18.3. Российская модель рынка труда

Уровень жизни наёмных работников и их семей зависит, прежде всего, от их заработной платы, которая в рыночной экономике определяется спросом на труд и предложением труда, поэтому особое значение для социальной политики государства имеет состояние рынка труда.

За десять лет экономических реформ у нас в стране сформировалась достаточно специфическая «российская модель» рынка труда. Данная модель никем не конструировалась, не навязывалась «сверху» по заранее составленному плану. Она формировалась спонтанно, под воздействием решений, которые принимались независимо друг от друга государством, предпринимателями и работниками. Считается, что существует две модели «переходного» рынка труда. Первая модель существует в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), вторая – в России и других странах СНГ.

Эволюция трудовых отношений в странах ЦВЕ в общем и целом соответствовала исходным ожиданиям на старте рыночных реформ. Все они с известными вариациями воспроизводили тип рыка труда, который хорошо известен из опыта ведущих стран Западной Европы (Бельгии, Германии, Испании, Франции, Швеции и др.), рынка с высокой степенью защиты занятости, сложными механизмами заключения коллективных договоров, значительной сегментацией рабочей силы и устойчивой долговременной безработицей. Конечно, переходное состояние экономики накладывало отпечаток на функционирование рынка труда в странах ЦВЕ, тем не менее, они ориентировались на западноевропейский опыт, приближаясь к прототипу со всеми присущими ему достоинствами и недостатками.

С самого начала реформ Россия включилась в процесс «импортирования» стандартного набора институтов, действующих в сфере трудовых отношений. Был введен законодательный минимум заработной платы, создана система страхования по безработице, легализована забастовочная деятельность, сформирована сложная многоступенчатая система коллективных переговоров, установлены налоги на фонд оплаты труда, внедрена политика налогового ограничения доходов, предпринимались попытки индексации заработной платы и т. д.

Ожидалось, что в России рынок труда будет «работать» примерно так же, как рынки труда в странах ЦВЕ. Правда, с учетом большей глубины трансформационного кризиса можно было предположить, что масштаб и острота проблем окажутся иными: безработица – выше, трудовые конфликты – многочисленнее, инфляционное давление со стороны издержек на рабочую силу – сильнее и т. д. Поэтому первые годы реформ прошли под знаком скорой катастрофы в сфере занятости.

Однако этим прогнозам не суждено было сбыться. Российский рынок труда в условиях переходного кризиса повел себя иначе. Каковы же его особенности?

1. Занятость в российской экономике оказалась очень устойчивой и не слишком чувствительной к шокам переходного процесса. За весь пореформенный период ее падение составило 12-14% и было явно непропорционально масштабам сокращения ВВП, которое достигало 40% в нижней точке кризиса. В России занятость снижалась не столь активно, как в странах ЦВЕ.

2. Рост безработицы был выражен слабее и носил менее «взрывной характер. Во всех странах ЦВЕ открытая безработица быстро преодолела 10-процентную отметку, а в ряде стран (Болгария, Польша, Словакия) превысила 25-20%. В России же рост безработицы был медленным и постепенным и лишь на шестом году рыночных реформ она перешагнула 10-процентный рубеж, достигнув того уровня, который установился в большинстве других постсоциалистических стран уже после того, как там возобновился экономический рост. Но стоило российской экономике вступить в фазу оживления, как показатели безработицы стремительно пошли вниз, уменьшившись почти в два раза ( с 14,6% в 1999 году до 8,0% в 2002 году). Таких темпов снижения безработицы не знала ни одна другая переходная экономика.

3. Необычная черта российского рынка труда – резкое сокращение продолжительности рабочего времени. На протяжении первой половины 1990-х годов среднее количество рабочих дней, отработанных рабочими в промышленности за год сократилось почти на целый месяц. Такого не знала ни одна из стран ЦВЕ. В то же время около 15% всех занятых трудились дольше стандартных 40 часов в неделю. То есть с этой стороны российский рынок труда демонстрировал нетипично высокую эластичность.

4. По официальным данным, снижение реальной оплаты труда в России за период 1991-2000 гг. составило около 60%. Гибкость зарплаты обеспечивалась несколькими факторами: отсутствием ее обязательной индексации, систематическими задержками ее выплаты, наличием скрытой (теневой) оплаты труда. В большинстве других стран с переходной экономикой падение реальных трудовых доходов оказалось менее внушительным, чем в России (в основном в пределах 30-35%), хотя в некоторых случаях, например, в Болгарии, его масштабы были сопоставимы с российскими. Если же номинальную зарплату в российской экономике корректировать не по индексу потребительских цен, а по индексу цен производства, то с точки зрения работодателей падение реальной зарплаты было даже глубже, чем с точки зрения работников. Это позволяло работодателям в России поддерживать более высокий спрос на рабочую силу.

5. В России углубление дифференциации в заработках было исключительно резким: если в 1991 г. коэффициент Джини был равен 0,32, то к концу 90-х годов он достиг 0,45. В настоящее время по этому показателю Россия в полтора-два раза «опережает» страны ЦВЕ.

6. На протяжении всего переходного периода в российской экономике происходил интенсивный оборот рабочей силы, причем достигалось это за счет не только и не столько большей активности выбытий, сколько большей активности при приеме на работу. В других переходных экономиках интенсивность найма с началом рыночных реформ, как правило, резко снижалась. Другая не менее парадоксальная черта – доминирование добровольных увольнений.

7. «Визитной карточкой» российского рынка труда стали «нестандартные» способы адаптации – работа в режиме неполного рабочего времени и вынужденные административные отпуска, вторичная занятость в неформальном секторе, задержки заработной платы и теневая оплата труда. Нигде больше размах и разнообразие этих приспособительных механизмов не были столь значительны, как в России. Эти механизмы объединяла одна важная общая черта – неформальный или полуформальный характер. Возникала персонификация отношений между работниками и работодателями, явные трудовые контракты уступали место неявным.

8. Забастовочная активность была относительно невысокой. В первой половине 90-х годов в расчете на 1 тысячу занятых терялось от 3 до 25 рабочих дней, во второй половине число потерянных рабочих дней увеличилось до 45-84, но к концу десятилетия вновь упало до 3 дней.

Подвижность российского рынка труда достигалась не благодаря гибкости трудового законодательства и заключавшихся контрактов, а вопреки им. По степени жесткости российское трудовое законодательство находилось примерно на уровне жесткости норм в государствах Южной Европы, которые традиционно отличаются чрезмерной зарегулированностью рынка труда и намного превосходило законодательство других стран с переходной экономикой. Так, коэффициент жесткости исчислялся: для России (по КЗоТ, действовавшему до 1 февраля 2002 г.) – 3,2 балла; для Португалии 3,7; Турции, Греции-3,5; Италии 3,4; Испании 3,1 балла. Для сравнения: коэффициент жесткости для Великобритании, Новой Зеландии 0,9,; для Польши – 2,0 балла.

Феномен задержек с выплатой зарплаты наглядно показывает, что «гибкость», присущая российскому рынку труда, обеспечивалась не в рамках норм трудового права (которые в действительности были и остаются жесткими и чрезвычайно обременительными), а слабостью контроля за их соблюдением.

С институциональной точки зрения своеобразие российского рынка труда состоит в том, как работают механизмы, призванные обеспечивать исполнение законов и контрактов. В пореформенной России все эти механизмы действовали крайне неэффективно, не только потому, что государство не справлялось с функциями гаранта установленных правил и норм. Очень часто оно само выступало их активным нарушителем (не выплачивало зарплату работникам бюджетной сферы, задерживало выплату пособий по безработице и т.д.). Это резко меняло всю систему стимулов, направляющих поведение участников рынка труда. В условиях, когда издержки, связанные с соблюдением существующего законодательства и действующих контрактов, чрезвычайно обременительны, а издержки, связанные с нарушением законодательства и контрактов сравнительно невелики, неудивительно, что подавляющее большинство участников трудовых отношений предпочитает неформальные способы взаимодействия.

Слабость механизмов контроля частично нейтрализовывала жесткость существующего трудового законодательства, смягчая последствия, связанные с избыточной защитой занятости. Без такой компенсации ситуация на российском рынке труда, как считает известный российский экономист Р.Капелюшников, оказалась бы намного более критичной.

Однако подобное институциональное устройство порождало множество иных, не менее серьезных проблем:

-подрывалось уважение к институту контракта;

-без надежных контрактов невозможно планировать экономическую деятельность, что подрывало стимулы к инвестициям;

-возрастала информационная непрозрачность рынка труда;

-из-за расширения дополнительной занятости терялись преимущества специализации и разделения труда;

-не было действенных санкций, ограничивающих оппортунистическое поведение работодателей, что приводило к злоупотреблениям с их стороны;

-замедлялись темпы создания новых рабочих мест.

Любая попытка втиснуть российский рынок труда в жесткий административный каркас имела бы разрушительные последствия. Она подорвала бы действие выработанных им механизмов краткосрочной адаптации, не создав ни стимулов, ни условий для продуктивного долгосрочного преобразования занятости.