента Польши «немецкий посол У. Раушер встретил меня с распростертыми объятьями и всячески желал показать, что он все тот же, и что наше сближение с Польшей есть только милая шутка и больше ничего» [22, л. 8]. Демонстрируя свои чувства к представителю СССР в Варшаве, У. Раушер стремился показать незыблемость рапалльской политики не только советскому руководству, но и убедить польское правительство в тщетности его попыток через сближение с Советским Союзом осложнить советско-германские отношения.

В Берлине, видимо, не имели точной информации о ходе польско-советских переговоров, которые топтались на месте. Поэтому по мере продолжения этих переговоров обеспокоенность Германии нарастала. Сведения о ней из разных источников поступали в Москву. 5 марта член коллегии НКИД С. Аралов встречался с латышским посланником в СССР. Собеседник сообщил Аралову о волнении в германском посольстве в Москве, вызванном советско-польскими переговорами. Он сообщил, что к нему много раз заходили и беседовали на эту тему секретари и советники германского посольства, а на днях сам Ранцау высказал пожелание встретиться и поговорить на тему польско-советских отношений. Немцы высказывают опасения, что создается блок СССР, Польши и Франции [12, с. 153]. В ходе контактов с советскими дипломатами немецкие политики не скрывали своего недовольства по поводу польско-советского сближения. 4 марта состоялась беседа Чичерина с Брокдорф-Ранцау. В центре ее находилась польская проблема. Немецкий посол получил от Г. Чичерина заверения, что Советский Союз не намерен гарантировать западные границы Польши, но готов подписать с ней договор о ненападении относительно ее восточных границ. Это разъяснение не удовлетворило Г. Штреземанна. Он направил 27 марта письмо У. Брокдорф-Ранцау, в котором обязал его провести новую встречу с Чичериным и заявить, что Германия не подпишет проектируемое соглашение с СССР, если он имеет намерение заключить какой-либо договор с Польшей [23, s. 174]. Первоначально Г. Чичерин заверил У. Брокдорф-Ранцау, что советская сторона не гарантирует западной границы Польши, но не исключил признания восточной согласно Рижскому договору. Но уже несколькими днями позже, как следует из отчета германского посла в Москве, советский нарком заявил, что для СССР не приемлем польский проект договора, и о признании каких-либо границ Польши не может быть и речи. Германский посол со своей стороны заявил, что советско-польский договор был бы крайне вредным для Германии и советско-германских отношений. Г. Чичерин в связи с этим заметил, что советско-польские консультации находятся на мертвой точке, но если будет достигнуто согласие по советско-германскому договору о ненападении, они сразу же будут прерваны. Г. Чичерин однозначно подчеркнул, что для СССР наиважнейшим является соглашение с Германией [24, s. 13–14]. К польской теме в основном сводились беседы и других сотрудников германского посольства в Москве с представителями НКИД СССР. С. Аралов сообщал 30 марта П. Войкову в Варшаву, что «в последнее время немцы проявляет большой интерес к нашим переговорам с Польшей. При всех моих встречах со здешними немцами они все свои разговоры переводят на прощупывание меня по этому вопросу» [25, л. 27].

В те же дни в Берлине польскую проблему обсуждали Г. Штреземанн и Н. Крестинский. Германский министр иностранных дел настойчиво стремился выяснить, каковы истинные намерения СССР в отношении Польши [12, с. 174]. Представитель германского МИД шуберт в эти же дни заявил Крестинскому, о необходимости для Германии гарантий того, что СССР не заключит какого-либо соглашения с Польшей [24, s. 13, 14]. Та настойчивость и постоянство, с которыми немцы добивались от советского правительства разъяснений по поводу польско-советских переговоров, свидетельствует, что в Берлине действительно были серьезно обеспокоены возможностью соглашения между СССР и Польшей. Германское правительство решило отказаться от тактики затягивания переговоров. Оно выразило готовность не ограничиваться подписанием с СССР политического протокола, а подписать договор о нейтралитете. 25 февраля немцы представили текст такого договора [26, с. 190–194]. По времени изменение германской позиции на переговорах совпало с периодом активизации польско-советских контактов. Конечно, не только улучшение отношений между СССР и Польшей подтолкнуло Германию к соглашению с СССР. Скажем, неудача Германии на мартовской сессии Лиги наций также побуждала Берлин к этому.

Одновременно германское правительство пыталось активно влиять на ход советско-польских переговоров, чтобы не допустить соглашения между Москвой и Варшавой. Немцы использовали заинтересованность советского правительства в соглашении с Германией и угрожали прервать переговоры в случае заключения советско-польского договора. В советской политике того времени советско-польские отношения носили подчиненный характер по отношению к советско-германским, и Москва ради соглашения с Польшей не собиралась жертвовать хорошими отношениями с Германией. К тому же, реальная ситуация в польско-советских отношениях была такова, что советское правительство и без германского нажима не проявляло особого стремления договориться с Польшей. Этому, во многом, способствовала и позиция Польши на переговорах с СССР. Так что, германский фактор сыграл важную роль в срыве польско-советских переговоров в начале 1926 г., но он не был единственным.

Советско-германские переговоры о заключении договора о нейтралитете велись в тайне, но во второй половине февраля сведения о них просочились в печать. И, видимо, не только неудача в Женеве, но и информация о подготовке советско-германского договора вынудили польское правительство в конце марта сделать некоторые уступки на переговорах с СССР, о чем уже говорилось выше. Также в конце марта советско-германские переговоры вступили в завершающую стадию. Литвинов в беседе с Брокдорф-Ранцау, после дипломатического поражения Германии в Женеве, поставил вопрос о немедленном подписании советско-германского договора. 13 апреля Литвинов вновь встретился с германским послом и заявил ему, что советская сторона считает нецелесообразным дальнейшее затягивание переговоров. Москва сделала при этом важную уступку, отказавшись от требования неограниченного нейтралитета. После этого путь к подписанию советско-германского договора о нейтралитете был открыт. 18 апреля Г. Штреземанн посчитал возможным, выступая в Штутгарте, публично сообщить о предстоящем подписании договора с Россией. Символично было само название речи германского министра иностранных дел: «Нет крестовому походу против России». В самой речи было заявлено, что предстоящее подписание советско-германского договора не означает поворот от политики Локарно, а есть естественное дополнение Локарнских договоренностей. Штреземанн отметил, что взгляды на Локарно как на организацию «крестового похода капиталистической Европы против большевистской России» являются фальшивыми [4, s. 503]. Подписание советско-германского договора состоялось 24 апреля в Берлине.

Для польского правительства проблема советско-германского договора на протяжении апреля занимает центральное место во внешней политике. Опубликованные документы МИД Польши и ар-хивные материалы позволяют достаточно подробно охарактеризовать шаги польского правительства в связи с предстоящим подписанием советско-германского договора. 8 апреля польский посол в Париже направил сообщение Скшиньскому о полученных им от высоко-поставленного сотрудника французского МИД сведениях, что германское посольство в Париже проинформировало французское правительство о предстоящем подписании советско-германского договора. По данным посла Хлоповского договор должен включать четыре пункта: 1) во всех внешнеполитических вопросах прави-тельства двух стран будут консультироваться и выступать совместно; 2) каждое из двух государств не будет участвовать в международных акциях, направленных против одного из них; 3) в случае неспро-воцированной агрессии против одной из них, другая сторона будет соблюдать благожелательный нейтралитет; 4) Германия не допустит такой интерпретации ст. 16 Устава Лиги наций, которая была бы направлена против России [27, s. 304].

Получив эту информацию, Скшиньский попытался сорвать под-писание советско-германского договора. 10 апреля он направил телеграммы польским послам в Париже и Лондоне, в которых обязал их довести до сведения французского и английского правительств позицию Польши по проблеме советско-германского договора. Скшиньский утверждал, что этот договор противоречит Локарнским соглашениям и Уставу Лиги наций, так как вытекающие из них обязательства перечеркиваются односторонним актом. Польская дипломатия пыталась доказать, что если Германия подпишет договор с Советским Союзом, то она тем самым перечеркнет Локарнские соглашения и свою просьбу о вступлении в Лигу наций. Варшава считала целесообразным предложить Берлину в обмен на отказ от договора с Советской Россией уступки в вопросе о вступлении в Лигу наций [28, s. 309–311]. Скшиньский планировал на этой основе организовать в Берлине демарш ведущих государств Запада и поставить Германию перед выбором: или соглашение с СССР, или Локарно и Лига наций. 12 апреля польский министр иностранных дел повторно направил в Париж и Лондон телеграммы, в которых говорилось о необходимости коллективной ноты Германии с участием Англии и Франции. Посол в Риме должен был выяснить позицию Италии в этом вопросе [29, s. 313–315].

Из телеграммы Скшиньского следует, что предстоящее подписание советско-германского договора польское правительство восприняло как угрозу для своей страны. Угрозу эту оно видело в том, что договор заключается государствами, не входящими в Лигу наций, что, по мнению поляков, ведет к произвольному толкованию таких понятий, как «агрессор», «неспровоцированное нападение» и так далее, что давало Германии возможность не выполнять тре-бования Устава Лиги наций в случае польско-советской войны.

К участию в демарше в Берлине польская дипломатия рассчи-тывала привлечь и страны Малой Антанты. 12–17 апреля состоялся визит А. Скшиньского в Прагу. По информации польского МИД в ходе переговоров польского премьер-министра с представителями правительства Чехословакии обсуждались вопросы получения Польшей постоянного места в Совете Лиги наций и интерпретации статьи 16 Устава Лиги наций. Характерно, что последний вопрос обсуждался именно в сязи с проходившими германо-советскими переговорами [30, ł. 319].

А. Скшиньский в своем стремлении организовать коллективный демарш столкнулся с резко отрицательной позицией Англии. Мы не можем согласиться с точкой зрения, высказывавшейся некоторыми советскими исследователями, согласно которой английское прави-тельство добивалось, чтобы Польша и Малая Антанта предприняли демарш в Берлине против подготовки советско-германского пакта о ненападении [31, с. 179]. Посол К. Скирмунт в соответствии с указанием А. Скшиньского встретился с английским министром иностранных дел О. Чемберленом и изложил ему польскую точку зрения в связи с предстоящим подписанием советско-германского договора. В ответ Чемберлен заявил, что не видит ни смысла, ни возможности протестовать против договора, в отношении которого из Берлина поступили заверения, что он не противоречит ни Локарно, ни Уставу Лиги наций. Английский министр иностранных дел не считал нужным направлять ноту протеста Германии по поводу статьи 16 Устава Лиги наций. Он высказал мнение, что такая нота была бы на руку СССР, так как осложнила бы отношения Германии с Западом, сложившиеся после Локарно. В заключительной части беседы Чемберлен, чтобы смягчить негативное впечатление от своего отказа, сообщил Скирмунту о намерении оказать нажим на Германию, чтобы она предприняла акты доброй воли в отношении Польши, в частности, пошла на уступки на торговых переговорах. Английский министр высказал признательность Польше за то, что она не пошла на сотрудничество с СССР после Локарно [32, s. 323–324].

Из Парижа пришли также малоутешительные для Скшиньского новости. Посол Хлоповский телеграфировал, что не стоит возлагать большие надежды на французскую поддержку в деле организации демарша в Берлине. Франция едина во мнении с Англии, что пункты договора не входят в противоречие с Локарнским пактом. Позиция Франции пока неустойчива, но она, по мнению посла, не сможет противостоять нажиму Англии [33, s. 325].

Сообщения из Лондона и Парижа показывали, что планы Скшиньского сорвать подписание советско-германского договора с помощью коллективного демарша в Берлине практически не имеет шансов на успех. Однако польский премьер еще не терял надежды повлиять на решение Берлина. Об этом свидетельствует телеграмма вице-министра иностранных дел Моравского послу в Берлине Ольшовскому, а также беседа Скшиньского с послом Италии в Варшаве. Польские дипломаты по-прежнему вели речь о необходимости коллективного демарша в Берлине, чтобы заставить Германию отказаться от договора с Советским Союзом. Была предпринята и еще одна попытка убедить англичан в необходимости такого шага. 17 апреля К. Скирмунт снова встретился с О. Чемберленом и говорил о необходимости коллективной ноты в отношении Германии относительно интерпретации ст. 16 Устава Лиги наций. Английский министр иностранных дел категорически высказался против. Он заяви, что Варшава и Лондон по-разному подходят не только к этой проблеме, но и к германской политике в целом [34, s. 317, 321–322]. В тот же день из посольства в Берлине в Варшаву пришла информация о колебаниях кабинета Лютера – Штреземанна относительно политики сближения с Западом. Эти колебания связывались польскими дипломатами с неудачами Германии в деле вступления в Лигу наций. В сложившихся условиях, отмечалось в телеграмме, Советская Россия предпринимала активные шаги по отделению Германии от стран Запада [35, ł. 236]. Таким образом, польская дипломатия, внимательно наблюдая за ходом советско-германских переговоров, сделала правильный вывод относительно того, что неудача Германии в Женеве подтолкнула ее к скорейшему подписанию договора с Советским Союзом.

Теперь в Варшаве решили отказаться от намерения организовать коллективный демарш в Берлине. А. Скшиньский в своей телеграмме от 19 апреля обязал послов в Лондоне, Париже и Риме в дальнейшем утверждать, что Польша никогда не брала на себя инициативы в деле направления ноты протеста Германии. Они могли лишь признать, что Варшава хотела добиться, чтобы Германия в договоре с СССР не вошла в противоречие с Уставом Лиги наций. [36, s. 324–326]. Польский МИД ставил перед своими представительствами за границей задачу убедить правительства других государств в том, что подписание Германия договора с Советским Союзом не согласуется с духом соглашений, подписанных Германией в Локарно, и обязательствами, которые Германия должна была взять на себя в связи со вступлением в Лигу наций. Необходимо было поставить ее перед выбором: Локарно и членство в Лиге наций, либо договор о нейтралитете с Советской Россией [30, ł. 324]. Как видим, даже после отказа ведущих государств Запада поддержать идею Польши по организации демарша в Берлине, она не отказалась окончательно от планов срыва подписания советско-германского договора.

Этим дипломатическим поражением Польша в первую очередь была обязана Англии, которая стремилась вовлечь Германию в антисоветский блок и не склонна была считаться с польскими пожеланиями, которые могли бы ухудшить англо-германские отношения. Английский посол в Берлине в беседе со своим польским коллегой отметил, что английское правительство не видит в будущем советско-германском договоре о нейтралитете направленности против других государств [30, ł. 320].

Пока в Лондоне и Париже польские дипломаты трудились над организацией коллективного демарша, их коллеги в Берлине и Москве стремились получить максимально достоверную информацию о содержании советско-германского договора. В Берлине посол Ольшовский встретился с представителем германского МИД Шубертом и попытался выяснить, в каком состоянии находятся советско-германские переговоры. 15 апреля посол писал в Варшаву о заверениях германского дипломата, что будущий договор между Германией и Россией не направлен против третьих стран и не вступает в противоречие с Локарнскими соглашениями и Уставом Лиги наций [37, s. 318].

Кентжиньский сообщал из Москвы 16 апреля, что будущий советско-германский договор предусматривает благожелательный нейтралитет и согласованную внешнюю политику. Он оставляет для его участников свободу рук в отношении Польши, и Германия, после вступления в Лигу наций, будет в этой организации защищать интересы СССР. Это, по мнению посла, создавало угрозу для жизненных интересов Польши [38, s. 322].

Исходя из полученной информации, польский МИД сделал выводы относительно угроз, которые представляет для Польши подготавливаемый советско-германский договор. Они были сформулированы в меморандуме от 19 апреля 1926 г. Во-первых, был сделан вывод, что договор будет подписан в ближайшее время. Он, по мнению польской дипломатии, перечеркивает Локарнские соглашения. В результате заключения договора между Советской Россией и Германией, считал польский МИД, формируется союз этих государств, направленный против третьих стран [30, ł. 319–322].

Польское правительство считало, что заключение советско-германского договора нанесет серьезный удар и по позициям Польши в Прибалтике. Страны региона, поощряемые спокойной реакцией Запада на этот договор, могли бы пойти на заключение двусторонних пактов с СССР. Это означало бы крах польской политики, направленной на противопоставление Советскому Союзу единого блока государств, граничащих с ним на западе. Скшиньский был очень обеспокоен появившимися слухами о подготовке договора о ненападении между СССР и Швецией. Он поставил послам в Москве и Стокгольме задачу выяснить, действительно ли СССР предложил такой договор Швеции и какова ее реакция на это предложение.

В эти же дни в Варшаве были получены сведения об успешном развитии советско-литовских переговоров, имевших целью выработку договора о ненападении, а также о росте благосклонности финского правительства по отношению к СССР. Германское правительство поддерживало советские усилия по заключению договоров о ненападении с прибалтийскими государствами. Германские представители в этих странах, как сообщал польский посол в Риге, пропагандировали идею присоединения прибалтийских государств к советско-германскому пакту, чтобы тем самым осуществить «восточное Локарно». Эту информацию подтверждал также польский посол в Берлине. Он сообщал о планах правительственных кругов Германии заключить соглашения с Эстонией, Латвией и Литвой, по которому эти государства должны были взять обязательство не предпринимать агрессивных действий против СССР и Германии и не участвовать в коалициях, направленных против них [39, s. 326, 327]. Аралов в телеграмме Войкову 6 апреля указывал на большую заинтересованность немцев в Прибалтике. Полпредству в Варшаве предписывалось наладить тесный контакт с германским посольством для координации усилий против польского проникновения в Прибалтику [40, л. 30]. Осуществление этих планов вело к ликвидации всякого польского влияния в Прибалтике и грозило Польше полной изоляцией в Восточной Европе. Так что польскому правительству было из-за чего беспокоиться. Очевидно, что своим настойчивым стремлением усилить свое влияние в Прибалтике поляки создавали еще один повод для сохранения и укрепления рапалльской политики, хотя ее разрушение было для Варшавы важнейшей внешнеполитической целью.

Отрицательное влияние информации о предстоящем подписании советско-германского договора на советско-польские отношения было отмечено и советской дипломатией. П. Войков 19 апреля сообщал в Москву, что советско-германские переговоры принесли крайнее беспокойство и разочарование в Варшаве и просил точных инструкций, что ему говорить и как держаться по поводу этих переговоров [41, л. 67]. Такие инструкции были направлены ему на следующий день за подписью члена коллегии НКИД СССР С. Аралова. Он в очередной раз констатировал, что политические переговоры с Польшей зашли в тупик. Сложившуюся ситуацию он предлагал использовать для дискредитации правительства Скшиньского. При этом необходимо было использовать факт советско-германских переговоров, которые, по словам Аралова, уже приближались к завершению. Перед полпредством в Варшаве ставилась задача создать у поляков впечатление, что СССР вынужден был пойти на соглашение с немцами «благодаря упорству Скшиньского». Предполагалось также, что советско-германский договор станет инструментом давления на Польшу и заставит ее быть более сговорчивой. Войкову поручалось довести до сведения поляков, что СССР не исключает дальнейших переговоров, «если только Польша изменит свою позицию». Советский полпред должен был внушить полякам, что политика правительства Скшиньского ведет к полной изоляции Польши, а его позиция на недавних советско-польских переговорах не давала Москве никаких побуждений к прекращению переговоров с Германией [42, л. 36]. Тем самым советское правительство стремилось представить свое соглашение с Берлином как вынужденный шаг, который был во многом обусловлен неконструктивной позицией польского правительства на переговорах с СССР. Однако приводившиеся выше документальные свидетельства полностью опровергают это утверждение. Советское руководство считало, что правительство А. Скшиньского стоит на крайних антисоветских позициях. Оно не готово отказаться о прежней позиции на советско-польских переговорах, а без его отставки не возможны перемены в их ходе.

Одновременно Москва старалась успокоить Варшаву относительно содержания будущего советско-германского договора. Было очевидно, что следует ожидать крайне негативной польской реакции на этот договор. Член коллегии НКИД Ротштейн 23 апреля направил телеграмму П. Войкову, в которой предупредил о подписании договора с Германией на следующий день. В связи с этим советское полпредство в Варшаве должно было указать, что данный договор не является союзным и не направлен против третьих государств. Договор с Германией следовало подавать как типовой договор, который СССР предлагает заключить прибалтийским странам и отдельно от них Польше [12, с. 249]. здесь мы видим, что советская дипломатия в очередной раз подчеркивает неприемлемость для нее какого-либо общего договора с Польшей и прибалтийскими государствами.

После подписания Берлинского договора П. Войков информировал Москву о том крайне неблагоприятном впечатлении, которое это событие произвело в Польше. По словам Войкова этот договор «в отношении Польши являлся фактором, сильно отбрасывающим всякую возможность ведения переговоров. И в политическом и в военном отношении все политические группы считают этот договор ударом для Польши, полным доказательством невозможности создания каких-либо прочных отношений с нами». Полпред отмечает как особо неприятное то обстоятельство, что даже эндеки после подписания советско-германского договора отказались от идеи нормализации польско-советских отношений [42, л. 36]. в ответной телеграмме от 27 апреля С. Аралов советовал постараться максимально успокоить поляков. Необходимо было подчеркивать, что в договоре нет никаких секретных положений. В то же время предписывалось использовать Берлинский договор для новых попыток дискредитировать польское правительство в самой Польше. Советский полпред должен был указать, прежде всего, эндекам, что политика Скшиньского ускорила соглашение Советского Союза с Германией в том виде, в каком составлен и подписан договор, что данная политика привела Польшу к полной изоляции, и она не давала советской стороне никаких побуждений к прекращению переговоров с Германией [44, л. 137].

На настроение польских политиков и общества в тот момент серьезно влияли и некоторые публикации в прессе. Так 23 апреля в газете «Берлинер Тагенблатт» была опубликована статья генерала Деймлинга, в которой рассказывалось об одном из «новейших планов» правых организаций в Германии. Согласно ему добровольческие немецкие войска должны были ворваться в Польшу и вступить в бой с польской армией. С другой стороны в Польшу врывается русская армия и протягивает там, на месте руку немецкой армии. Тем самым создается группа восточных сил, которые развертывают борьбу против западных капиталистических демократий [45, s. 106]. Конечно, подобные крайние взгляды были далеки от официальной политики германского правительства. Но они отражали настроения определенных политических кругов.

Тезис об усилении антисоветских настроений в польских политических кругах находит свое подтверждение в отчете первого секретаря советского полпредства в Варшаве Аркадьева о беседе с видным деятелем эндеции Ольшевским. Польский политик высказал мысль, что Польша слишком незначительный объект в советской внешней политике, чтобы Москва была реально заинтересована в заключении с ней политического союза. Переговоры с Польшей, по его мнению, были нужны советскому правительству лишь для того, чтобы оказать нажим на Берлин, и, независимо от их хода, СССР все ровно заключил бы соглашение с Германией. После советско-германского соглашения для польши соглашение с Советским Союзом теряет всякое значение. Польские правые теперь рассчитывали на то, что в результате подписания договора между СССР и Германией в Англии ослабнут германофильские настроения, и Польша на этом может выиграть [43, л. 36]. В заявлениях Ольшевского чувствуется явная обреченность в связи с тем внешнеполитическим положением Польши, которое сложилось в результате подписания Берлинского договора. Вряд ли следует воспринимать всерьез его надежду на то, что в результате советско-германского договора усилятся пропольские настроения в Англии и это улучшит международное положение Польши. Показательной является точка зрения, изложенная вскоре после этих событий польским историком и публицистом З. Березовским, который писал, что Германия стремится получить содействие Советского Союза в деле приобретения польского коридора, и Рапалльский и Берлинский договоры являются первым шагом к реализации этого плана. Германия придает такое большое значение Берлинскому договору, что пошла на его подписание, несмотря на то, что он создает определенные проблемы для нее в связи со вступлением в Лигу наций [46, s. 13].

После подписания Берлинского договора перспектива советско-польских переговоров стала практически безнадежной. В Варшаве Берлинский договор изображался как союз и сговор против Польши. советское полпредство, согласно полученным инструкциям, должно было указать, что договор не является союзным и не направлен против третьих стран. Его цель – лишь обеспечение безопасности СССР и Германии. Советская дипломатия говорила о готовности заключить такие же договоры с прибалтийскими государствами и отдельно с Польшей. Для Польши такой договор являлся неприемлемым, поскольку он привел бы к ослаблению польского влияния в Прибалтике. Кроме того, такой договор предусматривал для его участников оговорки относительно выполнения ст.16 Устава Лиги наций. Польша не могла пойти на это, так как рассматривала Лигу наций как основной инструмент поддержания Версальского порядка.

После подписания Берлинского договора польская дипломатия продолжала попытки побудить международное сообщество протестовать против него. Для этого поляки пытались снова и снова доказать, что Берлинский договор не совместим с Уставом Лиги наций. Скшиньский обязал польского представителя при этой организации довести до сведения других государств, что ст. 3 и ст. 4 этого договора противоречат Уставу Лиги наций. Действительно, ст.3 договора была достаточно неприятна для поляков. Она предусматривала, что, если против одного из участников договора будет образована коалиция третьих государств с целью подвергнуть его финансовому или экономическому бойкоту, то другой в этой коалиции участвовать не будет [47, с. 342]. На практике это могло означать, что, если в случае польско-советского конфликта Лига наций примет решение о введении санкций против Советского Союза, Германии обязуется в этих санкциях не участвовать.

Еще дальше в этом плане шла нота Г. Штреземанна, сопутствовавшая договору, так как она фактически объявляла недействительными для Германии решения Лиги наций о санкциях против Советского Союза, если сама Германия не признает его нападающей стороной. Поляки утверждали, что Берлинский договор создает для России условия безнаказанности в случае нарушения ею международного права, так как исключал возможность принятия против нее действенных санкций без согласия Германии. Тем самым подрывалась роль Лиги наций как основного инструмента сохранения послевоенного порядка [47, с. 342–343]. Но все попытки польской дипломатии склонить другие государства к акции протеста против советско-германского договора оказались тщетными.

В польских политических кругах преобладало мнение, что Берлинский договор усилил для Польши опасность, прежде всего, с запада, со стороны Германии. В инструкции, направленной А. Скшиньским посланнику в Москве 29 апреля, отмечалось, что советско-германский договор интересует Польшу, прежде всего, как контрагента германского. В этой же инструкции польский премьер делает заявление, что Берлинский договор не является препятствием в деле заключения польско-советского соглашения и указывает на необходимость продолжить переговоры [15, с. 487]. С этим трудно согласиться. Теперь интерес Москвы к достижению соглашения с Варшавой значительно ослаб. В новых условиях советское правительство тем более было несклонно идти на компромисс с Польшей, скажем, по прибалтийскому или румынскому вопросу. Варшава отступать от своих требований тоже не собиралась. Скшиньский, видимо, потому с оптимизмом говорил о возможности заключения польско-советского соглашения, что в сложившейся ситуации для него это был практически единственный шанс представить внешнюю политику своего правительства как успешную.

Говоря об опасениях польского правительства в связи с Берлинским договором, следует признать, что некоторые его моменты действительно осложняли внешнеполитическое положение Польши. Хотя договор не являлся союзным в общепринятом понимании, он укреплял советско-германский блок и вел к дальнейшему усилению внешнеполитической изоляции Польши. Этот договор окончательно хоронил надежды поляков на крах Рапалльского договора как несовместимого с Локарно. Штреземанн в заявлении для прессы 26 апреля подчеркивал, что позиция Германии, занятая в Локарно относительно ст. 16 Устава лиги наций указывает на стремление Германии к дружественным отношениям с Россией. Статьи 16 и 17 Устава Лиги наций вступают в силу, когда россия признается агрессором, а это будет невозможно без согласия Германии как постоянного члена Совета лиги наций [4, s. 506, 509]. Вполне реальной стала угроза полного отпадения от Польши прибалтийских государств. Подтвердив курс на продолжение рапалльской политики, Советский Союз и Германия разбили надежды Варшавы на то, что после Локарно Берлин пойдет на разрыв с большевиками, что могло заметно улучшить внешнеполитическое положение Польши.

Содержавшиеся в договоре германские обязательства благожелательного нейтралитета и неучастия в санкциях Лиги наций против СССР, также были потенциально опасны для Польши. Эти обязательства означали, что в случае советско-польского конфликта Германия не разрешит переброску через свою территорию военной помощи для Польши, а отказ Германии участвовать в санкциях делал их неэффективными. В. Сикорский отмечал, что, в результате Берлинского договора в случае нападения России на Польшу, Германия могла бы стремиться к изоляции Польши в ее борьбе с Россией и сохранять за собой полную свободу рук [48, s. 142].

Поскольку польское правительство так и не нашло международной поддержки в борьбе с Берлинским договором, оно вынуждено было поменять свою политику в отношении его. Выступая в июле в сеймовой комиссии по иностранным делам, новый польский министр иностранных дел Залесский заявил, что «заверения относительно этого пакта показывают, что он имеет характер чисто мирного, и что ни в чем не нарушает обязательств, которые принимает на себя Германия, вступая в Лигу наций» [17, s. 357].

В 1924–1925 годах возникли определенные предпосылки к улучшению польско-советских отношений. Как представляется, правительство В. Грабского действительно стремилось к некоторому улучшению отношений с Москвой. Советское руководство, в условиях германского сближения с Западом, считало целесообразным, по крайней мере, демонстрировать готовность к улучшению отношений с Польшей. В то же время, стратегическая линия советской внешней политики, придававшая первостепенное значение развитию сотрудничества с Германией, оставалась неизменной. Польша также не выказывала достаточной искренности в стремлении улучшить отношения между двумя странами, и многие ее внешнеполитические акции по-прежнему носили явный антисоветский характер. Негативное влияние на развитие польско-советских отношений оказывала Германия, которая зачастую прибегала к открытому нажиму на СССР, чтобы не допустить его сближения с Польшей. Вследствие названных причин, тенденция к улучшению польско-советских отношений осталась нереализованной.