И. Ф. Гиндин русская буржуазия в период капитализма,ее развитие и особенности

Советские историки мало занимались изучением русской буржуазии в период капитализма. Даже из обобщающих ленинских характеристик в нашу литературу широко и прочно вошли лишь немногие высказывания — о контрреволюционности русской буржуазии, ее дряблости, малокультурности, пресмыкательстве перед царизмом и т. п.1. До сих пор используется лишь небольшая часть того, что дают труды В. И. Ленина для понимания развития и особенностей русской буржуазии.

Положив начало подлинно научному исследованию российского капитализма, Ленин одновременно пристально изучал все общественные классы России в их развитии, в том числе и буржуазию. Основные пути ее образования В. И. Ленин показал еще в работах 90-х годов 2, а затем прослеживал шаг за шагом формирование русской буржуазии политически в класс, образование и эволюцию ее политических партий. При этом Лениным вскрывались основные социально-экономические особенности русской буржуазии, определявшие ее общественно-политические позиции в целом и ее отдельных групп и слоев. Необходимо подчеркнуть, что при крайне незначительном внимании и дореволюционной и советской литературы к истории русской буржуазии сегодня без трудов Ленина было бы даже невозможно подойти к сколько-нибудь общему научному представлению о развитии и ее особенностях в период капитализма. Источники для изучения российской буржуазии в период капитализма невелики. Дореволюционные статистические публикации не дают возможности установить даже общую численность буржуазии в стране». Русская буржуазная литература, историческая и экономическая, не проявляла никакого интереса к истории господствующего класса капиталистического общества3. Меньшевистская же литература и публицистика, исходя из своей концепции русской буржуазной революции, интересовалась русской буржуазией, искала симптомы превращения ее в ведущую социальную и политическую силу страны 4.

В советской литературе серьезный шаг в изучении русской буржуазии был сделан лишь историками феодально-крепостнического периода5. К развитию же буржуазии в период капитализма проявили интерес только П. И. Лященко6 и авторы III и IV томов «Истории Москвы»7. Помимо этого в некоторых работах, посвященных монополистическому капитализму и экономической политике царизма, в качестве попутных результатов основного исследования содержатся новые документальные данные и обобщения, касающиеся вопросов формирования в 60—70-х годах крупной буржуазии в тяжелой промышленности, взаимоотношений московской буржуазии и царизма, ее эволюции в период империа-лизма, процессов формирования финансовой олигархии8.

В данной статье делается попытка, опираясь на труды В. И. Ленина, подойти к обобщенному представлению о развитии и особенностях русской буржуазии после реформы 1861 г., что в дальнейшем может послужить началом более глубокого изучения этой темы. Слабая ее разработанность вынуждает ограничить сформулированную выше задачу.

В центре изложения — крупная промышленная буржуазия, которая в период капитализма играет экономически ведущую роль и является признанным лидером всего крупного капитала. Несмотря на скудость источников, необходимо в какой-то мере осветить торговую буржуазию, которая в России занимала несоответственно для периода капитализма большое место9. Отсутствие •в литературе минимально необходимых данных вынуждает отказаться от рассмотрения/городской мелкой буржуазии. Почти ничего нельзя добавить в настоящее время к той весьма приблизительной характеристике, которую все же сумел дать П. И. Лященко местной буржуазии нерусских национальных районовсельской буржуазии все еще недостаточно исследована и нуждается в отдельном рассмотрении. Таким образом, темой статьи является только «одна буржуазия» н—социально-экономическое и общественно-политическое развитие и особенности российской крупной буржуазии в целом и ее основных групп.—буржуазии промышленной, торговой и финансовой..

Из частных сюжетов, входящих в тему статьи, значительное внимание уделяется взаимоотношениям крупной буржуазии и царизма, также отношениям обоих эксплуататорских классов — буржуазии и помещиков. Политические партии буржуазии, их возникновение и эволюция будут рассматриваться в самом общем виде, поскольку это необходимо для понимания общественно-политического лица крупной буржуазии 12. В этом плане не может быть обойден вопрос о формировании в России буржуазной интеллигенции. Этот относительно небольшой и социально несамостоятельный слой, помимо своих общественно-экономических и культурных функций, играет в капиталистическом обществе особую роль в формировании идеологии крупной буржуазии и в практическом осуществлении ее политики. Интеллигенция, указывал В. И. Ленин, «всего сознательнее, всего решительнее и всего точнее отражает и выражает развитие классовых интересов и политических группировок во всем обществе» 13. Весьма существенна и роль буржуазной интеллигенции в распространении идеологического влияния буржуазии на широкие мелкобуржуазные массы14 (а кое-где на рабочих). Без этого крупная буржуазия, а позднее еще более малочисленная финансовая олигархия, не могут иметь достаточно широкой социальной опоры в капиталистическом обществе 15.

В изложенных рамках автор стремится свести наиболее важное из того, что дают труды В. И. Ленина для понимания социально-экономического и политического развития и особенностей русской буржуазии, что имеет самостоятельное значение.

Первый большой этап формирования русской буржуазии и ее развития относится еще к дореформенному периоду и не входит в тему статьи. Все же для более отчетливого понимания развития и особенностей русской буржуазии в период капитализма необходимо вкратце остановиться на том тормозящем влиянии, которое оказывало долгое господство крепостнических отношений на формирование буржуазии в России16.

История русской буржуазии в период капитализма, от реформы 1861 г. до Великой Октябрьской социалистической революции, отчетливо делится на два этапа с рубежом в начале XX в. Но если в социально-экономическом развитии буржуазии таким рубежом было самое начало XX в., переход к империализму, то в общественно-политическом ее развитии—революция 1905—1907 гг. Именно тогда завершилось очень позднее в России формирование буржуазии политически в класс.

1.УСЛОВИЯ РАЗВИТИЯ КОРЕННОЙ РОССИЙСКОЙ БУРЖУАЗИИ

В ПОРЕФОРМЕННЫЙ ПЕРИОД.

КРУПНАЯ МОСКОВСКАЯ И ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ БУРЖУАЗИЯ

Исторически затянувшееся в России существование крепостного хозяйства оказало большое влияние на замедление процесса формирования буржуазии, в особенности крупной промышленной, и накопления ею капиталов. Весь мануфактурный период истории русской промышленности характеризуется развитием наряду с капиталистической также мануфактуры на крепостническом труде. Последняя преобладала в обрабатывающей промышленности до конца XVIII в., оставаясь живучей и в первой половине XIX в. Только начало промышленного переворота в 30—50-е годы приводит к резкому преобладанию вольнонаемного труда в обрабатывающей промышленности. В горнозаводской преобладание принудительного труда сохраняется и в канун реформы 1861 г.18.

Такая особенность формирования капиталистического уклада в России способствовала значительному распространению в XVIII в. своеобразного дворянского «предпринимательства» в ущерб развитию буржуазии. Организуя посессионные и вотчинные мануфактуры, крупные крепостники расширяли феодальную эксплуатацию и потребительское использование доходов. Выходцы из купечества или удачливых мелких производителей, становясь крупными промышленниками, в ряде случаев добивались владения крепостными и одворянивались (Демидовы, Гончаровы, Баташовы, Твердышевы, Яковлевы и др.). Наряду с купечеством помещики, а особенно их сановно-чиновничьи верхи широко приобщались до XIX в. и к таким источникам первоначального накопления капиталов, как колониальный грабеж, захват земель, торговые монополии, военные поставки, откупа и прямой грабеж казны. Это частично вело и к обуржуазиванию отдельных представителей дворянства. Однако огромные доходы дворянской знати использовались в основном непроизводительно 19 и в то же время значительно суживали накопление капиталов формировавшейся буржуазии, задерживая ее развитие.

К началу XIX в. торговый и торгово-ростовщический капитал все еще преобладал над промышленным, но уже наметился новый процесс формирования крупной промышленной буржуазии из среды мелких промышленников, в значительной мере крепостных крестьян. Этот путь стал в первой половине XIX в. основным в формировании коренной рус-ской промышленной буржуазии. Однако торговля все еще оставалась большим источником доходов крупной буржуазии, которая и здесь по-' поднялась выходцами из крепостного крестьянства. При резком падении специфического дворянского «предпринимательства» намного повыси-лось значение казенных подрядов, поставок и, в особенности, откупов в качестве источников формирования состояний крупной буржуазии.

Накоплявшиеся здесь капиталы направлялись в промышленность и торговлю. Несмотря на прогрессировавшее разложение, крепостной строй в первой половине XIX в. продолжал задерживать развитие капиталистических отношений и складывание крупной буржуазии. Это проявлялось с полной наглядностью в области кредита, частного и государственного. Существенной особенностью России была система докапиталистических казенных банков, где оседала подавляющая часть денежных капиталов страны, которые были растрачены в форме непроизводительных ссуд помещикам и «позаимствований» в казначейство для покрытия бюджетных дефицитов. Помимо того, монополия крепостнического государства задержала развитие финансовой буржуазии (банкиров), отвлекая вклады и лишая ее источников дохода от размещения госзаймов. Рост внутреннего госдолга в форме «позаимствований» (а не выпуска облигаций как на западе) не мог способствовать возникновению биржевой игры, акционерных обществ и т. п.

Крепостной строй создавал многочисленные трудности государственно-правового характера на пути формирования буржуазии в класс. Многие крупные капиталисты оставались длительное время крепостными на оброке. Сохранялись многочисленные сословные барьеры между классами, а также внутри самой буржуазии, формировавшейся не только из купцов, но и крестьян, мещан, выходцев из дворянства. В целом складывание буржуазии в первой половине XIX в. значительно подвинулось вперед, но она еще была немногочисленна. Известное представление об этом дают цифры о числе лиц мужского пола купеческого сословия в 1851 г.—около 180 тыс. (из них первой и второй гильдии, т. е. крупного купечества около 8 тыс.), тогда как число лиц духовного звания было в 1,5 раза больше20.

Одним из основных условий, определивших особенности развития русской буржуазии в период капитализма, являлась ликвидация крепостнических отношений сверху, при сохранении сильнейших крепостнических пережитков, влияние которых усугублялось тяжелым налоговым бременем. Реформа 1861 г. устранила крупнейшее препятствие для развития капитализма и роста буржуазии. Характер же проведения реформы создавал источник дешевой рабочей силы, что вело к чрезвычайно высокой норме эксплуатации в России. В то же время сохранение крепостнических пережитков в деревне суживало внутренний рынок для капиталистической промышленности, а вместе с пережитками в политической надстройке России задерживало «капитал в его средневековых формах»22. Это налагало отпечаток и на капиталистическую промышленность, но особенно значительно сказывалось в торговле.

Высокая норма эксплуатации способствовала росту крупной, весьма концентрированной фабрично-заводской промышленности, которая я то же время сочеталась с обилием кустарно-ремесленных заведений. Существовавшая же в России промышленная статистика заслоняла «„необычайную» раздробленность тьмы мелких крестьянских предприятий» 23. Докапиталистический строй русской торговли медленно отступал перед капиталистической ее организацией. В первые десятилетия после реформы прибыли в торговле все еще приближались к размерам, характерным для периода первоначального накопления24.

Наряду с высокой промышленной прибылью, не менее высокая торговая прибыль

была важным источником обогащения российской крупной буржуазии. Это позволяло расширять производство в отраслях легкой и пищевой промышленности и увеличивать обороты в разных видах торговли за счет «внутренних накоплений».

Немалым источником доходов и накоплений буржуазии служил рост городской земельной ренты, связанный с развитием городов и увеличением городского населения. Вложение значительной доли своих капиталов в городские земли и дома было характерно для всей российской буржуазии до конца XIX в., а на периферии страны и в начале XX в.

Приверженность коренной российской буржуазии к легкой промышленности и торговле оказалась чрезвычайно устойчивой. Типичной для всей русской национальной крупной буржуазии являлась наиболее мощная и ведущая ее группа — крупная буржуазия Москвы и прилегающего к ней района. По своему экономическому значению и влиянию здесь преобладала крупная промышленная, преимущественно текстильная буржуазия. Формирование ее происходило еще в крепостнический период из крестьян—мелких скупщиков, реже—крупного купечества, начиналось с жестокой эксплуатации рабочих а мелких мастерских и гораздо более широкого круга «домашних» рабочих. Но уже в первой половине XIX в. родоначальники московских промышленных династий приступили к организации собственных фабричных предприятий. Развитие последних стало основой богатств наследственных семей крупных московских текстильных капиталистов. Главным источником образования их капиталов послужили огромные прибыли от жестокой эксплуатации промышленного пролетариата.

Насколько велики были накопления московской текстильной и особенно хлопчатобумажной промышленности, показывает пример одной из самых богатых наследственных семей капиталистов Морозовых. Их родоначальник при учреждении четырех морозовских фабрик располагал к 1840 г. примерно 200—300 тыс. руб. капитала. К 1914 г. главные предприятия четырех ветвей Морозовых имели 44 млн. руб. паевых капиталов, целиком принадлежавших самим Морозовым, а вместе с запасными капиталами—73 млн. руб. Морозовские предприятия имели огромные скрытые резервы—их основные капиталы (имущество), достигавшие 95 млн. руб., были формально амортизированы на 73%. Фактически же в 70-миллионной сумме числившейся амортизации содержалось не менее 35—40 млн. руб. скрытых резервов, т. е. собственные капиталы предприятий достигали 110 млн. руб. Морозовы, подобно другим московским капиталистам, имели еще скрытые резервы в виде значительных принадлежавших их предприятиям земельных владений —до 50 тыс. десятин, приобретенных много десятков лет назад по низким ценам и фактически не переоцененных по балансам. Располагая материалами, товарами и наличными ценностями в 55 млн. руб., Морозовы по существу не имели долгов, так как их задолженность поставщикам и банкам была ниже тех товарных кредитов, которые они предоставляли своим покупателям. На четырех предприятиях работало 54 тыс. рабочих, оборудование состояло из 703 тыс. веретен и 14 тыс. ткацких станков, готовой продукции выпускалось на сумму до 102 млн. руб. Все это было достигнуто без участия посторонних капиталов, одним лишь выжиманием прибавочной стоимости25.

Весьма сходным, хотя и в меньших масштабах, было положение основных текстильных предприятий, принадлежавших другим крупным московским промышленникам — Прохоровым, Рябушинским, Бахрушиным, Коншиным, Коноваловым, Третьяковым и др. Все эти предприятия сохранили до 1917 г. характер семейной собственности: они принадлежали узкому кругу родственников-пайщиков и в них не допускались другие капиталисты, тем более, что в сторонних средствах владельцы не нуждались и прибегали к их помощи лишь на короткие сроки.

Немалым источником образования крупных капиталов московской промышленной буржуазии являлись торговые прибыли. Для Москвы»—центра российской внутренней торговли и крупного транспортного узла — была характерна тесная связь промышленного капитала легкой промышленности с торговым капиталом. В то же время основная промышленная продукция Москвы—текстиль по характеру сбыта требовала энергичного поиска рынков по всей России. Московские капиталисты проникали во все концы страны — на отдаленные рынки Сибири и Средней Азии, наконец, на зарубежные восточные рынки. Крупные московские фабриканты нередко сами организовывали сбыт в отдаленных районах страны.

Центральное положение Москвы чрезвычайно повышало ее роль во внутренней торговле хлебом и другими сельскохозяйственными продуктами. Москва являлась обширным резервуаром внутренних промышленных и торговых капиталов. Сюда стекались со всех концов страны торговцы за товарами. Сюда же шло громадное количество сырья для продажи и для переработки в центральном промышленном районе, Москва была как бы главным рассадником торговли внутри страны и на ее окраинах, московские торговцы, их приказчики и агенты были рассеяны по всей России, являлись активными участниками многочисленных ярмарок, сохранившихся еще в начале XX в. К Москве тяготела промышленная и торговая буржуазия не только центра России, но и обширных северных и восточных районов страны.

Особый интерес московский капитал проявлял к районам заготовления текстильного сырья. Московские фирмы еще в начальный период возникновения отечественного хлопководства 'проникли в Среднюю Азию, захватили заготовку и торговлю хлопком и были потеснены в этой области крупнейшими банками Петербурга лишь в начале XX в.

Характерной чертой московской крупной буржуазии было отсутствие тяги к вложению капиталов в тяжелую промышленность, в новые в стране отрасли, в новые промышленные районы. В основе этой особенности, присущей всей национальной промышленной и торговой буржуазии России, лежал высокий уровень эксплуатации, дававший в текстильной, пищевой и вообще в легкой промышленности огромные прибыли, и повышенная в условиях многоукладной экономики России прибыль торгового капитала.

Уровень прибыли хлопчатобумажной промышленности московского района был весьма значительным и притом устойчиво высоким. Этот уровень даже в исключительно благоприятные для тяжелой промышленности периоды, как подъем 90-х годов, был выше, чем в металлургии, не говоря уже об угольной промышленности, и немногим отставал от нефтяной. До конца 90-х годов предприятия Морозовых, товарищества Собиновской мануфактуры, Рабенек ежегодно выплачивали на свои паи дивиденд в размере от 15 до 25 и более процентов, увеличивая сверх того за счет прибыли свои капиталы. Типичным для остальных паевых хлопчатобумажных предприятий можно считать средний дивиденд в 10% 26. В 1900—1909 гг., когда прибыли в тяжелой промышленности, кроме нефтяной, резко снизились, уровень прибыли в московской хлопчатобумажной промышленности оставался высоким и даже во время предвоенного подъема мало отставал от южной металлургии. Отсюда становится понятным, почему московский крупный капитал за незначительными исключениями не делал попыток утвердиться даже в нефтяной промышленности—единственной крупной отрасли тяжелой промышленности с устойчиво высокой доходностью. Немногие металлообрабатывающие предприятия московского района были основаны не коренной местной буржуазией, а сторонними капиталистами: бр. Струве и Лесингом (Коломенский завод), Гужоном, Бромлей, Листами, Вогау и др., т. е. главным образом осевшими в России капиталистами иностранного происхождения, которые в текстильной промышленности составляли незначительное меньшинство (Кноп, Рабенек, Циндель). Зато чрезвычайно выгодная импортная торговля чаем в значительной мере была захвачена Москвой.

Для крупнейших московских промышленных капиталистов было характерно также сочетание владения крупными предприятиями легкой промышленности с ведением крупной торговли и приобретением весьма доходной городской недвижимости и домов. Показательной для характера московского капитала являлась крупнейшая, хотя и иностранного происхождения, фирма Вогау, сочетавшая активное участие в промышленности, в том числе даже в предприятиях тяжелой промышленности вне московского района, с крупной торговлей хлопком, сахаром, чаем.

26 Прибыли здесь и ниже характеризуются на основании балансовой статистики и балансов московских текстильных предприятий, имевших форму паевых товариществ, балансов акционерных предприятий тяжелой промышленности и т. д. Даже московские банки были организованы московской буржуазией по подобию их предприятий. Являясь как бы коллективными кредитными учреждениями крупного московского капитала, целиком приспособленными к его интересам, они даже в период империализма не стали самостоятельной силой. Помимо удовлетворения его нужд в кредите на месте, эти банки раскинули свои филиалы главным образом в районах заготовки сырья для московской текстильной промышленности, в хлопководческих районах Средней Азии и в льноводческих районах северо-запада России. Единичные местные банки грюндерского типа, вроде принадлежавших фактически банкирскому дому Л. С. Полякова, стояли гораздо ближе к основным московским банкам, чем к петербургским. Учредительские операции самого банкирского дома были направлены отнюдь не на проникновение в промышленность, а на организацию неудавшихся предприятий в Персии, крупной хлопкозаготовительной торговой фирмы в Средней Азии, обществ домостроения и приобретения лесных имений, т. е. в направлениях, характерных или совпадающих с интересами московского капитала27.

Переходя к периферийной коренной русской буржуазии, следует прежде всего иметь в виду, что в России значение торговой буржуазии было относительно выше, чем в индустриальных странах Запада, и это особенно сказывалось в менее промышленных районах, таких как Север, Среднее и Нижнее Поволжье, Сибирь, Дальний Восток. В. И. Ленин отмечал живучесть в первые десятилетия пореформенного периода старого торгового и торгово-ростовщического капитала28. Но и позднее значение торгового капитала оставалось в условиях многоукладной экономики России относительно высоким.

Прежде всего, во всем товарообороте, и внутреннем и экспортном, сельскохозяйственная продукция еще преобладала над промышленными товарами.

Продвижение товаров от мест производства к местам их потребления было медленным из-за больших расстояний, недостаточности железнодорожной сети и плохой организации товарного движения, слабого развития шоссейных и грунтовых дорог.

Не меньшее влияние на замедление товарооборота имели социально-экономические условия, порождавшие узость внутреннего рынка и резкие колебания спроса на товары в зависимости от чрезвычайно сильных изменений урожая хлебов.

К этому еще присоединялась устарелая организация русской торговли.

Под действием всех указанных причин в разных звеньях торговли на складах и в пути накапливались значительно большие, чем на Западе, запасы. В этих условиях для оборота одинаковой по величине массы товаров в России требовались намного большие капиталы, чем в западных странах.

Отсталость организационных форм торговли выражалась в большой живучести и распространенности ярмарочной торговли, которая отличалась многими чертами, противоречившими строю капиталистической торговли29, в обилии, особенно на окраинах, мелких посредников, грабивших крестьян и других мелких производителей.

Одной из характерных черт российской торговли был низкий ее культурный уровень, выражавшийся в несоблюдении сроков поставок, невыполнении условий по качеству поставляемых товаров, неорганизованности их сортировки из-за недостаточного развития складской сети, что делало невозможным заключение сделок по образцам. И без того высокие цены на промышленные товары намного взвинчивались в низовых торговых звеньях, где они доходили до деревенского потребителя. На рубеже XX в. железо при оптовой цене 4 коп. за фунт продавалось в деревне по цене до 7 коп.

30. Подобное положение было и в хлебной торговле до начала ее широкого кредитования Государственным и частными банками в 90-е годы. Местные скупщики — купцы и кулаки, являлись монополистами-покупателями, скупали хлеб по крайне низким ценам и имели огромные торговые прибыли. На окраинах же страны, в торговле другими сельскохозяйственными продуктами аналогичные формы эксплуатации мелких производителей торговым капиталом сохранились и в начале XX в.

В северных и восточных районах промышленная буржуазия, в сущности, еще не отделилась до конца от торговой. Важнейшими источниками ее состояний были торговля, в первую очередь хлебом, судоходство, доходы от городских владений. Хлебная торговля нередко совмещалась с мукомольной промышленностью; крупные торговцы-купцы обзаводились разными предприятиями легкой и пищевой промышленности (на Севере—лесопильными заводами, в Восточной Сибири—золотыми приисками). В крупной розничной и даже в оптовой торговле совмещалась в одних руках торговля самыми разнородными товарами, как хлеб, мануфактура или лес31. И на основе соединения торговых и промышленных операций с явным преобладанием торговых вырастали огромные состояния таких капиталистов, как А. Н. Второв в Сибири или Мешковы в Поволжье32.

Изложенное дает ключ к пониманию таких «свойств» коренной русской буржуазии, как недостаточная хозяйственная активность или малая в ее основной массе культурность. /Ъ русской буржуазной литературе в качестве неотъемлемой ..психологической и чуть ли не национальной особенности крупной буржуазии утвердились такие черты, как инертность, безынициативность, слабая предприимчивость. Русской буржуазии, не проявлявшей склонности к новым отраслям промышленности или малоразвитым, но перспективным в промышленном отношении окраинам, противопоставлялись инициативные капиталисты иностранного происхождения. На самом же деле коренной русской буржуазии не меньше, чем иностранной, были свойственны и активная погоня за прибылью, и предпринимательская «инициатива» в выжимании прибавочной стоимости в старых отраслях, в использовании всех докапиталистических форм эксплуатации в русской торговле. Но именно это лишало коренную буржуазию стимулов проникать в новые отрасли и районы, которые требовали относительно более высоких капитальных вложений, выжидания срока освоения до получения крупных доходов. Наоборот, те же отрасли и районы были достаточно привлекательны для иностранных капиталистов по сравнению с нормальным для периода домонополистического капитализма уровнем средней прибыли на их родине. Хозяйственная активность и предпринимательская инициатива русской буржуазии могла «европеизироваться» лишь при условии ликвидации всех экономических, социальных и политических крепостнических пережитков. При сохранении же их новые отрасли и районы становились естественным полем деятельности сначала капиталистов иностранного происхождения33, а позднее - иностранного финансового капитала и не потому, что они «завоевывали» эти отрасли и районы, а потому, что русский капитал в массе туда не шел.

Широкое распространение в торговле наиболее грубых форм эксплуатации, в том числе докапиталистических, повышенный удельный вес торговой буржуазии, ее переплетение с промышленной в периферийных районах страны вместе с сохранением старой «азиатчины» во всей общественно-политической жизни объясняют также и малокультурность буржуазии. Поэтому и в среде более развитой крупной промышленной буржуазии ее верхний культурный слой оставался численно незначительным.

Ч. РАЗВИТИЕ БУРЖУАЗИИ В ТЯЖЕЛОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ.

ПЕТЕРБУРГСКАЯ БУРЖУАЗИЯ

Особыми путями шло формирование российской крупной буржуазии в тяжелой промышленности и в железнодорожном транспорте, являвшемся в условиях пореформенной России ведущим звеном капиталистической индустриализации.

Старейшая отрасль российской промышленности — металлургия Урала и центрального района—оставалась в руках полуфеодальной стародворянской «буржуазии» (в центре до конца XIX в., на Урале до 1909—1912 гг.). В новых же отраслях тяжелой промышленности возник слой крупной буржуазии, отличавшийся от коренной русской промышленной буржуазии и по происхождению и еще больше по источникам образования своих капиталов.

В отличие от легкой промышленности, новые отрасли нуждались с самого начала в привлечении капиталов со стороны. Характерное для всех «молодых» капиталистических стран превышение потребности в капиталах над их внутренним накоплением было в России особенно значительным. Огромные денежные капиталы были растрачены до 60-х годов через систему дореформенных банков. [Но и в период капитализма при высокой норме эксплуатации процесс образования денежных капиталов тормозился крепостническими пережитками. Весьма значительную часть денежных капиталов царское правительство посредством государственных займов использовало на военные расходы и на покрытие бюджетных дефицитов в мирное время или отвлекало на непроизводительные ипотечные кредиты помещикам (через Дворянский

33 Такие оседавшие в России капиталисты также предпочитали до конца XIX в. торговлю (экспортную) и легкую промышленность (см. подробно ниже).

и другие земельные банки). Все это обостряло недостаток в капиталах для железных дорог и тяжелой промышленности.

При всей половинчатости и незавершенности реформы 1861 г. она неизбежно влекла за собой поворот всей экономической политики правительства. Классовая основа ее оставалась прежней. Правительство стремилось к сохранению и укреплению политической власти и экономических привилегий помещиков, но для достижения этой цели в новых условиях вынуждено было активно способствовать экономическому развитию страны по пути капитализма, подводить новый социально-экономический базис под самодержавие. В условиях сохранения крепостнических пережитков общие меры экономической политики, способствующие развитию капитализма, из них на первом месте высокая таможенная охрана, оказывались недостаточными. Правительство вынуждено было вступить на путь форсирования капиталистического развития страны методами непосредственного государственного вмешательства, что в целом совершенно несвойственно периоду домонополистического капитализма на Западе. Базой государственного вмешательства было огромное в России государственно-капиталистическое хозяйство и крупнейшие для XIX в. военные расходы в мирное время.

Объектом форсированного развития были, в первую очередь, железные дороги и обслуживающие их отрасли тяжелой промышленности (производство рельсов, подвижного состава), предприятия военной промышленности, отдельные предприятия других отраслей тяжелой промышленности, с 90-х годов—создание самостоятельной металлургической базы в стране. Особая поддержка оказывалась частным банкам, сначала в годы их возникновения (1863—1873) ради ускорения формирования капиталистической кредитной системы, а на последующих стадиях ее развития—ради укрепления банков. Такая политика проводилась в период подъема и роста хозяйства и сменялась во время кризисов и застоя широкой поддержкой вплоть до сохранения искусственными мерами существования банкротившихся предприятий и банков.

На первом этапе усиленного железнодорожного строительства (1860—70-е годы) оно велось почти целиком за счет иностранных капиталов, но при решающем участии правительства в их привлечении—путем государственных займов, явных или прикрытых гарантиями правительства. Российские же учредители ж. д. обществ почти бесконтрольно осуществляли строительство и эксплуатацию дорог с ничтожными собственными капиталами и колоссально обогащались за счет государственных средств. При этом правительство еще вынуждено было при системе гарантий субсидировать убыточные железные дороги. Железнодорожное строительство стало главной причиной роста внешнего государственного долга и дефицитности госбюджета в мирное время. Весьма существенной была в 60—80-х годах роль государственного участия в образовании капиталов (по сравнению с ж. д. незначительных) и даже управлении первыми крупными предприятиями новых отраслей тяжелой промышленности (передельная металлургия, транспортное машиностроение, военные заводы) 34.

Так возник целый слой российских капиталистов—железнодорожных дельцов, предпринимателей тяжелой промышленности, банковских заправил, которые своим обогащением во-многом, а подчас и целиком были обязаны правительству.

Происхождение этого слоя было пестрым и случайным. Он формировался лишь частично из лиц, бывших и до того крупными капиталистами — прежних откупщиков, банкиров, крупных торговцев Петербурга. В большей мере для нового слоя крупных капиталистов были характерны выходцы из малосостоятельных слоев буржуазии, военных и путейских инженеров, бывших крупных чиновников, обуржуазившихся дворян, вообще лиц, обладавших наряду с «деловыми» качествами умением или возможностью устанавливать и поддерживать связи с правительственным аппаратом.

Среди новых дельцов выделялись в 60—70-х годах железнодорожные «короли» — С. С. Поляков, П. И. Губонин, С. И. Мамонтов, П. Г. Дервиз, Н. Ф. Мекк и др. Весьма сходным путем создавались группы крупной буржуазии в упомянутых отраслях промышленности. Большинство учредителей первых заводов—такие, как братья Г. и А. Струве, Обухов, Н. И. Путилов, Голубев, тот же Губонин, князь Тенишев, В. А. Лясский—вместе с другими, уже совершенно случайными учредителями вложили весьма незначительные собственные средства в возглавляемые ими предприятия. Единственным исключением были Мальцовские заводы, выросшие на крепостном труде и модернизировавшиеся с 60-х годов, я то при значительной поддержке правительства. Решающим для развития всех этих предприятий являлось правительственное участие и скрытые субсидии.

Часть важнейших новых заводов по существу обанкротилась и перешла в 80-х годах на иждивение правительства (Путиловский, Невский, Мальцовские и др.). Два крупнейших военных завода—Балтийский и Обуховский—сначала фактически, а затем и юридически стали государственными. Наиболее крепкие предприятия (Брянское общество, Варшавское—Южно-русское днепровское) их владельцы сочли выгодным в 80—90-х годах продать иностранным капиталистам. Различные дельцы-учредители, пользовавшиеся огромной правительственной поддержкой—В. А. Кокорев, С. Д. Башмаков и др.—создавали временно целые конгломераты разнообразных предприятий, наживали на правительственной помощи крупные состояния, но только частично, опять-таки с помощью правительства, сохранили их в дальнейшем 35.

В целом за 1860—1880-е годы ни из железнодорожных королей, ни из разных дельцов-учредителей не создался сколько-нибудь влиятельный и даже устойчивый слой крупной буржуазии в тяжелой промышленности.

Не получился он и из дельцов-учредителей 90-х годов, опиравшихся в годы своего расцвета на использование крупных банков (А. К. Алчевский, П. П. Дервиз-сын, частично Л. С. Поляков и С. И. Мамонтов). Все они обанкротились, и во время кризиса 1900—1903 гг. их предприятия превратились в объекты правительственной поддержки.

Прочная база под тяжелую промышленность была подведена притокам иностранных капиталов в 90-х годах, а позднее капиталами, полученными через посредство русских крупных банков. Единственным значительным исключением была нефтяная промышленность, где на почве первоначальной леткой фонтанной добычи извлекались огромные доходы и выросли крупные капиталисты вроде Нобеля, Манташева, Лианозова, Гукасова и др. Но и этот слой не имел тесной связи с широкими кругами коренной русской буржуазии и очень скоро стал ее экономическим антагонистом.

Как уже указывалось, в дореформенной России не могла сложиться финансовая -буржуазия в виде влиятельных банкиров и банкирских домов, которые в других странах становились основными учредителями капиталистических акционерных банков. Поэтому в пореформенной России состав учредителей важнейших в стране петербургских банков был не менее случайным, чем в железнодорожных обществах и предприятиях тяжелой промышленности, с той только разницей, что здесь заметно было участие представителей крупной столичной буржуазии. Развитие банков и их успехи в течение второй половины XIX в. в значительной мере зависели от правительственной поддержки.

Еще с конца XVIII в. определились иные пути формирования крупной петербургской буржуазии, отличные от путей складывания московской буржуазии. Экономическое значение Петербурга выявилось раньше всего во внешней торговле, особенно в экспорте сырья через главный морской порт России. На этой основе вырос крупный торгово-купеческий капитал столицы, не сыгравший, однако, сколько-нибудь заметной роли в создании будущего промышленного центра России.

Петербургская промышленная буржуазия не имела предшественников из числа удачливых мелких производителей. Даже текстильная промышленность Петербурга и его района, вторая по значению в стране, возникла в виде крупных фабричных хлопчатобумажных и шерстяных предприятий. Казенные заводы военной промышленности XVIII в. были предшественниками крупной металлообрабатывающей промышленности Петербурга. Первые предприниматели этой отрасли с самого начала пользовались прямой правительственной поддержкой (напр., Берд —с 20-х годов XIX в., несколько позже Огарев и др.) вплоть до передачи им казенных заводов—Александровского и будущего Путиловского. С основания последнего в 1802 г. до 1868 г. менялись его владельцы, завод дважды брался в казну, а впоследствии передавался частным капиталистам. Правительственной поддержкой пользовались в первой половине XIX в. и крупные петербургские предприниматели легкой промышленности (текстильный фабрикант Битенпаж, братья Кусовы и др.), учредители крупных акционерных предприятий предреформенных лет (напр., Русское общество пароходства и торговли).

Новый_ слой крупной буржуазии, возникший в пореформенный период в результате широкой правительственной поддержки, в большинстве своем вливался в петербургскую крупную буржуазию36, еще более усиливая особый характер ее формирования.

Железнодорожные общества и крупные акционерные предприятия тяжелой промышленности, речного и морского транспорта, независимо от их территориального местонахождения, учреждались в Петербурге (исключением был лишь Польский район). Здесь находились их правления, и они обслуживались петербургскими банками. Таким образом, в пореформенный период в Петербурге все более концентрировалась крупная буржуазия тяжелой промышленности даже отдаленных от столицы районов, как нефтяной Баку или золотодобывающая промышленность Сибири.

Петербург в пореформенный период стал финансово-банковским центром страны, а петербургская биржа—единственной фондовой биржей, имевшей всероссийское значение и связанной с важнейшими заграничными 'биржами. Среди акционерных предприятий Петербурга и других районов, но с местонахождением правлений в Петербурге семейные предприятия, столь характерные для Москвы, составляли меньшинство. К доходам промышленной буржуазии через владение акциями приобщалась и непромышленная буржуазия столицы; в участие в предприятиях, во владение акциями, биржевую спекуляцию втягивались представители дворянской знати, зажиточные чиновники и т. д.

Характерной особенностью крупной петербургской буржуазии в XIX в. (в первой и второй половине) являлось заметное число капиталистов иностранного происхождения, которые осели в России. Такие капиталисты были среди крупных петербургских экспортеров, текстильных фабрикантов (Битенпаж, Торнтон и др.) и еще больше среди первых предпринимателей металлообрабатывающей промышленности (Берд, Кер и Макферсон, Грегор, Мертен, Мюргед, Пастор и Эйлер и др.). К ним относился и ряд петербургских банкиров первой половины XIX в., из которых выдвинулся только Штиглиц, банкир правительства и высшей знати, главный посредник по размещению русских дореформенных государственных займов за границей.

Капиталисты иностранного происхождения переезжали, в Россию, не имея сколько-нибудь значительных личных капиталов, но некоторые из них нажили в России многомиллионные состояния и притом не столько в промышленности, сколько в экспортной и импортной торговле. По свидетельству крупного чиновника Министерства финансов и Государственного банка Е. Э. Картавцева, помимо наследников Штиглица и его родственников Винекенов в конце XIX в., восемь семейств иностранного происхождения в Петербурге имели многомиллионные состояния. Из них к промышленной буржуазии относились Побели, Утеман (один из основных владельцев резинового завода «Треугольник»), Торнтон и отчасти банкиры Мейеры, основатели и владельцы крупнейшей «Компании Петербургского металлического завода». Остальные же четыре семьи - все английского происхождения - разбогатели в экспортной торговле. Кларки, которых Картавцев называет самой крупной в России фирмой по экспорту хлеба, Брандты—«вторые по хлебу и первые по экспорту леса», Колли—«комиссионеры по хлопку, шерсти, сахару», Миллеры (масло, стеарин, пиво и прочее). Личные состояния Побелей и Утемана (так же как и крупнейших заводчиков иностранного происхождения на юге страны—Юза и содового заводчика Сольве) оценивались Е. Э. Картавцевым «в пределах» одного десятка миллионов рублей, состояния же наследников Шгиглица, Мейеров и четырех экспортных фирм — «десятками миллионов»37.

Следует подчеркнуть, что указанные капиталисты не были представителями каких-либо заграничных капиталистических групп, а действовали в России в собственных интересах38. Петербургская буржуазия пополнялась как за счет капиталистов нерусских национальностей (из Прибалтики, Польши, Закавказья), так и капиталистов заграничного происхождения.

Развитие в России хотя и неравных по значению двух центров экономики и разные пути складывания петербургской и московской буржуазии привели к тому, что вся российская буржуазия имела два центра притяжения. Если экономически в целом преобладал Петербург, то в социальном. и – общественно-политическом отношении русская буржуазия больше тяготела к Москве.

37 ЦГИАМ, ф. 567 (ф. А. Н. Куломзина), д. 84, 1899. Оговаривая, что Москву он «знает плохо», Картавцев называет четыре фирмы «архимиллионеров»— торгово-промышленные предприятия Кнопа и Вогау и чисто текстильные предприятия Рабенеков и Цинделя. Зато среди южных внешнеторговых фирм, главным образом греческого происхождения, Картавцев насчитывает, во-первых, пять в Одессе—Анатра, Скараманга, Моравли, Масс, каждая из которых «представляет около десятка миллионов», и Ралли, которого «ценят от 25 до 30 миллионов», во-вторых, три семьи ростово-таганрогских капиталистов — Кондоянаки, Родоконаки и Петрококино. У каждого из членов этих семей несколько миллионов, но ни у кого не доходит до 10 млн. руб. Варшавских банкиров и ж. д. дельцов — Блиоха и Кронеберга, национальное происхождение которых не поддается точному выяснению, относят «к числу пяти самых богатых людей России», а состояние сахарозаводчиков Бродских, выходцев из Австрии, оценивается в 35—40 млн. руб. Все эти цифры основаны на оценках личных состояний в деловых кругах, к которым был близок Картавцев, на конфиденциальных сведениях об имущественном положении, которые требовал от своих клиентов Государственный банк и т. д.

713. ЦАРСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО И КРУПНАЯ БУРЖУАЗИЯ.

ЕЕ ХОЗЯЙСТВЕННАЯ АКТИВНОСТЬ

И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИНДИФФЕРЕНТНОСТЬ

Политика форсирования капиталистического развития вела к сближению высших сановников и ведущих чиновников с крупными капиталистами. Правительственный аппарат проникался их интересами, и в пореформенных официальных документах поддерживаемые предприятия, банки и даже «дела» капиталистов вроде Кокорева характеризовались как «имеющие государственное значение». Видные чиновники с 60-х годов прямо и широко приобщались к доходам крупной буржуазии, оставаясь на государственной службе. Они выступали в качестве соучредителей ж. д. обществ, членов правлений, управляющих или «специалистов» в банках и крупных предприятиях, что получило у современников наименование «совместительство». Одним из наиболее известных «совместителей» был ближайший помощник министра финансов М. X. Рейтерна и бессменный управляющий Государственным банком с 1866 по 1881 г. Е. И. Ламанский. Он был соучредителем железнодорожных обществ, в разное время возглавлял три крупных петербургских банка. «Совместительство» получило настолько широкое распространение, что вызвало резкое недовольство помещиков, пытавшихся во время реакции 80-х годов поставить государственный аппарат целиком на службу своим интересам и порвать упрочившиеся и притом легализированные его связи с крупным капиталом. По личному распоряжению Александра III и под его прямым давлением на, Комитет министров в 1885 г. был принят закон о запрещении «совместительства» чиновникам высших классов39. .

Закон не дал практических результатов и не нарушил интимной близости верхов русской буржуазии с правительственным аппаратом. Укреплению этих связей, наоборот, способствовали широкое государственное вмешательство и весьма значительные в России хозяйственные функции государственного аппарата, которые были притом питательной средой для взяточничества. Для высших чиновников сохранялась полная возможность участвовать своими личными «сбережениями» во владении акциями и биржевой спекуляции. Участие чиновников в управлении особо поддерживаемыми предприятиями и банками стало проводиться на основе отдельных «высочайших» разрешений. Наконец, участились случаи перехода крупных чиновников с государственной службы на руководящие посты в предприятиях и банках. Для 80—90-х годов характерна такая фигура, как чиновник-делец К. А. Скальновский, экономист, публицист, музыкальный критик, директор Горното департамента, а в конце 90-х годов — член правления по крайней мере 5 крупных предприятий и председатель совета Русского для внешней торговли банка. В 1887 г. крупный инженер и ученый и не менее крупный делец-финансист И. А. Вышнеградский стал министром финансов. Эти связи ведущий чиновников с крупной буржуазией укрепляли благоприятствующую ей экономическую политику.

Наряду с экономической опорой в развитии капитализма в стране самодержавие получало существенную социальную опору в промышленной буржуазии или, во всяком случае, во влиятельных ее слоях. Эти слои отнюдь не ограничивались буржуазией особо покровительствуемых отраслей, непосредственно зависевших от государственной поддержки и спроса. Выросшую в отраслях леткой и пищевой промышленности коренную русскую буржуазию самодержавие ограждало высокой таможенной охраной от иностранной конкуренции. Наиболее влиятельные группы национальной промышленной буржуазии пользовались поддержкой государства и способами прямого государственного вмешательства. Например, в интересах московской крупной буржуазии правительство спасало банки, в которых она была заинтересована, или проводило «безболезненную» для московских капиталистов ликвидацию их, оказывало экстренную финансовую помощь при общих экономических затруднениях и т. д. 40.

Главное же, социально-политические условия России, самодержавие с его политическим угнетением и бесправием рабочих я крестьян обеспечивали всей русской буржуазии возможность самых грубых и в то же время «удобных и доходных» форм эксплуатации. Капитал приносил в России «в два-три раза больше прибыли, чем в Европе» —„русскую» сверхприбыль»41. Страх перед массовым рабочим движением привязывал буржуазию политически к самодержавию. Сверх того, по изложенным причинам крупная буржуазия становилась и экономически заинтересованной в существовании самодержавия. В то же время росло влияние буржуазии на правительственную экономическую политику. В. И. Ленин еще в первых своих работах указывал, что в пореформенный период правительство «…поддерживало, охраняло и создавало» только буржуазию и капитализм», что буржуазия «давит на правительство, порождая, вынуждая и определяя буржуазный характер его политики», что правительство в России «благосклонно и угодливо к капиталу, как нигде», что «правительство по каждому поводу спрашивает обыкновенно их мнение», мнение помещиков и капиталистов в равной мере43.

Еще в дореформенный период, в 20-х годах, правительство учреждает «Мануфактурный» и «Коммерческий» советы—бюрократические органы с участием крупных промышленников- и торговцев. Оба совета оказались мертворожденными учреждениями. Не получил сколько-нибудь существенного значения и созданный в 1872 г. на аналогичных основаниях «Совет торговли и мануфактур». В 60—70-х годах возникли такие буржуазные общественные экономические организации, как «Общество содействия развитию промышленности и торговли», «Русское техническое общество», в которых преобладала формирующаяся буржуазная интеллигенция, но мало принимали участие крупные капиталисты. В 1870 и 1882 гг. состоялись первые два торгово-промышленных съезда, на которых задавали тон представители буржуазной интеллигенции и дельцы-чиновники, как Скальковский.

Гораздо большую «общественно»-экономическую активность крупная буржуазия проявляла в своих узко групповых «представительных» организациях. Такими стали некоторые биржевые комитеты в городах с преобладанием промышленной буржуазии и раньше всех Московский биржевой комитет. С 70-х годов возникли отраслевые «представительные» организации, из них первыми были начавшиеся в 1874 г. ежегодные «съезды горнопромышленников Юга России» с постоянным органом «уполномоченных», позднее Советом съездов, затем Совет съездов нефтяной промышленности, общероссийская «Постоянная Совещательная контора железозаводчиков» (1887) и др.

Правительство поощряло возникновение отраслевых классовых организаций крупной промышленной буржуазии, проявляло даже инициативу в создании .некоторых из них, чиновники председательствовали на ежегодных съездах, что ускоряло доведение до правительственного аппарата пожеланий и домогательств капиталистов. Они сводились к узкохозяйственным интересам данной группы капиталистов, к изменениям в их пользу таможенных и ж. д. тарифов, строительству в районе ее деятельности новых железных дорог, к специальным для данной отрасли льготам, к возражениям против любых попыток повысить ничтожное ,в России налоговое обложение крупной буржуазии и особенно в чем-либо ограничить грубейшие формы эксплуатации рабочего класса (ночная работа, штрафы, труд женщин и подростков и т. д.). Самую большую и устойчивую активность крупная промышленная буржуазия проявляла в домогательствах дальнейшего повышения таможенных пошлин44.

Однако до революции 1905—1907 гг. еще не сложились устойчивые формы влияния буржуазии на правительственную политику. Царская бюрократия явно предпочитала неофициальное общение с видными представителями крупного капитала? Еще в конце дореформенного периода отмечалось влияние Кокорева на экономическую политику министра финансов Вронченко. Чрезвычайно расширилось личное общение руководителей правительственной экономической политики с железнодорожными и другими дельцами-учредителями, банковскими заправилами при министре финансов М. X. Рейтерне (1862—1878 гг.). Немалые заботы о крупной буржуазии проявил «либеральный» Н. X. Бунге. Однако своим недостаточно энергичным взвинчиванием протекционизма и робким фабричным законодательством он вызвал антипатию крупной буржуазии. Политика его преемника И. А. Вышнеградского соответст-вовала домогательствам крупной буржуазии в области взвинчивания таможенных пошлин и в сужении роли и функций фабричной инспекции.

При Витте общие меры экономической политики и методы государственного вмешательства предельно использовались для форсирования развития железных дорог и тяжелой промышленности, и все это сочеталось с особым покровительством железнодорожным, промышленным и банковским дельцам и с широким непосредственным общением с ними самого Витте и его ближайших помощников45. Вместе с тем в ряде органов Министерства 'финансов, где раньше представители крупной буржуазии участвовали от случая к случаю (тарифные комиссии), устанавливается практика постоянного их участия я приглашения. Более того, Витте в 1903 г. призывал крупную буржуазию в лице представителей биржевых комитетов организоваться, «возможно чаще видеться, съезжаться, совещаться о своих нуждах, объяснять их правительству в убедительной форме», чтобы «скорее получить их удовлетворение» иметь «свои органы печати для выяснения ваших интересов и прав», стараться «влиять на общественное мнение», иметь «свои постоянные бюро или иные учреждения, которые объединяли бы вас»46. Витте открыто призывал крупную буржуазию и к обогащению, и к организованному выявлению своих экономических требований.

В буржуазии, и не только в ее верхушечных слоях, постепенно складывалось сознание своего экономического и даже общественного значения. Но проявление его было крайне ограниченным, и буржуазия в целом сохраняла верноподданническую природу. Характерно и широко распространенное стремление богатых промышленников и других дельцов переходить из купеческого в дворянское сословие. Желание сохранить купеческое звание при возможности получить дворянство проявляли во второй половине XIX в. лишь единичные представители крупной буржуазии, вроде Кокорева.

Таким образом, в течение всего пореформенного периода до конца века протекал двойной процесс приспособления — с одной стороны, полукрепостнического самодержавия, стремившегося, не меняя своей социально-политической природы, приспособиться к капиталистическому развитию и в известной мере приспособить его к своим нуждам, с другой,—приспособление крупной русской буржуазии к политическому господству 'помещиков, сохранению крепостнических пережитков в экономике страны и в ее политической надстройке, к политическому всевластию царизма. Этот двойной процесс выражал собой формирование союза крепостников-помещиков с крупным капиталом в качестве социально-экономической опоры самодержавия, что не соответствовало ни интересам капиталистического развития страны, ни общеклассовым интересам русской буржуазии,

«Интересы самодержавия совпадают только при известных обстоятельствах и только с известными интересами имущих классов, и притом часто не с интересами всех этих классов вообще, а с интересами отдельных слоев их. Интересы других слоев буржуазии, а также более широко понятые интересы всей буржуазии, всего развития капитализма вообще необходимо порождают либеральную оппозицию самодержавию.3 Если, напр., самодержавие гарантирует буржуазии возможность применять самые грубые формы эксплуатации, то, с другой стороны, оно ставит тысячи препятствий широкому развитию производительных сил и распространению просвещения, возбуждая этим против себя не только мелкую, но иногда и крупную буржуазию; если самодержавие гарантирует (?) буржуазии охрану от социализма, то, с другой стороны, эта охрана необходимо превращается, при бесправии населения, в такое полицейское бесчинство, которое возмущает всех и каждого» 47.

При всей неразвитости политического сознания русской буржуазии она не могла не чувствовать известной стесненности и в своей чисто хозяйственной деятельности. Многообразное государственное вмешательство в экономику, весьма выгодное для определенных слоев крупной буржуазии, вызывало недовольство, а то и ущемляло интересы других слоев;^Т7ри интимно близких отношениях с царскими чиновниками и полицией, которых буржуазия научилась «водить на помочах», она все же испытывала зависимость от них, необходимость преодолевать чрезвычайную волокиту старого, неприспособленного• к капиталистическим условиям чиновничьего аппарата.

Чрезвычайно отсталым было царское законодательство, регулировавшее частноправовые отношения. Многие статьи Гражданского уложения, «устава торгового» и «о промышленности» имели более чем столетнюю давность.

Царское правительство так и не сумело разработать и ввести в действие акционерное законодательство, соответствующее природе капиталистического хозяйства.

Вся работа в этой области привела к нагромождению различных законов и дополнений к ним. При этом сохранялась разрешительная система организации акционерных обществ, утверждения правительством их уставов, что задерживало 'возникновение новых акционерных обществ, их реорганизацию, увеличение их капиталов, любое действие, требовавшее введение в устав новой статьи или изменения старой. В такой выгодной для капиталистов области, как казенные заказы и подряды, действовали стеснительные для контрагентов разные положения и правила столетней давности, которые правительство признало устарелыми еще в 60-х годах. Новое единое положение разрабатывалось почти 50 лет, но так и не стало законом 49.

Витте, относившийся после наступления кризиса 1900—1903 гг. вполне положительно к синдикатам и видевший в них средство «организованной самопомощи» промышленников во время кризиса, отлично понимал устарелость формально действовавшей статьи закона о «стачках торговцев в целях повышения или понижения цен» (на основании ее организация любого договорного монополистического объединения без санкции правительства была формально уголовно наказуемой). Но Витте, легализуя часть синдикатов путем утверждения их в форме акционерных обществ, не считал нужным отменять статью, чтобы сохранить правительству возможность давления на синдикаты.

Воя административная практика правительства, связанная с государственным вмешательством в экономику, и устарелое российское торгово-промышленное законодательство не соответствовали буржуазной «свободе предпринимательской деятельности». Широко практикуя индивидуальные отступления от законов, правительство ко многим из них не обращалось или изредка вспоминало об их существовании, с чем буржуазия тогда легко мирилась.

Зато пореформенная буржуазия пользовалась во всю ничем нестесненной «свободой» самой жестокой эксплуатации рабочих. Буржуазию вполне устраивало, что правительство в течение длительного времени продолжало в отношении рабочих держаться старой крепостнической линии. Наподобие «продовольственной помощи» крестьянам во время голодовок, правительство проявляло «заботу» о рабочих, когда они оставались без работы. Всякие же попытки организованных выступлений рабочих в защиту своих чисто экономических интересов рассматривались как «бунт.

Нагляднее всего эта двусторонняя патриархально-крепостническая линия до революции 1905—1907 гг. прослеживается на Урале. При сохранении полукрепостнических отношений владельцы заводов обязаны были предоставлять работу «заводскому населению». Горное ведомство, как и в дореформенное время следило за тем, чтобы «мастеровые» не оставались без работы, чтобы не накоплялась значительная задолженность заводоуправления по заработной плате рабочим и чтобы заводчики завозили сезонные запасы продовольствия для «прокормления населения». «Во избежание закрытия заводов и оставления населения без работы» или на выплату заработной платы и завоз продовольствия правительство по-прежнему выдавало заводчикам долгосрочные ссуды и субсидии, отсрочивало старые долги, наконец, брало заводы в «казенное управление» для «продолжения действий заводов».

Эту выгодную для заводчиков практику правительство пыталось перенести и на чисто капиталистические предприятия «государственного значения» в особо поддерживаемых отраслях тяжелой промышленности. Так, длившаяся почти двадцать лет поддержка Путиловсиого завода началась с того, что запутавшийся в новом учредительстве Н. И. Путилов перестал во время выплачивать заработную плату и начались «рабочие волнения». Начальник полиции запрашивал 18 декабря 1876 г. Путилова, будет ли выплачена перед рождественскими праздниками заработная плата, обещая вслучае невыплаты выслать на завод полицию и войска. В последний момент решено было без всякого оформления дать Путилову из Государственного банка 200 тыс. руб. для расплаты с рабочими 50. Спасание крупных «государственно важных» предприятий с помощью миллионных ссуд дополнительно мотивировалось вплоть до 1903 г. еще «заботами» о рабочих, необходимостью предотвратить «оставление их без работы» и «потерю опытных мастеровых», однако с все большим креном к третьей мотивировке - «во избежание рабочих волнений». Так «заботы» правительства о рабочих всегда приводили к существенным выводам для владельцев крупных заводов.

Развивавшаяся в иных условиях легкая промышленность не получала таких ссуд, но зато здесь крупная буржуазия широко использовала вторую сторону правительственной линии - подавление полицейским аппаратом малейших проявлений организованного сопротивления рабочих. Самые «передовые» представители московской верхушки, вроде Морозовых, наравне с «малокультурными» толстосумами охотно брали на содержание местную полицию, добивались расквартирования близ заводов казачьих сотен и т.д.

(Стачечное движение первой половины 80-х годов и историческая Морозовокая стачка вызвали появление в России первых фабричных законов, внесших некоторые ограничения в эксплуатацию рабочих, и учреждение фабричной инспекции для контроля за исполнением этих законов. Вынужденное принять новые буржуазные формы «социального законодательства», царское правительство стремилось сохранить в них старое полицейски-охранное содержание. Некоторые ограничения наиболее грубых форм эксплуатации, допущение в принципе чисто экономических требований к капиталистам должны были служить показателем «забот» правительства о «рабочем люде»—задержать пробуждающееся в рабочих тяготение к «политике».

Эта крепостническая линия достигла своей высшей точки, а вместе с тем полного краха в зубатовщине. Фабричная инспекция, которая поначалу встретила большое одобрение буржуазно-либеральных интеллигентов (именно они стали первыми инспекторами), вскоре выродилась в полуполицейское чиновничество по ведомству Министерства финансов52.

Чрезвычайно характерно для пореформенной крупной буржуазии, что она в «рабочем вопросе» оказалась «правее» реакционнейшего царского правительства. Русская буржуазия, обращавшая в свою пользу или мирившаяся с многообразными ограничениями «свободы» предпринимательской деятельности, не желала ни на грош поступиться ею а эксплуатации рабочего класса. Она встретила в штыки первые фабричные законы, особенно введение фабричной инспекции. Царское правительство шло навстречу домогательствам буржуазии. Не отменяя самих законов, оно «разъясняло» их в циркулярах в желательном для капиталистов смысле53.

4. СКЛАДЫВАНИЕ БУРЖУАЗИИ ПОЛИТИЧЕСКИ КАК КЛАССА

НА РУБЕЖЕ XX ВЕКА

До конца XIX в. буржуазия как класс о себе не заявляла, оставаясь политически не оформленной.

Программа буржуазных преобразований возникла в России не в буржуазной среде, а была провозглашена передовым революционным дворянством—декабристами и потому была лишена таких специфически буржуазных черт, как апология «здравого смысла», «накопительства» и т. д. В дальнейшем выразителем идей буржуазных преобразований стал российский либерализм. В нем преобладали дворянская интеллигенция и обуржуазившиеся помещики, но позднее он расширялся за счет части разночинной интеллигенции, связанной с земствами, формирующейся буржуазной интеллигенции города. Российский либерализм не имел четко выраженного классового лица, не размежевался еще с либеральным народничеством54. Политически неразвитая и реакционная крупная буржуазия оставалась в стороне от российского либерализма. «До 1905 года в течение лет сорока с лишком дворянство либеральничало и почтительно напоминало о конституции, а купечество казалось более довольным, менее оппозиционным» 55.

Более четко интересы капиталистического развития, по крайней мере в области социально-экономических пожеланий, выражала формирующаяся буржуазная интеллигенция — профессура и публицисты, группировавшиеся вокруг «Вестника Европы» или «Русских ведомостей». Но и она, в отличие от Запада, не отождествляла этих интересов с вожделениями крупной буржуазии и во многом относилась к ней критически, видя ее малокультурность, реакционность, приспособляемость к самодержавию. Стремясь к «обычному» капитализму «свободной» конкуренции, буржуазная либеральная интеллигенция понимала, что экономическая политика правительства во многом противоречит интересам капиталистического развития страны, но связывала это не с крепостническими пережитками в деревне, а с налоговым ее ограблением, забитостью и некультурностью крестьянских масс. Буржуазные либералы высказывались против протекционизма или считали допустимым умеренную таможенную охрану, но были против особых видов покровительства отдельных слоев буржуазии, а тем более отдельных капиталистов. Они считали необходимым элементарное буржуазное фабрично-заводское законодательство, ограничивающее наиболее грубые формы эксплуатации.

Буржуазным либералам было еще свойственно общее с народниками представление об интеллигенции как совершенно особой социальной группе, которая выражает интересы всего народа, является носительницей его культуры, не связана с господствующими классами и свободна 'от их эгоистических устремлений. Общественной функцией интеллигенции в либеральном варианте ее понимания являлось просветительство народных масс, содействие подъему их материально-культурного уровня. Поэтому достойными и излюбленными профессиями такой интеллигенции, помимо науки и культуры, были все так называемые свободные профессии (врачи, адвокаты и т. п.), служба в городских самоуправлениях, земствах, общественных организациях, но никак не в государственных учреждениях и особенно в частных предприятиях. При отсутствии четкого размежевания между мелкобуржуазной (народнической) и буржуазной интеллигенцией, последняя также была неоднородной. Развитие капитализма вело к расширению профессий, близко связанных с интересами крупной буржуазии,—инженеров, техников, административных работников предприятий и банков, управляющих «культурными» помещичьими имениями. Они не склонны были и к экономическому либерализму, смыкались с чиновничеством экономических министерств. При большом развитии в России государственно-капиталистического хозяйства путейские и горные инженеры, экономисты и финансисты—практики и профессора—легко переходили со службы в частных промышленных и железнодорожных предприятиях или банках на государственную службу и обратно на частную. Они привлекались в качестве экспертов в экономические министерства и к сотрудничеству в их официальных изданиях.

Из этой среды выходили дельцы-капиталисты вроде Вышнеградского и дельцы-чиновники типа Скальковского. Отсюда же исходила и критика буржуазной либеральной интеллигенции ее недостаточной капиталистической «развитости», ее, «предрассудков»56. Представители этой среды гораздо больше выражали устремления крупной буржуазии, чем буржуазно-либеральная интеллигенция, например, в области крайнего протекционизма. Однако в социально-политических условиях второй половины XIX в. и при слабом классовом размежевании интеллигенции различные тенденции причудливо переплетались.

Настоящий буржуазный либерализм возник в России лишь на рубеже XIX—XX в. в среде буржуазной интеллигенции под влиянием роста массового рабочего движения, его сознательности и образования революционной партии пролетариата. Возникновение последней в России ранее политических партий буржуазии ускорило политическое ее созревание, привело к размежеванию буржуазного либерализма, принявшего вначале форму легального 'марксизма, с народничеством, вызвало у либеральной интеллигенции стремление противопоставить буржуазную идеологию растущему влиянию революционного марксизма на рабочее движение. С самого своего возникновения русский буржуазный либерализм отличался стремлением к легальности и приспособлению к самодержавию, боязнью рабочего класса и враждебностью к социализму, антиреволюционностыо, стремлением к культурничеству и постепенству в «обновлении» политической и общественной жизни страны. Возникновение нового либерализма, освобождавшегося от народнических «предрассудков», стало переломным моментом в развитии самой буржуазной интеллигенции. В. И. Ленин отмечал в 1903 г. появление новой русской интеллигенции, «либерализм которой почти совсем очистился (не без помощи русского марксизма, конечно) от примитивного 'народничества и расплывчатого социализма». «Образование настоящей буржуазно-либеральной интеллигенции идет у нас семимильными шагами»57.

Выражая интересы широких буржуазных кругов, в том числе и буржуазившихся помещиков, новый либерализм оставался до революции 1905—1907 гг. движением буржуазной интеллигенции и не пользовался поддержкой крупной 'буржуазии, которая по-прежнему была политически инертной. Лишь в самый канун революции и в первые ее месяцы в обстановке подъема революционного движения, значительной активизации буржуазно-либеральных течений и под влиянием поражений царизма в войне с Японией крупная буржуазия также выступила с требованием изменения политического строя.

Однако после всеобщей октябрьской забастовки, вырвавшей у царя манифест с обещанием политических свобод и конституции, буржуазный либерализм в короткие сроки становится контрреволюционным. Раньше всего на открытые контрреволюционные позиции переходит крупная буржуазия. В ответ на явочное введение 8-часово:го рабочего дня в Петербурге буржуазия в союзе с царизмом отвечает рабочим массовыми локаутами на частных и государственных предприятиях. Зарождается «Союз 17 Октября»—партия полукапиталистических помещиков и крупных капиталистов, открыто контрреволюционная и монархическая. Левая часть либерального движения тоже становится на путь переговоров и попыток добиться сделки с правительством, стремится легальными путями добиться участия в правительстве58.

Поворот всей либеральной буржуазии против революции на поддержку монархии облегчил самодержавию подавление революции. После третьеиюньского переворота октябристы стали правительственной партией, открыто поддерживавшей третьеиюньский режим и столыпинскую реформу, а кадеты приняли на себя роль легальной оппозиции, по существу также поддерживавшей третьеиюньскую систему59.

Так во время революции «буржуазия впервые начала... складываться в класс, в единую и сознательную политическую силу». В результате буржуазия, сознавая себя классом, создает идеологию, принципиально враждебную социализму и демократии. Буржуазия становится организованной в общенациональном масштабе, т. е. именно как класс, известная часть которого постоянно представлена (и очень влиятельно представлена) в III Думе»60.

РУССКАЯ БУРЖУАЗИЯ В ПЕРИОД КАПИТАЛИЗМА,

ЕЕ РАЗВИТИЕ И ОСОБЕННОСТИ

(ОКОНЧАНИЕ)

И. Ф. ГИНДИН

5. УСЛОВИЯ И ОБЩИЕ ПОКАЗАТЕЛИ РОСТА БУРЖУАЗИИ В НАЧАЛЕ XX в.

ОСОБЕННОСТИ ТОРГОВЛИ КАК ОТРАЖЕНИЕ МНОГОУКЛАДНОСТИ

ЭКОНОМИКИ РОССИЙСКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА

С начала XX в. Россия вступила в период империализма. На основе дальнейшего роста крупной промышленности и ее концентрации, весьма значительного расширения внутреннего денежного рынка и централизации капиталов в крупных банках развивались процессы монополизации промышленности, транспорта, банков. Они протекали быстрыми темпами, достигли высокой степени, во многом не уступая аналогичным процессам в индустриально более развитых странах Запада, а в некоторых отношениях (степень монополизации банков, ранние государственно-монополистические тенденции и даже органы) и превосходили их.

В то же время в России сохранялись вплоть до 1917 г. значительные крепостнические пережитки. Процесс роста капиталистических отношений за счет докапиталистических укладов продолжался и в период империализма, многоукладность экономики далеко не была изжита до конца существования российского капитализма. Монополизация промышленности и банков происходила на таком уровне развития производительных сил, который был пройден основными капиталистическими странами запада еще в домонополистический период. Все это чрезвычайно углубляло противоречия социально-экономического развития России в начале XX в., оказывало большое влияние и на развитие буржуазии.

Рост и концентрация крупной промышленности по-прежнему совмещались с обилием кустарно-ремесленных заведений, развитие крупной торговли — с еще большим ростом мелких и мельчайших торговых предприятий. Трем с половиной тысячам крупных промышленных предприятий (акционерных и единоличных с числом рабочих свыше 200 человек) и 22 тыс. средних предприятий (от 16 до 200 рабочих) фабрично-заводской промышленности противостояло в 1912 г. 150 тыс. заведений кустарно-ремесленной промышленности. В торговле при 10 тыс. оптовых и 173 тыс. мелкооптовых и магазинно-розничных предприятий (далее «крупнорозничные»), число «самостоятельных» хозяев в мелкорозничной, лавочной и ларечно-палаточной торговле приближалось к миллиону, с развозно-разносной торговлей—к 1,3 млн. человек1. Низкая концентрация русской промышленности замедлила количественный рост предприятий в конце XIX в. и почти приостановила в XX в. В торговле с 1885 по 1912 г. число оптовых и крупнорозничных пред приятии возросло в раза, а количество лавочных и ларечно-палаточных торговцев боле чем в 2 раза.

О численном росте буржуазии в период империализма по России в целом не имеется ни статистических данных, ни даже сколько-нибудь надежных оценок2. Приведенные выше данные статистики промыслового налога за 1912 г. дают некоторое представление о количестве «самодеятельных» лиц русской буржуазии, о весьма большом численно преобладании торговой буржуазии над промышленной, наконец, о численном соотношении между крупной, средней и мелкой торгово-промышленной буржуазией. По этим данным общее число торгово-промышленных предприятий, принадлежавших

крупной буржуазии, было 14 тыс.,

средней—199 тыс.

и мелкой—1155 тыс. (с учетом развозно-разносной торговли 1,5 млн.)3.

В целом в начале XX в., несомненно, продолжался как численный рост буржуазии, так и значительное увеличение ее капиталов и доходов Дальнейшее повышение силы и значения крупной, теперь уже монополистической буржуазии (см. следующий параграф) сопровождалось ростом и средней, главным образом провинциальной буржуазии, существенным усилением ее хозяйственной активности. Об этом свидетельствуют хотя и косвенные, но весьма показательные данные. Так, прозябавшие в конце XIX в. банки среднекапиталистических слоев - общества взаимного кредита—довольно неожиданно стали бурно расти в 1900-х годах. Число обществ с 1900 по 1914 г. увеличилось со 117 до 1108, из них около 900 в уездных городах, число членов-участников обществ поднялось с 82 до 630 тыс. человек, из них свыше 400 тыс. в уездных городах4.

Экономическое значение всей буржуазии может быть охарактеризовано следующими данными, относящимися к 1913 г. Годовое капиталонакопление в стране, без сельского хозяйства, по оценке А. Л. Вайнштейна, достигало в 1913 г. 1,1 млрд. руб. Функционирующие капиталы (основные и оборотные фонды) в частной промышленности и торговле, в частном железнодорожном и водном транспорте превысили к 1914 г, 10 млрд. руб. Подавляющая часть этих накоплений и капиталов принадлежала. понятно, крупной буржуазии. Кроме того, стоимость городских непроизводственных, жилых и других строений, принадлежавших частным лицам, превышала 7 млрд. руб.5 Значительной частью этих строений владела крупная и средняя буржуазия. Так, по расчетам С. Г. Струмилина из стоимости городских жилых зданий в 1869 городах и местечках 76% относилось к зданиям в 79 городах с населением более 50 тыс. человек (в 1912 г.). Вложения в городское строительство в 900-х годах быстро увеличивались. С 1904 по 1914 г. число владений возросло на 47%, а стоимость строений на 70%. Сверх того резко увеличилась «стоимость» городских земель—за то же десятилетие на 123% и достигла почти 75% от стоимости самих строений6. Таким образом, и в период империализма в условиях большого роста городов и сильного возрастания городской земельной ренты русская торгово-промышленная буржуазия значительную часть накопляемых капиталов по-прежнему вкладывала в городские имущества.

Весь строй русской торговли, и в период империализма сильно отличавшийся от капиталистически организованной торговли, по-прежнему оказывал большое влияние на особенности русской буржуазии. Крупная промышленность, транспорт, акционерные банки представляли в России передовой промышленный и финансовый капитализм. Продолжая широко известную ленинскую характеристику, можно сказать, что и в период империализма торговля отражала и «передовой капитализм», я не в меньшей степени «дикую деревню». В торговле отражались все противоречия «среднего уровня» капиталистического развития России.

Торговля, как и вся экономика страны, испытывали поступательное движение: продолжали возрастать обороты внутренней и внешней торговли; во внутренней все больше повышался удельный вес промышленных товаров, сделала успехи и капиталистически организованная торговля, чрезвычайно расширилось кредитование торговли банками, был изжит и острый недостаток в банковских кредитах, характерный для положения русской торговли до начала XX в. Однако процессы «европеизации» русской торговли были ограничены, локализировались в отдельных ее отраслях или затрагивали лишь ее верхние крупнооптовые звенья, не проникая во всю толщу торговли.

Об этом свидетельствуют прежде всего общие показатели развития русской торговли по исследованию С. Г. Струмилина7.

С 1885 по 1912 г. оборачиваемость капиталов в русской торговле изменилась мало, а общая масса торговой прибыли возрастала, главным образом, за счет увеличения товарооборота. Характерное же для развития капиталистической торговли повышение массы прибыли за счет ускорения оборота товаров и вложенных в них капиталов (при снижении прибыли в процентах к каждому обороту) прослеживается слабо, за исключением, может быть, самых крупных оптовых предприятий8.

Общая сумма прибыли всех торговых заведений, плативших прямые налоги, составляла, по исчислению С. Г. Струмилина, в 1912 г. 738 млн. руб., а всех промышленных предприятий (включая кустарно-ремесленные) — 587 млн. руб., в том числе прибыль оптоворозничных заведения (без лавочной, ларьковой и разносной торговли) составляла столько же, сколько прибыль всей фабрично-заводской промышленности - 461 млн. руб.9.

Таким образом, масса торговой прибыли была чрезвычайно значительна, но в то же время гораздо больше распылена, чем промышленная прибыль 10. Все без исключения фабрично-заводские предприятия имели больше 1 тыс. руб. прибыли в год, а в среднем на одно предприятие - 18 тыс. руб. (и даже низшая группа с числом рабочих от 16 до 50 человек—3 тыс. руб. на одно предприятие). В торговле только 10% предприятий имели прибыль свыше 10 тыс. руб., в среднем же 4 тыс. руб.

Вся кустарно-ремесленная промышленность имела прибыль на одно заведение 840 руб., а 90% всех торговцев—310 руб. на одно «предприятие».

Крупная фабрично-заводская промышленность (акционерные и единоличные предприятия с числом рабочих более 200) получила 60% всей промышленной прибыли, свыше 25 тыс. руб. на одно предприятие, из них с числом рабочих более 500 и прибылью свыше 100 тыс. руб. в среднем —до 50% всей прибыли. Аналогичные группы в торговле с прибылью свыше 25 тыс. руб. на предприятие составляли лишь 0,17% всех торговых заведений и получили всего 18% всей массы торговой прибыли, а предприятий с прибылью свыше 100 тыс. каждое было всего 235 (0,002%) и на них приходилось только 7,6% всей торговой прибыли. Отсюда следует другой вывод — концентрация торговли была относительно невелика.

Монополизация промышленности и организация сбыта ее продукции синдикатами затронули лишь самые верхние звенья торговли. Оптовая и магазинная торговля была сосредоточена в крупных городах. Даже значительная часть внегородской ларьково-палаточной торговой сети находилась в пристанционных и пристаньских крупных торговых селах, т. е. в пунктах, удобных для массового завоза товаров. В «глубинке» деревенский лавочник оставался монополистом и продавал, например, на Среднем Урале, промышленные и завозные сельскохозяйственные товары по таким ценам, которые были в два и более раз выше, чем в городах и крупных торговых селах 12.

Очень показательными являются хлебная торговля и хлебоэкспорт, игравшие огромную роль в экономике России. Доступность в 1900-х годах кредита под залог хлеба на всех стадиях его реализации и перевозки привела к исчезновению монополии купцов и кулаков-скупщиков на местных рынках и немногих экспортных фирм в портовых городах, к вытеснению их целой армией мелких скупщиков и перепродавцов хлеба, довольствовавшихся относительно более умеренной торговой прибылью. Но это не внесло коренных изменений в организацию хлебной торговли в целом и, главное, почти не улучшило условий сбыта для основной массы крестьян. Они по-прежнему были вынуждены продавать свой хлеб в осенние месяцы по самым низким в году ценам. Это резко влияло на понижение хлебных цен на внешних и внутреннем рынках.

Выбрасывая за границу огромные массы зерна самого высокого природного качества, «Россия вследствие неорганизованности», «невежественных отсталых приемов» своей зерновой торговли занимала на мировом хлебном рынке «угнетенное, недостойное ее положение» «пассивной, зависимой страны» 13.

Капиталистически организованная хлебная торговля основывается на сети зернохранилищ—элеваторов. Поступающее на них зерно очищается, сортируется хлебной инспекцией, обезличивается в хранении. Владелец получает складочный документ; купля-продажа зерна становится возможной путем простой передачи документов. Под залог того же документа выдаются ссуды в банках. В США крупные торговые фирмы и железные дороги с помощью банков в последней четверти. XIX в. покрыли страну сетью элеваторов (до 9000), что дало крупным фирмам возможность продавать хлеб на европейских рынках на самых выгодных условиях. Ничтожное развитие элеваторной сети в России при недостаточной провозоспособности железных дорог и слабой оборудованности портов имело самое отрицательное влияние на хлебную» торговлю. Осенью образовывались огромные залежи хлеба на железнодорожных станциях и в портах, не хватало простых складских помещений, зерно лежало под открытым небом и портилось. Русский хлеб оставался разносортным и засоренным разными примесями, торговцы в спекулятивных целях значительно увеличивали его засоренность, и это, разумеется, учитывалось в снижении цен на заграничных рынках. Большое развитие кредита под залог хлеба шло только на пользу мелким и крупным торговцам.

Крестьяне, по выражению одного из буржуазных авторов, «сперва подвергаются всяким издевательствам, обмерам и обвесам при продаже хлеба мелкому скупщику». Разница между ценой, получаемой крестьянами, и продажной на заграничном рынке была настолько велика, что, во-первых, обеспечивала возможность изрядных «заработков» целой цепи посредников (мелкого скупщика, скупщика покрупнее, отгружавшего хлеб в порты, портового экспортера и его заграничного покупателя). Во-вторых, эта разница покрывала огромные «побочные затраты»—потери, порчи и хищения зерна с момента вывоза на станцию до погрузки на корабль, да еще сверх этого возмещала скидку, которую делал иностранный покупатель, «страхуясь» от недобросовестного засорения хлеба русскими торговцами и используя переполнение портов, всю российскую «систему» ускоренной осенней реализации хлеба. «По весьма скромным подсчетам, скорее значительно преуменьшенным, чем преувеличенным, все неустройства нашей торговли оплачиваются нами ежегодно суммой около 140 млн. рублей» и. Так «неустройство» хлебного экспорта ложилось всей тяжестью на крестьянство. Немалая же часть прибыли от эксплуатации мелкого производителя в то же время ускользала от русского торгового капитала за границу и доставалась иностранным импортерам.

Проникновение русских крупных банков в хлебную торговлю и хлебоэкспорт также не внесло в их организацию сколько-нибудь существенных изменений15. Все шире развивалась торговля самих банков хлебом, хлопком, скотом, а также сахаром и углем. Рассматривать в качестве типичного проявления процесса монополизации торговли в период империализма, как это порой делается в нашей литературе, ошибочно. Процессы монополизации торговли сельскохозяйственными товарами внутреннего производства во всех империалистических странах развились позже, после первой мировой войны, и не сопровождались непосредственным проникновением банков в торговлю. Собственную торговлю крупные банки еще в XIX в. вели только в колониях и полуколониальных странах 16. Русские же крупные банки широко проникли в торговлю по причине слабости крупного торгового капитала в России.

Проникновение банков модернизировало организацию лишь крупнооптовой торговли, но мало что меняло в средних и низовых звеньях. Более того, банки приобщались не только к торговой, но и к торговой ростовщической прибыли. Ярким примером могут служить заготовка и торговля среднеазиатским хлопком, где широко организованная крупнокапиталистическая торговля банков совмещалась с докапиталистической формой эксплуатации массы мелких производителей хлопка.

За исключением основных промышленных центров в остальных районах страны внутренняя торговля все еще была недостаточно специализирована17. По-прежнему было распространено сочетание в одно фирме торговли разнородными товарами; наиболее частая комбинация хлеб—скот—лес—была одинаково характерна и для Поволжья, и для Центрального черноземного района, и для Приамурья 18. По-прежнему торговля хлебом сочеталась с мукомольной промышленностью, с владением пароходствами и большой недвижимой собственностью. Крупная торговая буржуазия восточных районов, даже вкладывая часть свои капиталов в местную промышленность, предпочитала не покидать торговли. И эта тенденция была тем сильнее, чем выше был уровень торговой прибыли 19. Таким образом, в обширных районах страны и в период империализма не произошло полного отделения промышленной буржуазии от торговой20.

15. В частности, банками ничего не было сделано для строительства элеваторов Разговоры же о необходимости приступить к нему начались в России в 70—80-х года» Но ни торговый, ни банковский капитал не проявили в этом деле никакой инициативы. В конечном счете за строительство элеваторов накануне первой мировой войны взялось правительство, возложив на Государственный банк эту задачу, совершенно ему несвойственную. (См. В. Грен. Указ. соч.. стр. 391—395). Об элеваторах и организации хлеб ной торговли в США см. там же, стр. 382—389, а также В. И. Денисов. Указ. соч. стр. 23—25.

МОНОПОЛИСТИЧЕСКАЯ БУРЖУАЗИЯ И ФИНАНСОВАЯ ОЛИГАРХИЯ

В РОССИИ. КРУПНАЯ БУРЖУАЗИЯ МОСКВЫ И ПЕТЕРБУРГА

В ПЕРИОД ИМПЕРИАЛИЗМА

В начале XX в. крупная промышленная и банковская буржуазия становилась монополистической, ее верхи перерастали в финансовую олигархию. Это перерастание заметно проявилось в годы предвоенного промышленного подъема и усилилось во время первой мировой войны. Однако по сравнению с высоким уровнем монополизации российской тяжелой промышленности и банков процесс формирования финансовой олигархии был замедленным и остался незавершенным.

Главная твердыня русского национального капитала — высококонцентрированная текстильная промышленность центрального района —была мало монополизирована, по крайней мере до первой мировой войны. Крупные прибыли московских текстильных магнатов были одинаково характерны и для второй половины XIX и для начала XX в. Но во время промышленного подъема 1909—1913 гг.. это была еще не столько монопольная прибыль, сколько все та же «русская» сверхприбыль», которую В. И. Ленин связывал не с эпохой империализма, а с особыми экономическими и социально-политическими условиями .капиталистической России21.

Благодаря высокому уровню накоплений и приспособленной к ее нуждам системе московских банков крупная текстильная буржуазия была защищена от проникновения петербургских банковских монополий в сферу ее владений. Московским филиалам петербургских банков приходилось приспосабливаться к нуждам московской буржуазии, и они внедрялись лишь в отдельные, пошатнувшиеся по случайным обстоятельствам предприятия. Московские магнаты и в период империализма не проявляли стремления проникнуть в тяжелую промышленность. К чрезвычайно выгодному в годы войны производству вооружения и боеприпасов они приобщались главным образом путем организации относительно несложного в техническом отношении производства снарядов.

Монополистические устремления московской крупной буржуазии были направлены по традиционному руслу. Поэтому и начинавшееся ее перерастание в финансовую олигархию было весьма своеобразным для периода империализма. Типичными в этом отношении являлись текстильные магнаты Рябушинские, бывшие издавна одновременно банкирской фирмой и преобразовавшие ее в 1911 г. в «самостоятельный» акционерный Московский банк. После этого усилия Рябушинских расширить свой контроль на новые для них отрасли были направлены отнюдь не в сторону тяжелой промышленности, а на монополизацию льнозаготовок и льняной торговли, лесной промышленности и лесоэкспорта и т. д. Сделав в 1916 г. попытку установить более тесные связи с фактическим распорядителем Русского торгово-промышленного банка, Рябушинские затем сами от этого отказались. Они не усвоили «манеру работы» петербургских банков, т. е. методы финансово-капиталистических махинаций их заправил22.

В домонополистический период еще не образовался устойчивый слой крупной буржуазии в банках и тяжелой промышленности, за исключением нефтяной. В других отраслях тяжелой промышленности и в важнейших банках, где значительное участие принимал иностранный капитал, интенсивные процессы монополизации происходили в условиях отсутствия влиятельных российских хозяев, владевших крупными личными, капиталами. В то же время фактическое руководство осуществлялось немногочисленным слоем заправил, стоявших во главе важнейших синдицированных предприятий, самих синдикатов и банковских монополий.

Среди них имелись отдельные иностранные капиталисты, осевшие в России или временно в ней проживавшие в целях извлечения выгод. I преобладали российские руководители, владевшие относительно скромными капиталами или даже не имевшие их вначале, как ведущие инженеры (Н. С. Авдаков, Н. Ф. Дитмар, А. П. Мещерский и т. п.) или бывшие чиновники Министерства финансов и Государственного банка, переходившие в правления крупнейших акционерных банков, а то и «рекомендованные» туда Министерством финансов. Являясь формально якобы высшими служащими иностранных капиталистов, они добивались, не без успеха, участия в контроле над предприятиями и банкам прежде всего в собственных интересах, и получали на этой почве возможность значительного личного обогащения. Так высшие служащие монополий превращались в их фактических участников и хозяев, а некоторые стали виднейшими фигурами российской финансовой олигархи. Такие «служащие» монополий, как Авдаков или Дитмар, представляли российскую монополистическую буржуазию в качестве выборных от нее членов Государственного совета. ,

Таким образом, формирование финансовой олигархии в значительной мере совпадало с задержавшимся процессом образования в Росси тех слоев крупной буржуазии, которые вырастают на почве развития тяжелой промышленности и банков в домонополистический период. Однако до первой мировой войны у русских заправил в банках и особенно в тяжелой промышленности (за исключением нефтяной) еще н успели сложиться такие крупные личные состояния, с какими вступали в период империализма их западные собратья и особенно наследственные династии магнатов, вроде Круппов и Тиссенов, Ванделей и Шнекдеров, Ротшильдов, Виккерсов - и т. п. В России своих Круппов и Виккерсов еще не было, и весь концентрированный в руках ограниченного круга лиц контроль над основными предприятиями тяжелой промышленности и важнейшими банками сочетался с значительной отдачей прибылей за границу23.

Все же здесь шел процесс формирования русской финансовой олигархии с значительными личными состояниями. Этот процесс резко ускорился в годы первой мировой войны, когда находившиеся за границей иностранные капиталисты не могли осуществлять даже общего надзора за деятельностью фактических руководителей предприятий и банков. Безвестные ранее чиновники А. И. Путилов, А. И. Вышнеградский и другие закрепляли свое положение действительных хозяев банковских монополий с помощью огромного личного обогащения в годы первой мировой войны. Председатель правления Русско-Азиатского банка Путилов к 1917 г. занимал посты председателя или члена правления в 44 промышленных и непромышленных акционерных обществах, среди которых был ряд крупнейших предприятий России. В годы войны российская финансовая олигархия значительно расширилась за счет представителей крупной буржуазии и новых дельцов, быстро обогатившихся на военных заказах, товарной и биржевой спекуляции. Ряд таких капи

28 Руководящий состав монополизированных предприятий тяжелой промышленно сти и банковских монополий все еще недостаточно изучен. Полнее всего выявлены бывшие чиновники в руководящих органах крупнейших банков (См. «Исторические запис ки», т. 66, стр. 56—57). Пофамильный перечень членов правлений и советов, осуществ ЛЯВ1ИИХ личные унии в предприятиях тяжелой промышленности, опубликован недавно В.И.Бовыкиным и К.Ф.Шацилло («Личные унии в тяжелой промышленности») накануне первой мировой войны», «Вестник МГУ», серия IX, история, 1962, № 1) В этом перечне очень мало имен известных русских крупных капиталистов, выделяйте банковские заправилы и нефтяные магнаты, большинство имен нуждается в дополнительном выяснении их происхождения (капиталисты, инженеры, чиновники, генералы и т. д.) и их роли в предприятиях (самостоятельная или подчиненная).

талистов, не имевших ранее отношения к тяжелой промышленности и банкам, использовал свои новые капиталы для установления контроля над предприятиями и банками. Наиболее известными среди них были Н. А. Второв, К. И. Ярошинский, И. И. Стахеев, которые до войны не выходили за пределы текстильной и сахарной промышленности или торговли. Во время войны они организовали крупные концерны, внедрились в тяжелую промышленность и в крупнейшие банки24.

Описанные выше особенности петербургской крупной буржуазии стали в период империализма еще определеннее и резче. В ее составе все большее значение получали заправилы монополий тяжелой промышленности и банковских монополий.

Петербург стал центром российской финансовой олигархии, штабом важнейших монополий страны, здесь решались учреждение синдикатов и трестов, организация и реорганизация крупнейших предприятий в далеких районах страны, отсюда тянулись и устанавливались связи с крупными иностранными банками и другими финансово-капиталистическими группами.

Петербургские банки распоряжались подавляющей частью денежных капиталов страны—не только самой столицы, но и периферии.

И в Петербурге д через свою обширную сеть провинциальных филиалов эти банки вовлекали столичных и провинциальных капиталистов, зажиточные городские слои во владение акциями, в биржевую спекуляцию.

У петербургской монополистической буржуазии исторически сложилась особая близость с бюрократией центрального правительственного аппарата. И в то же время у петербургской буржуазии, даже у экономически наиболее весомых ее групп, связь со всей толщей российской национальной буржуазии, промышленной и торговой, была несравненно меньшей, чем у крупной московской буржуазии.

Верхи российского монополистического капитала тяжелой промышленности, а вместе с тем и петербургской буржуазии лучше всего характеризует руководимая ими влиятельная организация крупной буржуазии — всероссийский «Совет съездов представителей промышленности и торговли». Последний, наравне с крупной московской буржуазией и ее основной организацией — Московским биржевым комитетом имел весьма большое влияние на экономическую политику правительства. Но при этом всероссийский «Совет съездов» занимал подчеркнуто «аполитичные» позиции в качестве чисто «профессионально-хозяйственной» организации.

В. И. Ленин не раз останавливался на действиях и выступлениях. «Совета», видя в них проявление существенно важных особенностей верхов российского капитала. В. И. Ленин отчетливо показал политически убогие и пресмыкательские перед царской бюрократией позиции всероссийского «Совета съездов» и других «съездов» тяжелой промышленности, их стремление отстаивать только свои узко групповые «купецкие» интересы, не подымаясь до общеклассовых интересов буржуазии25.

Сатрапы нашей промышленности, указывал Ленин,— «не представители свободного и сильного капитала..., а кучка монополистов, защищенных государственной помощью и тысячами проделок и сделок с теми именно черносотенными помещиками, которые своим средневековым землевладением... и своим гнетом осуждают все населения на нищету, а всю страну на застой и гниение». Вздыхая лицемерно по поводу отсталости деревни,. потреблявшей ничтожное количество металла, «миллионеры нашей промышленности предпочитают делить с Пуришкевичами средневековые привилегии»26.

Эти важные ленинские определения, относящиеся к 1913 г., когда монополистический капитализм в России достиг высокого уровня, указывают в то же время на монополию такого характера, которая не столько вырастала из большого развития свободной конкуренции, сколько была обязана своим происхождением государственному вмешательству, несвойственному в других странах капитализму периода «свободной» конкуренции и даже империализму до первой мировой войны. Т в российском монополистическом капитале тяжелой промышленное своеобразно переплетались черты раннекапиталистических монополий новейшими монополиями периода империализма. Это подчеркнуто и другой ленинской характеристике российского крупного «октябристского» капитала как «хищника эпохи первоначального накопления», стремившегося «ухватить добрый кусок казенного пирога в виде гаранта субсидий, концессий, покровительственных тарифов и т. д.» и одновременно сохранить главную тяжесть налогов на плечах народных масс» В этом смысле монополистическая буржуазия в отраслях тяжелой промышленности была прямой наследницей пореформенных железнодорожных королей, первых хозяев новых отраслей тяжелой промышленности дельцов-учредителей 60—80-х годов.

Несколько иным было общественное лицо московской промышленной буржуазии. Московский биржевой комитет, в котором было объединено всего 500 семей крупных московских капиталистов, являлся прежде всего влиятельнейшей организацией крупной русской буржуазии. Московские магнаты, формально входя во всероссийский «Совет съездов», факта чески игнорировали этот, по их выражению, орган «ходатайствуйте! промышленности», потому что они не были заинтересованы в государственном спросе (казенных заказах) и ряде других правительственных мероприятий, от которых зависела тяжелая промышленность. Зато они имели достаточный вес, чтобы непосредственно оказывать влияние на экономическую политику правительства и прежде всего в области протекционизма, таможенных тарифов, защиты своих интересов на внешних рынках Востока и в «рабочем вопросе». Интересующие московскую буржуазию вопросы правительственный аппарат никогда не решал без участия ее представителей.

В то же время московская промышленная буржуазия была наиболее сознательной из всех в целом политически инертных групп российской крупной буржуазии. Будучи в отличие от магнатов тяжелой промышленности экономически тесно связанной с широкими кругами периферийной буржуазии, промышленной и торговой, московская буржуазия стала и общественно-политическим лидером русского национальной капитала.

Этому способствовал ряд причин. Одной из важных среди них являлась большая организованность относительно немногочисленной промышленной буржуазии при полной неорганизованности торговой. Это обстоятельство предопределяло лидерство промышленной буржуазии за которой шли широкие круги торгового капитала, к тому же в свом верхах тесно связанного с Москвой. Но и среди крупной промышленной буржуазии московская текстильная выделялась своим экономически положением. Единственной, приближающейся к ней по экономическому весу группой в легкой и пищевой промышленности была крупная буржуазия сахарной промышленности Украины. Но основой ее было обуржуазившееся дворянство, правда, впоследствии пополненное крупным представителями украинской и еврейской буржуазии (Бродские, Харитоненко, Терещенко, Зайцевы и др.). Эта группа буржуазии в своих доходах во многом зависела от царского правительства (сахарная нормировка), не имела значительного соприкосновения с широкими кругами торгово-промышленной буржуазии других отраслей и в финансовом отношении зависела от крупных петербургских банков.

Наконец, более позднее формирование российской буржуазии, начавшей занимать командное положение в тяжелой промышленности и в банках, ее повышенная приспосабливаемость к царизму и оторванность от широких слоев российской торгово-промышленной буржуазии привели к тому, что общественно-политическое лидерство и в период империализма сохранилось за крупной московской промышленной буржуазией. Несмотря на то, что первая группа была гораздо ближе царизму в политическом отношении, последний вынужден был давать первое место московской буржуазии. Так, при формировании Особых совещаний в годы первой мировой войны лидеры московской буржуазии сразу оттеснили на второй план представителей тяжелой промышленности и банков. Московская буржуазия была ведущей и в военно-промышленных комитетах. Именно она после Февральской революции играла определяющую роль во всех составах Временного правительства.

Своеобразие России заключалось в общественно-политическом лидерстве московских текстильных магнатов, при затянувшемся формировании финансовой олигархии в тяжелой промышленности и банках.

Своеобразие было и в том, что московские магнаты в целом обладали гораздо большими личными капиталами, чем заправилы ряда высокомонополизированных отраслей тяжелой промышленности.

Слабая же монополизация самой текстильной промышленности отнюдь не являлась особенностью России. В начале периода империализма процессы монополизации экономики протекают в известной последовательности, охватывают в первую очередь тяжелую промышленность, транспорт и банки. Те же процессы значительно позднее (в западных странах лишь после первой мировой войны) широко распространяются на легкую промышленность и на сельское хозяйство (через монополизацию сбыта его продукции). Безоговорочная в нашей литературе трактовка верхов московской крупной буржуазии

как финансовой олигархии игнорирует и другие важные конститутивные черты последней.

Это, во-первых, слияние промышленных и банковских монополий, сосредоточение в руках магнатов финансового капитала контроля как над монополизированной промышленностью, так и над банками—монополистами28.

Во-вторых, финансовую олигархию характеризуют новые методы борьбы за расширение монополии (поглощение других предприятий, подчинение их через систему участий) и новые приемы присвоения монопольной прибыли.

Обычные для промышленного капиталиста пути присвоения чрезвычайно расширяются за счет финансовых махинаций: учредительской при-были, манипуляций с дивидендами, воздействия на курс акций «своих» предприятий, биржевых спекуляций с этими акциями и еще более ухищренных махинаций, которые становятся возможными при системе участий.

Но даже Рябушинские, имевшие свой банк, не стали на путь новых методов и приемов, характерных для финансовой олигархии. Другие же видные представители московской буржуазии—Морозовы, Коноваловы, Прохоровы и т. п.— оставались по-прежнему только владельцами крупных семейных предприятий29.

2в Поэтому неправильным является включение в состав финансовой олигархии как крупных биржевиков или владельцев банкирских домов (они не патронировали в России промышленных предприятий), так и московских текстильных магнатов (их банки не были банковскими монополиями эпохи империализма).

Однако это не означает, что московский крупный капитал оставался в начале XX в. неизменным. В период империализма вся крупная буржуазия становится монополистической в том смысле, что она рвете к монополии (новые «устремления» Рябушинских), получает в той или иной степени монопольную прибыль (участие Гучковых в разных предприятиях), отстаивает империалистическую внешнюю политику (вся крупная московская буржуазия) и т. д.

Но именно в России меньше всего можно отождествлять монополистическую буржуазию с финансовой олигархией, в отличие от Запада, где преобладание и лидерство магнатов тяжелой промышленности и банков сложились еще до начал периода империализма.

Слабость этой части монополистической буржуазии в России, незавершенность процесса формирования финансовой олигархии, несмотря на высокий уровень монополизации тяжелой промышленности и банков, нельзя сбрасывать со счетов при оценке российского монополистической капитализма. В посвященных этой проблеме работах в общем правильные выводы о высоком уровне монополизации важнейших отраслей промышленности, о взвинченных монопольных ценах на их продукции и т. д. делались без изучения самой финансовой олигархии, особенностей ее формирования и ее роли среди других групп крупной буржуазии, без анализа ее места в социальной структуре и общественно-политической жизни страны. Такой односторонне экономический подход привел к преувеличению роли монополий, силы монополистического капитала в России и особенно его социально-политической весомости, вроде все еще до конца неизжитой концепции о «подчинении» монополиям госаппарата царизма.

Нельзя забывать и следующего. При большой дистанции между торгово-купеческим капиталом российских окраин и крупной промышленно; буржуазией Москвы, при еще большей дистанции между тем же торговым капиталом и магнатами нефтяных и банковских монополий, всех их объединяла одна важная особенность. Все они развивались и действовали в условиях страны, где крепостнические пережитки «насквозь проникали собой всю экономическую (особенно деревенскую) и всю политическую жизнь» и где даже капиталистический империализм был оплетен «особенно густой сетью отношений докапиталистических» 30. Все они приспосабливались к этим пережиткам, извлекали немалые выгоды из наиболее грубых форм эксплуатации.

Эту общую для всей российской крупной буржуазии особенность В. И. Ленин выражал в понятии «октябристский капитал», в которое не только вкладывал политическое содержание (приспособление крупной буржуазии к царизму и диким помещикам—«пуришкевичам»), но включал и экономическую основу приспособления — заинтересованность всей буржуазии в самых грубых формах эксплуатации, а также в дележе экономических привилегий с помещиками. Так экономически в «октябристский капитал» включалась вся крупная буржуазия России и особо те «хищники», которые ухватывали «добрый кусок казенной пирога», они же «сатрапы» тяжелой промышленности, «кучка монополистов, защищенные государственной помощью» (см. выше) 31. Но сюда же Ленин причислял торгово-купеческий капитал, эксплуатировавший мелкого производителя. Приводя факты ограбления крестьян-переселенцев сибирскими лесозаготовителями, «наживавшими» почти рубль на рубль, Ленин отмечал: «Вот вам октябристский капитализм эпохи первоначального накопления, упорно уживающийся с Пуришкевичами и пуришкевичевщиной российской жизни»32. В отличие от России, отмечал Ленин, в Западной Европе уже почти нет октябристского капитала, но ее «свободный» капитал приобщался к самым грубым формам эксплуатации в колониях, иначе говоря там выступал как октябристский. «Октябристский капитал из Англии, Франции ушел в Россию и Азию» 33.

Сопоставление указанных суждений В. И. Ленина об «октябристском капитале» и его экономической основе приводит к следующему выводу. В России весь крупный капитал, от торгово-купеческого до «передового» промышленного и финансового был «октябристским», независимо от сферы его деятельности — внутри страны (в коренных районах и ее окраинах) или за рубежом (Иран и др. страны Востока).

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ БУРЖУАЗИИ ПОСЛЕ 1905—1907 гг.

Неразрешенность задач буржуазно-демократической революции имела существенное влияние на последующую эволюцию русской буржуазии и на расстановку сил внутри командующих классов.

Царское правительство вынуждено было теперь не только в социально-экономическом, но и в политическом отношении опираться на крупную буржуазию. Во время революции со всей силой выявилось, что «зависимость самодержавия от буржуазии всея России—есть самая сильная материальная зависимость»34. Под ударами революции самодержавие вынуждено было перейти к «прямому, организованному в общенациональном масштабе, союзу с известными слоями буржуазии». Самодержавию пришлось для них «создать представительное учреждение.., пришлось эквилибрировать между ними и крепостниками, организовывать в Думе союз этих слоев». Более того, самодержавие, опираясь на этот союз, пыталось взять на себя решение и другой объективно необходимой задачи буржуазной революции — «чистку средневековых, запутанных |и обветшавших аграрных отношений в деревне» 35.

Так, закрепив свой союз с черносотенными помещиками и верхами торгово-промышленной буржуазии, самодержавие стало «по необходимости окончательно на путь капиталистического развития России», стремясь при этом «отстоять именно такой путь, который сохранял бы за крепостниками-землевладельцами их власть и их доходы». Однако объективные задачи буржуазно-демократической революции в России оставались нерешенными, и новая аграрная политика самодержавия не могла обеспечить условий капиталистического развития страны36. И аграрная и общая политика самодержавия только обостряла и расширяла противоречия между черносотенным самодержавием и господством дикого помещика, с одной стороны, и потребностями экономического и общественного развития всей страны, с другой37.

Поместное дворянство в основной своей массе после революции сделалось архиреакционным, но в то же время стало на почву «признания капитализма как данного». Реакционность черносотенной программы заключалась не в закреплении каких-либо докапиталистических отношений или порядков, а «в развитии капитализма по юнкерскому типу для усиления власти и доходов помещика, для подведения нового более прочного, фундамента под здание самодержавия»38. В то же время все больше переплетаются непосредственные экономические интересы крупной буржуазии и помещичьих верхов. Не меняя своей полукрепстнической сущности, многие представители дворянских верхов все больше приобщаются к доходам буржуазии через участие в предприятиям банках, владение акциями, биржевую игру и т. д. В свою очередь крупная буржуазия путем расширения своего землевладения (приобрети имений и особенно расширение земельных владений акционерных обществ), а также вследствие роста задолженности помещичьего землевладения частным банкам, становится все более заинтересованной в сохранении крупной земельной собственности, в том числе и полукрепостнических владений.

Все это приводит к тому, что октябристы поддерживают проведение столыпинской реформы и открыто высказываются против принудительного отчуждения помещичьих земель. Левое крыло буржуазии — кадеты выражая свое несогласие с варварскими методами проведения столыпинской реформы и признавая на словах принудительное «в отдельных и чаях» отчуждение земель, считают возможным осуществлять его «справедливое вознаграждение» и под эгидой комиссий, в которых обеспечивалось бы преобладание помещиков и чиновников, т. е. высказываются за выкуп, подобный реформе 1861 г.39. Таким образом, в пореволюционные годы буржуазия в целом стала, по существу, на путь поддержки буржуазно-юнкерской ликвидации крепостнических пережитков в деревне.

Подводя в канун нового революционного подъема «итоги относительно исторической роли буржуазии в русской буржуазной революции В. И. Ленин писал: «Опыт пятилетия (1905—1909 годы), наиболее богатого событиями и наиболее открыто развернувшего борьбу масс, борьбу классов в России, доказал фактически, что оба крыла нашей буржуазии и кадетское, и октябристское, оказались на деле нейтрализованы борьбой революции и контрреволюции, оказались бессильными, беспомощными, жалкими, мечущимися между враждебными лагерями»40.

Крупная буржуазия, перешедшая после 17 октября сразу и неприкрыто на контрреволюционные позиции, сделала отсюда своеобразные выводы. Она отказалась в начале 1906 г. от проектов созданий своей самостоятельной политической партии крупной буржуазии (торгово-промышленная партия и др.), и лишь часть ее пошла на организацию совместно с помещиками партии октябристов. Свою возросшую силу классовую организованность крупный капитал направил по прежнее руслу—на учреждение «представительных» организаций, отстаивающих его узко экономические домогательства и воздействующих в его интересах на экономическую политику правительства. Вместо торгово-промышленной партии была создана в январе 1906 г. наиболее широкая организация крупного капитала — всероссийский «Совет съездов представителей промышленности и торговли» 41.

Вслед за тем стали учреждаться многочисленные новые отраслевые и территориальные «представительные» организации, объединявши крупную буржуазию. Широкое распространение после революции 1905-1907 гг. получили специальные антирабочие предпринимательские союзы, объединявшие всех фабрикантов и заводчиков крупных промышленны, центров. Из них первый, наиболее мощный и активный— Петербургское общество заводчиков и фабрикантов—возник еще в 1897 г. При поддержке царского правительства, преследовавшего и всячески ограничивавшего организацию и деятельность профессиональных союзов рабочих, антирабочие союзы предпринимателей повели ожесточенную борьбу против экономических требований рабочего класса, против незначительных экономических уступок, на которые под давлением рабочих готовы . были пойти отдельные владельцы (или даже правительство в области «фабричного законодательства». Антирабочие союзы широко развернули такие способы борьбы против рабочего класса, как массовые локауты, они составляли «черные списки» политически сознательных рабочих и обязывали предпринимателей не держать и не принимать их на работу, применяли методы бойкота тех предпринимателей, которые вынужденно отступали от «линии» союзов и т. д.

В своей борьбе против рабочего класса крупная, теперь уже монополистическая буржуазия оставалась на старых купецких узко корыстных позициях. Она по-прежнему не понимала, что некоторые незначительные уступки рабочему классу соответствуют общеклассовым интересам буржуазии — оказывают поддержку реформистам (ликвидаторам) 42. В отличие от крупной буржуазии либералы-кадеты оценивали реформизм внутри рабочего движения положительно, т. е. с общеклассовых позиций буржуазии, и строили на этом свои политические расчеты43.

Революция 1905—1907 гг. завершила идейно-политическое оформление буржуазно-либеральной интеллигенции как выразителя идеологии и интересов буржуазии. Свидетельством полного отмежевания от «соседей слева» (начиная с мелкобуржуазной демократии до революционного марксизма) явилась декларация буржуазного либерализма—сборник «Вехи». В нем оплевывались материалистические и демократические традиции передовой интеллигенции XIX в., оказавшей тогда влияние и на либералов. Обнажая свой страх перед революцией, пережитой и будущей, буржуазные либералы готовы были «благословлять власть», которая одна только способна их «оградить штыками и тюрьмами от ярости народной». Превознося мистику и поповщину, они прославляли «грязное обогащение буржуазии, как божие дело на земле», объявляли его «бессознательным орудием» западной буржуазии с ее «здоровым эгоизмом, самоутверждением»44.

Дальнейшее развитие капитализма все больше повышало в составе буржуазной интеллигенции численность той ее части, которая непосредственно находилась на службе у крупной буржуазии. Растущее число инженеров, техников, юристов, экономистов, администраторов и др. пополнялось и небольшой по количеству, но существенной по своему весу прослойкой наиболее доверенных лиц монополистической буржуазии - высших служащих предпринимательских организаций, промышленных и банковских монополий. В целом процесс идейно-политического сближения всей буржуазной интеллигенции с монополистической буржуазией отчетливо наметился после революции 1905—1907 гг. и значительно подвинулся во время мировой войны и особенно от февраля 1917 г к Октябрю. Но все же этот процесс в России был замедленным и не получил своего завершения.

Из рыхлой и сырой оппозиции благих пожеланий русский либерализм «превратился в крепкую, парламентски вышколенную партию интеллигентных буржуа», сознательных врагов социалистического пролетариат и революционного крестьянства. Однако политические руководители кадетов во главе с Милюковым все еще рассчитывали найти опору мелкобуржуазных массах города и деревни. Они поэтому не хотели открыто солидаризироваться с веховцами, которые «портят их (имеется в виду Милюков и К°.—И. Г.) дипломатию, мешают им водить за но отсталые элементы массы»46. . .

В то же время быстро консолидируется вокруг П. Струве и ег журнала «Русская мысль» правое крыло кадетской партии, наиболе реакционное и открыто тяготеющее к монополистической буржуазии. На страницах журнала Струве пропагандируются идеи русского капиталистического империализма и национализма, «великодержавности» экспансионистской внешней политики, развивается «новая» «веховская идеология, проповедуется примирение с «исторической властью». Начинается сближение и прямое общение правокадетской буржуазной профессуры с «либеральничающими» представителями монополистической буржуазии, «братанье миллионов с наукой» в Москве 47, а затем их более систематические встречи в особняках московских миллионеров, где 1910 г. проводились «экономические беседы». Эти встречи начинались с «профессорских» докладов, например Струве о развитии производительных сил России, обсуждение их переплеталось с вопросами политическими — о минимально-необходимом для беспрепятственного развития капитализма буржуазном «правопорядке».

Особенный отклик находит в верхах московской буржуазии пропаганда струвистами великодержавной внешней империалистической политики, в которую активно включаются и сами представители этой буржуазии48. Правокадетская интеллигенция стремилась привить всей буржуазной либеральной интеллигенции «новое отношение» к промышленности, т. е. к интересам крупного капитала. Особое внимание на страницах «Русской мысли» уделялось подрастающему поколению, буржуазному студенчеству, которому всячески внушалось, что предпринимательская деятельность и служба в капиталистических предприятиях столь же почтенное занятие для российских интеллигентов, как и излюбленные им свободные профессии. Буржуазная идеология в России с запоздание проникалась апологией крупного капитала. Появилась и прямая апология финансового капитала.

Все это свидетельствует о незавершенности формирования буржуазной интеллигенции в России, о том, что буржуазная идеология не успела достигнуть в России того преобладания, которое она получила на Западе еще в середине XIX в. Вместе с тем крупная буржуазия не получила в России общественного признания своей ведущей роли в капиталистическом обществе, которого она добилась на Западе задолго до периода /империализма. И это являлось показателем узости социальной опоры крупной буржуазии России.

Так, даже слой городской буржуазной интеллигенции, безоговорочно поддерживающий идеологически крупную буржуазию и связывающий с ней свои непосредственные интересы, оставался в России узким. Вслед-ствие союза с крепостниками-помещиками крупная буржуазия не могла получить сколько-нибудь значительной социальной опоры в деревне.] Путь для какого-либо идейного влияния буржуазии на пролетариат через реформизм, истинное значение которого хорошо уяснили себе кадеты, был прегражден большевистской партией. Страх перед революцией вынуждал монополистическую буржуазию по-прежнему лепиться к своей вековой опоре—царизму. В этих условиях рост ее экономической силы и классового сознания выливался в декларативные выпады Рябушинских против «приказных и опричников», против «выродившегося дворянства», в претензии стать «первенствующим русским сословием», в откровенные заявления, что «буржуа и дворянину нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа, и одному из них приходится уходить»53. Но все эти декларации и заявления оставались политически беспомощной и беспредметной фрондой.

8. ЦАРИЗМ И КРУПНАЯ БУРЖУАЗИЯ. ОБОСТРЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИИ

МЕЖДУ ЭКСПЛУАТАТОРСКИМИ КЛАССАМИ В ПРЕДВОЕННЫЕ ГОДЫ

В послереволюционные годы происходили значительные изменения в отношениях крупной буржуазии и царизма, а также обоих командую-щих классов. В конечном счете эти изменения определялись развитием монополистического капитализма, значительным усилением крупной, теперь монополистической буржуазии/возраставшей материальной от нее зависимостью царизма. Союз крепостников-помещиков с крупным капи-талом перерастал в союз с магнатами финансового капитала 54.

Царское правительство вынуждено было еще больше опираться на крупную буржуазию, полнее учитывать ее экономические пожелания и требования. Правительство систематически привлекало представителей монополистической буржуазии в рабочие органы министерств, под-готавливавшие и разрабатывавшие меры экономической политики, и гораздо шире черпало необходимую для этого информацию от ее «представительных» организаций. Все эго намного усиливало воздействие крупной буржуазии на экономическую политику правительства. Высшая царская бюрократия стала еще более «благосклонной и угодливой» к крупной буржуазии.

Сложившаяся еще в домонополистический период личная близость ведущих чиновников с крупной буржуазией, их материальная заинтересованность «в делах» капиталистов переросла в особо тесные отношения с заправилами промышленных и банковских монополий. Еще чаще пере-ходили к ним на руководящую работу бывшие крупные чиновники, а теперь и отставные генералы и адмиралы и даже министры. В «устройстве» А. И. Путилова, одного из заместителей В. Н. Коковцова, на пост председателя правления Русско-Азиатского банка деятельно помогал директор кредитной канцелярии Л. Ф. Давыдов. Заодно пристроен был членом правления его брат В. Ф. Давыдов. Сам Л. Ф. Давыдов, «опекавший» все русские банки и особенно Русско-Азиатский, через 4 года стал председателем правления другого крупнейшего банка — Русского для внешней торговли. Дослужившийся в госаппарате до товарища министра финансов В. И. Тимирязев побыл год министром торговли и промышленности, затем перешел в крупные предприятия, через два года опять ненадолго стал министром торговли, после чего окончательно осел в сфере тяжелой промышленности и банков. П. Л. Барк, напротив, толь-ко на 4 года покинул госаппарат для руководства Волжско-Камским банком, а затем вернулся с повышением, сперва на пост товарища министра торговли, а затем стал последним царским министром финансов. В 1917 г. нашли себе приют в банках и Коковцов и последний цар-ский министр иностранных дел М. Н. Покровский.

Описанная выше материально-экономическая заинтересованность крупной буржуазии в существовании царизма не только усилилась, но и приобрела новое существенное направление. Народившийся российский капиталистический империализм, недостаточно сильный, чтобы экономическими средствами (конкуренцией на внешних рынках, экспортом капиталов и т. п.) осуществлять свои экспансионистские устремления, находил необходимую опору в старом военно-феодальном империализме. В России «монополия военной силы, необъятной территории или особого удобства грабить инородцев, Китай и пр.» отчасти восполняла, отчасти заменяла монополию современного новейшего финансового капитала55.

Царизм оставался ведущей силой в империалистической внешней политике России. Он придавал особую реакционность ее направлению («против ведущих революционную борьбу за свободу народов Азии»), соединял ее с грубо «националистической» политикой, направленной против окраин и т. д., что находило поддержку в «аппетитах» и шовинизме российской буржуазии56. Но в то же время царизм был вынужден и в области внешней политики опираться на буржуазно-помещичью Думу 1 (формально по третьеиюньской «конституции» эта политика определялась царем без участия Думы), опираться и на монополистическую буржуазию и все больше считаться с ее интересами 57.

Делая после революции новый шаг по пути превращения страны в буржуазную монархию, царизм сохранял свою крепостническую природу, и это влияло на политические противоречия в стране. Еще глубже, как указывал В. И. Ленин, становилось противоречие между повысившейся экономической силой крупной буржуазии, ростом ее организованности, классового сознания—и сохранением почти всей политической власти в руках абсолютизма и помещиков.

Все эти противоречия резко усилились в условиях нового революционного подъема. Параллельно с растущей экономической ролью буржуазии шло падение хозяйственно-экономического значения дворянства. И все же оно I оставалось политически первенствующим сословием, стоявшим, совместно с социально-родственной ему царской бюрократией, выше буржуазии над ней в общественно-политическом отношении. Царская бюрократ все больше проникалась интересами монополистической буржуазии, последняя по-прежнему вынуждена была преодолевать в своей хозяйственной деятельности бюрократические препоны. В стране царил произвол, и даже крупная буржуазия должна была подчас испытывать ущемление ее прав и третирование местными властями58. Классовый характер царской монархии и после революции не устранял «громадной независимости и самостоятельности царской власти и „бюрократии», от Николая II до любого урядника»59.

Противоречия между монополистической буржуазией и помещикам прежде всего проявлялись в Государственной думе. Преобладание ней помещиков при слабом представительстве в ее буржуазной час! прямых выразителей интересов монополистической буржуазии опред ляло недоброжелательное отношение Думы к монополистическому к питалу и его «нуждам». В отстаивании своих интересов монополистический капитал поэтому ориентировался прямо на правительство.

В целом правительство до 1914 г. более или менее последовательно поддерживало монополии и видело в них естественный результат эка комического развития и средство укрепления промышленности и повы шения экономической мощи страны. Такова, в частности, была позици руководителя всей правительственной политики и министра финансов В. Н. Коковцова 60. Осознавшая свою силу и значение монополистам екая буржуазия продолжала, однако, в чисто экономической облает испытывать зависимость от бюрократии, ревниво не допускавшей бур жуазию к ключевым органам экономической политики. Все блага е (в особенности казенные заказы, льготные кредиты, субсидии) монополистический капитал по-прежнему должен был получать, и притом нередко с затруднениями, из рук бюрократии.

В предвоенные годы внутри правительства отчетливо проявились антимонополистические тенденции, которые отражали обострившиеся противоречия между помещиками и монополистической буржуазией отчасти противоречия между ней и немонополистическими группам!) буржуазии. Внутри правительства нарастало известное противодейст' вие монополиям с позиции несоответствия их устремлений задачам экономической политики правительства. Оно издавна охотно и легко шло на обогащение крупной буржуазии, когда это, по мнению правительства, соответствовало общей линии его экономической политики.

В предвоенные годы правительство столкнулось с другим явлением

Монополии стали вынуждать его к переплатам по поставкам казне вносить изменения в сложившуюся практику договорных отношений в тех случаях, когда это не совпадало с целями политики правительства и диктуемыми им формами отношений. Правительство стремилось бороться с подобными явлениями в чисто хозяйственном плане—защита интересов государственно-капиталистического хозяйства. В качестве крупнейшего в стране потребителя продукции некоторых монополизированных отраслей правительство начало противопоставлять частным монополиям силу государственной монополии. Затем эта линия стала перерастать в вопрос о политическом престиже бюрократии. Так оформилась внутри правительства другая тенденция, представленная прежде всего министром путей сообщения С. В. Рухловым. Эта тенденция, получившая явно помещичье и антимонополистическое звучание, возобладала после смены Коковцова Горемыкиным в начале 1914 г.

Наличие двух линий по отношению к монополиям являлось бесспорным симптомом нарастания противоречий между обоими эксплуататорскими классами. Во второй половине XIX в. и вплоть до революции 1905—1907 гг. усиленная поддержка отдельных отраслей или групп крупного капитала не вызывала разногласий внутри правительства несмотря на то, что и тогда такие «пробуржуазные» меры экономической политики вызывали недовольство помещиков.

В предвоенные годы у монополистической буржуазии росло недо-вольство правительственной политикой, прежде всего экономической, ее негибкостью, неповоротливостью, обращающимися против буржуазии.

Крупный капитал уже не мог и не желал мириться с сохранившимся почти в неприкосновенности, лишь немного подновленным, дореформен-ным торгово-промышленным законодательством, которое «стесняло сво-боду приложения капитала». Даже монополии тяжелой промышленно-сти в лице «Совета съездов», уклонявшиеся от постановки общих вопро-сов внутренней политики, вынуждены были, разумеется, в защиту той же «свободы приложения капитала» нарушить свой «аполитизм».

В своих записках правительству перед войной «Совет съездов» писал: «Широкое развитие частной предприимчивости встречает подчас непреодолимые препятствия в правовых условиях нашей жизни вообще и в многообразных национальных и вероисповедных ограничениях 61

в ч а с т но с т и» Верхи московской буржуазии пошли дальше, до выражения откры-того недовольства всей внутренней политикой царизма. В 1911 г. они опубликовали протест 66 против учиненного правительством массового увольнения либеральной профессуры из Московского университета. Верные своей природе московские капиталисты протестовали с позиций «представляемых ими интересов развития производительных сил стра-ны», суживая политическое звучание своего выступления. Но даже скромный политический жест вызвал на них нападки других видных представителей той же московской буржуазии в лице Крестовникова.

В 1912 г. по инициативе и при лидерстве тех же верхов московской буржуазии была организована национал-либеральная и откровенно веховская партия «прогрессистов». Организация ее свидетельствовала о. так и не завершившемся в России процессе образования классовой партии крупного капитала, интересы которого новая партия выражала более отчетливо и прямолинейно, чем октябристы и кадеты. Национал-либералы на почве шовинистической и великодержавной внешней политики более откровенно, чем кадеты, поддерживали царизм. Они выражали вожделения крупной буржуазии стать «первенствующим сословием» и в то же время ее готовность удовольствоваться уравнением с дворянством в политическом отношении и на такой почве мириться с царизмом62.

Несмотря на стремление национал-либералов к компромиссу, росло их открытое недовольство всей внутренней и экономической политикой царизма, ее несоответствием требованиям капиталистического развития и возраставшей в условиях революционного подъема реакционностью внутренней политики. Это недовольство, охватившее весь либеральный лагерь и распространившееся даже на октябристов, отражало отнюдь не одно лишь ущемление непосредственных интересов буржуазии. Еще 61 «Докладная записка «Совета съездов представителей промышленности и торгов-ли» о мерах к развитию производительных сил России и к улучшению торгового ба-ланса», СПб., 1914, стр. 67.

Большее значение имел ее страх перед революцией, тревога, что «и дальновидная» политика правительства подрывает позиции реформизм в рабочем классе, усиливает его революционность63.

Буржуазия начинала осознавать крах всех ее расчетов на царизм помещиков, крах всего, ради чего она приспосабливалась к ним и лаке ствовала. «Буржуазия сама признает, от кадетов до октябристов, 41 самодержавие и помещики не смогли обеспечить ,,мирного развития не смогли обеспечить элементарных условий ,,порядка» и „законности без которых не может жить в XX веке капиталистическаря страна»' В обстановке приближавшейся решительной схватки революции царизмом выявилась крайняя слабость и беспомощность буржуазна либерализма во всех его оттенках. В качестве «крайнего способа» во действия на правительство буржуазные либералы могли лишь пуга! его ростом «антиправительственных настроений» и не оказывали реал ного влияния на изменение его политики65. В конечном итоге реакцией! ный политический курс правительства все более усиливался, и в тако'п( обстановке Россия вступила в первую мировую войну. ^

9. ВОЙНА И ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. Я

ИТОГИ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РУССКОЙ БУРЖУАЗИИ

Начало первой мировой войны 'было использовано царским правительством для разгрома революционного рабочего движения и ознаменовано «национальным единением» с царизмом всего буржуазного лагеря, охваченного шовинистическим угаром. Усиливая в создавшихся условиях реакционный политический курс, царизм рассчитывал бс»' непосредственного участия буржуазии обеспечить победу в войне, чтоб^» еще больше укрепить свои позиции. Правительство недооценивало в начальный период войны ее масштг31 бы и не понимало стоявших перед ним задач организации военного я'4' зяйства. Лишь тяжелые поражения на фронтах натолкнули его и и необходимость военного регулирования хозяйства. И тогда полностью обнаружилась сложившаяся зависимость правительства от монополистической буржуазии, прямая необходимость опираться на нее в организации военной экономики. Огромное обогащение монополий в хозяйственной обстановке войны, развитие государственно-монополистических органов, растущая роль в них буржуазии — все это способствовало росту экономической силы и значения крупной буржуазии, ее политической организованности. При ее преобладающем влиянии были создаю»1 общероссийские организации (союз городов, земский союз, военно-промышленные комитеты, объединившие буржуазно-помещичьи «общее; ж венные силы» в помощь ведению войны. Буржуазия сплачивалась с политически и в Думе, в виде «прогрессивного блока», охватившего кадетов, прогрессистов, октябристов и даже наиболее умеренных правых так называемых националистов.

Несостоятельность царизма в чисто военном отношении, его неспособность руководить военной экономикой вызывали надежды у буржуазии прийти мирным путем к власти или по крайней мере к значительному в ней участию. Буржуазия, которая давно правила страной экономически и за годы войны особенно быстро продвинулась в своей политической организованности, была «почти совсем» уже у власти;

1917 г.66. Но царское правительство не желало идти ни на какие политические уступки буржуазии и,'в частности, ревниво держало в руках командные позиции в центральных органах военно-экономического регу-лирования (Особых совещаниях). Рост революционной ситуации в [стране и дальнейшие военные неудачи при невозможности для буржуа-зии договориться с царизмом породили кризис в верхах. В страхе перед революцией и в стремлении предотвратить ее буржуазия возлагала надежды на дворцовый переворот. Однако крупная буржуазия сумела дорваться до власти лишь после того как царизм рухнул под натиском революционного рабочего класса.

Март—октябрь 1917 г. был кратким, но полным исторического смысла завершающим этапом существования крупной российской буржуазии. Пребывание ее у власти в течение немногих месяцев ярко выявило итоги ее исторического развития, являвшиеся в конечном счете результатом векового приспособления к реакционному политическому строю российского самодержавия. Крупная буржуазия не имела сколько-нибудь значительной социальной опоры в стране, неспособна была поступаться узко корыстными интересами ради более широко понятых общеклассовых интересов. Она была недостаточно развитой политически, а ее государственный опыт незначительным.

Крупная буржуазия оказалась достаточно организованной, чтобы захватить власть и удерживать ее в своих руках, опираясь и ставя себе на службу меньшевиков и эсеров, пока последние сохраняли влияние в мелкобуржуазных массах67. Потеряв, однако, свою вековую опору—царизм с его огромным разветвленным аппаратом подавления трудящихся, буржуазия оказалась у власти в обстановке величайшего революционного подъема масс, одна лицом к лицу с российским рабочим классом, создавшим под руководством В. И. Ленина раньше всех других классов свою партию. Неустанное многолетнее разоблачение большевиками меньшевиков и эсеров как агентуру буржуазии привело к тому, что худосочный российский реформизм мог быть лишь крайне недолгой и непрочной опорой для буржуазии. Все же ее попытки укрепить свою власть и осуществить свои классовые цели в условиях растущей революции и складывавшейся расстановки классовых сил в конечном счете обращались против самой буржуазии.

Сплачиваясь с помещиками и старой царской военщиной, буржуазия неизбежно становилась на защиту интересов помещичьего землевладения и против широких крестьянских масс, разоблачала себя как их прямого врага. Используя свой приход к власти для еще большего обогащения, и притом самыми спекулятивными методами, буржуазия усиливала хозяйственную разруху, ухудшала и без того тяжелое положение рабочего класса и яростно сопротивлялась всем его экономическим требованиям68. Буржуазия не желала отказываться от своих внешнеполитических империалистических целей69, а теперь еще связывала с затягиванием войны «до победного конца» расчеты на укрепление своей власти и подавление революции. Тем самым продолжение войны, ставшей ненавистной широким массам трудящихся, все больше ассоции-ровалось в их представлении с властью буржуазии.

Готовясь в тайном сговоре с царскими генералами к подавлению революции, буржуазия своей политикой все больше обнажала свои цели, а вместе с тем все более разоблачали себя перед массами реформисты, поддерживавшие буржуазию.

Все это помогало большевикам поднимать сознание масс, их по-нимание империалистической и контрреволюционной сущности буржуа-зии и антинародной поддержки ее реформистами.

Потеряв же свою опору в царизме она оказалась в сильной от них зависимости71. Последняя в ходе революции еще возрастала, так как буржуазия в поисках недостающей ры пыталась ее найти в поддержке «союзных» империалистов. О становилась в такую от них зависимость, какой не испытывал цари даже после поражений и выявившейся невозможности обходиться ( материальной помощи «союзников» вооружением и техникой.

В обстановке все более высокого подъема революции буржуазия с' ла для ее удушения на путь сознательного хозяйственного развала страны72, а затем и национального предательства73. Относительная слабость российской буржуазии, развившейся в условиях приспособления к царизму, ее политически недостаточная развитость и дряблое наглядно проявились в ее неспособности справиться с огромными задачами, связанными с войной и ее ликвидацией. Все это облегчило прихода к власти руководимого большевиками российского рабочего класса.

Однако этим отнюдь не исчерпывается итоговая ленинская оценка исторического существования русской буржуазии. И в дооктябрьские месяцы и после победы социалистической революции В. И. Ленин подчеркивал большую организованность, как уже указывалось выше, крупной буржуазии75. Забвение таких ленинских оценок ведет к тому, ч

слабости русской буржуазии абсолютизируются, возводятся в нек рисущие ей свойства, как бы предопределявшие ее историческое банкротство. Следует учитывать, что русская буржуазия потеряла власти в исторических условиях, в которых не удержалась бы и буржуазия несравнимо большим государственным и политическим опытом. Глубже революционного кризиса и стремительность его развития, организованность пролетарского авангарда и широкая поддержка его масса трудящихся, ясность цели и стратегии ленинского руководства — таков условия исторического краха буржуазии и победы пролетариата.

И действительно В. И. Ленин считал, что слабость русской буржуазии имела относительный и исторически обусловленный характер. Это с очевидностью явствует из выступления В. И. Ленина на III конгресс Коммунистического Интернационала в 1921 г.: «Русская буржуазия з последние годы потерпела страшное поражение... Разбитая реакционная армия многому научилась, прекрасно научилась.., и она действительно добилась больших успехов. В то время, когда мы одним натиском взяли власть, русская буржуазия была неорганизованна, политически не развита. Теперь, я думаю, она стоит на высоте современного западноевропейского развития»76. Следовательно русская буржуазия смысле своей политической организации смогла «дорасти» до западноевропейского уровня лишь после того, когда она внутри страны был окончательно ликвидирована как класс и выброшена за ее пределы в эмиграцию.

В свете относительной и преходящей слабости русской буржуазии более глубокое звучание получает и «взятие власти одним натиском Оно ярко подчеркивает ленинский революционный гений в выборе на1 более благоприятного момента для захвата власти пролетариатом.