Глава 5. Разум и рассудок

5.1. Анатомия технократического мышления

Из многих известных разновидностей интеллектуального потенциала мы выбрали для обсуждения технократическое мышление, так как именно оно, не будучи новым, получило в последние десятилетия широкое распространение и стало достаточно могущественным. Оно все чаще упоминается в печати, но значительно реже делаются попытки понять, что оно собой представляет как таковое, в каком отношении оно находится к интеллекту, рассматриваемому как некоторое целое, какие свойства интеллекта в нем развиты сильнее, какие слабее или вовсе отсутствуют. Наконец, в каком отношении технократическое мышление находится к человеку, человеческим ценностям, к культуре. Тема человеческого интеллекта стала звучать в последнее время несколько необычно. Слишком много заботы проявляется об интеллекте искусственном. Даже когда речь идет об интеллектуальной революции, создается впечатление, что ее связывают не столько с человеком, сколько с компьютерами. Равным образом и интеллектуальный потенциал общества нередко идентифицируется с потенциалом информационным. Это является следствием того, что техника весьма энергично проникает в культуру, что находит свое отражение в языке. Помимо "искусственного интеллекта" появились термины "массовая культура", "компьютеризация образования", "автоматический перевод", "автоматизация проектирования", "машинная музыка". Но это все, так сказать, "мелочи" по сравнению с тем, что меняется в образе самого общества. Если несколько десятилетий тому назад его развитие характеризовалось как культурно-историческое или социокультурное, то сейчас хотелось бы надеяться, что общество останется хотя бы соц-иотехническим и не превратится в технологическое, информационное, технотронное, пост-или сверхиндустриальное и т.д. В свое время подобные трансформации предсказывали участники Римского клуба. Сейчас слишком явны симптомы реальности этих предсказаний. Для иллюстрации ограничимся более близкой нам сферой образования и науки. С тревогой приходится наблюдать как в этих сферах происходят весьма нежелательные трансформации. Информация стала подменять знания, память – понимание, составление планов и программ – формирование образа наличной ситуации и ее возможных изменений, их осмысление и осознание, эмоции, аффекты и амбиции стали возникать

вместо интеллектуальных чувств, творческих переживаний, милосердия, ученые доспехи стали не пускать на порог науки реальные научные успехи, наконец, посредственное образование стало подменять культуру. Приведенный перечень подмен – нарочно, чтобы обострить ситуацию, – выражен в довольно крайней и резкой форме. Пусть все эти трансформации реалий в фикции или в тени этих реалий существуют как симптомы, и болезнь еще не стала повальной, но осознание опасности, ее причин и истоков необходимо. Необходимо тем в большей мере, что каждая из таких подмен – это симптом бездуховности, симптом торжества (или, как минимум, доминирования) технократического мышления.

Что же такое технократическое мышление? Оно не является неотъемлемой чертой представителей науки вообще и технического знания в частности. Оно может быть свойственно и политическому деятелю, и представителю искусства, и гуманитарию. Технократическое мышление – это мировоззрение, существенными чертами которого являются примат средства над целью, цели над смыслом и общечеловеческими интересами, смысла над бытием и реальностями современного мира, техники (в том числе и психотехники) над человеком и его ценностями. Технократическое мышление – это Рассудок, которому чужды Разум и Мудрость. Для технократического мышления не существует категорий нравственности, совести, человеческого переживания и достоинства. Для того, чтобы эта абстрактная характеристика технократического мышления стала зримой, полезно привести соответствующий художественный образ. Воспользуемся для этой цели характеристикой, которую Л.П. Гроссман дал Ставрогину – персонажу романа Ф. Достоевского "Бесы": "Ставрогин – воплощение исключительной умственной мозговой силы. В нем интеллект поглощает все прочие духовные проявления, парализуя и обеспложивая всю его душевную жизнь. Мысль, доведенная до степени чудовищной силы, пожирающая все, что могло бы рядом с ней распуститься в духовном организме, какой-то феноменальный Рассудок – Ваал, в жертву которому принесена вся богатая область чувства, фантазии, лирических эмоций – такова формула ставрогинской личности. . . Перед нами гений абстракта, исполин логических отвлечений, весь захваченный перспективами обширных, но бесплодных теорий" [1, с. 450]. Можно выразить это проще. При всей своей гениальности Ставрогин лишен ощущения реальности, жизни, которые характеризуют естественные способы мышления всякого жизненно ощущающего человека.

Существенной особенностью технократического мышления является взгляд на человека как на обучаемый программируемый компонент системы, как на объект самых разнообразных манипуляций, а не как на личность, для которой характерна не только самодеятельность, но и

свобода по отношению к возможному пространству деятельностей. Технократическое мышление весьма неплохо программирует присущий ему субъективизм, за которым в свою очередь лежат определенные социальные интересы. Связь "программирования" поведения и деятельности личности с ее бездуховностью превосходно показал Ф. Ис-кандер в небольшом эссе, посвященном пушкинскому "Моцарту и Сальери": " Корысть Сальери заставила его убить собственную душу, потому, что она мешала этой корысти. В маленькой драме Пушкин провел колоссальную кривую от возникновения идеологии бездуховности до ее практического завершения. Отказ от собственной души приводит человека к автономии от совести, автономия от совести превращает человека в автомат, автоматизированный человек выполняет заложенную в него программу, а заложенная в него программа всегда преступна.

Почему всегда? Потому что преступная корысть убивала душу человека для самоосуществления, а не для какой-либо другой цели. Не-преступнаяцельненуждаласьбывубийстведуши" [2,с. 130]. Какэто не парадоксально, но здесь Сальери выступил как яркий представитель технократического мышления (ср. "Звуки умертвив, музыку я разъял как труп"). Еще одну грань технократического мышления отметил замечательный психолог Б.М. Теплов, назвавший свой анализ драмы Пушкина "Проблема узкой направленности (Сальери)". Различие между Моцартом и Сальери Теплов видит в том, что ". . . сочинение музыки было для Моцарта включено в жизнь, являлось своеобразным переживанием жизненных смыслов, тогда как для Сальери, никаких смыслов, кроме музыкальных, на свете не было и музыка, превратившаяся в единственный и абсолютный смысл, роковым образом стала бессмысленной". И далее, "Сальери становится рабом "злой страсти", зависти, потому что он, несмотря на глубокий ум, высокий талант, замечательное профессиональное мастерство, – человек с пустой душой. Наличие одного лишь интереса, вбирающего в себя всю направленность личности и не имеющего опоры ни в мировоззрении, ни в подлинной любви к жизни во всем богатстве ее проявлений, неизбежно лишает человека внутренней свободы и убивает дух" [3, с. 308-309 ]. О. Мандельштам не столь сурово оценил Сальери: "Сальери достоин уважения и горячей любви. Не его вина, что он слышал музыку алгебры так же сильно, как живую гармонию" [45, с. 187]. И далее поэт замечает, что суровый и строгий ремесленник Сальери протягивает руку мастеру вещей и материальных ценностей, строителю и производителю вещественного мира. О. Мандельштам отдает должное личности Сальери. У нас также нет претензий к личности технократов. Нам важно подчеркнуть, что Л. Гроссман, Ф. Искандер, Б. Теплов пишут о предельных ситуациях, порожденных гением Достоевского и гением

Пушкина. Но жизнь, как известно, нередко подло подражает художественному вымыслу. Сейчас такой тип мышления стал реальной силой, сыграл не последнюю роль в возникновении многих глобальных проблем современности. Следует еще раз подчеркнуть, что мы вовсе не идентифицируем технократическое мышление с мышлением ученых или техников. Технократическое мышление – это скорее прообраз искусственного интеллекта, хотя К. Шеннон – создатель теории информации, Н. Винер – создатель кибернетики, Д. фон Нейман – один из создателей вычислительной техники не раз предупреждали об опасности технократической трактовки их открытий и достижений. Это же относится и к великим физикам XX века, участвовавшим в создании атомной и водородной бомбы.

Мы не ставили своей целью дать определение технократического мышления, а лишь попытались нарисовать его образ и при этом уподобили его искусственному интеллекту. Хотя последнего еще нет, технократическое мышление уже реальность, и есть опасность, что создаваемый на основе его средств искусственный интеллект будет еще страшнее. Особенно, если он во всей своей стерильности станет прообразом человеческого мышления. Сейчас разрушительная мощь интеллекта действительно оценивается планетарными масштабами. Но как далека эта мощь от того, о чем мечтали Тейяр де Шарден и В.И. Вернадский, говоря о ноосфере, о сфере разума. Мы с горечью должны констатировать, что интеллект, приобретая планетарные масштабы, далеко не всегда может сохранить хотя бы земную ответственность, хотя бы ответственность, лежащую не в высших интеллектуальных сферах, а в границах простого и всем понятного здравого человеческого смысла. Мысль до тех пор не может быть признана мыслью, пока она не будет содержать в себе помимо себя самой еще и мысли о смысле человеческого бытия.

Таким образом, общность технократического мышления и искусственного интеллекта состоит в том, что и то и другое есть не более, чем устройство, предназначенное для решения задач. И там, и там мысль преобладает над смыслом.

Хотелось бы быть правильно понятыми. Нелепо возражать против разработки систем искусственного интеллекта, экспертных систем и т.д. Здесь уже имеются огромные достижения, которые в скором времени станут еще более впечатляющими. Мы против идеологии искусственного интеллекта, против того, чтобы полностью передоверить ему решение глобальных проблем человечества.

Завершая характеристику технократического мышления, следует остановиться еще на одной проблеме. Почему именно сейчас общественность осознает опасность технократического мышления? Почему ранее эта опасность не переживалась с такой остротой? По-видимому,

это связано с научно-техническим прогрессом (НТП). Однако, эта связь не прямая и не фатальная. Дело в том, что технократическое мышление не является следствием НТП.

Оно ему предшествовало и существовало в самых различных сферах человеческой деятельности. Более того, нам представляется, что великие завоевания НТП – это порождение не технократического мышления, а действительно выдающихся умов – дело рук человеческих. Вместе с тем ситуация НТП создает благоприятные условия не только для беспрецедентного распространения технократического мышления, но и для чрезвычайно быстрой реализации его результатов. Причины этого заслуживают специального анализа. Отметим главную причину. Она в том, что научно-технический прогресс стал символом веры многих ученых и техников, и в нем не оказалось места для прогресса социального.

Наука сблизилась с техникой и отдалилась от человека. Это относится даже к естествознанию, даже к психологии, в которой возобладали технократические ориентации. Техника пытается включить в себя науку о человеке, рассматривая его как винтик, как звено, как компонент технической или социотехнической системы, как агента, а не субъекта деятельности.

Наконец, ситуация усугубляется еще одним обстоятельством. В.И. Вернадский писал в свое время, что действие – характерная черта научной мысли. Но оно в еще большей степени характеризует технократическую мысль, рождающуюся в условиях научно-технического прогресса. Здесь она как бы сразу без размышлений и колебаний воплощается в инструмент, в технику. Действие превращается в самоцель и отделяется от своих следствий, которые не просматриваются и не прогнозируются в сколько-нибудь отдаленной временной перспективе. А такого рода опасность предусматривалась проницательными психологами: " . . . при чрезвычайной подвижности и бесконечности степеней свободы человеческого интеллекта было бы жизненно опасным, если бы любая мысль, пришедшая человеку в голову, автоматически побуждала его к действию. Весьма существенно и жизненно целесообразно следующее: прежде чем приобрести побудительную силу, рассудочное решение должно быть санкционировано аффектом в соответствии с тем, какой личностный смысл имеет выполнение этого требования для субъекта, для удовлетворения его потребностей и интересов" [4, с. 297]. Другими словами, А.В. Запорожец, который долгие годы занимался проблемами развития детского мышления, его связей с действием, заботится об "умном делании".

Мы уделили такое большое внимание технократическому мышлению, так как именно оно является антиподом (возможно не единственным) так называемого "нового мышления". Со временем его новизна

стала видеться все проблематичнее и более впечатляюще зазвучала мысль М.К. Мамардашвили о том, что мышление в строгом смысле слова вряд ли бывает "новым". Оно либо есть, либо его нет. Тем не менее, для обозначения новых социальных веяний продолжим использование этого словосочетания. При формировании нового мышления полезно обратиться к культурному смысловому образу старого. Оно не всегда было "плохим" (а точнее – примитивно позитивистским, к чему в действительности восходит технократическое мышление). И нынешнее человечество ему обязано многим, хотя оно нередко склонно забывать о своих корнях и истоках. Поэтому следующим шагом наших размышлений должно быть восстановление первообраза естественного интеллекта. Именно образа, так как здесь, как и в случае технократического мышления, задача его строгого определения крайне сложна.

Нужно сказать, что задача реконструкции культурного и смыслового образа понятия интеллект возникла перед гуманитарной наукой и под влиянием успехов (и неудач) в области исследований и разработок искусственного интеллекта.

Понятие интеллект, как и многие понятия современной науки, претерпело длительную историю. Оно является культурно-историческим и испытывает на себе многочисленные наслоения и напластования, предшествовавшие его современному словоупотреблению. Эволюция понятия "интеллект" интересна и поучительна тем, что при сохранности его смыслового образа и термина, многократно видоизменялось его значение.

Смысловой образ интеллекта задан в концепции Платона. Согласно Платону, интеллект – это то, что отличает человеческую душу от животной. Нус – надиндивидуальное по природе творческое начало, включающее интуицию и приобщающее человека к божественному миру. Аристотель, наряду с таким интеллектом, допускает существование пассивного, преходящего смертного интеллекта. В дальнейшем ранг интеллекта как бы все время понижается. Он начинает рассматриваться как способность человека к познанию (врожденная или благоприобретенная) . Функции интеллекта операционализируются, становятся все более и более земными, чтобы не сказать утилитарными. Делаются попытки низвести интеллект к частной способности приспособления, к решению лишь практических задач. В психологии начинается полоса измерений интеллекта как некоей операционально-тех-нической функции, и ученые, осознающие ограниченность, а порой бессмысленность этих процедур, не без ехидства определяют интеллект как то, что измеряется с помощью тестов на интеллект (число таких тестов уже много более ста). В зоопсихологии и этологии сейчас ведутся поиски интеллекта даже внутри инстинктивных форм поведения.

Вводятся различные классификации видов интеллекта. Одна из ранних – чувственный и рациональный интеллект; затем более близкая к нам, учитывающая фило-и онтогенетическое развитие интеллекта: наглядно-действенный, конкретно-образный, дискурсивный. Предлагаются и другие основания классификации, например, репродуктивный и творческий. В этом же ряду можно указать – искусственный и естественный и т.д. За всем этим стоят тысячи замечательных экспериментальных исследований, благодаря которым очень многое стало известно о механизмах интеллектуальной деятельности и о ее формах. Выявлена и описана солидная номенклатура интеллектуальных приемов, способов, операций (логических и психологических); установлены этапы или фазы решения различных задач (в том числе и творческих); показана зависимость успешности их решения от предметного содержания, от характера задачи, от уровня развития других психических процессов, от мотивации и эмоций, от функциональных состояний человека (напряженность, стресс); найдены закономерности формирования интеллектуальных (умственных) действий и т.д.

Исследователи останавливались только перед одним. Перед творческим актом. Причиной этого оказывались объективные трудности исследования таких актов, сохраняющиеся до сих пор. Творческий, или завершающий акт интеллекта, передавался для описания и изучения по ведомству искусства, психоанализа, истории, философии и методологии науки, включивших интуицию в свою сферу анализа. Таким образом, сложилась ситуация, при которой мы многое знаем о разновидностях интеллекта, умеем отличать одну от другой и даже определять, более того, формировать некоторые из них, но не умеем определить интеллект как таковой. Как только мы пытаемся сделать это или оценить адекватность какого-либо определения, перед нами начинает витать его исходный смысловой образ – это либо образ некоей божественной функции, либо – тайны. Многие определения интеллекта носят теперь не столько божественный, сколько плоскоутилитарный, физикалистский или мистический характер.

Возможен еще один путь его определения – интеллектуалистиче-ский. Но он также пройден. По поводу него в психологии известно, что интеллектуализм ни в какой другой сфере не оказался столь беспомощным, как в определении интеллекта. Тем не менее именно этот путь часто выбирают в попытках рукотворного воссоздания интеллекта в компьютерных науках.

5.2. От технократического мышления к искусственному интеллекту

На первый взгляд констатация распространения и побед технократического мышления может оцениваться как негативный прогноз развития европейской в широком смысле слова культуры. И даже во многом напоминать и подтверждать взгляды О. Шпенглера. Тем не менее мы далеки от такой точки зрения. Нам более близка саркастическая позиция Г.Г. Шпета, призывавшего проверить, "так ли уж Европа закатывается". Эта позиция, кроме всего прочего, имеет немалые материальные и духовные подтверждения в современной жизни. Дело в том, что кроме описанных выше качеств, технократизму присуще еще одно качество, ставящее крест на его триумфальном шествии. Это стремление к самоуничтожению. Переоценивая возможности рассудочного постижения и освоения мира, технократическое мышление тем самым отрывается от бытийных, природных основ собственного существования. Наращивая технические бицепсы, технократизм одновременно теряет контроль за ситуацией, безмерно увеличивая производство и потребление, истощает природные ресурсы и обостряет экологическую обстановку.

Конечно, глаз технократа отмечает и неблагоприятные тенденции. Однако, неумолимая формальная логика ведет его к попыткам исправления положения все теми же привычными для него средствами. Так родился проект заполнения озоновых дыр с помощью самолетов и промышленно выработанного озона. Но такие средства представляют собой всего лишь паллиатив, имеющий ограниченный эффект и время действия. Накапливаясь, негативные последствия такой деятельности уже не могут быть скомпенсированы, становятся во многих случаях угрожающими самой жизни человечества. Что же остается делать? Воспроизводить стереотипы, накопленные десятилетиями, и тем самым готовить себе могилу или начать поиски новых способов видения и осмысления мира?!

Мысль о разумном и осторожном регулировании путей развития техники овладевает умами. Приведем мнение Фридриха Раппа, известного германского философа техники: "Для развивающейся компьютерной техники, возможно, требуется, чтобы ее преимущества и недостатки объяснялись и открыто обсуждались. . . Причем наряду с важными экономическими соображениями следовало бы принимать во внимание также отдаленные социальные, культурные и экологические последствия" [5, с. 166]. Мы не можем не согласиться с этой мыслью. Однако далее Рапп настаивает на все тех же технократических решениях: ". . . Относительно негативные результаты современной техники можно преодолеть лишь с помощью другой техники" [5, с. 166]. Такой путь может быть признан лишь коррективным, то есть по большому счету не ведущим к принципиальному преодолению складывающихся под воздействием техники проблем. Наиболее правильным было бы не доводить дело до их возникновения, своевременно отказываясь от проектов, таящих в себе источники зарождающихся проблем.

Н.А. Бердяев в статье "Человек и машина", которую он особенно ценил, подробно останавливался на проблемах, возникающих в ходе развития технического мира. Он определил двойственность техники: "Всегда есть эти две стороны в технике: с одной стороны, она несет в себе удобства, комфорт жизни и действует размягчающе, с другой стороны, она требует большей суровости и бесстрашия" [6, с. 154]. И далее: "Чудеса техники, всегда двойственной по своей природе, требуют небывалого напряжения духовности, неизмеримо большего, чем прежние культурные эпохи" [6, с. 157]. Философ по достоинству оценил и грядущие технократические тенденции, для которых характерна подмена истинно человеческих смыслов и целей жизни: "Техническая цивилизация по существу своему имперсоналистична, она не знает и не хочет знать личности. Она требует активности человека, но не хочет, чтобы человек был личностью. И личности необыкновенно трудно удержаться в этой цивилизации. Она прежде всего есть единство в многообразии и целостность, она из себя полагает свою цель, она не согласна быть превращена в часть, средство и орудие. Но техническая цивилизация, но технизированное и машинизированное общество хотят, чтобы человек был их частью, их средством и орудием, они все делают, чтобы человек перестал быть единством и целостностью, т.е. хотят, чтобы человек перестал быть личностью" [6, с. 158-159 ]. Иначе говоря, усилия технической цивилизации состоят в том, чтобы приблизить образ человека к образу машины.

По нашему мнению, диалектически связанным с тенденциями превращения человека в машиноподобное существо является встречный процесс уподобления техники человеку. Техническая цивилизация пытается уничтожить принципиальные преграды между человеком и машиной не только "подтягивая" человека к машине, но и создавая проекты человекообразных машин. Последние десятилетия продемонстрировали значительные успехи в создании искусственных рук, ног, сердца, легких и других натуральных органов человека. На вершине же галереи этих разработок находится проект создания искусственного интеллекта.

Возвратившись к технократической тенденции, к самоуничтожению, можно вновь сослаться на Н.А. Бердяева: "Настает время, когда будут совершенные машины, которыми человек мог бы управлять миром, но человека больше не будет. Машины сами будут действовать в совершенстве и достигать максимальных результатов. Последние люди сами превратятся в машины, но затем и они исчезнут за ненадобностью и невозможностью для них органического дыхания и кровообращения" [6, с. 157]. И эта фантасмогория вполне может случиться. Однако наша надежда состоит в том, что прессинг социальных и экологических трудностей позволит преодолеть технократические тенденции, превратить их в глазах общества в опасный атавизм. Черты этого процесса уже отчетливо проявляются в настоящее время. Уже сейчас во многих странах удалось перейти от галопирующего технического развития, которому прощаются все прегрешения, к гуманитарной предпроектной экспертизе. Тот же Ф. Рапп отмечает: "Там, где технизация – непременная предпосылка выживания, на негативные сопутствующие явления обращают меньше внимания, чем там, где уже наблюдается перенасыщение техникой" [5, с. 166].

Очевидно, по мере того, как пагубность собственного технократизма будет становиться достоянием сознания каждого человека, будет происходить и освоение старых, но забытых гуманистических ценностей. По крайней мере это единственный вселяющий оптимизм путь развития общества.

Если все сказанное достаточно очевидно по отношению к атомной энергетике, химической промышленности и другим крупным производствам, то опасения, возникающие в связи с искусственным интеллектом, как нам кажется, нуждаются в пояснении.

Итак, проекты создания искусственного интеллекта являются самой последней "большой любовью" технократического мышления. В качестве его позитивной стороны помимо чисто экономических выгод называется также возможность с помощью моделирования интеллекта глубже познать механизмы естественного человеческого разума. Правда, в этом отношении единства мнений нет. Несколько огрубляя можно сказать, что различаются три позиции. Первая состоит в стремлении к возможно более полному сходству искусственного и естественного интеллекта, вторая точка зрения сводится к отстаиванию новых отличных от собственно человеческих способов работы компьютерных интеллектуальных систем; третья позиция состоит в отстаивании сочетания наиболее сильных собственно человеческих и машинных принципов работы систем искусственного интеллекта. Это различие точек зрения понадобится нам в дальнейшем.

Утверждается, что искусственный интеллект в состоянии стать надежным советчиком человека при принятии решений, сделает этот процесс более легким. Как не вспомнить здесь предостережение о неизбежности, необходимости бесстрашия при работе с техникой. В чем же должно быть проявлено бесстрашие при работе с компьютером? Дело в том, что на заложенные в программное обеспечение человеческие способы логического вывода накладываются совершенно нечеловеческие мощности в его скорости действия и переборе вариантов. В результате такой комбинации предлагаемая компьютером рекомендация становится совершенно неочевидной для ее получателя. Конечно, разработчики систем как могли позаботились о том, чтобы снять эту не очень приятную для человека ситуацию, разработав подсистему объяснения. Эта подсистема по требованию пользователя может шаг за шагом растолковывать ему как был получен предложенный вывод. Тем не менее и такая процедура очень часто не снимает недоумения пользователя. Здесь сказываются по крайней мере два фактора: разница в уровне компетентности пользователя и эксперта, послужившего прототипом для компьютерной базы знаний, и значительная длина цепочки рассуждений, осуществленных системой. Ощущение недоумения и снижение самооценки пользователю в такой ситуации гарантировано.

Описываемая ситуация относится к работе так называемых консультирующих экспертных систем, которые далеко не исчерпывают всего разнообразия систем искусственного интеллекта. Так, другая их группа, предназначенная непосредственно для работы в условиях производства, самостоятельно осуществляет контроль и управление технологическими процессами, т.е. вступает в контакт с пользователем реже. В этом случае понимание пользователем принятых системой решений может быть нарушено еще в большей степени.

Теперь вернемся к описанным выше различиям в позициях относительно сходства процедур работы интеллектуальных систем и человека. Нам кажется ясным, что по мере роста различий между этими процедурами, уровень понимания пользователем происходящих процессов также будет снижаться.

Еще один фактор снижения понимания пользователем логики работы системы потенциально присутствует в создании класса так называемых самообучающихся интеллектуальных систем. Он должен проявиться в том случае, когда помимо полученных от эксперта знаний система будет в состоянии основываться в своих выводах на собственных полученных в работе знаниях, а также на знаниях, почерпнутых из доступных смежных баз знаний. Кроме этого в соответствии с широко известными проектами самообучающаяся система будет в состоянии использовать в диалоге с пользователем выводы, полученные в ходе взаимодействия с ним. Иначе говоря, такая система будет способна учитывать стиль деятельности пользователя, а в потенции и использовать как его сильные, так и слабые стороны.

Перечисленные особенности систем искусственного интеллекта могут вести при работе с ними по крайней мере к трем вариантам психологического решения. Первый – пользователь продолжает предпринимать усилия в освоении системы. Этот выход похож на соперничество интеллектов. Второй – пользователь отказывается от использования системы, не справившись с нею. Этот вариант можно условно назвать – отказ. Третий – пользователь доверяет системе и действует в соответствии с ее рекомендациями. Это похоже на подчинение. По нашему мнению, ни один из указанных вариантов не может быть

признан оптимальным. Соперничество может отнимать у пользователя слишком много сил. Отказ также будет иметь негативные психологические последствия для пользователя. А подчинение компьютеру как раз и может иметь отдаленным последствием фантасмогорию, предреченную Н.А. Бердяевым. Так что ж, предать интеллектуальные системы анафеме, а их создателей заклеймить?!

Нам кажется, существует позитивное решение данной проблемы. Оно опять-таки состоит в опоре на гуманистические традиции, на культуру. Во-первых, следовало бы ниспровергнуть разрабатываемые системы с пьедестала самоценной цели жизни и работы многих коллективов. "Техника всегда есть средство, орудие, а не цель. Не может быть технических целей жизни, могут быть лишь технические средства, цели же жизни всегда лежат в другой области, в области духа" [6, с. 148]. Мы хотим сказать, что решение проблемы лежит не в самих системах искусственного интеллекта, а прежде всего в сознании их создателей. И опустить разрабатываемые системы на достойное их место можно лишь способствуя обогащению культуры и образовыва-нию создающих их инженеров. Если это удастся, последствия не замедлят сказаться. В чем же они могут проявиться?

Прежде всего в более внимательном отношении инженеров к последствиям от внедрения разрабатываемых ими систем, в разграничении областей, безоговорочно пригодных для работы систем искусственного интеллекта, от условно пригодных и непригодных. Последствия второго порядка могут состоять в признании решающего влияния пользователя на принимаемое совместно с системой решение и создании более тонкой технологии слежения и контроля за работой системы, в полной "прозрачности" системы для экспертного совета пользователей, в независимой экспертизе принимаемых конструкторских решений.

Важно признать также, что наибольшая степень понимания пользователем системы возможна при максимальном сходстве ее функций с функциями естественного интеллекта. Это положение очень важно. Дело в том, что значительное сходство позволяет использовать такой важный психологический механизм понимания как эмпатия, функционирующий обычно лишь при человеческом общении. Эмпатия позволяет человеку как бы встать на позицию другого человека, взглянуть на мир его глазами. Нечто подобное, в принципе, возможно и при работе с гипотетической интеллектуальной системой в том случае, если она будет более точно моделировать мыслительные и не только мыслительные процессы человека.

Из этого проистекает очень важное положение, прибавляющее аргументов сторонникам позиции, призывающей к значительному сходству разрабатываемых систем с естественным мышлением человека. А это в свою очередь должно вести к более интенсивному общению разработчиков с психологами, к интенсификации психологических и пси-холингвистических исследований человеческого интеллекта. В дальнейшем мы попытаемся представить некоторые психологические результаты и выводы, дающие пищу для размышлений разработчикам интеллектуальных систем.

5.3. Компьютер как органопроекция интеллекта

В 1919 г. в работе "Органопроекция" П.А. Флоренский, ссылаясь на положения Э. Каппа, уподобил технические устройства "сколкам" с органов живого тела. Такое уподобление, отмечает Флоренский, достаточно традиционно, поскольку оно "уже содержится с самого начала в общем клубке телеологических размышлений" [7, с. 40]. Эти "сколки" с органов он называет ОРГАНОПРОЕКЦИЯМИ, а соответствующие органы – ПРЕВООБРАЗАМИ органопроекций. Очень важно, что Флоренский понимает под первообразами нечто более широкое, чем конкретные морфологические структуры организма. Он ведет речь не столько о живом теле, сколько о "жизненном телеобразующем начале", тем самым наполняя представление о первообразе целевыми и функциональными составляющими. Это позволяет нам значительно расширить понятие органопроекций: она, по нашему мнению, возникает не только как модель конкретного органа, но и как устройство, позволяющее реализовать некоторую цель. функцию, необходимую человеку в его деятельности.

Описание механизма появления органопроекций Флоренский извлекает из работ Э. Геккеля, по мнению которого, причина создания нового технического устройства таится в образе задержанного действия. Когда же "образ воплощается, облекаясь веществом, то это вещество, хотя и вне живого тела, оказывается, однако, вырезанным именно по образу, так сказать по контурам того действия или того действия-органа, которое было задержано" [7, с. 39]. Флоренский видит принципиальную ограниченность технических органопроекций: ". . . так называемое "механическое" есть лишь способ грубой схематизации жизни, моделирование" [7, с. 40]. Любой из механизмов, по мнению ученого, повторяет и развивает определенную функцию организма, но развивает в ограниченном, стилизованном виде. В этой связи можно напомнить известное сравнение функций руки и циркуля, принадлежащее Э.В. Ильенкову. Если циркуль предназначен для идеального точного начертания окружности, то руке такая точность недоступна. Однако в отличие от циркуля она способна выполнить массу других операций [8, с. 38].

По мере увеличения числа моделируемых техникой действий и действий-органов ширится и круг дисциплин, предлагающих ей для моделирования первообразы. Появление компьютерной технологии стимулировало рост интереса проектировщиков к психологии и лингвистике. Одними из целей (и идеалов) моделирования при этом стали функции интеллекта и языка как органов человеческой деятельности. Такое моделирование, по общему мнению, позволило бы не только укрепить технический мир, но и более глубоко разобраться в существе указанных феноменов. За такое направление моделирования ратовал и П.А. Флоренский. "В себе, – писал он, – и вообще в жизни открываем мы еще не осуществленную технику; в технике – еще не изученные стороны жизни" [7, с. 42].

Органопроекции имеют генетическое сходство с первообразами. Однако их отождествление было бы односторонним, поскольку их структуру определяют также и свойства тех объектов, на которые ор-ганопроекции направляются проектировщиками. Например, компьютерная томография является продолжением и усилением функций глаз, но структура томографа непосредственно связана и с особенностями органической ткани, на которую он направлен, с биофизическими и биохимическими свойствами клетки. Кроме того, важную роль выполняют характеристики элементной базы, на которой построен прибор, и уровень развития соответствующих фундаментальных дисциплин, как бы растворенных в конкретной технической реализации.

Органопроекция "размазывается" между человеком и объектом его деятельности, она – проекция не только первообраза, но и объекта, не только органопроекция, но и ОБЪЕКТО-ПРОЕКЦИЯ. Разные органо-проекции, а также разные технические реализации одной и той же органопроекции в большей или меньшей степени тяготеют к одному из выделенных полюсов, т.е. к первообразу или к объекту, они всегда продукт некоторого компромисса. В настоящее время достичь компромисса становится все труднее, поскольку объекты деятельности по своим масштабам, по размерности своих свойств начинают все дальше отстоять от мира человека (возьмем ли мы электронную микроскопию, радиоастрономию, управление объектами большого размера – танкером, шагающим экскаватором – или боевое дежурство системы ПВО). Органопроекции становятся трудноуправляемыми. Все больше времени требуется человеку, чтобы освоить, уяснить логику и принципы их функционирования. Для освоения таких органопроекции человеку требуется сформировать некоторую буферную психологическую структуру – функциональный орган, компонентами которого являются образ объекта сложной конфигурации, образ органопроекции, а также система навыков и умений воздействия на объекты и органопро-екцию. Для описания этого органа Л.С. Выготский ввел понятие "психологическое орудие". Он считал, что "психические процессы, взятые в целом, образующие некое сложное единство, структурное и функциональное, по направленности на разрешение задачи, поставленной

^ва"г"1

объектом, и по согласованности и способу протекания, диктуемому орудием, образуют новое целое – инструментальный акт" [9, с. 227 ].

Логика развития такого психологического орудия доопределяется дважды: со стороны объекта и со стороны физического орудия. Экспериментальным подтверждением этих положений послужили результаты исследований Г.Л. Выготской, продемонстрировавшие, что "совершаемые ребенком после схватывания видимого предмета манипуляции, которые на первых порах очень бедны и однообразны (засовывание в рот, хаотическое размахивание предметом и т.п.), к концу 1-го года приобретают более разнообразный и специализированный характер. Ребенок начинает манипулировать разными предметами по-разному" [10, с. 57]. Логика собственных движений ребенка начинает все больше подчиняться логике употребления и структуре объектов, которыми он манипулирует. П.Я. Гальперин установил функциональные различия средства и орудия: ". . . если первое является простым продолжением руки и применяется с помощью ручных операций, то последнее требует особых орудийных операций, при которых движение руки подчиняется логике движения орудия" [10]. Аналогичные процессы происходят и при использовании более сложных орудий и средств деятельности человека, например компьютера. Выстраивается цепочка компонентов, участвующих в деятельности: объект, на который направлена деятельность, и обладающий совокупностью свойств; техническое орудие (средство) деятельности (органопроекция в терминах Флоренского), разработанное и построенное в соответствии с целями деятельности; психологическое орудие (функциональный орган).

Похожую цепочку, описывающую процесс деятельности, мы находим у Кеннета Бурке [II ]. Его вариант содержит пять компонентов: Сцена, Инструментарий агента, Действие, Агент действия, Цель действия. Этот вариант рассматривает сцену и цель, но инструментарий не позволяет аналитически отделить вещные инструменты агента (ор-ганопроекции) от его психологических орудий (функциональных органов). Тем не менее, подход К. Бурке находит высокую оценку в книге Дж. Верча, П. дель Рио и А. Альвареца "Социокультурные исследования мышления". Позиция Дж. Верча созвучна нашей, т.к. он также считает невозможным рассматривать ситуацию деятельности односторонне: либо только с точки зрения социокультурного контекста, либо только изнутри – от психологических механизмов происходящего. Для него как и для нас более эвристично рассмотрение субъекта действия не просто как самостоятельно действующего, а как "субъекта-опе-рирующего-опосредующим-орудием", т.е. как некоей цепочки, в которой каждое из звеньев многое теряет без других, поэтому его трудно представить независимо.

Все компоненты этой цепочки испытывают взаимные влияния, но происходящие от этого изменения имеют различный временной масштаб. В этом отношении можно выделить два уровня: актуальный и долговременный. Первый уровень описывает изменения, обусловленные протеканием деятельности и процессом взаимодействия между компонентами цепочки. Изменение хода деятельности, в частности, при управляющих воздействиях человека, ведет к соответствующим изменениям в функционировании органопроекции, а следовательно, и объекта деятельности. Этот режим изменений очевиден также, как противоположный, описываемый механизмами обратной связи. Сложнее представить одновременно потоки прямых и обратных изменений, а также динамику прямых и косвенных влияний, вторичных, третичных последствий и т.д. Но тем не менее это и будет картина реальной динамики деятельности в актуальном временном масштабе – так называемого потока деятельности. "А.Н. Леонтьев постоянно отмечал не только чрезвычайную сложность ее (деятельности. – В.З., Е.М.) иерархической организации, но и значительную динамичность последней. В ходе своей конкретной реализации деятельность непрерывно перестраивается, переорганизуется, ввиду чего ее невозможно однозначно задать извне, путем организации внешних условий и постановки целей. Даже будучи введена в запланированное русло, она в любой момент может отклониться от него, пойти другими путями в силу собственных законов организации и развития" [12, с. 169 ].

Долговременный уровень изменения компонентов описываемой цепочки определяется их совместным развитием, движущими силами которого являются саморазвитие объекта деятельности, совершенствование технических органопроекции и формирование новых функциональных органов человека. При этом усложняется реальная картина взаимных влияний компонентов цепочки.

Заслуживает внимания не только принцип цепочки, но и принцип управления, предложенный Н.А. Бернштейном – принцип гребенки, где на одном основании находятся все элементы-звенья деятельности, что повышает ранг ее рефлексивности и улучшает координацию активных элементов.

Чем дальше объект деятельности от человека, чем он сложнее и несоразмернее человеку, тем более изощрены органопроекции. Но и соответствующие функциональные органы деятельности становятся непереносимее и неестественнее для человека. Например, авиадиспетчер в каждый момент своего дежурства должен удерживать в памяти образ пространства над аэродромом и точно представлять координаты и скорость движения нескольких находящихся там самолетов. Конечно, разрабатываются некоторые компенсирующие устройства. Совершенствуются средства отображения информации об объекте и органы управления органопроекцией. Но что делать, если скорость протекания контролируемых процессов измеряется в миллисекундах или за-15-547 225

держка реагирования – в десятках минут? Как быть при десятках тысяч возможных вариантов решения задачи? Следовательно, существует потребность в усилении индивидных психофизиологических качеств человека. И здесь ему на помощь приходит искусственный интеллект, который является закономерным этапом в усложнении орга-нопроекций, замещающих действия и органы-действия человека.

Органопроекции и объектопроекции сходятся, сливаются в системах искусственного интеллекта.

С одной стороны, в них моделируется набор функций человека, в частности интеллектуальных, с другой стороны, презентируется объект. Эта небывалая ранее органопроекция является результатом того, что психический функциональный орган и объект представлены в ней по-новому. Начав с моделирования элементарных интеллектуальных операций, проектировщики компьютеров пришли к воссозданию достаточно гибко перестраиваемого в соответствии с задачей комплекса операций. Чем больше операций реализуется в ходе решения задачи, тем полнее моделируется в системе первообраз-интеллект.

Система приобретает определенную независимость от пользователя в решении задачи. Наиболее распространенная разновидность систем искусственного интеллекта – экспертная – функционирует в строго ограниченной предметной области. Вобрав в себя совокупность приемов работы специалиста высокого уровня, экспертная система начинает давать решения, уровень которых близок к уровню решений и рекомендаций специалиста. Если помощью экспертной системы пользуется студент или менее квалифицированный специалист, в его глазах она может приобретать индивидуально-психологические черты. Может возникнуть эффект персонализации компьютера, сопровождаемый речевыми обращениями к нему, эмоциональными оценками и реакциями на те или иные особенности функционирования системы. Каждый пользователь, имеющий опыт работы даже с доинтеллекту-альными системами, в состоянии припомнить ряд примеров на этот счет.

Такие эффекты усилятся в еще большей степени в результате совершенствования естественно-речевого интерфейса, т.е. при понимании системой устной речи и тому подобных усовершенствованиях. Этому же способствуют усилия проектировщиков, старающихся придать указанным системам индивидуальный стиль ведения диалога с пользователем. Уже в настоящее время имеются системы, в той или иной степени наделенные этим качеством. Например, система ULLY удачно имитирует любопытного гостя, желающего разузнать о пользователе как можно больше, а система XTRA – доброжелательного консультанта по вопросам налогообложения, который очень хочет помочь пользователю заполнить бланк декларации о доходах [13, с. 62-76 ]. Имитируются эмоциональные реакции: удовлетворение – неудовлетворение ходом диалога, удивление – в ответ на нестандартный запрос, сочувствие или ирония по отношению к пользователю-неудачнику. Интеллектуальные системы наделяются моделями пользователя, которые корректируются в процессе диалога. Соответственно изменяется и стратегия его ведения системой. Можно предвидеть, что по мере усовершенствования перечисленных выше функциональных подсистем тенденция к персонализации компьютера пользователями будет усиливаться.

Решения и советы, предложенные системой, могут вступать в противоречие с ожиданиями пользователя, быть неприемлемыми по какой-либо внешней причине. Таким образом, техническая органопро-екция, задуманная как инструмент для выполнения воли человека, может выявить особую точку зрения, непонятную ему. Интересно в этом отношении соображение А.Г. Ивахненко: ". . . папа Карло, вырезав из полена Буратино, который сразу же запищал (что уже было неожиданно) и ущипнул его за нос, создал, по нашему определению, искусственный интеллект, имеющий собственное мнение" [14, с. 122]. Ничего себе орудие, вырывающееся из рук пользователя и желающее делать дело по-своему!

Если в конце 70-х годов интеллектуальные системы в большей мере зависели от закладываемых в них способов работы экспертов, то начало 80-х годов ознаменовалось новым этапом их развития. Системы стали наделяться еще одной очень важной группой свойств естественного интеллекта – способностью к самообучению [15]. Одной из родоначальниц нового поколения стала система EURISKO, способная переносить эвристики, полученные ею в одной предметной области, на другую [16, с. 174-186 ]. Работая, например, в области конструирования электронных интегральных микросхем, EURISKO натолкнулась на тот факт, что симметрия является для них желательным свойством. "Когда позже перед ней была поставлена задача подобрать состав эскадры для военной игры "Трэвеллер", EURISKO решила сделать эскадру симметричной, оправдав свое решение ссылкой на опыт, полученный ею в области конструирования интегральных схем" [16, с. 182].

Принципиальные отличия наблюдаются и в моделировании объекта в интеллектуальной системе. Это уже не единичная проекция его свойств в особенностях технического устройства. В интеллектуальной системе отображаются и совокупность связей объекта с миром, способы и особенности его взаимодействия, отношения к классу сходных с ним и отличных от него объектов. Эта сложная картина, моделируемая с помощью семантических сетей, фреймов или продукций, получила название базы знаний. Идеальным объектом, от которого отталкивались в этой связи проектировщики, служил компонент психического

15* 227

функционального органа – образ, обогащенный набором знаний человека о свойствах объекта.

Слияние в интеллектуальных системах органе-и объектопроекции, приводящее к новым, не укладывающимся в традиционные представления явлениям, позволяет заключить, что указанные системы уже переросли рамки их описания в виде технического орудия (средства) деятельности человека. Однако неоправданной выглядела бы и попытка представить их в виде нового субъекта деятельности. Это было бы преждевременно. Область действия и способы оперирования знаниями в интеллектуальных системах остаются ограниченными, а произвольность их работы невелика. По-прежнему справедливо утверждение П.А. Флоренского о том, что "механическое есть лишь способ грубой схематизации жизни, моделирование". Поэтому разумным нам представляется введение в данном случае категории "органопроекция интеллекта", которая, с одной стороны, длительное время не эксплуатировалась, а с другой стороны, удачно фиксирует слияние в техническом устройстве проекций интеллектуальных функций и предметной деятельности. Последнее дополнение весьма существенно, поскольку к числу органопроекций имеются весьма коварные "добавки". К их числу А.К.Горский отнес сновидения, в которых, как известно, аффективная, фантасмагорическая составляющая много сильнее интеллектуальной [17, с. 266-267 ].

Как нам кажется, первые признаки изменения отношения к интеллектуальным системам проявились вместе с проникновением в компьютерные науки понятия "диалог с компьютером". Оно отражало реалии языкового обмена информацией с компьютером, на первых порах чрезвычайно ограниченного как по языку, так и по обсуждаемой области. Однако дальнейшее развитие интеллектуальных систем значительно обогатило возможности диалога. В том случае, когда диалог с компьютером протекает в процессе комбинирования нескольких тысяч лексических элементов, он может стать намного разнообразнее целого слоя ежедневных человеческих диалогов. И все же между естественным интеллектом и интеллектом искусственным пока пролегает пропасть.

5.4. Чего не может компьютер?

Прежде чем ставить вопрос о совершенстве искусственного интеллекта, необходимо было бы выбрать критерий и меру его сравнения с интеллектом естественным. Однако такое очевидное предприятие наталкивается на непреодолимые трудности, связанные с тем, что мы не умеем количественно выразить различия в интеллекте даже двух наугад взятых людей. Поясним это на примере.

Большинство людей могут пробежать 100м за 20 с, значит, они отличаются от чемпиона мира не более чем в два раза. А во сколько раз

^°^'^fЧ^ff""'l

^^t. &^

отличается умный от глупого? Известный специалист в области вычислительной техники проф. Дж. Вейценбаум (США) писал о широко распространенном тестировании IQ ("коэффициента умственных способностей"): "Сама идея того, что интеллект можно количественно оценить с помощью простой линейной шкалы причинила неописуемый вред нашему обществу вообще и образованию в частности" [18, с. 262].

Главной чертой человеческого интеллекта является способность к творчеству, и , пожалуй, именно по этому параметру следовало бы сопоставлять интеллект естественный и искусственный. Однако, несмотря на то, что акты творчества во всех их проявлениях, особенно акты творческого мышления, издавна привлекали к себе внимание ученых, тем не менее они остаются загадочными и трудными для исследования.

К счастью, смутные представления о том, что такое творческое мышление, озарение, интуиция, инсайт, не делают эти явления менее частыми и не мешают человечеству находить творческие решения огромного числа проблем, возникающих в самых различных сферах практической и теоретической деятельности.

Исследование актов творческого мышления в лабораторных условиях – мечта каждого специалиста, работающего в этой области. До реализации этой мечты, по-видимому, еще довольно далеко. Как бы ни были талантливы и проницательны авторы произведений и открытий в искусстве, науке и технике, описывающие собственный процесс творчества, их рекомендации не имеют всеобщего характера. Дело не столько в индивидуальности и субъективности творческого процесса, сколько в том, что самонаблюдению открываются не ПРОЦЕССЫ творческой деятельности, а сопутствующие этим процессам СОСТОЯНИЯ. Конечно, в каждом новом описании творческого акта проглядываются и отдельные фрагменты самого процесса, но по ним невозможно сколько-нибудь полно реконструировать творческий процесс в целом.

Это не означает, что подобные описания бесполезны. Если мы что-нибудь и знаем о творчестве, то почти исключительно благодаря им. И все же психолога не удовлетворяют многочисленные описания творческой деятельности, как бы они ни были полезны в качестве отправной точки исследования. В то же время его не может удовлетворить и выжидательная позиция.

Если учесть наши более чем скромные знания о механизмах творчества, то станет ясной неадекватность термина "искусственный интеллект". Об этом не стоило бы говорить, если бы речь шла об условной антропоморфической метафоре или о перспективе создания искусственного интеллекта, и сама эта перспектива имела бы адекватное научное обоснование. Но ведь пока систематически происходит подмена одной реальности другой.

Мы все восхищаемся успехами вычислительной техники, надеемся, что они в скором времени станут еще более впечатляющими. Но при чем здесь интеллект? Ведь мы же не называем молоток, топор, отвертку или пилу человеческой рукой, хотя они несомненно представляют собой воплощенное в материале его намерение. Мы говорим о ручном инструменте, об орудийных действиях человека. Но почему же мы столь же осторожно не поступаем в случае с интеллектом, со сложнейшей формой человеческой деятельности?

Компьютер следовало бы называть не искусственным интеллектом, а инструментом интеллектуального действия или овеществленным инструментом интеллекта, который может существенно облегчать, ускорять, повышать точность принятия решения. Однако он может ускорять принятие (хуже того – реализацию) неправильных решений. И здесь возникают в высшей степени интересные проблемы организации, проектирования человеческой деятельности со средствами автоматизации (от элементарных до сложнейших и более совершенных по сравнению с ныне существующими).

Что же касается собственно искусственного интеллекта – вопросы остаются. Почему каждое новое поколение компьютеров и каждая новая нетривиальная программа должны называться мыслительными? Это происходит, в частности, потому, что недостаточна философская и психологическая культура в понимании того, что представляет собой человеческая деятельность как таковая и мыслительная деятельность как ее составляющая. А образцы подобной культуры, несомненно, имеются. В.И. Вернадский, говоря о ноосфере – сфере разума, вовсе не имел в виду создание так называемых думающих или мыслящих машин. У него речь шла о разуме как "геологической силе", о совокупном вкладе научной мысли социального человечества, человеческой цивилизации в биосферу, в природу.

С необыкновенной проницательностью В.И. Вернадский писал: "Наука, таким образом, отнюдь не является логическим построением, ищущим истину аппаратом. Познать научную истину нельзя логикой – можно лишь жизнью. Действие – характерная черта научной мысли" [19, с. 39]. Из приведенного отрывка следует, что В.И. Вернадский не смешивал логику и научно-исследовательскую, в том числе мыслительную, деятельность. Но ведь именно на таком смешении основаны идеи об общности или близости работы компьютера и человеческого интеллекта. Они основаны либо на пренебрежении психологической реальностью, либо на смешении предметов изучения психологии и логики.

В свое время проводилась специальная работа по преодолению "психологических предрассудков" относительно того, что психология представляет собой необходимое и достаточное основание логики. Не обсуждая сейчас вопрос о том, насколько правомерно и доказательно предположение о существовании "чистой" логики, заметим, что именно рафинированная, формальная логика лежит в основе реальных достижений вычислительной техники. Другими словами, так называемый "искусственный интеллект" строится в настоящее время на логико-математических, намеренно очищенных от психологии основаниях и затем наивно уподобляется интеллекту человеческому.

Профессионалы в области вычислительной техники привыкли судить о процессе мышления, т.е. о малознакомом для них предмете, лишь по его результату, что, впрочем, естественно, так как этот процесс в значительной своей части скрыт от самонаблюдения. Другими словами, они рассматривают и анализируют ПРЕДМЕТ (И МЫШЛЕНИЕ КАК результат) МЫШЛЕНИЯ, А НЕ МЫШЛЕНИЕ КАК ПРЕДМЕТ (и как деятельность), доступный анализу.

Современная вычислительная техника в настоящее время может имитировать лишь самую незначительную часть умственных способностей человека – их операционально-технический компонент. Вместе с тем процедуры машинных и человеческих решений принципиально различны. Природа и причина этого состоят в том, что сама мысль возникает из действия и действием остается. Напомним, А. Бергсон писал о том, что история эволюции, в процессе которой сложился интеллект, показывает нам, что способность понимания есть нечто связанное со способностью к действию. Ему же принадлежат замечательные размышления о функциях науки: "Какой главный предмет науки? Это увеличение нашего влияния на вещи. Наука может быть умозрительною по форме, бескорыстною в своих ближайших целях: другими словами, мы можем оказывать ей кредит как угодно долго. Но как бы ни отодвигать срок платежа, нужно, чтобы в конце концов наш труд был оплачен. Таким образом, по существу, наука всегда имеет в виду практическую полезность. Даже когда она пускается в теорию, она вынуждена приспосабливать свою работу к конфигурации практики. Как бы высоко она ни поднималась, она должна быть готовой упасть на поле действия и тотчас же оказаться там на ногах. Это было бы невозможно для нее, если бы ее ритм совершенно отличался от ритма действия" [20, с. 294 ].

Мы привели эту выдержку из книги, в частности, еще и потому, что содержащийся в ней же комплимент: "физика – это испорченная логика" – чаще всего воспринимается как ирония. На самом деле автор подчеркивал этим действенный характер физики. Вспомним в этой связи афористическое название книги Анри Баллона: "От действия к мысли" [21 ]. Кстати, давно уже никому из психологов не приходит идея вывести мышление из памяти, хотя, конечно, трудно переоце-

^^^ вй&... .

нить роль памяти в мышлении. Но ведь и сама память выводима из действия и действием остается, что было показано в исследованиях П.И. Зинченко, А.А. Смирнова и многих других психологов [28; 29 ].

Здесь мы подходим к парадоксам психологии в связи с проблемой искусственного интеллекта. ГЛАВНЫЙ ПАРАДОКС В ПСИХОЛОГИИ МОЖНО СФОРМУЛИРОВАТЬ ТАК: ПОЛУЧЕНИЕ СТРОГОГО – В ПРЕДЕЛЕ ЕДИНСТВЕННОГО – РЕЗУЛЬТАТА ДОСТИЖИМО ЛИШЬ ПРИ УСЛОВИИ ОГРОМНОГО ЧИСЛА ВОЗМОЖНЫХ ПУТЕЙ К НЕМУ. Иначе: свобода есть условие творчества. Рассмотрим это на простейшем, казалось бы, примере осуществления целесообразного человеческого действия.

Анализируя анатомический аппарат произвольных движений, замечательный физиолог А.А. Ухтомский подчеркивал необычную его сложность, намного превосходящую сложность самых хитроумных искусственных механизмов, контролируемых человеком. Эта сложность создается, во-первых, благодаря чрезвычайной подвижности кинематических цепей человеческого тела, которая исчисляется десятками степеней свободы. Числостепеней свободы, характеризующих, например, подвижность кончика человеческого пальца относительно грудной клетки, достигает шестнадцати. Это означает, что в пределах диапазона вытянутой руки палец может двигаться любым образом и в любом направлении так, как если бы он совершенно не был связан с остальным телом, и может занимать любые положения по отношению к другим звеньям руки [30, с. 148 и далее ].

К этому нужно добавить многозначность эффектов мышечных напряжений при непрерывно меняющемся исходном состоянии мышц, а также то, что в динамике двигательного акта большую роль играют внемышечные, неподвластные организму внешние и реактивные силы, Задача построения движения в предметной ситуации является фантастической по своей сложности. Чтобы решить ее, тело, обладающее психикой, вынуждено каким-то нерациональным, нерассудочным путем постичь сложнейшую физику (статику, динамику, кинематику, сопротивление материалов) конкретной предметной ситуации и согласовать ее с телесной биомеханикой.

Во многих психологических лабораториях мира пытаются ответить на вопрос, поставленный когда-то Ньютоном: "Каким образом тела животных устроены с таким искусством, и для какой цели служат их различные части? Каким образом движения тел следуют воле, и откуда инстинкт у животных?" 131, с. 287]. Их источник лежит в огромном и избыточном по отношению к каждому исполнительному акту числу степеней свободы кинематических цепей человеческого тела. Таким образом, мы можем сформулировать ПЕРВЫЙ ПАРАДОКС: избыточное число степеней свободы представляет собой необходимое условие

!. ^ ^ &?йЙ

осуществления необыкновенных и далеко еще не раскрытых возможностей человеческого действия.

Не случайно эти возможности описываются в таких терминах, как сенсомоторный, или практический, наглядно-действенный интеллект. Эта первая (не смешивать с низшей> форма интеллекта является основой и "учителем" других, более поздних его форм. Подчеркнем, что эта необходимая форма интеллекта непосредственно вплетена в предметную деятельность, в ее пространственно-временные формы, и она не утрачивает своего значения при появлении более поздних форм. Уже на ранних стадиях развития интеллекта возникает детерминизм по цели, когда цель как идеальный образ будущего, образ должного детерминирует настоящее, определяет собой реальное действие и состояние субъекта.

Второй пример относится к формированию образа мира и его свойствам. В психологии много усилий было направлено на решение классической проблемы: "Как мы видим вещи такими, какие они есть в действительности?" Известно, что, для того чтобы правильно воспринимать мир, необходим период сенсорного и черцептивного научения. В специальных исследованиях демонстрируется существование мани-пулятивной способности зрительной системы; она может вращать образы (это так называемое умственное вращение), трансформировать и комбинировать их. Другими словами, образ также обладает избыточным числом степеней свободы по отношению к оригиналу.

Точно также, как и при построении движения, при построении образа задача состоит в том, чтобы преодолеть избыточные и неадекватные образы и построить один, нередко единственно верный. Следовательно, ВТОРОЙ ПАРАДОКС может быть сформулирован так: избыточное число степеней свободы образа по отношению к оригиналу представляет собой необходимое условие однозначного восприятия действительности, верного отражения ее пространственных и предметно-временных форм. Этот процесс настолько сложен, что его, с одной стороны, характеризуют как перцептивное действие, а с другой – как образный, или визуальный, интеллект. Отсюда и распространенные метафоры: "живописное соображение", "разумный глаз", "глазастый разум", хорошо поясняющие, что такое "визуальное мышление".

Этот интеллект представляет собой следующую форму развития, которая в свою очередь вслед за предметным действием также выступает не только в качестве основы и "учителя" его более поздних форм, но не утрачивает и своего самостоятельного значения. Общеизвестны ответы А. Эйнштейна на анкету Ж. Адамара. Он писал, что в качестве элементов мышления у него выступают более или менее ясные образы и знаки физических реальностей. Эти образы и знаки как бы произвольно порождаются и комбинируются сознанием. Очень точно

А. Эйнштейн отнес к числу первоначальных элементов мышления не только зрительные, но и элементы некоторого мышечного типа [32, с. 142].

Третий пример относится к человеческой памяти, для которой характерно не только забывание, но и вытеснение, включающее трансформацию и переосмысление (часто непроизвольное) ранее случившегося, характерны реконструкции при воспроизведении и многое другое. Словом, чего не было со мной, помню, а что было со мной – забыл. Напомним стихи Л. Мартынова: Вспоминаем неожиданно, Непредвиденно, негаданно То, что было и не видано, Да и впредь не предугаданно.

Исследователи все больше приходят к убеждению, что динамические (свободные) свойства памяти преобладают над ее консервативными свойствами. Но именно в этом, видимо, скрыт секрет не только удивительной емкости, но и готовности к отклику, доступности человеческой памяти. Это ТРЕТИЙ ПАРАДОКС.

Во многих исследованиях памяти было показано, что не память является детерминантой деятельности, а наоборот, последняя определяет процессы памяти, влияет на объем, скорость, точность процессов запоминания, хранения, извлечения и воспроизведения материала. Через действие память включается в жизнедеятельность субъекта, а не является внешней силой по отношению к ней. Вплетенность памяти в жизнедеятельность, как это ни странно, делает ее относительно независимой от субъекта. "Освобождаясь" от материальности субъекта, она приобретает вневременные свойства и тем самым обеспечивает человеку удивительную свободу действия в реальной предметной ситуации, дополнительные возможности в моделировании ситуаций и не менее удивительную свободу познания мира [34 ].

Четвертый пример относится к интеллекту в общепринятом смысле этого слова, то есть к способности решать определенные задачи. И здесь мы встречаемся с аналогичной ситуацией. Интеллект – это свободное действие. Это нужно понимать в том смысле, что человек может решать задачу, пользуясь языком действий, образов, практических обобщений, предметных и операциональных значений, языком знаков, символов. Исследователи пытаются расшифровать также язык внутренней речи, глубинных семантических структур. Следовательно, одна и та же реальность может быть описана избыточным числом языков. Субъект обладает также избыточным числом способов оперирования предметным (или формальным) содержанием, отображенным в этих описаниях. При решении задачи необходимо найти, а иногда и сконструировать, язык описания, на котором задача имеет решение, найти адекватные задаче (и языку) способы преобразования условий,

PL,^-:^ ^

в которых задача дана. Значит, интеллект в собственном смысле слова представляет собой как бы суперпозицию всех его предшествующих форм: практического ("мышление предметами"), сенсомоторного, образного. Это еще один образный шаг в направлении свободы от наличной ситуации к перестройке ситуации, к конструированию нового. ЧЕТВЕРТЫЙ ПАРАДОКС, следовательно, состоит в том, что получение нетривиальных результатов в интеллектуальной деятельности возможно благодаря ее свободе, которая приближается к абсолютной, хотя, конечно, таковой не становится. Здесь также имеются свои способы преодоления, можно даже сказать укрощения, избыточных степеней свободы возможных описаний реальности и возможных способов оперирования в пределах каждого из таких описаний. Важную роль в этом преодолении играют движения и образы, которые связывают мышление и мысль с предметной действительностью, с ее реальными пространственно-временными формами.

Рассмотрим подробнее некоторые механизмы или способы преодоления избыточных степеней свободы в мыслительной деятельности на примере достаточно противоречивых и сложных для анализа взаимоотношений, складывающихся между значением и смыслом тех или иных ситуаций.

Известно, что одного описания ситуации в системе значений (на каком бы из языков такое описание не было осуществлено) недостаточно для решения задачи. Из этого описания должно быть извлечено (или "вчитано" в него) смысловое содержание ситуации. Без этого не начинается даже сенсомоторное действие, важнейшей характеристикой которого, согласно Н.А. Бернштейну, является смысл двигательной задачи, решаемой посредством такого действия [35, с. 34 ].

При решении мыслительной задачи субъект строит образно-концептуальную модель условий, в которых она дана, используя для этого ранее освоенные языки их описания. Он перемещается в "мир" образов и значений, рефлектирует по поводу этого построенного "мира", оперирует предметными образами, значениями, символами и т.д. Результатом этого процесса должна быть трансформация образно-концептуальной модели в модель проблемной ситуации. Решающим в такой трансформации как раз и является установление смысла. Если на этапе построения образно-концептуальной модели фиксируется неопределенность или чрезмерно большое число степеней свободы в ситуации, то на этапе формирования модели проблемной ситуации происходит понимание, осознание и означение смысла, т.е. выделенного главного противоречия или конфликта, порождающего эту неопределенность [36].

Смысл, в отличие от значений, складывается (извлекается) не последовательно, линейно из различных уровней языка, в котором описана, дана ситуация, а схватывается нами комплексно, симультанно

[37 ]. Поэтому-то нередко ситуация сразу воспринимается и понимается как проблемная. В таких случаях извлечение смысла, в том числе и оценка сложной ситуации, происходит прежде детального ее восприятия и без кропотливого анализа значений. Необходимым условием извлечения смысла и адекватной смысловой оценки ситуации является предметная отнесенность языковых и символических значений. При оперировании предметными значениями такая отнесенность дана как бы в них самих и не требует промежуточных преобразований и опос-редствований.

Смысл, извлекаемый из ситуаций, – это средство связи значений с бытием, с предметной действительностью и предметной деятельностью.

Имеется существенное различие между значением и смыслом. Значение находится в сфере языка, а смысл в сфере предметной и коммуникативной деятельности, в том числе и в сфере речи. Поэтому при извлечении смысла из вербальных значений субъект привлекает вне-лингвистическую информацию, к которой относятся образы предметной реальности, а также действия с ней.

Предметность – это важнейшая категория психологической науки и одновременно важнейшее свойство психической жизни человека. Предметность не совпадает с образностью, целостностью и конкретностью. "Беспредметный мир" (в смысле К. Малевича) может быть и образным, и целостным, и конкретным, но он остается при этом беспредметным, и в этом отношении он может быть и бессмысленным, если отвлечься от абстрактного художественного смысла [38 ]. Смысл рождается не из слов, а из действий с предметами, из ценностных и творческих переживаний. При извлечении его из значений, в том числе из высказываний, предложений сквозь последние действительно симультанно "просвечивают" предметное содержание, образы, представления, предметные значения. Словом, сквозь значения просвечивает предметный мир или пространство возможных предметных действий в этом мире, имеющих смысл для субъекта.

Известно, что извлеченный субъектом смысл не дан постороннему наблюдателю, он не всегда дан и субъекту познания и действия. Но тем не менее, согласно А.Н. Леонтьеву, это объективная, бытийная категория: "смысл порождается не значением, а жизнью" [39, с. 279; 40, с. 109 ]. Именно поэтому так называемое извлечение смысла из значений – это прежде всего средство связи значений с бытием, с предметной действительностью и предметной деятельностью, как со своеобразными труднорасчленимыми целостностями. От характеристики смысла как бытийного и ненаблюдаемого образования имеется ход к проблеме смысла жизни (бытия), который полностью невыразим в значениях. (Ср. с лермонтовским: Мои слова печальны, знаю: Но смысла Вам их не понять.

Я их от сердца отрываю, Чтоб муки с ними оторвать.)

Не менее интересен и сложен для анализа противоположный процесс – процесс означения смысла, трансформации или перевода смысла в значения. Такой перевод, если он осуществлен полностью, является своего рода "убийством" смысла как такового. Означение смысла или его понимание – это вовлечение чего-то из сферы бытия в сферу языка. Не с этим ли связаны трудности выражения бытия в языке? Многое в предметной действительности и предметной деятельности упорно сопротивляется попыткам концептуализации. К тому же, как говорят писатели, в недоназванном (неозначенном) мире имеется своя прелесть.

Необходим совместный анализ циклических и противоположно направленных процессов осмысления значений и означения смыслов. Они не только ограничивают степени свободы мыслительной деятельности. На стыке этих процессов рождаются новые образы, несущие определенную смысловую нагрузку и делающие значение видимым (визуальное мышление), и новые вербальные значащие формы, объек-тивирующие смысл предметной деятельности и предметной действительности. Оба эти процесса теснейшим образом связаны с деятельностью субъекта. Означить смысл – значит задержать осуществление программы действия, мысленно проиграть ее, продумать. Осмыслить значение, наоборот, значит запустить программу действия или отказаться от нее, начать искать новый смысл и в соответствии с ним строить программу нового действия. Эти процессы не осуществляются внутри самого мышления, сознания и лишь его силами. Через деятельность и действие они связаны с предметной и социальной реальностью, сопротивляющейся не только концептуализации, но и произвольному (свободному) обращению с ней.

Психологический анализ мышления не исчерпывается сказанным выше. Он предполагает учет человеческой субъективности, например, мотивационной сферы, в том числе и борьбы мотивов (существо которой также может быть представлено как преодоление степеней свободы в побудительных силах человеческих действий и поступков). Необходим также анализ процессов целеполагания, изучение субъективной представленности целей и их смены в процессах мышления. Влияние субъективности на процесс и результаты мышления велико. Иногда это выражается в таких терминах, как "познавательное отношение" [41 ], "личностное знание" [421.

Процесс осмысления значений и означения смыслов в полной мере разворачивается при чтении хорошей книги, когда читатель не только вычитывает смыслы из текста, но и "вчитывает" их, эмоционально откликаясь далеко не на все значения, содержащиеся в тексте, а лишь

на те, которые так или иначе соответствуют смысловой образующей его сознания. Чтение – один из самых свободных диалогов двух субъектов: читателя и автора. Но оно имеет и определенные ограничения, обусловленные, в частности линеарной структурой значений текста и жестким монтажем его фрагментов. В стремлении преодолеть их Макс Фриш, Хулио Кортасар начали "монтировать" некоторые произведения в более свободном режиме, допуская поливариативность стратегии их прочтения. Но наиболее успешные варианты привнесения свободы связаны с появлением компьютерной гипертекстовой технологии. Впервые термин "гипертекст" ввел Тед Нельсон в 60-е годы. Однако, и до него внимательное прочтение мыслей М.М. Бахтина о функциях автора и авторства позволяет заметить теоретические ростки будущих технологий множественного текста. По мнению Т. Нельсона, новизна гипертекста состоит в том, что читателю стало позволительно не просто выбирать ту или иную стратегию чтения единого текста, но самому создавать новый текст на основе содержащихся в гипертекстовой системе фрагментов. Гипертекст повысил статус читателя, превратил его в соавтора и собеседника. Если при чтении обычного текста наблюдается асимметрия и преобладание процесса осмысления значений над означением смыслов, то новые технологии позволяют восстановить симметричность этих процессов. Читатель стал более независим в работе над текстом. Он сам вправе избирать собственный маршрут при конфигурировании гипертекста. Число таких конфигураций даже превышает число читателей, т.к. каждый из них может создавать все новые монтажные варианты в зависимости от изменения своих интересов. Процесс его мышления и осознавания получил опосредствование в гипертексте, а процесс осознавания стал оставлять след в виде конкретного маршрута.

В гипертексте "роли автора и читателя определены еще менее строго", – считает Майкл Джойс [43, с. 43 ]. Эти роли объединены в едином, пусть и распределенном во времени акте совместного мышления автора и читателя. Интересно, что теоретики гипертекста едины во мнении о текучести и неуловимости природы сознания. И в этом смысле гипертекст более соразмерно и гармонично соответствует осознанию, копирует его, поддерживает богатство степеней свободы индивидуального мышления читателя. Помимо диалога читателя с автором здесь возможен полилог читателей, т.к. идя по следам предыдущего прочтения, каждый новый читатель не только осваивает одну из возможных логик сотворчества, но может внести свою лепту в создание текста. Иначе говоря, "книга – медленна, электронная сеть – стремительна; книга единична, сеть множественна; книга диалогична, сеть – полилогична" [43, с. 42]. Конечно, нельзя говорить о бесконечной свободе читателя гипертекста, т.к. она все же ограничена определенными конвенциями по работе программной системой. И все же, при некоторых ограничениях степеней свободы мыслительной деятельности, о которых шла речь выше, она представляет собой наиболее свободную форму деятельности.

Любая деятельность, в том числе и интеллектуальная, должна включать в себя цель, средство, результат. Наличие свободы в выборе и полагании целей с неизбежностью влечет за собой свободу в выборе средств и способов достижения результата. Отсутствие какого-либо из этих компонентов или их жесткая фиксация трансформирует интеллектуальную деятельность человека в нечто иное, например, в ограниченный или искусственный интеллект. Сказанное означает, что интеллектуальную, умственную деятельность человека в принципе нельзя рассматривать вне сенсомоторной, перцептивной, мнемической и других ее форм. Интеллектуальную деятельность человека нельзя понять и вне анализа ее мотивационной и эмоционально-волевой сферы.

А теперь вернемся к ГЛАВНОМУ ПАРАДОКСУ психологии, о котором шла речь выше, и сформулируем исследовательскую задачу, которую необходимо решить для его преодоления. Что собой должна представлять система, которая могла бы управлять перечисленными сложнейшими подсистемами сенсомоторного, перцептивного, мнемического, интеллектуального, эмоционально-оценочного действия, каждая из которых обладает избыточным числом степеней свободы? Каким образом направляется их активность, концентрируются и координируются их усилия на достижении поставленных целей? Ответ на вопрос, что представляет собой творческая, самоорганизующаяся порождающая система, имеет не только научный, но и практический смысл. Этот вопрос можно поставить в несколько иной форме. Каким образом свободная система (или семейство свободных систем) превращается в детерминированную, в пределе в жесткую систему, позволяющую получить наперед заданный, ожидаемый результат? Известно, что успешная координация усилий жестких и даже самонастраивающихся систем недостижима при решении творческих задач. Наличие в каждой из подсистем избыточных степеней свободы оставляет пространство (и время) для координации, поисков точки приложения усилий и вместе с тем превращает их из свободных в детерминированные. Система становится детерминированной, когда она способна к активному преодолению (ограничению) всех степеней свободы, кроме одной. Рассмотрим некоторые общие условия и средства преодоления избыточных степеней свободы в системе интеллектуальной деятельности.

Во-первых, перечисленные подсистемы работают не изолированно. Каждая из них представляет собой функциональный орган, но вместе они составляют единую функциональную систему (организм). При решении каждой задачи это единство не дано, а задано. Соответственно и способы координации их деятельности даны не наперед, а строятся по ходу осуществления этой деятельности. Согласно Н.А. Бернштейну, именно задача строит функциональный орган.

Во-вторых, каждая отдельная подсистема не может сама ограничить число своих степеней свободы. Это ограничение достигается усилиями других подсистем. Так, степени свободы кинематических цепей человеческого тела ограничиваются за счет сенсорной коррекции, за счет формирования образа ситуации и образа действий, которые должны быть в ней осуществлены. Соответственно, избыточные степени свободы образа по отношению к оригиналу ограничиваются за счет двигательной системы, за счет "обследовательского тура", поиска положения головы, глаз, при которых возможно однозначное восприятие. Следовательно, координация состоит во взаимном ограничении степеней свободы каждой из подсистем. Отсюда и термины: сенсорная коррекция движения, моторная коррекция восприятия, образа, когнитивная коррекция поведения, действия, эмоциональная коррекция мотивационной сферы и интеллектуальной активности и т.д. Перечисленные формы взаимной коррекции достаточно интенсивно изучаются в современной психологии.

В-третьих, человечество вырабатывает различные системы эталонов, норм, правил, которые усваиваются индивидом и которыми он руководствуется в своей деятельности. К ним относятся сенсорные и перцептивные эталоны, архетипы культуры, этические правила, моральные и нравственные нормы, социальные установки, стереотипы поведения. Все эти образования также выполняют функцию ограничения степеней свободы поведения и деятельности индивида.

В-четвертых, управление отдельными подсистемами и их взаимодействием между собой и с окружением осуществляется по типу полифонического или гетерархического объединения иерархий, подчас весьма тесно связанных друг с другом, но не имеющих фиксированного центра управления. Этот подход соответствует новым тенденциям, возникшим в рамках системного подхода. Для последнего неприменим способ оценки систем через весомость отдельных показателей: система характеризуется наличием нескольких равнозначных переменных, связанных между собой по типу динамического равновесия, для описания которого все меньше оказывается пригодным традиционное понимание части и целого, причины и следствия. Системная связь построена таким образом, что каждая смысловая точка системы может быть рассмотрена как ее центр. Примером такой полицентрической системы является функциональная модель предметного действия [44 ]. В этой модели авторы затруднились выделить самостоятельный блок принятия решения, поскольку на различных этапах функционирования системы эту функцию выполняют различные компоненты. В такой полицентричности, отражающей реальную сложность развития и функционирования системы, заключается ее способность не только к ограничению степеней свободы, к перераспределению связей внутри нее, но и к умножению смыслов. Эта способность есть непременное условие (и критерий) ее жизнестойкости.

И, наконец, решающими условиями преодоления избыточных степеней свободы в системе интеллектуальной деятельности являются ее предметное содержание и цель.

Мы рассмотрели лишь некоторые аспекты исследования интеллектуальной деятельности. Нетрудно видеть, что столь сложный по своему строению и функционированию процесс мышления невозможно свести к логико-математическим структурам, к размытым множествам и понятиям. Мыслительная деятельность человека еще пока лишь строится как предмет теоретического исследования и понимания. Попытки модельного представления элементов и понятой на сегодня целостности и структурной организации мыслительного процесса (равно как и процессов восприятия и памяти) в высшей степени полезны, хотя они в такой же степени редки. В то же время ссылки на то, что компьютер может решать задачи, недоступные человеческому мышлению, скорее должны были бы привести к заключению, что он и решает их нечеловеческими способами.

Кстати, человеческие способы мышления имеют свою прелесть, несмотря на всю их мучительность, а может быть, благодаря ей, так как полученный в свободной человеческой деятельности результат сам является высшей наградой. Именно в этой сложности не могли разобраться интуитивизм и "ленивый иррационализм". Дело ведь не в том, чтобы признать деятельность мышления рациональной или иррациональной, сознательной или бессознательной, а в том, чтобы найти средства, с помощью которых оказалось бы возможным проникнуть в удивительный мир человеческого мышления, во все его реальные пласты и формы, которые отличаются один от другого по многим параметрам, видимо, и по свойствам субъективного пространства-времени.

Разумеется, мы отнюдь не недооцениваем усилия многих специалистов, направленные на раскрытие механизмов мыслительной деятельности, в частности, процессов принятия решения. Здесь много значительных и даже выдающихся результатов. Однако большая их часть направлена на раскрытие оперативно-технической стороны умственной деятельности. При этом не всегда помнят, что умственное действие не только предметно, но и социально по своему происхождению. Это означает, что оно направлено не только на предмет, но и на другого человека.

Человеческое мышление всегда диалогично (вспомним хотя бы нормальную двойственность сознания и ожесточенные споры между нашим первым и вторым "Я"), и в этом смысле оно не принадлежит только субъекту мышления. Так же и мышление, рождающееся в общении с окружающими, в совместной коллективной деятельности, опосредуе-

16

мой знаками и символами, отрывает человека от его индивидуальности и приближает его к всеобщему и абсолютному.

Наконец, последний парадокс. Не ставим ли мы своим скептическим отношением к возможностям искусственного интеллекта пределов научно-техническому прогрессу и развитию человеческого интеллекта?

Реалистическая позиция состоит в том, чтобы признать возможности научно-технического прогресса и человеческого мышления неограниченными. Но дело в том, что успехи в области моделирования психических процессов, в том числе и мышления, всегда будут идти вслед за раскрытием подлинных способностей человека, в том числе и за их развитием. Однако "тот, кто идет за кем-то, всегда остается позади". И дистанция между "искусственным интеллектом" и живой человеческой мыслью в настоящее время очень велика.

Компьютерам придется еще очень много и долго учиться и совершенствоваться, пока человечество согласится (если согласится?!) само творить и мыслить по его схемам. А если говорить серьезно, то, строя все более и более совершенные модели человеческих способностей, в том числе и мыслительных, мы будем тем самым бесконечно совершенствовать и вооружать наш собственный живой, человеческий Разум.

5.5. Пути обогащения компьютерной метафоры

Многие годы работы в области искусственного интеллекта велись на логических и логико-математических основаниях. На этом пути были достигнуты весьма впечатляющие результаты. И он едва ли уже пройден до конца. Многие, возможно, еще более выдающиеся результаты, видимо, впереди. И все же специалисты в области искусственного интеллекта все чаще обращаются к психологии, ищут в ней идеи для новых решений.

На первых порах у этих специалистов некоторый род удивления вызвало то, что человек, решая задачу, далеко не всегда прибегает к "строгим", формализованным языкам. Он эффективно пользуется образами, которые по своей природе синкретичны, пользуется размытыми понятиями и множествами. Затем более внимательно стали присматриваться к психологическим исследованиям человеческой памяти. Их результаты свидетельствуют не только о ее ассоциативности, но и о различных соотношениях динамических и консервативных свойств памяти, об огромной номенклатуре преобразований предъявляемого материала, осуществляемых в целях его лучшего запоминания, использования и воспроизведения. Оказалось, что важным условием решения задачи может быть не только сохранение, но и трансформация исходного материала, в котором даны условия задачи, и даже забывание части этого материала.

Наконец, в последнее время специалисты в области искусственного интеллекта стали обращаться к развиваемым в современной когнитивной психологии представлениям о "системе субъективного опыта", о способах репрезентации и хранения знаний в этой системе. Здесь их удивление вызывало то, что опыт оказывается не равен сам себе. Он может уменьшаться, увеличиваться, качественно изменяться и т.д. Создается такое впечатление, что он живет некоторой автономной от субъекта-носителя этого опыта – жизнью. Возможно, что такая автономия частично основана на множественности репрезентаций одной и той же реальности в системе субъективного опыта, на взаимодействии их между собой, на возможных трансформациях одного типа репрезентации в другой. Для обозначения способов репрезентации реальности в системе субъективного опыта используются различные термины: сенсорный регистр, иконическая память, сенсорные эталоны, перцеп-тивные модели, оперативные единицы восприятия, когнитивные схемы, образы, вербальные значения, смысловые образования, знаки, символы, моторные программы, глубинные семантические структуры и т.д. и т.п.

Следует надеяться, что использование психологических принципов функционирования информации, равно как и системы субъективного опыта человека, даст новый импульс к исследованиям и разработкам в области искусственного интеллекта. Частично такое использование уже началось, и на этом пути также начали получать обнадеживающие результаты.

Сказанное наводит на мысль, что работы в области искусственного интеллекта в принципе развиваются методом последовательных приближений к интеллекту естественному, хотя и с известными отступлениями от развития последнего.

Отступление первое состоит в том, что нормальный ход развития естественного интеллекта никогда не начинается с логико-математических структур. Согласно Ж. Пиаже, в своем "чистом" виде они появляются не на начальных, а на значительно более поздних стадиях развития интеллекта. Правда, чистые логико-математические структуры Пиаже склонен был искать в нейрональных механизмах работы мозга. В реальной жизни эти структуры вначале "засоряются", а затем происходит их "очищение".

Отступление второе состоит в том, что истоки человеческого мышления лежат не в памяти. Это, конечно, не отрицает того, что память представляет собой одно из условий развития мышления. В этой связи можно напомнить о судьбе героя Ш. из "Маленькой книжки о большой памяти", написанной А.Р. Лурия. При всей своей выдающейся памяти, несравненной по своим возможностям с нормальной человеческой памятью, Ш. обладал весьма и весьма скромными мыслительными способностями. В истории науки он, разумеется, останется, но не как ученый или мыслитель, а как великий мнемонист. Пожалуй, мы все понимаем, что есть разница между эрудитом и ученым, что можно все знать и ничего (или мало) понимать. Да и из опыта исследований филогенеза и онтогенеза мышления хорошо известно, что главный путь развития мышления – это путь не от памяти, а от действия к мысли. Кстати, и мысль не только совершается в слове, но и воплощается в действии, т.е. в конце концов возвращается в свое лоно.

Отступление третье состоит в том, что в исследованиях по искусственному интеллекту слабо рассматривается положение о пристрастности естественного интеллекта. Считается, что если она и наблюдается, то является скорее тормозом для верного и строгого решения задачи, а не его катализатором. Психологические же данные свидетельствуют об обратном. Именно в пристрастности интеллекта, которую часто называют единством аффекта и интеллекта, коренится его творческий потенциал, позволяющий решать задачу нетрадиционно или даже вовсе ее снимать, поставив новую задачу.

Указанные выше отступления развития исследований в области искусственного интеллекта от развития интеллекта естественного пока еще ни о чем не говорят. Развитие детского интеллекта также не повторяет буквально развитие интеллекта в масштабах человеческой истории. Проблема состоит в том, что в самой психологической науке имеется множественность представлений и описаний одной и той же реальности, в данном случае – человеческого мышления. И, как свидетельствует опыт истории психологии, выбор того или иного описания, равно как и конструирование нового описания – задача крайне непростая. Ее решение требует не только знания истории науки, но и определенной методологической и теоретической культуры. Лишь в этом случае метафорическое мышление сможет уступить место мышлению реалистическому. Поясним это. Сейчас получили распространение два типа метафор: когнитивная метафора, которой пользуются специалисты в области вычислительной техники, информатики, искусственного интеллекта; и компьютерная метафора, которой пользуются специалисты в области когнитивной психологии. Постепенно, конечно, происходит взаимообогащение этих метафорических представлений. Однако, не так уж редки случаи, когда компьютерная метафора возвращается восвояси под видом когнитивной и наоборот. Поэтому возникает сомнение относительно возможности получения или приращения таким способом нового знания.

Здесь необходимо указать на реальность, с которой имеет дело когнитивная психология – главный источник сведений о естественном интеллекте, которым сейчас пользуются специалисты в области интеллекта искусственного. Основной предмет исследований в когнитивной психологии – это система знаний, опыта, памяти (кратковременной и долговременной); в несколько меньшей степени – восприятие и внимание, а также влияние функциональных состояний, таких как стресс, напряженность на знания, внимание, память; наконец, в еще меньшей степени – интеллект и мышление как таковые.

Всем этим областям когнитивной психологии принадлежат действительно выдающиеся достижения. Вместе с тем в этом направлении исследований имеется существенный изъян, который с методологической точки зрения состоит в том, что оно работает в адаптационно-гомеостатической или в пассивно-отражательной парадигме. В этих рамках остаются необъяснимыми переходы от одной формы репрезентации знаний к другой в системе субъективного опыта, движущие силы развития самой этой системы, да и трактовка ее происхождения оставляют желать лучшего. Чаще всего эти вопросы остаются за рамками исследования когнитивных процессов. Не случайно, что только некоторые представители когнитивной психологии лишь в последние годы стали обращаться к культурно-исторической теории развития высших психических функций Л. С. Выготского и к генетической эпистемологии Ж. Пиаже.

Другими словами, в когнитивной психологии нет характеристики источников самодвижения системы субъективного опыта, без которых она не может выйти за свои пределы. Ее представители как бы молчаливо предполагают наличие за этой системой мудрого программиста, которого они вслух иногда называют демоном или гомункулюсом. Апелляция к ним, между прочим, является одним из следствий принятия когнитивной психологией компьютерной метафоры. Вместе с тем, активность – свойство естественного знания, постулируемое в отечественной психологии. Отмечается, что актуализация требуемых знаний – процесс, имеющий активную природу, вплетенный в решение задачи, инициируется сознательной постановкой цели деятельности [22, с. 17-26; 23, с. 6-16]. Искусственный интеллект как направление исследований живо восприняло этот постулат. И под его влиянием трансформировались сами основы разработки компьютерных программ. От расчленения программных средств на данные и алгоритмы, что само по себе отводило данным пассивную роль, удалось перейти к активизации данных и их превращению в знания. Такой переход расценивается многими как значительный успех в моделировании свойств естественного интеллекта.

Однако, по нашему мнению, так говорить было бы преждевременно. Попытаемся показать почему. В данном случае произошла очередная метафоризация существа дела. Так, например, говоря о теории отражения, обычно подчеркивается единство процессов отражения в живой и неживой природе. Действительно, и там, и там есть некая аналогия в механизмах происходящего. Но более глубокий анализ показывает, что различий гораздо больше и они неизмеримо существеннее.

Экспертная система помогает найти новое решение подобно изобретателю, но насколько сходна процедура инициации поиска в ней и у изобретателя? Известный исследователь технического творчества Дж. Джонс писал: ". . . для изобретения чего-либо нового и для его использования нужно изменить не только чье-либо (или свое) окружение, но и самого себя и способ своего восприятия и, возможно слегка изменить и саму реальную действительность" [24, с. 127]. Это ли происходит при компьютерном поиске решения?!

Рассмотрим ситуацию естественного понимания высказываний [25, с. 66-72 ]. Текст сообщения – всего лишь один из элементов ситуации и его понимание человеком есть активная увязка текста со всей ситуацией, в которой его освоение происходит. Для того, чтобы понять сообщение, человек должен не только увидеть его в целом, но и подняться над самой ситуацией сообщения, "отслоить" от объективно заданного текста его смысл для себя, реконструировать ту ситуацию, в которой находится говорящий, и "отслоить" смысл текста для него. Иначе говоря, понимающий должен учитывать свои цели и условия, цели и условия говорящего, а также общие условия их взаимодействия. Только в этом случае можно говорить о понимании сообщения. Эта ситуация достаточно упрощена. В ней мы ничего не говорили о содержании высказывания. Если учитывать и это, а именно – субъект и предикат сообщения, картина еще более усложнится. Подробный анализ такой ситуации содержится в работе [26, с. 128]. Ее авторы считают, что при понимании сообщения речь должна идти о нескольких пересекающихся и (или) вложенных друг в друга ментальных пространствах, определяемых жизнедеятельностью вступающих во взаимодействие людей. Так ли осуществляется машинное распознавание речи?! Ясно, что не так. Даже в недавних разработках, описанных Д.Б. Ленатом, речь пока идет о компьютерном моделировании одного пространства высказывания с помощью метода "черных досок" [16, с. 174-186].

Вышеизложенное позволяет заключить, что существует система активизации естественных знаний, выходящая далеко за рамки их самих. В качестве одного из важных элементов этой системы выступает самосознание человека, иногда называемое "Я-концепцией" [27, с. 77-94 ]. "Я-концепция" определяется набором ролей, принятых данной личностью, описывает репертуар привычных для нее способов поведения. Происходящее вокруг приобретает для человека ту или иную окраску только будучи преломленным через его "Я-концепцию". Лучше всего это иллюстрируется болезненными симптомами отчуждения человека от самого себя, когда он, произнося вслух свое имя, не узнает его звучания, не связывает с ним своего бытия. В норме и активизация тех или иных знаний происходит только после определения модальности происходящего для "Я-концепции" человека. Любопытно, что это психологическое образование имеет подвижные границы и может трансформироваться: расширяться или сужаться. Например, "Я-концеп-ция" матери включает в себя и ее ребенка. Любое событие интерпретируется ею не только с учетом последствий для себя, но и с позиций заботы о ребенке. Случай еще большего расширения "Я-концепции" касается явлений национального и классового самосознания. Полезно было бы отыскать ростки аналогичных явлений в искусственном интеллекте. Однако на ум не приходит ничего лучшего, чем блок объяснения хода рассуждений в экспертных системах. Но апелляция к собственным знаниям при объяснении полученных выводов осуществляется здесь по-другому, лингвистической состыковкой высказываний: "Вы сказали . . ." и "Но я знаю, что. . .".

Активация компьютерных знаний пока что осуществляется как бы на одном этаже – путем совмещения функций переноса и трансформации информации в одном месте, в системе знаний. При этом под трансформацией чаще всего имеется в виду некоторый набор логических операций с информацией. Так, продукционные системы чаще всего эксплуатируют импликацию семантические сети – конъюнкцию, дизъюнкцию, импликацию и т.п. Однако психология оперирует, так сказать, многоэтажным набором ментальных операций. Среди них – рекурсия, вращение, описание, представливание, аналогия, мета-форизация, воспроизведение, выбор, дифференциация и т.д. Пока и на этом направлении моделирования интеллекта наблюдаются значительные трудности.

Беспомощна когнитивная психология и в трактовке проблемы сознания. Сознание нередко отождествляется с кратковременной памятью, в которой дано отчетливое сознавание некоторой реальности или с состоянием, в котором было получено или существует то или иное знание о мире. Или, наконец, проблема сознания просто игнорируется. Сказанное о когнитивной психологии не следует воспринимать как критику в ее адрес. Это, скорее, констатация состояния знаний, которые в ней накоплены, и характеристика пассивно-отражательной парадигмы, родившейся в психологии задолго до возникновения когнитивной психологии и широко распространенной до сих пор далеко за ее пределами. Когнитивная психология была выбрана для этой характеристики в силу ее интенсивного развития в последние десятилетия. Недостаток пассивно-отражательной (или, может быть, пассивно-созерцательной) парадигмы состоит в том, что от системы субъективного опыта не прочерчены сколько-нибудь отчетливые связи к двум другим не менее важным в человеческой жизни системам: к системе сознания и самосознания (в том числе к системе ценностей) и к системе деятельности. (В качестве своеобразного оправдания можно сказать, что хотя на основе древних представлений о составе души ( познание, чувство и воля) возникли когнитология, аксиология и праксиология, эти науки все больше и больше удаляются одна от другой и новый синтез появится, видимо, не так уж скоро).

Не отрицая права на существование пассивно-отражательной парадигмы, которая пока еще не полностью исчерпала свои объяснительные возможности, обратимся к другой, также давно существующей, анти-адаптационной системно-деятельностной парадигме, в рамках которой развиваются психологическая теория деятельности и теория психологии действия. Обращение к этим теориям может дать новые эвристические средства для развития исследований в области искусственного интеллекта.

Действие – это принципиально открытая система, которая никогда не может быть тождественной сама себе. Действие – это противоречивое единство, в котором субъект, живое движение и предмет смыкаются в целостное психофизиологическое и психофизическое образование. Живое движение – это не только перемена места или положения. Ф. Энгельс писал, что движение в надмеханических областях является изменением качества. Это означает, что живое движение не только неуничтожимо, как и механическое, но что оно обладает порождающими свойствами. Остановка – это накопленное движение, в нашем случае, это образ – живое отображение способа действия с предметом, а, соответственно, и самого предмета. Действие – это живая форма, подобная органической системе, в которой развиваются не только присущие ей свойства, но и складываются, формируются недостающие такой системе функциональные органы. В действии, как и в слове, имеются внешняя и внутренняя формы. Именно этим объясняются его порождающие свойства и возникающие на его основе новообразования. Человеческое действие характеризуется изначальной двойственностью. С одной стороны, – это интериндивидная реальность. Оно, как и всякая предметная деятельность, представляет собой форму "социальной материальности". Действие социально (диалогично) по своему происхождению и сохраняет свой социальный характер и тогда, когда совершается вне социального контекста. С другой стороны, действие – это развивающийся функциональный орган индивида, обладающий биодинамической, чувственной, смысловой и эмоциональной тканью.

Таким образом, действие гетерогенно и в соответствии с традиционной характеристикой оно, конечно, содержит в себе реактивные и исполнительные элементы, равно как и элементы экспрессии (знаковые). Это характеристика его, так сказать, внешней формы. Но оно кроме того содержит в себе также элементы чувствительности, памяти, предвидения и оценки, которые составляют его внутреннюю форму. Благодаря развитию этих последних действие превращается из стимульно-реактивного, вынужденного в произвольное и свободное.

К настоящему времени в психологии накоплен богатый фактический материал, раскрывающий структуру деятельности человека и характеризующий порождающие свойства действия, в том числе и возникновение его внешних и внутренних пространственно-временных (хронотоп) и предметно-смысловых форм. Было бы преждевременно утверждать, что из предметного и совокупного действия уже удалось вывести всю систему субъективного опыта индивида. Однако для многих элементов этой системы их деятельностная природа не вызывает сомнения.

Действие – это не только средство оперирования реальностью, предметным миром, но и язык описания этого мира – язык, лежащий в фундаменте всех остальных языков описания, таких как образы, знаки, слова, символы и т.д. Языку действия присущи предметно-смысловые черты. Они же должны быть присущи (хотя нередко утрачиваются) и другим языкам описания, в том числе и тем, которые используются для описания системы субъективного опыта. На языке действий значительно сложнее построить бессмысленную фразу, лишенную предметного содержания, чем на любом другом языке.

Просвечивание реальности сквозь вторичные способы ее описания объясняется деятельностной природой мышления, которое самое начинается с "мышления предметами", "предметного моделирования", "умного делания", "сенсомоторного интеллекта", "практического или наглядно-действенного мышления". Продуктами такого мышления, помимо его непосредственно – практических результатов, являются формирующиеся "практические обобщения", "схемы действия", "предметные и операциональные значения", "псевдопонятия", "понятия-комплексы", "синкретические множества" и т.д. и т.п. Здесь поучителен сам поиск терминов, используемых для характеристики наглядно-действенного мышления и его когнитивных продуктов.

Системно-деятельностная парадигма приводит к анализу системы субъективного опыта, но в ней не остается за скобками процесс формирования этой системы. Последняя предстает в ней не только как пространство возможных репрезентаций той или иной реальности и способов их взаимодействия. Каждая из этих репрезентаций, как и вся система опыта в целом, пронизана личностно-смысловыми образованиями. Пока системы искусственного интеллекта строятся на базе языковых значений (в том числе и формальных) без учета их смыслового строения, они останутся не более, чем когнитивной метафорой, несмотря на многие их действительно удивительные свойства и практическую полезность. Что же касается проблематики смыслового строения действия, системы субъективного опыта и сознания, то это пока проблематика философии, психологии, лингвистики и семиотики, для которой еще нет адекватной компьютерной метафоры.

ЛИТЕРАТУРА

1. Гроссман Л. Достоевский Ф.М. Изд. 2-е.- М.: Молодая гвардия. 1965

2. Знамя. 1987.-N1

3. Теплов Б.М. Избранные труды. М., 1985.- Т. 1

4. Запорожец А.В. Избранные психологические труды. М., 1986.- Т. 1

5. Рапп Ф. Многоаспектность современной техники//Вопросы философии.- 1989.- N 2

6. Бердяев Н.А. Человек и машина. Проблема социологии и метафизики техники//Вопросы философии. 1989.- N 2

7. Флоренский П.А. Органопроекция//Декоративное искусство СССР. 1969.-Т. 12

8. Ильенков Э.В. Диалектическая логика. М.: Политиздат, 1984

9. Выготский Л.С. Развитие высших психических функций. М., 1960

10. Запорожец А.В. Избранные психологические труды. М.: Педагогика, 1986.-Т. 2

11. К. Burke. A Grammar of motives. Berkeley: University of California Press, 1962

12. Гиппенрейтер Ю.Б. Деятельность и внимание. А.Н. Леонтьев и современная психология. М.: МГУ, 1983

13. Вальштер В., Кобза А. Модели пользователя в диалоговых системах// Труды инженеров института электроники и радиоэлектроники. Обработка естественных языков. 1986.- Т. 74.- N 7

14. Ивахненко А.Г. Искусственный интеллект – "ядро" информационных систем 6удущего//Кибернетика. Становление информатики. М.: Наука, 1986

15. Экспертные системы. Принципы работы и Примеры/Под ред. Р. Форсайта.- М.: Радио и связь, 1987

16.ЛенатД.Б. Искусственный интеллект/В кн.: Современный компьютер.- М.: Мир, 1986

17. Горский А.К. Огромный очерк//Путь.- 1993.- N 4

18. Вейценбаум Дж. Возможности человеческих машин и человеческий разум.- М., 1982

19. Вернадский В.И. Размышления натуралиста. Книга вторая. М., 1977

20. Бергсон А. Творческая эволюция. М.-СПб, 1914

21. Валлон А. От действия к мысли. М., 1956

22. Тихомиров O.K.. Знаков В.В. Актуальные проблемы психологии понимания и создание "понимающих систем"//Вестник МГУ. Сер. 14. Психология.- 1987.- N 3

23. Тихомиров O.K., Знаков В.В. Мышление, знание и понимание//Вест-ник МГУ. Сер. 14. Психология. 1989.- N 2

24. Jones J.C. Essays in design. N.Y., 1984

25. Коряк Н.М., Проваторова А.А., Швецова И.В. Психолого-педагогические аспекты организации процесса понимания/В кн.: Психологическое сопровождение подготовки специалистов в вузе. Новосибирск, 1988

26. Величковский Б.М., Капица М.С. Психологические проблемы изучения интеллекта// В кн.: Интеллектуальные процессы и их моделирование.- М.: Наука, 1987

27. Lancaster S., Foody М. Self-extensions: a conceptualization//Jorn. Theory Soc-Behav, 1988.- Vol. 18- N 1

28. Зинченко П.И. Непроизвольное запоминание. М., 1961

29. Смирнов А.А. Проблемы психологии памяти. М., 1966

30. Ухтомский А.А. Собр. соч. Т. 3.-Л.,1956

31. Ньютон И. Оптика. М-Л., 1927

32. Hadamard J. An Essay on the Psychology of Invention in the Mathematical Field.-Dover, 1954

33. Сеченов И.М., Павлов И.П., Введенский Н.Е. Физиология нервной системы. Т. 1.-М., 1952

34. Зинченко В.П., Величковский Б.М., Вучетич Г.Г. Функциональная структура зрительной памяти. М.. 1982

35. Бернштейн Н.А. О построении движений. М., 1947

36. Гордон В.М. О взаимосвязи информационной организации и структуры действий/В сб.: Эргономика.-Труды ВНИИТЭ. Вып. 27. М., 1984

37. Звягинцев В.А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973

38. Malewitsch К. Suprematismus – die gegenstandslose Welt. Koln, 1962

39. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975

40. Зинченко В.П.. Мамардашвили М.К. Проблема объективного метода в психологии//Вопр. философии. 1977.- N 7

41. Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. М., 1980

42. Полани М. Личностное знание. М.. 1984

43. Джойс М. Примечания к ненаписанному нелинеарному электронному тексту "Конец печатной культуры"//Искусство кино. 1993.- N 10

44. Гордеева Н.Д., Зинченко В.П. Функциональная структура действия. М., 1982

45. Мандельштам О.Э. Соч. Т. II. М., 1990