2. Постмодернизм как инструмент колонизации россии
Постмодерн основывается на предпосылке, что модернизация традиционного общества успешно завершена, что сакрального измерения в социально-политической и экономической сферах более не остается. Так или почти так обстоит дело на Западе (по крайней мере, таковы фундаментальные декларации западной власти и интеллектуальной элиты, таковы приметы преобладающего цивилизационного стиля). Так как контроль Запада над планетой сегодня велик как никогда, и налицо полная иллюзия успешного введения в контекст «модерна» всех региональных элит незападного человечества, то складывается интересное явление – весть о «постмодерне» (правда, осторожно) делегируется Западом незападным элитам.
Это обозначение новой парадигмальной территории, которая призвана постепенно сменить «модернистические» установки, после того, как они эффективно и окончательно «детрадиционализируют» недосовременные общества. «Постмодерн» -- это своего рода «масонство» ХХI века, которое оперирует в своей полузакрытой среде чистыми парадигмами политико-цивилизационных установок и дозировано и адаптивно транслирует их (под различными формами) незападным элитам.
Россия эпохи реформ оказалась в состоянии нового витка колонизации. Явно не до конца «модернизированное» общество получило императив освоения не только либеральной модели, но либеральной модели в ее наиболее рафинированном кристаллизированном виде. В России с модерном было все не до конца понятно, а тут нагрянул постмодерн. Это породило серьезную концептуальную сумятицу.
Можно выделить в «постмодерне», примененном к России, две основные линии. Первая линия является чисто «колониальной». Западный «постмодерн», примененный через «компрадорские» интеллектуальные элиты к России, был призван создать четкий вектор для процесса ускоренной модернизации – быстрыми темпами демонтировать все то, что было по сути «немодерном» в российском «псевдомодерне». Так постмодерн был индикатором правильности курса модернизации. Традиционная психология русских весь ХХ век перетолковывала «модернизацию» в своем архаическом ключе (например, переплавив марксизм в хилиастическую эсхатология), и естественно, эти тенденции остановить мгновенно было трудно. Поэтому «постмодерн», а точнее, «постмодернизм» играл важную роль в этом этапе либеральной модернизации. Реформы экономики в духе классического (индустриального и даже местами прединдустриального капитализма) сопровождались реформами сознания в духе постклассического, постиндустриального капитализма -- можно даже сказать, посткапитализма.
В этой своей функции постмодернизм в России 90-х годов являлся ультраколониализмом. Он жестко насаждал «свершившийся телос» Запада в страну, вся история которой была направлена на то, чтобы от этой логики увернуться (а то и опровергнуть ее). Отсюда естественное недоверие к постмодерну у консервативно настроенной российской интеллигенции. Оно вполне оправдано. И эта функция постмодерна в России далеко не завершена.
Но следует учесть и еще одно обстоятельство. Постмодерн в западном контексте снижает деструктивный пафос «модерна» в отношении остатков традиционного общества, так как эти остатки считаются качественно преодоленными. В постмодерне Традиция вызывает уже не ненависть, и даже не безразличную иронию, но эфемерный десемантизированный развлекательный (псевдо) интерес. Третий Райх и Сталин (выставка тоталитарного искусства «Москва-Берлин») идут на одном дыхании, вместе с историей первой топ-модели Твигги или перипетиями кинокарьеры Мэрлин Монро. Мадонна (постмодерн уже в «нике»), играющая Эвиту Перон (жену латиноамериканского диктатора национал-социалиста) в популярном крупнобюджетном мюзикле. В постмодерне модерн настолько побеждает пре-модерн (Традицию), что уже не видит в Традиции никакого содержания, забавляясь ей наряду со всем остальным. Традиция отныне не враг, но элемент зрелища (6) на равных основаниях со всем остальным.
Постмодерну теперь все равно. Окончательно все равно. Он готов рециклировать все и вся: в новых условиях ничто не может выступить его антагонистом – ни экономическим, ни социальным, ни психологическим, ни цивилизационным. Даже «злодей» Бин Ладен интегрируется в спектакль – его племянница поп-звезда с гарантированной карьерой. Адольф Гитлер – идеальный диджей. Геббельс – ведущий ток-шоу. Сталин – чудесный брэнд для продажи табака или грузинских вин. Чэ Гевара рекламирует сотовые телефоны. И Традиция и Революция включены в постмодернистический спектакль без особых проблем. Они существуют виртуально, именно потому, что они более невозможны в реальности. Впрочем, в постмодерне виртуально все – деньги, наслаждения, культ, труд, общество, власть…
Когда такая парадигма переносится в «недосовременную» Россию, она мобилизует проколониальную элиту, дает ей парадигмальные ключи и стилистические коды контроля.