§3. Классификация дезертирства в российской императорской армии в современной историографии

Уже к концу 80-х гг. в исторической науке активно извлекались на свет ранее не привлекавшие внимания или сознательно обходившиеся проблемы отечественной истории. Однако подлинная реанимация проблемы дезертирства началась только после распада СССР, но зато происходила она поистине стремительно. К настоящему моменту существует ряд специальных исследований на тему дезертирства в 1914-1917 гг., а так же более десятка дополняющих изучение этой проблемы работ, посвященных солдатскому быту, обыденному сознанию масс в годы войны и др. Активно применяются новые исследовательские подходы, используются данные смежных дисциплин. Также, наряду с новыми подходами в работе с уже известными источниками, на современном этапе активно вводятся либо неизвестные, либо не привлекавшиеся ранее источники. По данной проблеме характерным примером можно назвать вышедший в 2010 году фундаментальный сборник, посвященный кризису российской армии в 1917 году, куда включен обширный свод документов, тексты приказов, телеграмм и др.¹Привлечены к исследованиям также не задействованные в советский период воспоминания и дневники эмигрантов и «белого» офицерства.

Первым по значимости моментом в данный период, мы полагаем, является появление специальных исследований, посвященных всецело (или в ряде смежных проблем) дезертирству в Первой мировой. Это может означать лишь одно: дезертирство официально заявлено в отечественной науке как проблемный аспект в истории Первой мировой войны. Наиболее примечательными работами, посвященными дезертирству, являются в настоящее время труды А. Б. Асташова: «Война, плен и дезертирство в XX веке» и «Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны»², и М. В. Оськина: «Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы»³.

Введение в научный оборот полноценной классификации дезертирства Асташовым является той самой попыткой ввести в исследование точное понимание самого явления; на наш взгляд, это может помочь в рассмотрении и других аспектов проблемы. По сути, само выражение «формы дезертирства» мы встречаем впервые в работе Асташова, именно он первым пытается четко разграничить дезертирство и сопутствующие ему формы уклонения.¹Наряду с ним, попытки классификации проводит и Оськин.

В настоящий момент формы уклонения от службы в Первой мировой представлены такими крупными категориями:

В целом выделяют такие виды дезертирства:

1) «Приймачество»: строго говоря, это не совсем дезертирство, а скорее брожение контингентов. Получило оно распространение лишь на начальном этапе войны, в момент всеобщего подъема, и вызвано скорее всеобщим ожиданием скорого завершения войны. Солдаты (в основном в тылу и прифронтовых зонах) часто перебирались из одной части в другую, при этом не покидая территорий военных ведомств. Рассчитывали такие «броженцы», как правило, именно на скоротечность войны и соответственно несерьезное наказание.²

2) Уклонение и неявка: формы дезертирства, существовавшие в царской армии еще до войны и даже увеличивавшиеся.³

3) Уклонение от участия в бою.⁴

4) «Самострелы»: умышленное нанесение себе ранений с целью быть эвакуированным в тыл.⁵

5) Задержка в госпитале: как правило, для этого солдаты специально сыпали на раны соль, перец, поливали их керосином и т.д. Это тоже не дезертирство, а скорее «оттягивание» отправки на фронт.¹

6) Собственно дезертирство: самовольное оставление воинской службы с конкретной целью – не воевать. Асташов, правда, относит к нему и побег при отправке на фронт.²

7) Добровольная сдача в плен: начала широко распространяться на фронте во время «великого отступления» летом 1915 года. Впрочем, к этому времени в той или иной мере на фронте нашли распространение практически все вышеозначенные формы уклонения.

8) Еще один специфический вид – т. н. «прифронтовое дезертирство». Так называли (преимущественно, осенью 1915 г.) многочисленных отставших от своих войсковых частей. Многие из них, в конечном счете, попадали в плен³, отчасти, таким образом, сливаясь с категорией военнопленных.

Также можно выделить особую классификацию, которая встречается в работе Оськина – по региональному распределению уклонистов.⁴Так, он выделяет группы фронтовых дезертиров и бежавших в тыл. В тылу же можно выявить самые разные формы укрывательства и поведения, основные районы оседания бежавших с фронта и т. д. В зависимости от места оседания дезертиров, они могли попадать под юрисдикции различных ведомств, что создает определенные трудности для такой классификации. Однако такой подход не менее интересен и может выявить принципиально новые аспекты проблемы в дальнейшем. К попытке сходного рассмотрения специфики дезертирства прибегает и Асташов: так, он различает разные «формы дезертирства» на различных фронтах. Для Юго-Западного фронта, например, это прямой побег домой, а для Западного – т. н. «бродяжничество».¹Деление, таким образом, проходит по линии «легальное – нелегальное» дезертирство. Во втором случае, по наблюдению Асташова, солдаты прибегали к довольно разнообразным способам уклониться от участия в боевых действиях: от отставания от эшелонов до «командировки» по подписанным командиром части документам.

Опробован Оськиным и подход к классификации по социальному признаку: упоминает он, например, «земгусаров» (представители буржуазных кругов), крестьянских добровольцев (разделяя их на вступавших в армию из патриотических соображений или из «шкурных» интересов) и кадровых военных.²Не чужд он в своем рассмотрении проблемы и психологического подхода. Так, Оськин отделяет «самострелы», разные виды симуляции и уклонения, распространившиеся на фронте в 1915 году, от самого дезертирства. По его мнению, все это было для солдат скорее способом прийти в себя после глубокого потрясения с началом Великого отступления. В основной своей массе, замечает исследователь, солдаты вовсе не стремились уклониться от службы вообще, пытались лишь переждать самое суровое время.³К спорной категории он относит и «отставание на марше» как вид уклонения, поскольку формально отставшие оставались в действующей армии, оседая в тыловых частях.⁴

К настоящему моменту, таким образом, дезертирство выделяется в ряде негативных явлений в русской армии в Первой мировой войне как самостоятельный предмет исследования. Из «неучтенной единицы», аморфно «расплывавшейся» среди других похожих типов уклонения, попадавшей нередко в армию «мертвых душ» и перемешивающейся с различными видами потерь личного состава, оно постепенно превращается в поддающееся классификации нечто, обладающее своим обликом. Исходя из этого складывающегося облика, исследователи намного точнее очерчивают круг проблемных вопросов, относящихся к дезертирству. Точнее становятся цифры, выдвигается все больше разнообразных предположений о причинах, даже проводятся попытки в рамках новых подходов выявить особенности психологии солдат, их духовный и морально-ценностный облик. В современной науке дезертир эпохи Первой мировой это солдат, по той или иной причине сознательно уклоняющийся от боевых действий. Выдвинута четкая классификация таких случаев: в одних исследованиях здесь делается упор на социальную принадлежность дезертира, в других – на его мотивы, также есть типология по способу уклонения. Что примечательно, массовый подход, свойственный советской науке, из этой области стремительно вымывается, уступая месту новым тенденциям психологизма и интересу к индивидуальному началу. Это оказало существенное влияние на оценки причин дезертирства и его количественного аспекта.

Итак, представления о том, что можно считать дезертирством в рамках российской армии в Первой мировой войне, эволюционировали с начала XX века о развиваются до сих пор. Эти представления претерпели значительные метаморфозы в отечественной науке, в основном под влиянием весьма субъективных факторов, прежде всего господствующих тенденций в науке и обществе. В каждый период, как можно проследить, наука в рассмотрении этой проблемы опирается на наиболее удобный с идейной точки зрения аспект. Если для современников «точкой невозврата» в истории императорской армии является Февральская революция, то для советских историков назревавшие в войсках тенденции – лишь «подготовка» к событиям октября. А попытка отойти от привязки общественных процессов к этому короткому периоду событий – характерная черта современной исторической науки в этом вопросе.

Современники и первые исследователи истории мировой войны осмысленно выделяли ряд негативных явлений, получивших распространение в русской армии в военные годы. При этом они, однако, не придавали дезертирству значения самостоятельного феномена, хотя и догадывались об особенности этого явления. В силу этого, дезертирство в их оценках нередко рассматривается как монолитное явление во всех его разнообразных типах.

Советская наука, весьма враждебно относясь к империалистической войне, вовсе вписала дезертирство в обширный контекст классовой борьбы. Политизация феномена, как видим, не пошла на пользу его изучению – и дезертирство, в восприятии отечественной науки, надолго «растворилось» в массе общественных движений предреволюционных лет. Толковать это как его «отрыв» от контекста событий войны или же наоборот как слишком ортодоксальную привязку к контексту – на наш взгляд, спорный вопрос.

Современная наука с ее тенденцией к отмежеванию от «массовой истории» напротив, уделяет дезертирству особое место в истории Первой мировой. Как показатель этого – появились специальные исследования дезертирства. Попыткам классификации данного явления, имевшим место еще у некоторых современников войны, было дано второе рождение. Вместе с таким попытками – снова встал вопрос об определении дезертирства. В настоящий момент на основе приводимой типологии уклонения исследователи затрагивают наиболее проблемные аспекты этой темы. Опора на конкретизацию явления и выявление частного на фоне общей картины, как мы полагаем, дает исследователям целый арсенал приемов по решению назревших в рамках истории Первой мировой спорных вопросов.